-120-

+

Глава 34

Средь буйного лета 1991 года станцию Алтайскую запустили в работу после долгой остановки. Обнаружился некомплект кадров. Федор собрался в отпуск, а одному Валентину Кисовскому при работающей станции остаться было невозможно.

-В отпуск не пойдешь, пока замену не найдем, - предупредил Федора суровый Лукич.

-В самоволку двинусь.

-Уволю.

- Туда и дорога.

И тут отдел кадров прислал на усиление станции Алтайской пенсионера Муравья, изгнанного с предыдущего места службы по мотивам "невменяемости в состоянии длительного запоя". Восьмидесятилетний адепт зелёного змия с серым пухом вокруг розовой лысины, в сопровождении Лукича нарисовался у стальных прутьев станционных ворот, попинал их кирзовым сапогом и сварливо посулил:

-Эй, кто там!.. Спите!? Я из вас, блядей, дурь повышибляю! Отворяй!

-Не туда ломишься, - проворчал Лукич. - Вон же дверь в проходной открыта.

Когда пришельцы приблизились к зданию станции, из-за её кирпичной стены донёсся приглушённый рокот... и ещё...

У входной двери рокот усилились.

И гулкой тишине машинного зала каждые несколько секунд раздавался зловещий рокот, будто где-то рядом отбойным молотом дробили бетон.

-Вроде всё оборудование выключено, - насторожился Лукич. - что за чёрт...

-У дренажного насоса автомат заклинило! - Догадался дед Муравей. - У меня так было на большой водокачке! Хрюкал, пока катушка не сгорела!

Лукич отрицательно покачал головой:

-Не то...

Загадка разъяснилась, когда они вошли в дежурку и заглянули в бытовку: на широкой тахте лежал вверх животом, раскинув руки и ноги, дежурный электрик Угаров и всхрапывал так, будто и вправду пневмоотбойным молотом бетон дробил.

Но когда Лукич дёрнул его за ногу, он разом стих и сел.

-Принимай пополнение.

Фёдор сонно взглянул на Муравья, задумчиво произнёс:

-А утром энергетик был, предупредил, чтоб готовились к сокращению, станцию останавливают на реконструкцию.

-Его самого грозят сократить. Вместе с вами. - Проворчал Лукич. - А пока велено ввести станцию в рабочий режим. Вы лучше ищите кого-нибудь сюда хотя бы временно, иначе кадровики еще пятилетку не найдут. В отпуск пока все равно никого не пущу: это неработающую станцию караулить можно было вдвоем, а работающая должна быть укомплектована как положено. Хотя бы трое будут дежурить сутки через двое пока один в отпуске...А там, глядишь, и приказ о сокращении подоспеет.

-И пойдем отсюда строем со слезами на глазах. - Подытожил дед Муравей. - И на х... только я подписывался на это гнилое дело? Шёл бы лучше баню сторожить...

Федор организовал на водокачке сходку. Пришли Евгений Захарыч, Штрейкбрехер и примкнувший к ним по пути Эдуард Петрович Помелков, более известный под именем Ебуард. Все трое - дипломированные инженеры-электрики, ни дня не работавшие в качестве таковых за все свои тридцатилетние трудовые жизни: это были прирожденные кадры "калымных" бригад времен социализма, умеющие делать все, и не желающие делать ничего по регламенту. Они пришли, как три вольных кота, которые ходят сами по себе, сели в дежурке, закурили.

Федор поставил на стол трехлитровую банку с самогонкой.

-Господа! - начал он, - посмотрите в мое тонкое интеллигентное лицо с неизгладимыми следами благородства и скажите: я когда-нибудь предлагал кому-нибудь поганку?

-Короче. - Подал голос Эдуард, носящий прозвище Ебуард.

-Короче, пришло время одному из вас послужить водокачке в качестве водоканальского кадра. Вы вольные художники и не терпите узды, но ведь и водокачка дисциплиной не обременяет! Итак, не успеем мы сейчас усушить дно вот этой посудины, - Федор показал на банку, - кто-то из вас должен принести себя в жертву общему делу: устроиться сюда на работу.

-Да ну... - заныл Захарыч, - у меня калымов море...

-Я бы не против, но... -Штрейкбрехер задумался, - у меня и так кормушка хорошая в автошколе...

Ебуард молчал.

-Тогда сюда рано или поздно примут какого-нибудь зануду, и появляться здесь вы станете только крадучись! - предупредил Федор, - найдется герой труда, который будет всех закладывать с потрохами и командиры вынуждены будут принять меры: сменят состав скопом. И - прощай остров свободы средь моря строек коммунизма! Эдуард Петрович, вам слово!

-М-да, - сказал Ебуард, - я в жизни нигде постоянно не работал... И на хрена мне портить биографию на склоне лет?

-Объявляю перерыв на время впрыска! - поднял стакан Федор, - виват!

Выпили по первой.

Напрасно Федор метал бисер: не вдохновились.

Выпили по второй. Трио стояло в глухой обороне: ну её...

Выпили по третьей. Едва Федор начал очередной виток словоблудия, Ебуард остановил его:

-Ну, ты сам посуди, на .... нам это надо, если у каждого калымов - до ... матери и сверх того? Я, например, вообще не привык зимой работать! За лето насшибаю сколько надо, и до следующего лета ни о какой работе думать не хочу! Тем более о такой, с которой всех вот-вот погонят.

Выпили по четвертой. Федор упорно вел свою партию: водокачка - это вам не просто производственные площади, это нечто большее для человека воли, покоя и творческого склада...

Выпили по пятой...

Когда самогонки осталось на полпальца от дна банки, и квартет потянуло на песни, Ебуард вдруг сказал:

-Ну, если временно! И то лишь потому; что рядом с домом... Хрен с ним, пиши заявление!

-Сам пиши! - пододвинул Федор бумагу и ручку.

-Ну его! - отрекся Ебуард, - тебе надо, ты и пиши: так и так, дескать мол, и мол, дескать, я Помелков Эдуард...

-Ебуард! - поправил Захарыч.

-Пиши: Ебуард! - приказал Эдуард, - разрешаю принять меня на водокачку Алтайскую... Кем? А какая разница? Хоть слесарем-геникологом.

Заявление от имени Ебуарда писал Федор. Писал, как писали запорожцы письмо турецкому султану: под комментарии сотоварищей.

-Готово! - сказал он, - распишись, Петрович!

Ебуард притянул лист бумаги к себе и расписался, не разворачивая его: подпись получилась вверх ногами.

-На хрена ж вверх ногами? - спросил Федор, - неправильно.

-Сойдет! - махнул рукой Ебуард, - кто их там читает, наши подписи...

Как расползлись, Федор уже не помнил.

А заявление прошло. Лукич подмахнул, кадры приняли, через несколько дней Ебуард пришел на станцию в качестве машиниста насосных установок станции Алтайская.

-Вот же бляха-муха! - дивился он, - мне, инженеру-электрику с университетским дипломом присвоили второй разряд!

-Что поделаешь, если нет больше по штату, - буркнул Лукич, приехавший допускать Ебуарда до самостоятельной работы.

Последнее штатное расписание предусматривало на станции Алтайская двух электриков и четырёх машинистов. Электрики и машинисты делали /или не делали/ одну и ту же работу, но получали разную зарплату: электрикам платили больше, чем машинистам.

-Дискриминация, - объявил Ебуард, - мы это исправим.

И стал появляться на работе, когда хотел. Иногда неделями не бывал.

В будние дни Ольга с утра до вечера была на работе. Федор имел массу свободного времени, поэтому текущим бытом занимался, в основном, он: стирал, готовил немудрящую еду. Готовить становилось все сложнее: купить в магазинах было нечего. С раннего утра у магазинов собирались толпы пенсионеров в ожидании, что вдруг в магазин привезут какую-нибудь еду. И, если привозили, толпа кидалась к прилавкам, вмиг расхватывая все, что было. Федор, не обладавший бойцовско-хватательными качествами, как правило, оставался ни с чем. Иногда удавалось добыть труп минтая или пакет крупы. Ввели продовольственные талоны на продукты, но это ничего не изменило: отоварить их было нечем.

Ольге, как беременной, выдали особые талоны на "усиленное питание": сыр, масло, молоко... Но отоварить их было невозможно: товаров не было. Федор изворачивался, как мог. У площади Дзержинского в переулке возник стихийный базарчик, где можно было купить какие-то продукты свободно. Цены там были фантастические...

В субботу Ольга с утра погнала Федора на добычу молока. Федор обошел все окрестности, молока нигде не было. В огромном универсаме на Красноармейской, заполненном ожидающими фарта гражданами, узнал: ждут молоко! Занял очередь, стал ждать. Ждал час. Два. Сообразил, что если молоко и привезут, то ему придется долго ждать, когда подойдет очередь, и вышел на улицу перекурить. Прямо к крыльцу универсама грузовичок прикатил огромную бочку с разливным вином: в это лето в городе торжествовал сервис - торговля вином из бочек на колесах. Мгновенно возле бочки выросла толпа страждущих, в которой Федор заметил отставного майора танковых войск Олега Саблина с трехлитровой банкой.

-Федька! - окликнул Олег, тоже заметивший Федора, - давай сюда!

Федор сунул Олегу деньги и тот, работая руками и ногами, пробился к бочке, отоварился и вывинтился из толпы с выражением счастья на небритом лице.

-Взял!

Приятели расположились на травке газона и умиротворенно потягивали пойло из банки. Спешить было некуда; Федор периодически ходил смотреть - что там в молочной очереди, убеждался, что молоко еще не привезли и возвращался к банке.

-Плюнь ты на это молоко! - советовал Олег, - жене надо, пусть сама и квасится в очереди! Постоит - не захочет и молока.

-Беременная! - поднял палец Федор.

Осушили банку. И тут привезли молоко. Толпа в магазине заволновалась, зашумела, начались подвижки, в результате чего перевернули прилавок-витрину, послышался звон стекла...

Федор с Олегом пытались найти того, за кем занимал очередь Федор, но всуе. Все смешались в одну толпу и все разом пытались пробиться к длинному прилавку, на который грузчики бросали проволочные корзины с бутылками молока. Люди стремились схватить, кто сколько мог. Шум стоял отчаянный, кто-то кричал, кто-то молил, кто-то ревел...

-Ты, брат, ни украсть, ни покараулить! - Осерчал Олег, - а ну, дай-ка я... - он ввинтился в толпу и исчез в ней, как в бездне. Очевидно, молоко кончилось, толпа вдруг взревела страшно, забурлила. У самого прилавка началась драка. Несколько пенсионеров стали хлестать друг друга сумками, пакетами, послышались вопли:

-Отдай, сука! Это мое молоко!.. Он у меня из рук вырвал!.. А-а, б..!

На прилавок вскочил грузчик в грязном халате и швырнул в толпу корзину с молочными бутылками:

-Подавитесь, курвы!..

-Убили!!! - рявкнуло в месте удара,- бей его, суку!..

Грузчика сорвали с прилавка, и началось побоище, мигом захватившее десятки людей: старики, старухи, мужики, бабы рвали друг друга, били, царапали... Страшный детский вопль взвился над толпой и сник, как оборвался, утонул в реве дерущихся. Из-под ног их выползали грязные струи молока... Две женщины выволокли из толпы за руки бесчувственную девочку лет десяти, лицо ее было в крови...

Из людского месива на карачках выпоз экс-майор Саблин с проволочной корзиной на голове. В его безумных глазах стыла пустота. Он досеменил на четырёх костях до выхода из заведения и выкатился на асфальт. Поднялся на ноги и согбенной статуей застыл на месте.

-Ты что? - бросился к нему Фёдор.

Танкист скинул с головы проволочный ящик и непечатно выразился: ..!..! ..! Щас поймаю первого попавшегося большевичка и повешу! За яйца!..

Федор и Ольга в начале августа оформили отпуска, собрались лететь в Киргизию на родину Ольги. Федор ворчал:

-Угорю я там за месяц, не переношу жару совершенно. И вообще, я старый, больной человек...

-Старые больные люди водку вёдрами не хлещут! - напомнила Ольга, - Жары на Иссык-Куле не бывает! Сколько раз тебе повторять: высокогорье там!

-Тем более! Погостим пару дней, и назад, пока какая-нибудь горная болезнь не прицепилась...

-Не прицепится! Если ты в стакан не вцепишься!

Билеты на авиарейс Истомск-Фрунзе взять было невозможно: зал в агенстве аэрофлота был забит битком, и даже спросить - есть ли вообще какие-либо билеты - возможности не было, для этого надо было прожить в очереди неделю безвылазно.

Выручил Вадим. Пошептался со своей бывшей одноклассницей, ныне седой и грузной "аэрофлотовской" дамой, и принес два вожделенных билета, которые Федор с Вадимом тут же принялись обмывать, что и привело Ольгу в состояние тихого помешательства.

-Да сколько же можно пить? - с тихим надрывом простонала она, - боже... Вон!..

Скомкала-таки мужикам застолье: деликатный Вадим ушел.

-Экая вы, право, стервочка, мэм, - сказал Федор.

-Хам.- Припечатала Ольга.

Десятого августа полетели. ТУ-134, элегантный, как мундштук Челентано и стройный, как теория мирового коммунизма, вспорхнул с бетонки аэропорта Боташево и понес подержанных молодоженов над просторами Союза Советских Социалистических республик. Проплыли под крылом зеленые холмы, усеянные "мичуринскими" домиками-скворечниками, извилистая Истомь, "зеленое море тайги". Потом аэроплан нырнул в кашу облаков и через пару часов вынырнул из нее уже на юге Казахстана; ослепительно белые вершины "снежников" Киргизского Хребта горной страны Тянь-Шань маячили на горизонте, указывая, что цель близка. И точно: самолет пошел на снижение.

Выйдя из самолета, Федор подумал, что попал в раскаленную духовку: от жары едва волосы на голове не трещали.

