Гоша Ужегов, он же Гога, он же Гогенцоллерн, стоял на крыше кабины своего "Урала" с разинутым ртом и закрывать его не спешил. Вот это номер...
Приехал он на берег реки с твердым заданием: украсть хороший контейнер-пятитонник под переносной склад-инструменталку. Завгар Кузьмич строго предупредил: если с базы обеспечения прибегут хозяева имущества и возьмут за горло, отбрыкиваться как угодно, но его не выдавать, он им ничего не приказывал! Начальник промысла не раз строго предупреждал, чтобы прекратили растаскивать с базы контейнера, но все впустую, тащили их все, кому не лень, да и как не тащить -- готовый переносной склад, наваривай "уши" и закрывай на замок! Соблазн.
На "дело" Кузьмич определил и крановщика Костю с его автокраном, в помощь Гогенцоллерну, и с той же инструкцией: если поймают, врать, что, дескать, потренироваться приехали, как правильно контейнера цеплять! Бить за трепачество не станут все равно, а моральное битье -- только на пользу: в другой раз умнее будут и не попадутся так просто.
И Гогенцоллерн почти уже высмотрел подходящий контейнер со своего наблюдательного поста -- куча с пирамиду ростом громоздилась их на берегу, -- да вдруг взгляд его уперся в... голое женское тело. Там, где кончалась контейнерная куча, начиналась куча песчаная: гидронамывщики намыли из реки огромную гору песка для нужд нефтепромысла. И вот там, на границе двух этих куч, в непросматриваемом с земли пространстве, лежала под жгучим июльским солнцем дебелая баба. Лежала в чем мама ее родила, вольно раскинувшись на расстеленном на песке покрывале. Загорала, сердешная. Короткое северное лето в считанные дни умело выдать столько тепла и света, что ловкачи умудрялись в этих краях загореть не хуже, чем в какой-нибудь Ялте.
Прямо на Гогенцоллерна смотрели две аккуратные розоватые пятки и то, что могло еще виднеться за ними. Бабёнка широко раскинула роскошные руки и ноги...
Вот тут-то Гогенцоллерн и расстегнул рот. Нет, он не был, конечно, юным пионером, и удивить его сама по себе голая женщина не могла . Эка невидаль! Но вот так вот, неожиданно...
А бабёнка то ли задремала, то ли просто внимания не обратила на шум двигателей подъехавших автомашин, только как лежала, так и лежала себе. Да и как обращать внимание на всякие шумы, если со стороны причала постоянно доносятся приглушенные расстоянием лязганье металла и рокот дизелей.
Гогенцоллерн опомнился, наконец, сделал знак высунувшемуся из башенной кабинки крановому -- тс-с!..
-- Что? -- не понял Костя.
-- Тихо!.. -- зашипел, подняв кулаки, Гогенцоллерн и, спрыгнув в кузов, подбежал поближе к крану, зашептал Косте, забормотал:
-- За контейнерами баба голая загорает!
-- Ну и чё? -- не воодушевился Костя.
-- Через плечо! -- рассердился Гогенцоллерн. -- Айда поохотимся!
-- Ну ее на хрен, -- отверг Костя, -- пусть загорает.
-- Пень! -- ругнулся Гогенцоллерн и осторожно, как балерина на пуантах, засеменил по лабиринту между контейнерами в сторону песчаного Монблана. Костя выпал из кабины и прошелся вдоль машин, разминая ноги, уставшие от сидячей жизни.
А Гогенцоллерн замер, спрятавшись за крайним контейнером, в каком-то десятке метров от "спящей красавицы", выглядывал лишь в пол-лица.
Женщина, похоже, и в самом деле спала. Баба как баба и ничего больше. Рядом на песке валяется немудрящая летняя одежонка, тапочки. "Раскинулась, телка перекормленная... -- подосадовал почему-то Гогенцоллерн, -- а вот я тебя сейчас бекасинчиком..." Он нагнулся, подобрал с земли крохотный камушек, прицелился и кинул. Перелет! Поднял другой, прикинул траекторию, еще тщательнее прицелился и метнул. И угодил в округлый, расплывшийся в стороны живот, но женщина только вздрогнула слегка телесами, словно муху отгоняла, и глаз не открыла. Сомлела, видать, на солнышке приветливом крепенько.
-- Вот же ведьма, -- бормотнул Гогенцоллерн, -- картечью тебя, что ли?
Поднял еще камушек, покрупнее прежних, и кинул. Промахнулся! Тогда он потихоньку подкрался к спящей, собрал в охапку все ее вещички и на цыпочках доковылял до своей исходной позиции за контейнером. Нашел другой камушек и вновь метнул его в женщину. И попал туда, куда так упорно целился...
Женщина подскочила, словно ее снизу скорпион хапнул. Села на покрывале и встревоженно заозиралась вокруг. Соломенного цвета волосы неприбранными космами падали в стороны и на лицо. "Ведьма... -- подумал Гогенцоллерн, -- натуральная ведьма".
А женщина перевела взгляд на то место, где бросила свою одежду, замерла на мгновение, потом озабоченно осмотрелась вокруг. Пусто... Она сразу вся как-то съежилась, свела колени, руками крест-накрест закрыла грудь.
Гогенцоллерн узнал ее, это была Катя-повариха из столовой их вахтового поселка, молодая бабенка лет до тридцати. Летала она откуда-то с Украины, его,наверняка, и не знала: мужиков на промысле сотни,и все "с бору по сосенке", но ее-то мужики, конечно, знали: женщин на промысле на порядок меньше, все на виду.
А Катя заметила выглядывавшую из-за кучи контейнеров стрелу автокрана, смекнула, видимо, что-то и крикнула:
-- Эй, вы! Хватит играться, отдайте одежду!
Никто ей не ответил. Гогенцоллерн тихо засмеялся животом в своей засаде, ждал, что будет дальше.
Катерина посидела с минутку, потом поднялась и, не отнимая рук от груди, осторожно пошла вдоль контейнеров. Ступала робко, опасаясь наколоть ногу, не привыкшую, похоже, к босому хождению. Могучие ягодицы плавно покачивались относительно друг друга, будто два мельничных жернова. Гогенцоллерн едва удержался, чтобы не прыснуть смехом.
Катя дошла до крайнего контейнера, выглянула из-за него, никого не увидела кроме Кости, уткнувшегося в какой-то журнал: он полулежал в башенной кабинке, положив ноги на кромку распахнутого окна и попыхивал сигаретой. Катя разбежалась и кинулась в реку, отплыла от берега, встала -- вода была чуть выше груди, -- снова осмотрелась. И тут на берег выскочил Гогенцоллерн с комом ее одежды.
-- Ха-ха-ха-ха!.. -- заржал он на всю округу, отчего Костя чуть с перепугу не выпал из своего гнезда.
-- Ну что орешь? -- ничуть не смущаясь, спросила Катя. -- Доволен? А теперь положь одежду на берег и отвали!
-- А зачем тебе одежда? -- закуражился Гогенцоллерн. -- Ты и без-ничего смотришься подходяще! Дойдешь, тут рядом! Или подвезти?
-- Обойдемся без таких подвозчиков! -- сказала Катя, -- положь, тебе говорят, одежду... и не торчи здесь!
-- А может я тоже искупаться хочу, -- заегозил Гогенцоллерн, -- эй, Костя! -- обернулся он к автокрану. Костя уже шел к нему.
-- Что? -- поинтересовался крановщик.
-- Держи, -- сунул ему Гогенцоллерн тряпошный ком и начал раздеваться, кидая на берег свою амуницию, -- искупаться надо...
Он разбежался и сиганул с низкого берега в прозрачную, коричневатую воду, вынырнул недалеко от Кати и кинулся на нее с воплем:
-- Ого-го-го! Ух, ведьма! Поймаю!..
Катя увернулась, отплыла, а Гогенцоллерн, погонявшись немного за ней, показал класс: сунул голову в воду и пошел частить руками и ногами, ускоряясь по направлению к самой середине реки. Стрежь подхватила его и понесла...
А Катя шустро выскочила из воды, вырвала у Кости свои манатки, отбежала за контейнеры, мгновенно, как вымуштрованный солдат, оделась. Одевшись, Катя подбежала к оставленным Гогенцоллерном одеяниям, схватила их в охапку и так вчистила вдоль берега к повороту на поселок, что только пятки велосипедными спицами замельтешили -- вот тебе и "телка дебелая!"
Костя от такой прыти растерялся и остолбенел. А когда Гогенцоллерн вынул свою голову из целебных вод и сообразил,что происходит, ловить было уже некого. Но все же он закричал на всю Сибирь:
-- Дура!.. Стой!.. Стой, дурища!..
Как бы не так! Катя неслась, не снижая скорости, смешно отбрасывая в стороны толстые ноги, у поворота она притормозила, перешла на шаг. Ее цветастый халатик промелькнул меж двухэтажек-общежитий поселка и исчез, как и не было его.
Гогенцоллерн стоял на берегу, как оплеванный, и чуть не плакал от печали. Длинные мокрые трусы прилипли к тонким волосатым ногам, клешнистые руки обреченно висели вдоль туловища и придавали его облику вид совсем небоевой. Он встрепенулся и накинулся на Костю:
-- А ты, пень березовый, какого черта коробочку разинул!? Не мог схватить стерву заполошную!?.. У меня же бумажник, права в кармане остались!..
Костя уже пришел в себя, намеренно издевательски начал отбрехиваться:
-- Ты ж охоту собирался устроить! Вот и охоться, Соколиный Глаз в стеклянном исполнении и с деревянными мозгами!..
Какая уж тут охота... Забыли и про контейнер, покатили в поселок. Гогенцоллерн морщился, давя босыми пятками на колючие педали, задница неуютно чувствовала себя в мокрых трусах на дерматиновом сиденьи. В поселке заскочил в свою комнату, оделся наспех в то, что осталось в походном гардеробе, ринулся через дорогу в общежитие общепитовцев.