Тесть Алексей Дмитриевич и теща Раиса Федоровна кинулись к Федору так резко, что ему на миг показалось, будто они собираются его бить за умыкание их сокровища - Ольги. Но, оказалось, намерения их были противоположными: принялись обнимать и целовать зятя, с причитаниями:

-Вот! Вот счастье-то какое, дождались! Дождалась наша дорогая доченька! Боже, какое счастье!..

Федор смекнул, что не может его персона вызывать такой восторг у людей, его не знающих, а знающих - тем более...

-Теперь у Олички будет настоящая семья! Полноценная!.. - исходила восторгом Раиса Федоровна, - какое счастье... Теперь вас будет трое!.. Оля так мечтала о ребенке! Так мечтала!.. - Раиса Федоровна всплакнула, - и мы тоже... Уже и не чаяли...

"Эвон, чем они осчастливились... - дошло до Федора, - всего делов-то..."

Погрузились в жигуленок и покатили. От жары Федор сомлел, а когда сообщили, что, прежде чем ехать домой, заедут еще к фрунзенской родне, потом к родне в окрестностях Фрунзе... ему стало дурно: "Однако, спекусь вкрутую в этой жаре..." Он с содроганием подумал о том, что местные люди живут здесь всю жизнь, и соскакивают с этой сковородки только для временных вояжей в прохладные места...

Заехали к Блохиным. Ошалевший Федор знакомился с родственниками, мало что соображая, в голове, перегретой до вскипания мозгов, мысли плавали.

Выехали за Фрунзе и через какое-то время остановились у Ольгиных бабушки и дедушки в деревне; Федор был уже на грани клинической смерти. Ольга, наконец, обратившая внимание на обморочное состояние мужа, заторопила родителей:

-Надо ехать, Федя совсем раскис от жары.

Удивительное дело, сама Ольга, хотя и была беременна, жары словно не замечала. Напротив, выглядела веселее, чем в Истомске. Даже ее молчаливость уменьшилась. Оказывается, она умеет разговаривать!

"Что делает с человеком малая родина..." - отметил умирающий Федор.

Мироощущение изменилось, как только дорога пошла на подъем: начались горы. Жара пропала, как не бымши. Федор ожил, с любопытством смотрел по сторонам, вниз, где в ущелье струилась речка Чу - узенькая, игрушечная речушка, стремительно сбегавшая с гор в долину, из которой только что выбежал жигуленок. Скалы местами до того близко нависали над дорогой, что никогда в горах не бывавшему Федору становилось не по себе: "А ну как свалится на нас булыга..."

Показался город Рыбачий и сразу же - Иссык-Куль: до невероятности голубая гладь... Не заезжая в город, жигуленок свернул направо и покатил вдоль южного берега озера по фантастической для Федора дороге: слева голубизна Иссык-Куля, справа - поднебесная гряда "снежников" и синее, до изумления, небо сверху...

Еще через сотню верст на берегу озера показался поселок Каджи-Сай. Привыкшему к равнинным ландшафтам Федору все здесь казалось странным. Поселок начинался у озера и кончился в паре верст от берега у отвесных скал предгорья, переходящего в горы резко, словно земля на дыбы встала. И земли, как таковой, не было, был некий рыжий грунт, каменистый, ершистый...

Усадьба Кобзарей была в самом центре поселка - чистенький двухэтажный дом посередине сада-огорода, весь в зелени.

-А вон наш прежний дом, - показала Ольга на строение, отделенное от дома ее родителей хилым штакетным заборчиком, - там мой брат Игорь с семьей живет. Родители себе новый дом построили, Игорю отдали старый.

О том, что старший ольгин брат Игорь живет рядом с родителями, Федор был наслышан. Как и том, что отношения Игоря и его жены со стариками были холодными: ни войны, ни мира. Хилый штакетный заборчик разделял два родственных мира, как Берлинская стена германскую нацию.

Федор ходил по саду, с изумлением разглядывая настоящие, живьем растущие яблоки, груши, вишни, сливы, абрикосы, виноград... - никогда не видел их в ином виде, кроме магазинно-базарно-гастрономическом. И, равнодушный ко всему этому прежде, сейчас не устоял перед эстетикой форм и красок, стал срывать и грызть плоды...

Поселок Каджи-Сай воздвиг в конце сороковых годов товарищ Берия на страх буржуазному окружению: здесь обнаружили залежи урановых руд. Урановый рудник и возникший рядом с ним поселок обнесли колючей проволокой - получился остров коммунизма: каджисайцы имели "московское" снабжение и для всей округи были центром притяжения. В шестидесятом году Никита Хрущев показал миру, как надо бороться за мир: сократил вооружения и урановый рудник в Каджи-Сае закрыли, законсервировав его до худших времен, - вывели в стратегический резерв. Сняли колючку вокруг поселка, и он влился в дружную семью полуголодных народов СССР. Чтоб было чем тут заниматься, построили завод полупроводниковых приборов, где и работала большая часть трудоспособного населения.

Алексей Дмитриевич и Раиса Федоровна жили здесь "с первого колышка". Раиса Федоровна всю жизнь проработала медсестрой в местной больнице. Алексей Дмитриевич, начав шофером, дорос до начальника автобазы, к пятидесяти пяти годам дослужился до инфаркта и больше на "производственных площадях" не геройствовал: завел пасеку, усилил садово-огородный сектор на подворье и жил на скромную пенсию плюс нескромный, по социалистическим временам, доход от самодеятельности. Двухэтажный дом он отгрохал под влиянием мечты: собирать под родительским кровом на все лето семьи дочери Ольги и младшего сына Сергея, и чтоб внуки бегали в утешение старости...

Шли годы, мечта не сбывалась; у Ольги детей не было, а потом и вовсе начался распад ее семейства, долгий и некрасивый. Сын Сергей закончил Харьковский авиационный институт и остался в Харькове, женился, а детей заводить не спешил. И со старшим сыном, Игорем, выходили сплошные нелады, жили бок о бок, а как неродные. Только игорев десятилетний сын Санек не вылезал с дедовского подворья, в отличие от семилетней сестрицы Тани: та пошла в мать, суровая и характерная...

Ольгин развод стариков огорчил. А стремительное ее второе замужество и беременность ошеломили: не было бы счастья, да несчастье помогло...

Только встретили Ольгу с Федором, прибыли из Харькова сын Сергей с женой Натальей. На подворье воцарилась обстановка праздника...

Федор съездил с тестем на пасеку. Напрямую до пасеки было километров пять, но по горной тропе-дороге проехать на жигуленке было невозможно. Ехали длинным кружным путем, через перевал, и "намотали на колеса" километров пятьдесят, пока добрались до долины, где дед Кобзарь держал в этом сезоне пасеку.

Обширная долина была обрамлена с двух сторон горными хребтами с уходящими в синеву поднебесья снежниками, тишина, покой создавали ощущение остановившегося времени, этот мир и существовал как бы вне времени, только в пространстве...

И тридцать "уликов" деда Кобзаря дополняли картину, как последний мазок кисти гениального маэстро. Не Рериха...

Дни летели плавно и несуетно.

На озеро ходили гурьбой: Ольга, Федор, Сергей, Наталья и неизменно примыкающий к ним Санек. Таня присоединялась редко. С пляжа через кажущуюся выпуклой поверхность Иссык-Куля видны были снежные вершины гор на той стороне, а самого берега не было видно. Стоило вернуться в дом на пригорке - и на противоположном берегу, в семидесяти километрах, виднелись строения курортного городка Чолпон-Ата, видно было так четко, что Федор усомнился:

-Не может быть до них семидесяти километров! Рядом же...

-Ты и до снежников на этой стороне насчитываешь три-четыре километра, - усмехнулась Ольга, - а до них - не менее сорока.

-Мир искаженных пространств.

-Мир открытых пространств.

Ни разу Федор не видел на озере никаких лодок-корабликов.

-Заповедное место, - пояснила Ольга, - запрещено судоходство.

Многоэтажные здания пансионатов-санаториев, вольно расположенные вдоль бесконечного пляжа, не оскверняли пейзажа, только Ленин смотрелся тут дико: между громадными столбами на холме была натянута металлическая сеть, на которой чернел металлический профиль вождя в кепке. "Слава КПСС!" - утверждали метровые буквы ниже вождя.

В то утро Федор проснулся рано. Оделся, спустился по лестнице вниз, потихоньку, стараясь не разбудить спящих.

-Ты куда? - возникла в дверях второго этажа Ольга.

-О! Проснулась... А я не хотел тебя будить. Искупаться сбегаю.

-Один?

-Один. А что?

-Надо всех дождаться, все и пойдем.

-У-у...это ж сколько ждать, я за это время накупаюсь и вернусь.

И двинулся из дома.

-Вернись. - Железным голосом сказала Ольга.

-Зачем? - обернулся Федор.

-Затем, что надо всех ждать.

-Все еще спят. Ладно, пока...

-Здесь ты выпендриваться не будешь! - повысила Ольга голос.

И было в ее голосе и тоне нечто такое, что подействовало на Федора, как скрип железа по стеклу.

-Не забывай, куда приехал. - Добила его Ольга.

-Могу и уехать, - пробормотал Федор, чувствуя, что рвется некая нить, связывающая воедино его, Ольгу, родню, этот дом, это небо, горы...

-Скатертью дорога.

-Ясно.

Федор поднялся наверх, стал собирать свои вещи. Ветровка с бумажником была внизу, в шифоньере. Чтобы не будить домашних, решил подождать и сойти чуть позже. Лег на постель. Ольга ушла вниз, скоро там раздались приглушенные голоса... "Пора", - Федор сошел вниз, взял из шифоньера ветровку, сунул руку в карман - бумажника не было... Он кинулся к баулу: так и есть, здесь бумажник, видимо Ольга перепрятала. Достал обратные билеты, деньги. Положил на столик перед трюмо ольгин билет, половину денег, остальное сунул в карман и пошел к выходу из дома. В застекленной веранде стояли Раиса Федоровна и Ольга.

-Здравствуйте, - сказал Федор и заозирался, ища глазами кроссовки, которые всегда оставлял у двери. Кроссовок не было.

-Где кроссовки? - спросил Федор, - и сумка!

-Я убрала. - Сухо сказала теща. - А ну, сядь, мне с тобой надо поговорить.

-Некогда.

-Куда это ты так заспешил? - повысила голос теща.

-Домой.

-Сядь! - приказала она, - мне надо с тобой поговорить!

-В следующий раз. Отдайте кроссовки, сумку.

-Я сказала: сядь! И не дергайся!

Федор толкнул дверь: заперто.

-Откройте дверь!

-Успеешь! - бросила Ольга.

-Откройте дверь! - голос Федора стал жестче, хотя и не громче.

-У себя дома будешь командовать! - резко сказала теща.

-Вы с ума посходили... - Федор отошел от двери на пару шагов, - открывайте!

-Я сказала: сядь! - указала теща на стул. - Я с тобой разговаривать буду!

Федор сосредоточился, и... с ходу двинул плечом в дверь: замок оторвался, дверь распахнулась. Федор сбежал с крыльца в одних носках, с ходу сунул ноги в тапки, всегда стоящие у крыльца, и быстро зашагал прочь. Возле базарчика стоял автобус, рядом толпились люди.

-До Фрунзе доедем? - спросил Федор водителя.

-До Рыбачьего.

-Ну, хоть до Рыбачьего.

Автобус через несколько минут тронулся и покатил Федора из райского уголка. В Рыбачьем толпы курортников заполонили автовокзал, площадь вокруг него, штурмовали автобусы... Пробиться было невозможно. Федор прошел через пустырь к железнодорожному вокзалу, разведал обстановку. Уехать во Фрунзе поездом можно было, билеты продавались свободно, но поезд шел через несколько часов и тащился от Рыбачьего до Фрунзе часов пять-шесть... Федор понял, что других вариантов нет и взял билет. Вышел из здания вокзала на крыльцо, сел на парапет и закурил. Настроение было отвратное.

Подошел киргиз лет тридцати пяти, с хорошим интеллигентным лицом, вежливо поинтересовался:

-Простите... Вы слышали новость: в Москве переворот, Горбачева сняли...

-Что? - не понял Федор, бесконечно далекий от каких-то переворотов и взвинченный до рассеянности.

-Президента Горбачева сняли, государственный переворот в стране! Заговор, похоже... Горбачев...

-Ну его чёртовой матери! - буркнул Федор.

Киргиз недоуменно, с укоризной посмотрел на него и отошел.

Состав тащился медленно, колея петляла меж горных хребтов и скал, порой казалось, что поезд валится в пропасть, но он не падал, ковылял и ковылял средь каменного-бездонного ужаса. Было уже темно, когда прибыли во Фрунзе. Федор вышел на перрон и стал соображать, что делать. Авиабилет у него был на десятое сентября, а сегодня только девятнадцатое августа. Проехать в аэропорт и попробовать упросить взять его на ближайший рейс до Истомска? Самолет уходил в полночь. Сейчас десять сорок. Не успеть. Придется брать билет на поезд и катиться в Сибирь по жэдэ.

К нему подошел киргизского обличья мужчина, поинтересовался:

-Куда едем?

-Куда глаза глядят.

-В аэропорт добросить?

-Не знаю...

-Поехали! Я еду встречать своих, ну, и попутно, на бензин, так сказать: за червонец докачу.

-У меня билет на сентябрь, - признался Федор, - едва ли возьмут...

-А ты попробуй, вдруг...

-Поехали. - Махнул рукой Федор.

Домчались быстро. Громадный аэропорт Манас был почти пуст, только почему-то было много милиционеров и военных с короткими автоматами. "Штурм Зимнего готовят?" - едко подумал Федор.

Вместо привычных женщин в аэрофлотовских спецурах у стойки регистрации пассажиров сидела группа милиционеров.

-Я могу по этому билету улететь сейчас в Истомск? - протянул Федор свой билет.