Время было часов пять пополудни, перерыв между обедом и ужином, и большинство девиц гуляли неизвестно где. Редкие живые души в комнатах на гогенцоллерновские домогательства относительно местонахождения Катерины отделывались коротким "не знаю!", а кое-где вместо этой фразы слышалось и более весомое, вроде "закрой дверь с той стороны!.." -- это, если дама была в "неглиже".
Не было Катерины. Была и сплыла.
Психующий Гогенцоллерн поплелся в гараж, соображая: как же ему быть, что надо предпринять?
На ужин столовая открывалась в семь вечера, но Гогенцоллерн караулил каверзную повариху около входа с половины седьмого. Шайка отощавших мужиков перед самым моментом открытия начала долбить общепитовскую дверь кулаками, возникла легкая давка, но все же Гогенцоллерн ворвался первым и с ходу бросился к раздаче.
Катерина стояла по ту сторону прилавка и месила огромной "разводягой" щи в алюминиевой кадке.
-- Ты что! -- заверещал Гогенцоллерн. -- Отдай шмотки!..
-- Кому же еще! Не стенке же! -- психанул Гогенцоллерн. -- Не прикидывайся!..
-- Вы о чем? -- округлила синие очи Катерина.
-- Все о том же! Отдай вещи! -- закипал "водила".
-- Какие вещи? -- вела свою партию повариха.
-- Да отдай же!.. -- тихо сатанел Гогенцоллерн.
Быстро растущая толпа голодных мужиков, притихшая было для прослушивания увертюры предполагаемого скандала, заметно оживилась, посыпались реплики с мест:
-- Не жмись, Катька, дай человеку, что он просит! Жалко, что ли? -- вякнул один.
-- Катя, не поддавайтесь на провокацию! -- убеждал другой.
-- Гога! Все твоей бабе расскажу!.. -- грозился третий.
У Гогенцоллерна возникло ощущение, будто он видит фильм, который где-то уже видел, но повернуться и уйти нет возможности.
-- Мужчина! -- хлопнула белесыми некрашенными ресницами повариха. -- Вам щей или рассольник? Говорите, не задерживайте очередь!
-- Отдай! Хватит!.. -- чуть не всхлипнул Гогенцоллерн.
-- А я еще и не наливала! -- показала ему повариха пустую тарелку.
-- Да гоните его оттель! -- закричали из задних рядов. -- На смену пора, а он до бабы домогается! Нашел время!.. Мужики, кто там ближе, дайте ему по шее!..
Гвалт поднялся, как опавшие листья от неожиданного смерча.
Гогенцоллерн выкатился вон, сел на скамейку возле столовки и нервически закурил. "Вот же стерва... -- долбилась под темечком назойливая мысль, -- ну, стерва!.."
Он так и не поужинал в этот день. Слонялся между общежитием и столовой, дождался времени закрытия заведения и снова сел на скамейке у входа, рассчитывая поймать зловредную бабу живьем и не выпускать ее из рук, пока не вытрясет из нее свои манатки, среди коих особо беспокоило его водительское удостоверение... Он дождался, когда зверообразный мужик, завстоловой, начал закрывать входную дверь на громадный замок.
-- Закрываешь, что ль? -- растерянно спросил Гогенцоллерн.
-- А что, открывать прикажешь? -- обернулся зверообразец.
И только тут бедолагу осенило, что Катерина ушла через кухонный вход.
От злости и отчаяния Гогенцоллерн начал терять свою прежнюю сообразительность. "Ну, гадина!.." -- вновь ожесточился страдалец и кинулся в общепитовское общежитие.
Как и днем, Катерины в общаге он не нашел. Девы-кормилицы гадски улыбались и, как одна, сообщали, что Катю видели, но не знают, куда она ушла, а если у него есть нужда что-то передать ей, так они передадут, пусть говорит...
Гогенцоллерн и вправду уже очень много имел,что сказать, но сдержался и молча ушел прочь.
Только он нарисовался на пороге своей комнаты, выяснилось, что братва уже в курсе всех дел, Костя, мерзавец, продал.
-- Завтра Кузьмич тебя до машины не допустит! -- предупредил Серега Шатов. -- Придется тебе, корешок, с гаечным ключом и кувалдой порезвиться, слесарей не хватает, так что очень кстати ты прав лишился!
Треп раздражал и ожесточал. Гогенцоллерн лег на свою койку и отвернулся к стене, сделав вид, что спит, хотя не спал и даже глаз не мог сомкнуть надолго: сами открывались и упорно упирались в скелет раздавленного на стене клопа. И постоянно возникало чувство, что он тоже вот такой вот клоп, раздавленный походя и размазанный по жесткой стене суровой действительности.
Давно уснули кореша, солнце летнее, ненадолго заходящее, сползло за горизонт, скоро поднялось и вновь залило округу настырным, неотвратимым светом. Гогенцоллерн задремал...
Проснулся он как от толчка. Посмотрел на часы -- пять. Оделся торопливо и побежал в знакомое общежитие, твердо положив застукать Катерину на месте.
На его негромкий, но настойчивый стук в заветную дверь, отозвалась сама Катя. Она открыла дверь, заспанными глазами уставилась на пришельца.