Милиционер-майор взял билет, паспорт Федора и принялся их изучать.

-Закончилась посадка на рейс Фрунзе - Истомск!.. - громыхнуло радио.

-Не успел, - вздохнул Федор.

-Беги, еще успеешь! - милиционер протянул Федору документы.

Успел.

Самолет взмыл в ночное небо, Федор откинулся в кресле и закрыл глаза. "Съездил к теще на блины..." - тюкал в темечко глупый рефрен. Потом вспомнил картины минувшего дня, и вдруг до него дошло: да ведь и правда что-то произошло в стране, пока он из рая изгонялся...

Было девятнадцатое августа 1991 года. На циферблате электронных часов высветились сплошные нули, затем начался отсчет времени следующих суток: ноль часов ноль одна минута двадцатого августа одна тысяча девятьсот девяносто первого года...

Через два часа "с копейками" самолет приземлился в истомском аэропорту Боташево. В этом месте Земного шара не было ни рая, ни ада: лил дождь, было промозгло и грязно. Федор на такси добрался до дома, поднял телефонную трубку и зачем-то попросил соединить его с Каджи-Саем.

-Да, - ответил сонный, умирающий голос Ольги.

-Я дома. - Сказал Федор.

-Ну и дурак...

Рано утром разбудил телефонный звон.

- Федя! - Сказал из трубки Николай Бессмертный. - Ты на митинге будешь?

- Каком митинге? - не понял Фёдор.

- Против гекечепе!

- Чего-о-о?..

- Гекечепе!

- Какого чепе?

- Ну, ты даёшь, батенька... - укорил Николай. - В стране государственный переворот!

- Какой переворот?

- Ты как с луны упал! Ты что, не в курсе происходящего!?

- Чего - происходящего? Никола, ты зачем ребусами говоришь?

- Ты ничего не слышал!?

Николай в нескольких фразах обрисовал Фёдору картину бытия.

- Вот до чего доводит человека женский вопрос...- дошло до Фёдора.

Глава 35

Возле Истомского Белого Дома грохотал митинг. Местные активисты с бетонного парапета бросали в людское море зажигательные речи.

-П-п-п-позор г-г-гекечепистам! - кричал слабым, заикающимся голосом местный "демократ" Стёпа Кудакшин, -это п-п-п-преступники, с которыми надо поступать, как с п-п-п-преступниками!..

По тональности понималось, что Степан уже осведомлён о безнадёжном положении путчистов, но ещё остались в душе сомнения в правильности собственного выбора: на ту ли сторону метнулся?

Местный поэт-активист Шура Поганцев сменил его и возвестил:

- Путч с похмела отчебучив,

Мелко дрожит Янаев.

Шляпищу нахлобучив:

Я ничего не знаю!

Это все Митя Язов!

Это Лукьянов Толя!

Я им трындычил сразу:

Вы б похмелились, что ли!

Нам ли играть с Мишуткой!

Нам ли играть с Бориской!

Митя отделался шуткой,

А Толя - вобще редиска!

Толя меня подставил!

Век я ему не забуду!

Он подписать заставил!..

Больше я так не буду!

По особой патетике можно было заключить, что Поганцев точно знал, что путчистов уже вяжут: у стихослагателя-активиста с большим партийным стажем был безошибочный нюх, на чью сторону вовремя метнуться. Вид у него сейчас был героический.

Возмущению выступающих не было предела: раскритиковали гэкачепистов в лохмы. Возбуждение с парапета перекинулось в близлежащие ряды зевак: очкастая дама ударила фанерным плакатом "Долой КПСС!" немолодую даму с плакатом "Долой Горбачева!". Нездоровые женские крики всплеснулись над гомонящей толпой и истаяли. Очередной оратор потребовал немедленного разгона КПСС...

Деловитые цыганки бойко торговали сигаретами по два рубля за пачку.

Фёдору казалось, что он уже где-то видел и слышал аналогичное действо, только никак не мог вспомнить - где? И только позже из мочалки мозговых извилин выпуталась давно забытая картина: так на пионерских собраниях ругали "отстающих".

Люди откричались и разошлись.

Фёдор лежал на диване перед телевизором и, попивая самогонку, смотрел меняющиеся на экране сцены одоления одними коммунистами других коммунистов. Фигуранты были взаимозаменяемы, они даже говорили на одном языке, и хотели откровенно одного и того же - власти.

"А чего хочу я?" - спросил Фёдор себя. Думал, думал и неожиданно обнаружил, что давно уже хочет одного: умотать от родины любимой куда-нибудь подальше и любить её с предельно дальней дистанции. Отечество ощущалось как прореха на человечестве, чёрная дыра, в которой бесследно исчезают все созидательные порывы... Больше ничего не хотелось хотеть в этой прорехе. Глаза бы не глядели ни на что тут. Фёдор без всякой охоты налил ещё самогонки, выпил залпом и полежал , глядя в одну точку. Конская доза алкоголя наслоилась на предыдущие, мягко обволокла расплывающееся сознание и тихо пригасила души тоскливые порывы. Фёдор выпал из реальности. Без него на экране появились танки, странно смотревшиеся среди московской толпы, рёв двигателей перекрывал её гвалт, и никто не расслышал предсмертные крики юношей, раздавливаемых гусеницами...

На другой день позвонил дед Пимычев:

-Федор, у тебя машина далеко?

-На стоянке возле дома.

-Свози меня в магазин!

-В московский ГУМ, что ли?

-Нет, в наш ЦУМ.

-А на трамвае не можете? - удивился Федор.

-Так мне надо привезти громоздкую вещь.

-Когда?

-Если можно, сейчас.

-Ну, поехали, через полчаса я у вашего подъезда, - сказал Федор, не вдаваясь в распросы о том, что за покупка.

Когда прибыли в ЦУМ, до Федора стало доходить, что он влип. Сначала Дед Пимычев купил фотоувеличитель производственного назначения: разборный агрегат трехметровой высоты весом в двести восемьдесят килограммов - в четырнадцати ящиках было расфасовано это механическое чудище.

-Зачем это вам? - спросил Федор.

-Пригодится... - пыхтел дед, обнимая очередной ящик.

Втиснули покупку в жигуленок, дед потащил Федора по другим отделам. В "культтоварах" увидел переносные магнитофоны местного производства и закупил разом пятнадцать штук. Когда дед отслюнивал деньги, Федор снова удивился: денег поэт прихватил полный полиэтиленовый пакет.

Потом Пимычев купил семь мужских шуб из искусственного меха и три дамских таких же, хотя точно было известно о холостяцком состоянии деда.

-Зачем? - снова вякнул Федор.

-Пригодится... - пыхтел дед, обнимая кипу шуб.

Универмаг был почти пуст, товаров было мало. В отделе бытовой техники Пимычев увидел одиноко торчащий на пустой полке глиняный цветочный горшок с дыркой.

-Последний!? - спросил дед продавщицу, указывая на горшок.

-Есть еще.

-Беру все! - скомандовал Пимычев и запричитал, - довели коммунисты страну до ручки. Купить на свои кровные нечего! Довели мерзавцы! Скоты!..

Федор не посмел напомнить деду, что тот сам коммунист.

Восемь ящиков цветочных горшков пришлось грузить на багажник, привинченный к крыше жигуленка.

-Зачем вам горшки? - не выдержал Федор.

-Деньги спасать надо... - отдувался дед, - обесцениваются...

Жигуленок был забит-перезабит грузом, но дед все метался по огромному универсальному магазину, хищно зыркая по сторонам: во что бы еще вложить наличность?

-Хватит, - урезонивал Федор, - почти полтонны груза, не выдержит жигуль!

-Он железный, что ему сделается!.. - умоляюще глянул на него дед,- еще немного, а?

Федор махнул рукой.

Сколько Федор помнил Бориса Николаевича Пимычева, всегда тот жил бедно. Даже бедственно: ходил в отрепьях, ел одни макароны и пил водопроводную воду. И всегда проклинал судьбу: работал как папа Карло, платили мизер, гонорары за книжки - копеечные, денег не хватает ни на что, все дорого... пропади она пропадом, такая жизнь...

Легендарный Гобсек перед Пимычевым выглядел ветреным кутилой.

Сейчас, глядя на полиэтиленовый мешок, набитый крупными ассигнациями, Федор не верил глазам своим: Пимычев ли это?

К дому пиита он вел машину на первой скорости, боясь тряхнуть на кочке дикий перегруз: не выдержала бы подвеска...

Дед долго пыхтел возле двери, отмыкая бесчисленные запоры. Потом до пота перетаскивали покупки из машины в квартиру. Между тем в квартире не так и много места свободного осталось: вдоль стен громоздились какие-то мешки, ящики, картонные коробки, в углу до потолка громоздилась стопа детских стульчиков - "сральчиков"...

-Как на складе...- удивился Федор.

-Инфляция...- задыхался от усталости дед, - в товар деньги надо... в товар... Три куля соли успел хапнуть... да пшена два... мыла бы еще, мыла... у тебя нет знакомых в торговле?

-Нет. - Пожал плечами Федор.

-Жаль... Тут мне еще гвоздей ящик обещали... Довели коммунисты народ до ручки!.. Грабители!.. Суки вонючие!.. Душегубы! При царе лучше жили!..

Фёдор усомнился: дед не выглядел партийцем с дореволюционным стажем.

Федору позвонил Пташкин и сообщил пренеприятнейшую новость: издательство разваливается в связи с отсутствием бумаги и денег, авторам возвращают рукописи, в связи с чем Угарову надо зайти и...

Федор зашел. Пташкин был трезв и мрачен.

-Кранты. - Сказал он. - Издательства больше нет.

-И где теперь книги печатать?

-Неизвестно. Твой роман был уже набран в типографии, теперь вот набор рассыпали... Нечем нам платить, и нам кислород перекрыт.

-Куда же вы пойдете?

-В люди. Директриса останется на какое-то время, надеется хоть какую-то деятельность наладить, но пока наладит, мы с голоду сдохнем. Придется переквалифицироваться в управдомы.

Федор забрал рукопись и подался вон.

Литературная полоса жизни кончилась. Федор отметил, что в этот год очень многое кончилось: кончилась его холостяцкая жизнь, кончилась, похоже и семейная, кончилось издательство, кончился Союз нерушимый...

Он перебрал рукописи: черновой вариант романа "Музей", черновой вариант романа "Проглодиты", черновой вариант романа "Бяка", роман "Долгожитель". Теперь вот и роман "Перегон" стал просто макулатурой...

"Я все время опаздываю... - меланхолично думал Федор, - наверно у меня действительно замедленное развитие... Начал бы писать раньше, уже б издал несколько книг, а теперь рукописи никому не нужны..."

Наугад взял пачку черновиков и стал рвать ее, сгреб клочья в кучу, смел на газету, и выбросил крошево в унитаз. Смыл.

Он ничего не делал. Валялся на постели, читал, ночи напролет слушал вражеские голоса: радио "Свобода", "Голос Америки", "Би-Би-Си"... Днем отсыпался, делал какие-то минимально необходимые дела, листал газеты, снова слушал "вражьи" радиоголоса...

Лето кончилось, началась осень, хозяйственный народ рыл картошку. Федор попивал самогонку, за неимением доступа ни к чему другому.

Десятого сентября прилетела Ольга. Супруги держались отчужденно, не обмолвившись ни словом. Чем дольше длилось молчание, тем больше становилось отчуждение: жили в одной комнате, как бы каждый сам по себе. Федор все чаще стал не ночевать дома и совершенно не интересовался, чем занимается Ольга; приходил пьяный или с перепоя...

А Ольга ждала ребенка. Она носила в себе плод, все еще не веря в чудо, носила бережно, истово, все мысли и дела сосредоточив на нем, и как бы забыв о существовании всего прочего. Мир сузился до нее самой. И он оказался неожиданно настолько большим, самодостаточным, что все внешнее воспринималось как нечто вторичное, неглавное. Отношения с мужем, и всегда-то прохладные, стали никакими, она его как бы не замечала.

В октябре Федор кончил пить, как устал. Валялся в своем углу на кровати, читал, дежурил на водокачке. Писать бросил вообще, ни художественную прозу, ни публицистику... Так прошел еще месяц. А в ноябре Федор словно очнулся и вдруг устроился на другую работу: корреспондентом газеты "Вестник". Не увольняясь со своей водокачки.

К удивлению Федора журналистика его увлекла. Раньше он писал журналистские материалы в необязательном порядке, от случая к случаю, публиковался, получал разовые гонорары и возвращался к своей художественной прозе, считая свои вояжи в журналистику чем-то вроде отдыха от настоящей литературной работы.

Уже вовсю шла инфляция. Федору в редакции установили оклад в семьсот рублей, плюс несколько сотен гонорара, в зависимости от количества опубликованных строк - получалось что-то около тысячи - меньше, чем ему платили в водоканале.

Через месяц Федора вызвал редактор Дмитрий Гнилов, средь пишущей братии именуемый просто Митя и сообщил:

-Ну, Михалыч, ты теперь окончательно наш. Бросай свой водоканал, хватит!

-Как - бросай?

-Увольняйся. Ты ж у нас работаешь!

-А водоканал чем мешает моей работе в газете?

-Ну, как... нельзя же успевать там и здесь, - вообще: монтер-журналист!...

-Можно. Там я дежурю сутки и трое свободен. И все мое время на дежурстве - свободное: пиши не ленись.

-Ишь ты, две зарплаты иметь захотел! - хмыкнул Гнилов, - не много?

-Я ни водоканальские крохи, ни твои и зарплатой-то не считаю, - возразил Федор, - это так, для поддержки штанов, не более. Обе вместе еще можно считать каким-никаким кормом...

-У тебя замашки! - раздраженно заметил редактор.

-Не нравится - я ухожу из редакции.

-Ну, что уж ты сразу в штыки! Не хочешь со своим водоканалом расставаться, не расставайся, работай там и тут... хотя странно получается: монтер-корреспондент!

-Если в нашей стране чудес журналист не может заработать хотя бы монтерскую зарплату, у нас так и будет, как было всегда: монтер-журналист, учитель-сторож, инженер-дворник, врач-сантехник...

-Где это ты видел врача-сантехника?!

-Мой бывший одноклассник, ныне хирург Шурик Виниченко каждый год свой отпуск, отгулы использует для работы в калымной бригаде сантехников, - на машину годами копит!

-Хватил - на машину!

-Вот именно - на машину: железяку какую-то, хирургу с золотыми руками недоступную...

-Не обобщай.

-Обобщай не обобщай, а что есть, то есть.

-Ну ладно, ладно, договорились, работай как хочешь...

Оформили штатным корреспондентом по основной трудовой книжке.

7 ноября 1991 года впервые с сотворения советской власти не праздновалась официально годовщина Великой Октябрьской Социалистической революции. Советский союз рушился на глазах: был и сплыл.

Фёдор сидел на водокачке за пишущей машинкой, когда позвонил Владимир Тимофеевич Звонов:

-Федя, как ты относишься к героическому прошлому нашей родины?

-Положительно. - Заверил Фёдор. - В наличии банка самогонки и сала кус. Пока ты едешь ко мне, успею картошки нажарить и стаканы вымыть.

Появление Тимофеича и накрытие стола совпали по времени.

-За нашу советскую родину! - поднял Тимофеич стакан.

-За неё. - Поддержал Фёдор. - И за день рождения моего родителя. Сегодня ему стукнуло бы ровно столько же, сколько и нашей советской родине - день в день. На четыре года пережила его наша советская родина.

Хорошо сидели.

Кандидат исторических наук Звонов быстро созрел для пафоса:

-Что ни говори, а великое прошлое у нашего народа!

-Еще какое! - Поддержал захмелевший Фёдор. - Тыщу лет без царя в голове живем, и ни в одном глазу! Еще прочий мир жить правильно научим!

-Да ты что, Федя!? - Опешил Тимофеич. -Опомнись!.. Ты ж дипломированный историк!

-Советского розлива. - Уточнил Федор.

-На хрена ж ты шесть лет в университете околачивался!?

-Пытался докопаться до истоков коммунизма.

-Докопался?

-Докопался.

-И где ж ты их нашёл?

-В русских народных сказках и еврейском Талмуде. Русские дураки издревле мечтали о скатертях самобранках и молочных реках с кисельными берегами, а еврейские умники разъясняли, как на таких мечтателях надо правильно верхом ездить.

-Ну тебя ... - Огорчился Тимофеич. - С тобой хорошо водку пить, а разговаривать - одно расстройство! Наливай!

Газетные материалы Федор писал быстро, он вообще не понимал, как можно корпеть над материалом, когда информация собрана, факты установлены, проверены: сел и записал. Норму в две тысячи строк он делал за неделю. И никогда не писал в редакции. В редакцию приносил уже готовый материал, сдавал его и исчезал. Сам отыскивал темы, сюжеты, события.

-Ты почему летучки не посещаешь? - спросила его замредактора Татьяна Свинарская.

-А зачем?

-Как зачем! Мы же обсуждаем материалы, планируем работу...

Федор стал посещать еженедельные летучки, проводимые в редакции по пятницам. Редакция располагалась в здании горисполкома, занимая несколько небольших смежных комнат, а на планерки собирались в просторном кабинете зампредседателя горисполкома: тридцать человек пишущих журналистов и секретариата рамещались тут свободно. Редактор установил порядок: на каждой планерке один из журналистов делал обзор вышедших за неделю номеров газеты, отмечал плюсы и минусы публикаций, комментировал их в соответствии со своими представлениями о достоинствах и недостоинствах стиля, информационной ценности, актуальности.

Обсуждение периодически перерастало в перепалки: недовольные критикой "акулы пера" реагировали репликами с места, перебивали оратора и сами норовили комментировать его комментарии. Федор помалкивал, не видя смысла ни в репликах, ни в докладах-комментариях: ни то ни другое не влияло ни на чей-то конкретный стиль, чьи-то взгляды, ни на качество материалов. Получалось, что журналисты поочередно, в дежурном порядке порицают одних коллег и хвалят других, потом другие по утвержденному редактором графику расплачиваются с другими той же монетой...

-А Угаров почему молчит? - спросил однажды редактор.

-Что надо сказать? - спросил Федор.

-Неужели нечего? - удивился шеф.

-Нечего, - пожал плечами Федор, - мое дело писать материалы, какие нахожу нужным, дело редактора - публиковать их или не публиковать. Каждый занят своим делом. А вот так вот спорить... Есть редактор, его замы, завотделами, редколлегия - вот и решайте в рабочем порядке что публиковать, без всеобщего обсуждения.

-Вылил ты на всех ушат холодной воды! - удивился Гнилов.

Удивились и коллеги.

Федору нравилось бродить по городу без определенной цели. Информация сама накатывалась на него, только успевай отмечать и записывать: уличные происшествия, митинги красных, митинги белых, митинги левых, митинги правых, митинги центристов... Два дня Фёдор собирал материал, потом на двое суток прятался на водокачке и писал.

Весть об упразднении Союза советских социалистических республик принёс на водокачку Вадим. Он вошёл в дежурку строевым шагом, выдававшим его нетрезвость, сел на стул грудью к спинке, уставился на Фёдора стеклянными глазами и огласил свой приговор:

-Ельцина, Шушкевича и Кравчука - на виселицу.

-Верёвки за счёт профсоюза? - поинтересовался Фёдор.

Вадим заиспеплял его взглядом.

Помолчали.

-Ну, чо молчишь? - строго спросил Вадим. - Тебе по барабану!?

-Что по барабану? - не понял Фёдор.

-Ты что, не знаешь, что эти козлы собрались в Беловежской пуще и решили упразднить Советский союз!?

-Не знаю.

-Ну, ты даёшь!.. - обомлел Вадим. - Вся страна знает, один ты не знаешь...

-Значит уже не вся страна.

-Ты хоть телевизор включи! - Возопил Вадим. - Вся планета на ушах! Шутка ли - Советский союз распустить! Вот же козлы!..

-Да ну... - усомнился Фёдор. - Будь они хоть козёлыжды козлами, такое им не под силу. Может, они сошлись чтобы признать факт, что союза уже нет? Могли бы и не признавать, это и так видно.

-Они обязаны были удержать союз!!! - вскричал Вадим.

-Как?

-Силой!

-Тогда надо открывать фронты: Первый Прибалтийский, Второй Прибалтийский, Третий Прибалтийский, Первый Белорусский, Второй Белорусский, Первый Украинский, Второй Украинский, Третий Украинский, Четвёртый Украинский... - Фёдор сначала загибал пальцы, - потом их не хватило и он высыпал на стол спички из коробка и продолжил счёт на спичках, - Бессарабский, Крымский, Грузинский, Азербайджанский, Армянский, Туркменский, Таджикский, Узбекский, Казахский, Киргизский...

-Хватит. - Мрачно изрёк Вадим.

-Вообще-то, да. А если этого мало, то ещё Чеченский, Абхазский, Аджарский...

-Давай лучше выпьем... - вздохнул Вадим и достал из куртки бутыль водки.

2 января 1992 года случился всеобщий шок: премьер Егор Гайдар отпустил устанавливаемые государством цены в свободный полет, и они полетели скачками вверх, вверх, вверх!..

Федор зашел в гастроном на Дзержинке и с удивлением увидел ценники на вдруг откуда ни возьмись появившихся товарах: масло сливочное - двести сорок рублей за килограмм, колбаса вареная - двести рублей за килограмм... При среднестатистической зарплате, равной пятистам рублям, картина получалась впечатляющей.

-Ох, ... мать! - раздалось рядом с Федором, - вот это цены!

Пожилой мужик с авоськой нагнулся к прозрачной витрине и, как бы не веря глазам своим, вчитывался в цифры.

-Ох... можно... - огорчался мужик, - это кто же такие цены установил!?

-Гайдар, чтоб у него на лбу ... вырос! - крикнула бабка с клюшкой, - фашист поганый!

-Дзынь!.. - стекло витрины разлетелось вдребезги от удара бабкиной клюшки.

Продавщицы вскричали, бабку схватили и поволокли куда-то в глубь магазина, в торговый зал доносились ее неистовые вопли:

-Я тя, язви тя, суку!.. Отцапись, падла!.. Зашибу!..

Покупатели заходили в магазин, подходили к витринам и оцепеневали. Реакция мужчин была одинаковой:

-Ох, ни ... себе! Вот это цены!..

Женщины выражались длиннее:

-Да это что же такое творится, люди добрые!.. Это кто разрешил такие цены!?..

Ольга вот-вот должна была родить, она уже все приготовила для ребенка: пеленки-распашонки и прочья, прочья...

Федор готовился по-своему. Привез на водокачку несколько листов стали, уголки и принялся сооружать будочку для детской коляски, которую вознамерился держать возле подъезда, чтобы не таскать ее на четвертый этаж. По тесным лестничным пролетам и мужику-то трудно было протиснуться с коляской, а для женщины это и вовсе было бы мукой.

Федор не умел пользоваться электросваркой, поэтому учился сейчас методом "тыка". Теоретически он знал как собрать схему, и с горем пополам подсоединил "высокую сторону" к щиту распределительного устройства, бросил кусок кабеля от клеммы "низкой стороны", стороны заземления, другой, фазный кабель, подсоединил к держаку. Включил напряжение. Надел маску и ткнул электродом в металлическое ограждение в машинном зале. Брызнул сноп искр!

-Ура! - сказал Федор и продолжил попытки.

Пока освоил азы, сжег полпачки электродов, собственные штаны, до дыр изрешетил один лист стали и на нем же налепил вензеля из электродного металла...

И тогда начал варить будку.

Дед Муравей, увидевший его работу, провозгласил:

-Пень ты, Федька! Да кто ж так варит? Издеваешься над металлом!..

-Одзынь, Георгич! Для своей дочери любимой я хоть на органе могу играть научиться, не то что на сварочном аппарате.

-Откуда ты знаешь, что будет дочка!?

-Знаю!

-Голос тебе был, что ли?

-Голос. Точнее - два голоса: один говорит дочка будет, другой говорит - Ольгой звать надо!

-Ух ты - покачал головой дед Муравей, - ясновидец!

Когда Федор доварил будочку, ее охаивали всей водокачкой:

-Ну и ну! Вот это каракатица! Он не варил, а жарил ее! Сварщик, мать твою за ногу!..

Федор покрасил будочку эмалью и восторгнулся: игрушка!

Глава 36

В середине января девяносто второго в редакцию "Вестника" пришло письмо от плотника пригородного колхоза "Сухоложенский" Голодаева. Плотник писал о том, как гнобит его и его семью председатель колхоза Наган Косриэлович Бундерс: натуроплату не отдаёт, зарплату не платит, запретил заведующему сельмагом продавать Голодаевым что-либо из товаров и теперь их в магазин не пускают... пропадает семья с двумя малыми детьми с голодухи...

Письмо поступило в отдел экономической жизни которым заведовала Любовь Оборзелова; впечатлилась она.

-Федор! - предложила письмо Угарову, - прочти, может быть, возьмешься за это дело.

Федор прочел. И не просто прочел, а с пристрастием: в селе Сухоложье Федор много лет назад целый учебный год отработал учителем. Диму Голодаева знал.

-Взялся. - Сказал он Оборзеловой.

-Вот и хорошо, - обрадовалась та, - материал, чувствуется, острый наберется, но кому охота ехать в тьму-таракань эту, разбираться... Давай, оформляй командировку и вперед!

Наутро Федор трясся в стареньком колхозном автобусе, совершавшим ежедневные "чартерные" рейсы по маршруту Сухоложье-Истомск-Сухоложье утром и Сухоложье-Истомск-Сухоложье вечером.

Дорога была знакома Федору хорошо. Но каково же было его удивление, когда автобус проскочил поворот с трассы на Сухоложье и продолжал мчаться по обмороженному асфальту дальше и дальше.

-Мы в Сухоложье едем? - спросил водителя Федор, заподозривший себя в том, что ошибся и сел не в тот автобус.

-Конечно! - подтвердил водитель.

-Но...не та дорога.

-Та! - успокоил водитель, - мы теперь по новой дороге ездим! Новый наш председатель Бундерс построил новую дорогу!

Автобус долго еще катил по магистральной дороге в сторону, противоположную Сухоложью и Федор снова забеспокоился:

-Мы ж в противоположную сторону, едем!

Водитель и пассажиры-колхозники засмеялись. То, что затем услышал от них Федор, прояснило происходящее.

Семидесятилетний еврей Бундерс возглавлял дорожно-строительное управление, которое строило дорогу в село Тутундаево, расположенное в ста километрах от Истомска. Когда же перестройка приняла необратимый характер и зашла слишком далеко, Бундерс... повернул дорогу в другую сторону и повел ее на Сухоложье, причем повел с тыла, со стороны противоположной Истомску. Достроил и расстался со стройуправлением. Стал председателем колхоза "Сухоложенский". И теперь старую, прямую дорогу забросили, стали ездить по новой, бундересовской дороге. Вместо тридцати километров прямой дороги до города стало сто тридцать километров объездной дороги...

-Зачем? - удивился Федор.

- Бундерс знает! - пожал плечами водитель, - начальству видней!

Выяснилась и другая подробность: сам Наган Бундерс в Сухоложье не жил. Жил он вообще в противоположной стороне, и даже не в Истомске, а поселке Кутово, еще в пятнадцати километрах от города.

-За сто пятьдесят километров к нам на работу ездит! - восторгнулся водитель, - правда не каждый день... Да ему и не надо каждый день тут торчать! Приедет, даст разгону кадрам и смоется... Снова появится, еще проклизмует всех и уедет... А что ему? Машина казенная, шофер персональный, в городе у него все схвачено...

То, что Федор увидел в доме Голодаевых, превзошло его ожидания: хлеба не было, так как Бундерс запретил продавать хлеб семье Голодаевых; жена Димы, Наталья, варила в огромном чугуне зерна пшеницы - вся еда, которую они могли себе позволить. Дело усугублялось тем, что своё хозяйство Голодаевы завести не успели. Они уехали из села в город несколько лет назад, и вернулись деревню прошлым летом на пустое место. Мастер на все руки, Дима начал работать трактористом, комбайнером. "Пахал" почти круглосуточно и расчитывал хорошо заработать. Но сразу впал в немилость к председателю колхоза Бундерсу, и, соответственно, начались "воспитательные меры": всем зерно в качестве натуроплаты, Голодаеву - ничего, всем зарплаты и премии, Голодаеву - "забыли начислить"... и потом не вспомнили. К зиме отобрали трактор и послали плотничать. Плотничая в зернохранилище или на ферме, Митька воровал казенное зерно: ссыпал его в голенища сапог. Свободного пространства в сапогах из-за суперхудобы митькиных ног было много, поэтому с каждой ходки получался чугун каши. Ели. В выходной день, конечно, не ели - он был "пролетным": сапоги были пусты, пуст был, соответственно, и чугун.

Федор не понимал, чем мог разгневать председателя молчаливый, исполнительный труженик Дима, некогда считавшийся здесь самым надежным, безответным кадром...

-Нас тут несколько таких как я, которых Бундерс со свету сживает, - пояснил Дмитрий, - чем я ему не угодил, ума не приложу...

Федор пришел в контору, нашел Бундерса. Маленький, жирный старикашка с рыхлыми, отвисшими щеками, долго и дотошно читал документы, предъявленные Федором: удостоверение корреспондента газеты "Вестник" и командировочное удостоверение.

-К нам в редакцию пришло письмо от плотника Голодаева, - сразу обозначил тему Федор, - пишет, что пропадает здесь...

-А-а! Этот лодырь!.. - вскричал Бундерс. - Ничего делать не хочет! Дали трактор - толку нет! Посадили на комбайн - толку нет! Что с ним делать? Вручили топор: иди на ферму, плотничай! Тот же результат.

-И за полгода он ничего не заработал? - удивился Федор.

-Что заработал, то и получил! - кричал Бундерс. - Недоволен? Пусть ищет другое место!

Если бы Федор не знал Дмитрия и днем не переговорил со своими старыми знакомыми сухоложенцами, возмущенные крики Бундерса могли бы им быть восприняты как доводы. Но на сведения, полученные из разных независимых источников, утверждения Бундерса ложились, как малокалиберные патроны в ствол двухсотмиллиметровой гаубицы. Колхозники, и из числа обласканных Бундерсом, и из числа необласканных, с Федором были по-свойски откровенны: "Бундерс - сволочь, каких поискать... Сжирает Митьку за то, что жопу ему не лижет... Старикашка с шайкой конторских ворует все, что плохо и хорошо лежит, разграбит колхоз и смоется... Кто эту мразь сюда приволок, не знаем, но знаем, что лохматая лапа у него есть везде... Так не воровали раньше, как сейчас Бундерс ворует... У Бундерса свой магазин в городе, он уже полфермы коров вырезал и за копейки продал мясо самому себе! И свиноферму всю под нож пустил!.."

Старикашка, сидевший сейчас перед Федором, уже не просто кричал, но визжал:

-При мне колхоз занял первое место в соцсоревновании! Получили переходящее красное знамя!..

-А прибыль колхоз получил? - спросил Федор.

-Прибыль!? Прибыли пока нет, но ведь мы строим много! Заложили сразу десять домов для колхозников! Из железобетонных панелей!..

- Из железобетона? - переспросил Федор.

-А что!? В Израиле же строят! Чем мы хуже!? Я недавно был в Израиле, ихние кибуцы - это ж как наши колхозы! И недавно здесь была израильская делегация по моему приглашению!.. У нас договор о сотрудничестве! Международные связи!.. Вот, почитайте!..

Он вручил Федору бумаги. Это было многостраничное письмо Бундерса на имя премьер-министра Израиля Шамира Исцхака, в котором было написано, что еврей Наган Бундерс высоко чтит свою этническую родину, что настрадался от тоталитарного режима в СССР и теперь просит помочь возглавляемому им бедному сибирскому колхозу в безвозмездном порядке, из чувства дружбы ... Далее шел перечень просимого: трактора, комбайны, сеялки, веялки, автомашины, бетономешалки, оборудование для колбасного производства...

-Вот это да... - сказал Федор.

-Скоро я снова в Израиль еду! - доложил Бундерс, - буду на приеме у премьер-министра... У меня дед раввином был! И отец! Мы чистокровные евреи! Израиль - наша историческая родина! Она нам поможет!..

Он долго выкрикивал концепцию превращания сибирского колхоза в кибуц израильского типа и под занавес мноногообещающе присовокупил:

-Что б было все в статье написано правильно! Чтоб не судиться после!

Федор прихватил копию письма Бундерса к Шамиру и отбыл.

Возвращался тем же автобусом. За селом в чистом поле торчали из снегов бетонные панели будущего кибуца, вокруг хмуро ершилась дремучая тайга. Сто тридцать километров дороги лежали между Сухоложьем и Истомском, расположенными в двадцати километрах по карте друг от друга и в тридцати - если мерять по старой дороге, по которой не ездили со времен воцарения Бундерса...

Федор в тот же вечер написал статью "Сибирский кибуц" и еще через день она была опубликована в "Вестнике".

А через день после публикации разразился скандал. В кабинет редактора ворвался Бундерс и страшно завизжал:

- Подонок!!!.. Предатель!!!.. Клевета!.. Оскорбление чести и достоинства!.. После этого ты - не еврей! Прислужник гойский!.. Я тебя с твоим Угаровым в дерьме утоплю! Мы тебя выгоним из антифашистского комитета!..

Редактор Гнилов покраснел и тоже завизжал на одной ноте:

-Что вы тут орете!.. Превратили свой колхоз в крепостную деревню и еще нам права качать будете, что писать и как писать!.. Думаете, я не знаю, сколько дотаций область направила в ваш колхоз, и сколько вы украли от этих дотаций!? Ваш колхоз - дыра! бездонная бочка! Чем больше мы даем вам денег, тем больше их вы разворовываете! Я депутат облсовета и имею представление о том что творится у вас!.. Вы развалили колхоз, довели колхозников до нищеты! Зато свои карманы набили деньгами до того, что вынуждены заводить счета в зарубежных банках для отмывания ворованных денег!..

-Я этого так не оставлю!.. - завизжал и Бундерс. - в суд подам!..

-Подавай куда хочешь!!!.. - Гнилов взвился над креслом и вид у него был совершенно сумасшедший. Бундерс попятился и выскочил из редакторского кабинета.

Федора в этот момент в редакции не было. А когда через час после сцены в редакторском кабинете заявился, Оборзелова предупредила его:

-Погоди! К Гнилову сейчас лучше не лезь, тут перед тобой Бундерс был, так они с редактором едва не подрались. Зацепил ты этого Бундерса за больное место...

Еще через несколько дней в редакцию снова вбежал Бундерс и вручил замредактора Свинарской длинное письмо-протест с двумястами подписями сухоложенских колхозников. Колхозный хор требовал призвать к ответу корреспондента "Вестника" Федора Угарова за его клеветнические измышления в адрес Бундерса. Кроме того, колхозники писали об Угарове: двадцать лет назад он учительствовал в Сухоложье и ничего доброго не сделал, а только пил, совращал местных женщин, дебоширил, украл из школы глобус и смылся через год, оставив после себя восемь незаконнорожденных детей... А любимый всеми колхозниками Бундерс всего за один год председательства построил новую дорогу в Сухоложье и развернул большое строительство, добившись для колхоза огромных ассигнований из бюджета, не в пример предшественникам...

-Бундерс свою деревню с недельку без хлеба подержит, они его на премию мира выдвинут, - усмехнулся Федор, прочитав колхозное воззвание.

Поразило его в письме одно: его подписали и федоровы добрые знакомые сухоложенцы и учителя сухоложенской школы полном составе, доподлинно знающие, что подписывают клевету.

Бундерс подал заявление в суд на "Вестник" и Угарова: оскорбили!

Потянулись длинные месяцы судебного разбирательства.

В судебном иске оскорбленный Бундерс потребовал: напечатать в "Вестнике" опровержение на статью "Сибирский кибуц", с редакции сдернуть в пользу Бундерса миллион рублей компенсации за оскорбление его чести и достоинства, с Федора Угарова - миллион рублей за то же самое...

На первый судебный процесс Бундерс привез с собой полный автобус "свидетелей" - своих колхозников вместе с профоргом и главным инженером, главным зоотехником, завмагазином, директором школы...

Началось заседание деловито. А в процессе Бундерса прорвало. Он выволок из портфеля громадную папку и потряс ею:

-Вот! Здесь вырезки из газеты "Знамя" за много лет! Тут про меня написано только хорошее! Правда! Я награжден восемью орденами за доблестный труд на благо родины!..

Долго кричал.

-Как вы стали руководящим работником с двумя классами образования? - спросил председательствующий в процессе судья Неименных.

-Партия знала, кого выдвигать! - гордо заявил Бундерс. - Вот! - он снова помахал громадной папкой, - Здесь весь мой трудовой путь!

-Вы судимы? - спросил судья.

Бундерс осекся, настороженно посмотрел на судью.

В зале воцарилось молчание.

-Судимость погашена, - буркнул Бундерс.

-Срок отбыли полностью?

-Давали пять, через три на химию вышел.

-По какой статье?

-Ну... Ну... - Бундерс побагровел от натуги, - восемьдесят девятая...

-Воровство... - тихо сказал судья, но зал расслышал.

Пафос процесса упал до нуля.

-Объявляю перерыв! - сказал судья, - следующее заседание будет в марте, известим повестками. Назначается филологическая экспертиза статьи Федора Угарова "Сибирский кибуц"...

Когда Федор вышел на улицу, от толпы колхозников отскочил Бундерс и заблажил:

-Ты, Угаров, совесть потерял! Я тебя на чистую воду выведу! Я покажу тебе, что значит с Бундерсом связываться!.. Ты меня еще попомнишь!..

А вечером Федору позвонила Федору Вера Михайловна Мурова и объявила:

-Федор Михайлович? Ты не представляешь, что ты сделал!

-Что сделал? - удивился Федор.

-Читала твой "Сибирский кибуц"! Жаль, долго не могла до тебя дозвониться! Спасибо тебе, дорогой! Ты не представляешь, что ты сделал! Зацепил! Зацепил ты эту тварь Бундерса! Я ж его знаю, как облупленного! Я сколько пыталась вытащить его проделки на свет, когда в "Ильиче" работала! Все гасили! Партийная мафия не могла допустить, чтобы правда о Бундерсе появилась в газете! Напротив, десятилетиями воспевали его трудовые подвиги! Особенно "Знамя" старалось! Он их с потрохами купил! Давно!.. Это ж кочующий разоритель! Он уже сколько предприятий разворовал, и все как с гуся вода!.. Ему на прощанье работяги в дорожно-строительном управлении всем кагалом морду били, так обком заминал это дело, чтоб не допустить огласки! Он обокрал весь коллектив! Ты не представляешь, какую тварь зацепил!.. Моли бога, чтоб сейчас у тебя судья попался не сволочь, иначе не отмоешься!..

Основным жанром Угарова был фельетон. Пока его героями были русские, украинцы, белорусы, татары и т.д., вопроса о национальности не возникало. Но как только он написал не фельетон даже, а статью, в которой не самый лучший герой был евреем, обнаружилась исключительность людей данной национальности.

Председатель антифашистского комитета Боб Кронштейн, похожий на Карла Маркса, встретил Федора возле редакции и с ходу попенял:

-Нехорошо поступаешь, Федор Михайлович, нехорошо! Не ожидал, что ты тронешь пятый пункт!

-Ты о чем? - насторожился Федор.

-То, как ты пишешь о Бундересе - настоящий антисемитизм!

-Ну!? И в чем же он заключается?

-Ты не просто высмеял Бундерса в статье "Сибирский кибуц", но и не раз повторил, что он - еврей!..

-Стоп! - прервал его Федор, - это не я, а Бундерс в своем письме к премьеру Изралия повторяет через стороку, что он еврей! Что отец его - раввин, дед - раввин! Что он, Бундерс, как истинный еврей, намерен построить в сибирской тайге синагогу и сделать свой колхоз настоящим кибуцем! Я лишь цитировал Бундерса. Назвался бы он папуасом, я бы процитировал и это. Какое мне дело до национальности Бундерса?

- А почему смешно выставленный герой именно еврей? Значит есть дело? Есть! Ни в одном другом материале ты никогда не указываешь национальность персонажа! А тут указал! И после этого ты не считаешь себя антисемитом? Вот это и есть антисемитизм чистейшей воды!..

Дискуссия журналиста Угарова с "фашистом" Кронштейном закончилась ничем. Стороны не убедили друг друга и разошлись в разные стороны. Боб пошел в здание мэрии в помещение, предоставленное его комитету, готовиться к собранию с повесткой: антисемитская направленность некоторых публикаций газеты "Вестник".

Федор двинулся к площади Революции глянуть на снос памятника Ленину: это историческое событие было давно в центре внимания горожан и не мешало бы написать об этом материал.

Но писать было еще не о чем. Рабочие неспешно копошились возле памятника, сносили пристроенную к нему кирпичную трибуну на триста персон. Понималось, что до собственно окаменелого вождя их отбойные молотки доберутся не скоро.

Федор покуривал на скамейке близ бетонной фигуры вождя мирового пролетариата партайгеноссе Ленина и размышлял о его кромешности: за несколько десятилетий советской власти его изображениями Русь усеяна с таким же переизбытком, как и изображениями Иисуса Христа: не отскоблить в веках.

Фёдор дивился и еврейской изобретательности: только им могла прийти в головы мысль организовать антифашистский комитет в сибирской глубинке, где медведей больше, чем людей. И кричат, кричат, кричат об опасности фашистской угрозы. Евреи взялись за покорение Сибири? Другого применения "антифашистскому" комитету не находилось. И действуют евреи куда напористее простодушного Ермака с его дубиной.

Два "антифашиста" - председатель пригородного колхоза "Сухоложенский" Наган Бундерс и директор Истомскводоканала Сруль Райкин были давними приятелями. Едва только Наган стал рассказывать о том, как его осмеял журналист Угаров, который, оказывается, еще и подрабатывает у Сруля дежурным электриком, Сруль остановил его:

-Знаю! Все знаю. Читал его пасквиль.

-Этот писака плохо знает, с кем связался!.. - вскричал Бундерс.

-Могу выгнать его с работы, - предложил Сруль, - устрою ему такую поганку, что век от дерьма не отскоблится!

-Зачем? - сбавил тон Бундерс, - работу он другую найдет, а нам труднее будет его достать! Ты выжди время и насади его так, чтоб он как ерш на крючке оказался! Заглотил крюк! Вот это будет по-нашему.

-Устроим, - проникся Сруль.

-И чтоб ты сам как бы ни при чем был! Чтоб только разводил руками. Натрави на него его братьев-славян, пусть и бодаются эти братья по разуму!

-Устрою! Золотые слова: пусть славяне бодаются!

-Хе-хе-хе!.. - рассмеялся Бундерс и на его дряблом старческом лице завибрировали кожанные мешочки.

В редакцию "Вестника" хлынул поток возмущенных писем граждан еврейской национальности: журналист Угаров и газета оклеветали заслуженного хозяйственника Бундерса из антисемитских побуждений. О том же не переставая звонили редакционные телефоны. Местное телевидение транслировало сцены протеста оскорбленных евреев Истомска против антисемистской акции "Вестника".

Перед зданием горисполкома появились люди с висящими на их шеях плакатами: "Нет - антисемитизму "Вестника!", "Угаров - фашист!", "Холокост продолжается!"

Фёдор впервые столкнулся с еврейской истерией наяву. В ней были интернациональные признаки всех фашиствующих сбродов: все они считали себя одновременно обиженным и избранным, требовали признания своей исключительности, использовали любые поводы для шабаша, требовали признания их рассового, классового, национального или какого-либо иного превосходства. Так вели себя советские фашисты, называющие себя интернационал-коммунистами. Германские фашисты, именуемые себя национал-социалистами. Итальянские. Японские. Китайские. Чеченские. И т.д. и т. п.

Наблюдая жидовский шабаш по поводу "оскорбления антифашиста Бундерса", Фёдор не заметил ни одного пикетчика, ни одного плаката, не услышал ни одного голоса в защиту семьи русского колхозника Гололобова, которую живьём загрызал еврей Бундерс.

Антитезой местным "еврестрадальцам" были только истомские "патриоты". Один из них, общественный активист Евгений Емеленко, отловил Федора на пути к редакции, схватил за пуговицу куртки и заговорщицки взбубнил:

-Ты думаешь просто так на тебя жиды бочку накатили? Как бы не так! Ты талантливый представитель русского народа! Народа богоносца! Антипода евреям! Ты думаешь они не понимают нашу избранность?

-Ничего я не думаю, - пытался вырваться Федор, но Евгений вцепился в куртку еще надежнее и повысил голос:

-А ты думай! Жидовские нападки на тебя совершаются в русле их тотальной борьбы за мировое господство!

-Я спешу...

-Нет, ты погоди! Сионизм уничтожает русскую нацию! Русскую культуру! Русскую государственность! Они действуют, разлагая нас изнутри! Нас выставляют как абсолютных дураков: страна дураков, нация дураков, не способная ни на что созидательное! Ты читал протоколы сионских мудрецов?

-Ну, читал. И что с того? Не умнее идей товарищей Ленина и Гитлера...

-Зря ты так легкомысленно! Вдумайся: Ленин - еврей! Сталин - еврей! Хрущев - еврей! Горбачев - еврей! Ельцин - еврей! Все российские правители после семнадцатого года - евреи!

-Мне пора идти...- вырвался Федор.

-В протоколах все написано!.. - кричал вслед Евгений. - Открой глаза! Надо спасать Россию от жидов! Мы великая нация! Господь возложил на святую Русь вселенскую миссию: очищение человечества от скверны!.. Мы - избранный народ!

Федор не обернулся. Он не хотел спасать Россию от жидов с помощью русских жидов.

На пороге редакции его перехватил коллега из "Знамени" Бенцион Прыгон:

-Федор Михайлович, зачем вам было трогать пятый пункт? Так некрасиво это... Не ожидал, не ожидал.

Федор удивленно посмотрел на Беню:

-Дался вам этот пятый пункт! Будто не за пятый пункт, а за пятую точку тронули...

Кругом стоял плач еврейский.

Даже знакомый закройщик Зяма Киршблат уел мимоходом при случайной встрече:

-Нехорошо, нехорошо Федя... Разве можно так о народе, в чьей судьбе был Бабий Яр?

Федор снова дивился: что за народ! Завернут поганку и кричат о нападках на евреев. На весь мир стенают о невинно убиенных евреях в Бабьем Яре, умалчивая о том, что к трагедии Бабьего Яра был причастен начальник киевской полиции еврей Вадим Майковский. И ни словом не упоминают о том, что кроме 34 тысяч евреев там убито и закопано еще 170 тысяч русских и украинцев. Их как бы не существовало. Зато выдаивают из нынешней Германии деньги за гонения на евреев во времена Третьего Рейха, хотя ныне живущие поколения немцев к тем гонениям не имеют никакого отношения...

Вот и о Митьке Голодаеве, главном персонаже статьи, никто не упоминал.

Его тоже как бы не существовало.

Суд не удовлетворил притязания Бундерса к газете и ее корреспонденту Угарову.

Огорченный председатель колхоза Бундерс усилил натиск на плотника Голодаева. Не сумев взять бедолагу измором, устроил так, что прокуратура завела против Голодаева уголовное дело "в связи с хищением колхозного имущества, выразившегося в краже мешка отрубей..."

И плотника Голодаева арестовали. Через несколько месяцев Дмитрия выпустили из СИЗО под подписку о невыезде. После чего семейство Голодаевых, чтобы не умереть от голода в колхозе Сухоложенский, бежало в Истомск. Там Дмитрия снова арестовали "за нарушение подписки..." и поместили в СИЗО. Но в паузе между арестами Дмитрий успел приткнуть семью в бараке на окраине Истомска, а его жена Наталья устроилась на овощную базу поденщицей перебирать гнилую картошку, стала получать за это какие-то деньги и в семье появилась еда...

Через полгода уголовное дело прекратили и Дмитрия выпустили из тюрьмы. Как ни странно, на волю Голодаев вышел посвежевшим: в тюрьме какую-никакую еду получал ежедневно, не в пример предшествовавшей колхозной жизни...

Работы для Дмитрия в городе нашлось много. Но денег за работу не платили нигде. Дмитрий отработал три месяца бесплатно в стройуправлении и уволился. Устроился столяром на "резинку", и через три месяца бесплатного труда уволился снова. На "лампочке" его хватило на два месяца бесплатного труда...

Жили на то, что приносила Наталья с овощной базы. Впроголодь.

Дмитрий ходил по городу и удивлялся: почему он, мастеровой на все руки, не может заработать на хлеб?

А когда Наталья потеряла заработок на овощной базе, Дмитрий впал в оцепенение, дни напролет лежал в бараке, листая старые газеты. Изредка выходил из дома и шел куда глаза глядят, не вполне соображая, куда. В нем появилась непонятная заторможенность...

"Вестник " будто опомнился и встал на путь исправления: ни с того ни с сего выдал публике громадный, во весь разворот, материал Юры Молодецкого о... "знатном сибирском хлеборобе Бундерсе". Материал венчал фотоснимок: бескрайнее хлебное поле, а в колосьях барахтается старый еврей Бундерс со вскинутыми руками: словно выдирается из стихии стилем баттерфляй. Ниже Юра Молодецкий воспевал, как гением товарища Бундерса отсталый таёжный колхоз "Сухололоженский" преобразился в настоящий кибуц израильского образца! Средняя урожайность зерновых подпрыгнула с пяти до пяти с половиной центнеров с гектара, а среднесуточные надои на одну корову впервые с сотворения колхоза превысили трёхлитровый рубеж! Награждение знатного хлебороба Бундерса очередным орденом Трудового Красного знамени автор нарёк "актом исторической справедливости со стороны областной администрации, возглавляемой патриотом земли сибирской Крестом Виктором Гансовичем ".

- Поздравляю! - пожал при встрече молодецкую руку Фёдор Угаров. - После Лысенко с его ветвистой пшеницей, твой Бундерс с его трёхлитровой коровой будет вторым гением колхозного способа существования!

-А я чо, я ничо... - заоправдывался Молодецкий. - С паршивого жида хоть шерсти клок: он нашей редакции три компьютера подарил, ну, Гнилов и велел отдарить... Моё дело маленькое, прикажут воспеть - воспою, прикажут с дерьмом смешать, смешаю...

Станция Алтайская опять остановилась; рассыпались все пять насосных агрегатов, ремонтировать их было нечем: ни денег, ни запчастей, ни запасного оборудования в водоканале не было.

-Дежурьте пока, как дежурили, там видно будет. - Приговорил Лукич.

И исчез. А через месяц в федорову смену шеф заехал на станцию и бросил дежурный лозунг:

-Увольняйся, не ... тут делать.

-Увольняй. - Пожал плечами Федор.

-Пиши заявление.

-Не-а.

-Так и будешь без дела сидеть тут?

-Могу лечь. - Федор лег на лежанку.

-Ты совсем ошалел, - огорчился Лукич.

-Лукич, - сказал Федор, - сейчас вызову сюда газетчиков, радио, телевидение, прикую себя цепями к железным воротам и стану блажить на весь аул: "Смотрите, люди добрые, что делают с пролетарием новоявленные буржуины! Свободу труду! Да здравствует труд! Смерть тоталитаризму!.."

-Ты точно ошалел, - обомлел Лукич, - а ну тебя к ... матери!

И пошел прочь.

-Пролетариату не ... терять, кроме своих цепей! - крикнул ему вслед Федор.

- Пролетарий! - огрызнулся шеф, - забыл с какой стороны отвертку брать!

-Научи!

-Тебя научишь...

На другой день Федор сдавал обязательный ежегодный экзамен по ПЭЭПиТБ - Правила эксплуатации электроустановок потребителей и Правила техники безопасности - Коран и Библия для электриков: без отметки в удостоверении о сдаче экзамена до работы не допускали. В этом смысле дело было поставлено строже, чем у водителей автотранспорта: те могли всю жизнь проездить без пересдачи, если не попадались на нарушениях.

Федор экзамен сдал к своему удивлению: комиссии ничего не стоило завалить любого и на "законном" основании уволить. Не воспользовался Лукич.

Глава 37

Ольга Александровна Угарова родила девочку. Федор обрадовался.

-Нашел чему радоваться! - бодро укорил заявившийся к нему по телефонному вызову Олег Саблин, - бракодел! Не мог сына спроворить!

-Балда ты, - отшил приятеля Федор, - что ты понимаешь... Наливай давай, а я занюхать соображу...

Олег плеснул самогонкой из трехлитровки в стаканы, Федор натесал хлеба, сала.

-За меня! - гордо провозгласил Федор.

-За тебя, бракодела! - поднял стакан Саблин.

Выпили. Занюхали хлебом. Утерли слезы, выдавленные семидесятиградусной самогонкой, принялись закусывать.

-Та-ак, - протянул Федор, - надо народ кликнуть...- он пододвинул к себе телефон и начал крутить диск.

-Сегж! - сказал он с французским прононсом, для чего зажал себе нос пальцами, - шегше ля фам! И что вы думаете, мон шег? Нашел. Да. Только что сообщили: девочка... Да. Давай, мухой сюда!.. И пегнатого человека пгихвати... Пташкина! Ну, найди! Где-то же он есть!

-Жора! - вызвонил он другого дружка, - имею честь сообщить...

Через час изба была полна народу. Осушили одну трехлитровку семидесятиградусной и принялись за вторую...

Днем Федор писал газетные материалы, относил их в редакцию, возвращался, готовил что-то для Ольги в роддом, относил и вечером продолжался бесконечный той по случаю рождения Ольги - такое имя Федор самостийно присвоил своей дочери и намеревался отстоять это имя от возможных попыток родни отменить его.

Утром его разбудила Надежда Дедушкина, подруга Ольги-большой.

-Дрыхнешь! - с порога зашумела она, - Ольгу сегодня выписывают! Она мне сейчас звонила. Тебе она не могла дозвониться!

Федор посмотрел на телефон: аппарат лежал в руинах...

-Надо же... - почесал он темя, - кто-то уронил...

-Кончай чесаться! - приказала Надежда, - ох, ну у тебя и бардак... Да ты как в этот сиф жену с грудным ребенком привезешь!?.. Ужас!

-Сейчас подмету...

-Дерево! - разъярилась Надежда, - подметет он! Мыть надо!..

-Да... - прохрипел Федор, - сейчас, сейчас... приму чего-нибудь...

-После примешь! Живо ведро с водой и тряпку!

Поняв, что от Федора сейчас толку, как от козла молока, Надежда скинула шубу и сама принялась наводить порядок в доме. Федор бестолково толкался возле нее, пытаясь помочь, но только мешал ей и она цыкнула:

-Сядь!

Федор сел. На табурет в кухне. Пошарил глазами вокруг, заметил под раковиной банку с остатками прозрачного чего-то... Поднял, понюхал: она, родимая... Пока Надежда убиралась в комнате, Федор принял "сто" и почувствовал, что жизнь возвращается нему.

Сделав минимально необходимую приборку, Надежда засобиралась, пообещав вечером приехать еще. Федору строго-настрого наказала:

-Не опоздай в роддом! Ровно в три часа дня!

-Ясно! - взбодрился Федор, - сейчас побреюсь, и покачу...

-Да не сейчас! - рассердилась Надежда, - в три!

-А...Да, - кивнул Федор, - в три...

-О, господи... - вздохнула Надежда и исчезла.

Федор подкатил к роддому на такси вовремя: Ольга со свертком в руках уже ждала в вестибюле.

-Уже, - Нахмурилась она, почуяв крамольный дух от муженька.

-Дай-ка дочку, - потребовал Федор, - в отчий дом должна прибыть в отцовских руках.

-Не урони...

В машине Федор приподнял пеленку, прикрывавшую дочкино лицо: оно было не по-младенчески чистое, хорошо оформленное, нежное лицо маленькой дамы, которая словно никогда и не была новорожденной в обычном понимании этого слова, она будто сразу родилась дамой, только маленького размера, минуя все промежуточные стадии развития...

У полупьяного Федора на очах появились слезы умиления.

-Надо же, девочка... - глупо бормотал он, - ждал девочку, и нате вам: девочка... А я ее-то как раз и ждал... Она как угадала, что я ее ждал...

-Хватит трепаться... - шикнула Ольга, - нажрался, позорник...

Машина подкатила к дому. Федор выбрался с дочкой на руках, и, несмотря на протесты тихо сатанеющей Ольги, самолично понес девочку в квартиру. Принес. Положил на тахту и распеленал. Девочка проснулась, посмотрела на отца чистыми, ясными и пугающе осмысленными глазами. Зашевелила ножками и ручками, потянулась.

-Утомили Олю пеленки! - обрадовался Федор и погладил легонько дочку по животику, - ох, как ее утомили эти пеленки!

-Не трожь грязными лапами! - вызверилась Ольга, - инфекцию занесешь! Алкаш!

-У алкашей инфекции не бывает! - не глядя на жену, тем же голосом проворковал Федор, - алкаши стерильные, ни одна инфузория на них не задерживается...

Когда пришло время купать ребенка, у Ольги затряслись от волнения руки. Она стояла с дочкой в руках возле маленькой ванночки для купания новорожденных, и никак не могла решиться погрузить дитя в воду.

-Стоп. - Сказал Федор. - Не надо купать ее в этой плошке...

Он набрал воды в большую ванну, забрался в нее и протянул руки к дочери:

-Давай ее сюда.

Принял в руки свою крохотную девочку и стал плавно окунать ее в теплую воду, держа головку на ладони, а тельце на предплечье...

Федор готов был дать голову на отсечение, что дочка улыбалась!

На другой день Федор сообщил:

-Идем с Олей гулять по улице!

-Тридцать пять мороза! - ужаснулась Ольга.

-Ну и что? Оденемся потеплее, и к тому же коляска закрывается пологом! Ребенку нужен свежий воздух!

Нежность, которую Федор испытывал к дочке, Ольге казалась болезненной: он купался в ванне с дочкой, перепеленывал ее, гулял, играл, и, похоже, кормил бы грудью, будь в ней молоко. Большая Ольга раздражалась, слыша его бормотания: дитё кушать хочет... дитё гулять хочет... дитю купаться пора... дитё улыбается!..

-Маразматик старый! - вырвалось однажды у Ольги.

-Маразматик, - согласился Федор, - старый, больной человек, которого деушки не любят, и который два года в бане не был, как говаривал незабвенный Мишель Самуэлевич Паниковский.

И этот его тон, спокойный и как бы отчужденный, каким разговаривают иногда врачи с заведомо больными людьми, Ольгу уел до глубины ее души: ненависть плеснулась в ней.

Она сама не могла себе толком объяснить, что ее привело к этому мужику и удерживает до сих пор. У нее была уверенность, что этот мужлан, на одиннадцать лет старше ее, имеющий столь бестолковое прошлое, оценит ее, молодую красивую, как считала она, женщину с тонким блестящим умом и хорошими манерами, фактически одарившую его счастьем обладания ею... А вместо этого получалось прямо наоборот: пока Ольга не делала сама каких-то шагов к сближению, Федор ее как бы не замечал.

Зато сейчас, с рождением дочери, обнаружил в себе такой запас нежности, любви, ласки, обожания... но только по отношению к Оле-маленькой. Не к большой. Сдержанная, суховатая Ольга изнутри кипела от такой несправедливости, и становилась от этого еще сдержаннее, суше. И автоматически росла дистанция между нею и Федором.

В июне Федор начал варить гараж для ольгиной "шестерки". Прикинул возможности и выбрал габариты: 6,30 метра длины, 4,30 метра ширины, стенки высотой по два метра, в коньке - 2,5 метра.

-На хера тебе такой ангар! - уел дед Муравей, - делай меньше! Легче и быстрее будет!

-Были бы возможности, я бы сделал гараж шесть метров ширины и десять длины! - возразил Федор, - терпеть не могу тесноты!

-А бабу толстую променял на тонкую! - снова уел Муравей, - Анька у тебя вон какая необъятная была, а Ольга - щепка и щепка, как ты ее не раздавил до сих пор...

-Железную-то леди?

-Тогда конечно, - согласился Муравей и взялся за Федора с другой стороны, - кто ж так варит! Ты ж держак даже держать не умеешь! Тундра!..

-Дед, пошел на хрен, - отозвался Федор из-под нахлобученной на лицо сварочной маски.

-Нанял бы сварщика, он бы тебе за три дня сварил игрушку! - допекал дед Муравей, - какой из тебя сварщик, из писателя! Рассказики у тебя получаются знатные, а в сварщицком деле ты пень березовый!

-Поверещи, - не снимая маски отозвался Федор, - сейчас приварю тебя за яйца к каркасу...

-Дубина ты стоеросовая! - не унимался дед, - я полвека варил металл, но таких сварщиков, как ты, еще не видел! Ты что творишь! Да разве ж электродом листы режут!? Возьми зубило, положь лист на вон тот швеллер и отханькай!..

-Я над ним описываюсь! - раздался голос Шуры Не Буди, - варить не умеет, а туда же, гараж взялся делать!

-Отзынь! - не отрываясь от работы бросил Федор.

-Спалит металл и не будет никакого гаража, - пробасил некто голосом Жоры.

-А вдруг получится? - возразил им голос Евгения Захарыча, - писатели они ж непредсказуемые, что хотят, то и сочинят! Например, дырчатый гараж! Чтоб свежий воздух всегда был. Верно я говорю, Федор Михайлович?

Федор снял маску-щиток и увидел рядом с собой компанию: дед Муравей, Боря Чипоренко, которого навсегда прозвали Жорой, Евгений Захарыч, Повидлыч, Ебуард, Олег Саблин, Шура-Не-Буди - все заряженные от "киля до клотика": из всех карманов торчали бутылки...

-Вы что, решили мне жизнь испортить? - поинтересоваяся Федор. - Или как?

-Или как. - Сказал невозмутимый Ебуард. - Бросай держак, впадаем в аморалку.

-Без меня! - сказал Федор.

-Без тебя мир неполон, - парировал Жора, - Федя, кончай ... заниматься, общество ждет.

Федор нахлобучил маску и продолжил сварку. Дед Муравей подошел к распределительному электрощиту и дернул рубильник: электрод в руке Федора погас.

-..! - возмутился Федор.

-..! с тобой! - ответно возмутился Муравей, - время уже к полудню, а у нас ни в одном глазу!

Стихия смела все созидательные установки Федора Угарова, и скоро из недр водокачки донесся его голос:

-Целую ночь соловей нам насвистывал!..

-О-о-о-о!!! - подхватил хор соучастников.

Еще через пару часов компания вывалилась из здания на волю, перенесла на асфальт столы-стулья и под нежарким сибирским солнцем продолжился русский сабантуй, бессмысленный и беспощадный. Подъехали Вадим, Есаул, Дизель, Степан Макарыч, отставные полковники Никола с Витьком, Шура Лысый...

Федор сварил гараж за две недели, в промежутках между журналистикой, пьянками, заботами о дочке... Сварил как мог и сам себе не поверил: вот это я!

И тут же тачал варить второй такой же гараж: для Вадима, который возжелал иметь такой же гараж для своей предполагаемой машины. Металл купили у того же Женьки-снабженца. Но запал у Федора вышел и гараж для друга варил урывками. А свой, готовый, выволок автокраном за ворота и установил за территорией станции, напротив проходной. И тут приехал директор водоканала Сруль.

-Бардак. - Сказал Сруль. - Ты, Угаров, обнаглел, расходуешь казенную электроэнергию.

-Нет проблем, - возразил Федор, - заплачу сколько надо.

-Убирай гараж с территории! Наладил производство: то один сварил, то другой! Торгуешь ты ими, что ли?

-Коплю.

-Если через два дня не уберешь второй гараж с территории - выкинем!

И Сруль укатил. Зато появился Лукич.

-Бардак! - повторил он воззвание Сруля, - убирай гараж! Сруль вызверился, говорит, если Угаров не уберет гараж со станции, меня выгонит!

Федор вышел на дорогу, тормознул первый попавшийся автокран и через час недоваренный гараж Вадима стоял за территорией станции, неподалеку от федорова гаража: на таком расстоянии, чтобы можно было дотянуть до него сварочные кабели...

Глава 38

В редакции "Вестника" у Федора складывалось странное положение: публиковался он много, зарплату платили копеечную, много меньше, чем платили коллегам. Федору это надоело, пошел объясняться к редактору.

-Дмитрий, - сказал он, - почему мне платят меньше всех, хотя я пишу не меньше?

-Ты в своем водоканале еще одну зарплату имеешь!

-Ну и что?

-Сильно жирно будет тебе две полных зарплаты иметь!

-До свиданья, - Федор повернулся и ушел.

И в редакции не появлялся. Позвонила Оборзелова и поинтересовалась:

-Ты что, забастовал? Почему материалы не приносишь?

-Когда у "Вестника" найдутся деньги для меня, тогда принесу.

-Какой ты меркантильный! - уела завотделом.

Через несколько дней она позвонила снова и сообщила:

-Зайди, мы тут тебе доначислили деньги...

Федор пришел в редакцию, получил еще столько же, сколько получил в день получки, и возобновил работу. На следующий месяц повторилось то же самое: получил мизерную зарплату и перестал появляться в редакции. Спустя неделю позвонила Оборзелова и раздраженно предложила:

-Угаров, зайди, получи деньги...

Зашел. Получил. И выслушал от замредактора Свинарской тираду:

-Ты, Угаров, не зарывайся. Мы и так закрываем глаза на твои прогулы, а ты еще условия нам ставишь: зарплата не нравится!

-Не нравится, - согласился Федор, - работа нравится, а зарплата - нет.

-Меркантильный слишком!

-Не слишком. Если не нужны мои материалы, можете вообще не платить, расстанемся.

-Материалы нужны, но почему мы должны тебе платить полную зарплату, если ты еще в водоканале зарплату имеешь?

-Опять водоканал...

-Опять! В редакции никто на двух зарплатах не живет!..

Федор перестал ходить в редакцию. Готовил материалы и складывал их стопой, сам не зная зачем: это было похоже на рефлекс...

Однажды позвонила Оборзелова;

-Зайди в редакцию. Мы тут посовещались, решили заплатить тебе...

Федор получил деньги, вручил Оборзеловой пачку материалов и предупредил:

-Месяц не появлюсь. В день следующей получки встретимся, видно будет: сотрудничаем или разбегаемся в разные стороны.

-Много мнишь о себе!

Федор в который раз отметил безразмерность амплитуды оценки его личности разными людьми: он одновременно воспринимался как тюфяк, гордец, балбес, джентльмен, забулдыга, грубиян, умница, дурак, труженик, лодырь, ответственный, разгильдяй...

Теперь к этому добавилась его "меркантильность": требовал зарплату.

Федор никогда не жил красиво и никогда не жил бедственно. Он переставал думать о деньгах, когда их хватало на текущие нужды.

Бросать газетную работу не хотелось. Бросить ее вынуждали его обстоятельства: надо было снова искать где-то приработок к скромной водоканальской зарплате. Женитьба и рождение дочери обострили все житейские проблемы: не хватало денег, не хватало квадратных метров жилплощади, не хватало времени...

На полке пылились недоработанные рукописи.

Иногда Федор уставал от толчеи и устраивал себе "уик-энд": во время дежурства на водокачке закрывал все "окна-двери" и предавался ничегонеделанию...

Сегодня был именно такой день. Федор явился на смену, поболтал с Валентином о "политическом моменте", дождался, когда тот ушел на свое подворье, и завалился на диван с томиком своего любимого писателя Салтыкова-Щедрина: мог перечитывать его бесконечно, смакуя отдельные эпизоды, как гурман составляющие сложного блюда...

Он уснул, и это не было оскорблением великого писателя: сон увидел салтыков-щедринский.

Приснился Иудушка Головлев - упырь и кровопиец по рождению, по жизни, по призванию, по убеждению. Иудушка сладенько улыбался, томно выговаривал Федору:

-Что ж это ты, Феденька Михалыч, меркантильный такой? Ась? Нешто збыл, о чем Спаситель говорил? Ась? Заповеди его забыл? Неужто токмо за мзду писать ты умеешь?.. Ох, нехорошо, брат, нехорошо с твоей стороны..Продажность, она чести не прибавляет!.. А ты к служению приобщись! К служению, а не корысти!.. Господь-то и не даст пропасть!.. Экий ты, брат, нехороший, право, бессердечный...

У Иудушки почему-то было лицо Мити Гнилова и очки его же.

Федор и во сне понимал, что надо отогнать дурное видение, но не мог: язык словно онемел, и руки-ноги тоже. Как в кадку с медом угодил.

Разбудил телефонный звонок.

-Ты обедать домой придешь, или как? - спросила Ольга.

-Или как...

-Ну, ладно. - И положила трубку.

Федор прошелся по дежурке, потянулся, зевнул с звериным рыком. Глянул в окно: снеговерть...

Достал из шкафа бутылку самогонки и плеснул в стакан. Соорудил "бутыльброт": на большой кус хлеба намазал томатной пасты, на нее наклеил чесночную соломку, кусочки сала, смазал горчицей, посыпал перцем...

-За нашу советскую родину! - провозгласил тост и выпил.

Стоял, обомлевший от семидесятиградусного вливания. Потом выдохнул и степенно закусил.

Хорошо!

Удивительным свойством обладал алкоголь, принятый в теплой обстановке водокачки Алтайской: умиротворял до нирваны... Мир словно раздвинулся и оконтурился: внешне он отождествился с водокачкой, внутренне - мысль простерлась до вселенских категорий...

Федор ощутил себя некой точкой, блуждающей во мраке космоса, плавно несущейся в невидимом пространстве между какими-то созвездиями, светящимися пятнами. В бесконечной дали увидел Землю, невзрачную, сливающуюся с серой массой других небесных тел. Издалека не видно было на Земле ничего, налет человеческой цивилизации на ней казался лишь игрой угаровского ума: не было никакой цивилизации, никакой культуры, никакой красоты и никакого безобразия, не было там ни любви, ни ненависти, ни континентов, ни океанов, ни ветра, ни трав... Фёдор "навёл резкость" и на глобусе появились контуры природных объектов. С одного боку в планете зияла громадная чёрная дыра с географическими очертаниями России - это и была Росиия.

Федор затосковал и переключил внутреннее зрение на обычное. И оказался в уютном мире водокачки: тепло, тихо, за окном неслышная метель переливает снежные струи по склону холма....

И на столе - едва початая бутылка.

Гнилов озадачил Федора:

-Федор Михайлович, ты писатель, для тебя и тема: писателя Усохина выгнали из Истомской писательской организации, теперь он подал на них в суд! Берись. Напиши материал строк на двести-триста.

-Берусь, - согласился Федор.

Судебный процесс имел состояться в Советском райнарсуде под председательством судьи Хомяковой. И он состоялся.

В зале заседаний расселись противоборствующие стороны; изгнанный из писорга членпис Усохин сидел в одиночестве слева, изгнавшие его членписы в количестве до десяти душ кучно сидели справа. Судья быстро озвучила начальную стадию процесса, начался собственно суд.

-... это преступное сообщество не имело права исключать меня из писательской организации! - старческой дланью указал писатель Усохин на кучкующихся справа коллег, - эти преступники меня оскорбили в целой серии газетных публикаций! Организовали травлю! Оскорбили мои честь и достоинство! Оклеветали! Я спрашиваю, что это, если не тридцать седьмой год!? - старец потряс в воздухе растрепанной газетой, - председатель писательской организации Поганцев назвал меня здесь доносчиком и провокатором! Этот негодяй, годящийся мне в сыновья, бросил мне, фронтовику, обвинение в предательстве!?.. Доносительстве!?..

Вы на меня заявление в кэгэбэ написали! - подал голос Поганцев.

-А на меня писал как минимум по два доноса в год на протяжении десятилетий! - напомнил Полыхалов-Старший, - меня объясняться в кэгэбэ таскали...

-И на меня телегу в кэгэбэ катнул, - мрачно изрек Пимычев. - Стукач он от природы.

-Прекратите! - Судья постучала карандашом по столу, - вам слово не давали! Продолжайте, истец!

-Эти клеветники дошли до того, что инкриминировали мне, автору одиннадцати книг, графоманство! - воодушевился старец Усохин.

-Графоман и есть! - подал реплику Полыхалов-Младший.

-А ты-то кто!? - повернулся к нему Усохин, - ты сам графоман! Твои книги - набор агиток! Их никто не читает!..

-Тебя читают!? - уелся Младший, - Твои книги торговки на кульки берут!

-Оскорбление! - воздел руки Усохин, - так и запишите в протокол, как он сказал!

-Кульки для семечек из них очень хорошие! Что в этом оскорбительного? - деловито вставил Старший.

-Вы слышали!?.. - задохнулся ветеран партии и пера, повернувшись к суду.

-Я удалю всех из зала, если будете выкрикивать с мест! - предупредила судья.

Ожесточение сторон нарастало. Когда прозвучала сумма иска за моральный ущерб - миллион рублей, - страсти вошли в апогей.

-Это Усохин обязан заплатить каждому члену организации по миллиону за то, что терпели его присутствие столько лет! - выкрикнул .

-А я требую с каждого члена организации по миллиону за то, что терпел ваше присутствие столько лет!!! - вскричал Усохин.

-Заплатим! - заверил поэт Кокушкин, - Откупимся, чтобы только больше вас не видеть! Создавайте свою организацию с единственным членом - вами! И возглавьте ее! А в нашей организации вам места нет!

-Не имели права исключать!.. - возопил Усохин.

-Имели!..Вас не из союза писателей исключили, а из областной писательской организации! За поведение, несовместимое достоинством писателя!.. Вставайте на учет в любой другой организации, согласной принять в свои ряды такое чудовище!..

-Оскорбление!!! - возопил Усохон.

-Введите себя прилично, или всех выгоню!!! - возопила и судья.

Федор благодарил время за то, что избавило его от рутины ручного записывания слышанного: японский диктофон исправно записывал все звучащее в зале...

Получив очередную мизерную зарплату в "Вестнике", урезанную явно преднамеренно, Федор привычно пошел к редактору.

-Захарыч, - спросил он Гнилова, - мои материалы "Вестнику" нужны?

-Нужны, конечно, а что? - сделал тот "морду лопатой".

-Почему мне зарплату ополовинили?

-Так уж и ополовинили!

-Сейчас был в секретариате, с ответсекретарем пересчитали мои строки - получилось больше нормы. А заплатили - половину!

-Ну и что!? - начал заводиться Гнилов, - у тебя есть еще одна зарплата, водоканальская! Тебе все мало?

-При чем тут водоканал? Сколько раз об этом говорить?

-У нас сотрудники пашут от темна до темна, а ты написал материал левой ногой за полчаса, занес в редакцию - и пошел себе! И тебе я должен начислять полную зарплату!?

-Так я ж материалов публикую не меньше твоих пахарей!

-Ну и что!? - разозлился Митя Гнилов, - не все такие прыткие!

-Ну, что ж, давай расстанемся, - махнул рукой Федор.

-Не дергайся!..Не дергайся! - взвился Гнилов. - Мы и так закрываем глаза на твои прогулы!..

-Какие прогулы!? - насупился Федор, - тебе что надо: чтоб я в редакции торчал от и до, или материалы писал?

-Не умничай! Ты ведешь себя, как свободный художник, а зарплату требуешь как у штатного корреспондента!

-А я кто? - не понял Федор.

-Иди лучше фельетон обещанный напиши! - ушел от темы редактор, - когда принесешь?

-Когда у тебя появятся деньги для меня.

Две недели Федор не показывался в редакции. Позвонила Оборзелова, сварливо выговорила:

-Кончай бастовать, доначислили тебе зарплату. Получи...

Федор получил деньги и продолжил работу. А когда в следующем месяце его снова "ополовинили", понял, что пора с такой журналистикой завязывать...

Газета "Трибуна" из номера в номер стала публиковать статьи поэта Пимычева: дед неистово бранил новую власть за ограбление народных масс и разорение страны, называл демократов "дерьмократами" и призывал к свержению ненавистного режима.

Федор встретил деда в помещении писательской организации, куда принес подборку рассказов для коллективного сборника. Едва поздоровались, Пимычев разразился бранью:

-Ты смотри, Федор Михалыч, что творят дерьмократы! Какие цены взвили! Сволочи!.. Жрать нечего!..Я в войну лучше жил!.. Грабители! Воры!..

-У вас-то что они украли?

-У меня!?.. У меня!?.. - задохнулся от негодования дед, - у меня сорок семь тыщ на книжке оставалось!.. Всё до копейки пропало! Все - козе под хвост!.. Не успел вложить в товар!.. Сорок семь тыщ!.. Всю жизнь копил! Недоедал! Недопивал!.. Думал на старости лет пожить по-человечески! Пожил!..

Дед докричался до дурноты: побелел и стал оседать на стул.

Федор не чувствовал себя обворованным новой властью не потому, что украсть у него было нечего. Он просто не видел разницы между прежней и новой властью: это были одни и те же люди, сменившие фразеологию, но не повадки. Коммунистическая сущность режима угадывалась в одном видовом признаке, который определял главное - власть явочным путем экспроприировала собственность у абсолютного большинства населения. Так было после революции семнадцатого года. Так было после революции девяносто первого. Век заканчивался тем, чем и начинался: власть оставалась хамской на всех уровнях - от кремлевских кабинетов до "стрелочников" и ниже. Российская "демократия" имела давно знакомое коммунистическое рыло.

Глава 39

ПЭЭПиТБ - Правила эксплуатации электроустановок потребителей и техники безопасности: альфа и омега всякого электрочеловека. Святая святых. Отче наш в электротехническом варианте. Всякая просрочка аттестации влечет автоматическое отстранение от работы. Досрочная сдача экзамена приветствуется и одобряется как свидетельство уважения к своему делу и ПЭЭПиТБ.

Федор сидел на водокачке и листал толстый фолиант ПЭЭПиТБ. При всей его рукодельной бесталанности Правила он знал и все необходимые переключения на станции выполнял. Но! Но каждый год повторялось одно и то же: на экзаменах непременно забывал что-то, что в обычное время знал. Сначала Федор думал, что это только с ним одним происходит такой конфуз, но скоро обнаружил, что даже матерые электрики, оттрубившие в своей профессии десятилетия и собственными руками перебравшие все мыслимое электрооборудование, на ежегодных экзаменах "прокалываются" на элементарных вопросах и "плавают" на мели...

И довольно скоро Федор сообразил, в чем тут дело: Правила были написаны так, что нормальный человек воспринимал их как абракадабру. Авторы изъяснялись длиннейшими витиеватыми фразами, и пока электрик читал их, он забывал что было вначале, и не понимал, к чему "прислюнить" оконцовку. И так - сотни страниц мелкого текста... Прочитав творение, даже опытный электрик переставал понимать что-либо в нем и в смятении начинал нести ахинею перед приемной комиссией...

Федор считал, что Правила должны быть написаны так, как написан армейский Полевой Устав: четко, ясно, лаконично, неувертливо. Чтобы любой электрик в любое время мог точно знать, что положено делать и как делать.

Председателем экзаменационной комиссии по должности был главный энергетик. Но главные энергетики в водоканале менялись так часто, что электролюди не успевали даже запомнить их в лицо. Знали лишь начальника электроцеха Аверина, который много лет руководил энергослужбой де-факто, исполняя как бы по совместительству и обязанности главного энергетика.

В начале 1993 года в водоканале появился, очередной главный энергетик - Юрий Александрович Чернобровин, рослый изможденный гражданин лет за пятьдесят, при очках и "умственных" залысинах на крупной костистой голове. Помимо залысин Чернобровин имел ученую степень доктора технических наук и звание профессора. Его, недавно изгнанного из академического НИИ, привел в водоканал Сруль Зямович Райкин: порадел бывшему сокурснику по политехническому институту. Друзья набросали план грядущих преобразований в энергетическом хозяйстве водоканала и Чернобровин приступил... Впрочем, не приступил. Для начала он взял больничный лист и исчез на месяц. Потом появился. Сдал в кадры безукоризненно оформленный больничный лист с непроизносимым диагнозом - что-то там в желудке неправильно проистекало...

Попал Федор Угаров Чернобровину "на лапу", когда явился сдавать очередной экзамен по ПТЭЭПиТБ. Семь членов комиссии поочередно задали Федору семь вопросов и получили семь сносных ответов на них. Удовлетворились. И тут оживился Чернобровин:

-А-а... это тот самый Угаров, который в газетах печатается? Ну-ну... Уникальное сочетание: электрик водоканала и одновременно штатный корреспондент газеты. И еще книги пишет! Не много ли для одного?

Федор молчал. Молчали члены комиссии. Чернобровин полистал фолиант Правил и озарился:

-А скажи-ка, электрик Угаров, в чем суть отличия электродвигателя синхронного типа от асинхронного?

-В том, что в синхронном электродвигателе скорость вращения ротора совпадает с изменением электромагнитного поля, а в асинхронном не совпадает...

-Туманно, - усомнился Чернобровин.

-Вообще-то это вопрос не из правил эксплуатации, а из правил устройства электроустановок, - подал реплику начальник электроцеха Аверин, - давайте задавать вопросы по существу экзамена.

-Александр Петрович, председателем комисии являюсь я! - осек его Чернобровин, - и я буду определять что спрашивать.

И профессор принялся терзать Федора вопросами по теории электротехники от петли Гистерезиса до фигуры Лиссажу...

С большим, глубоким удовлетворением профессор вписал Угарову "неуд" в удостоверение электрика.

-Ваши познания в электротехнике находятся на уровне познаний домашней хозяйки! - глубокомысленно объявил мэтр, - я поражаюсь, куда до сих пор смотрели главные энергетики водоканала? Как можно доверить электрооборудование столь неподготовленному персоналу? Я это исправлю...

Повторный экзамен Федору назначили через две недели. К тому времени главный энергетик Чернобровин снова ушел "на больничный", и обязанности председателя комиссии исполнял начальник электроцеха Аверин. Он и члены комиссии задали Федору вопросы, получили ответы и сочли их достаточными: Федор подтвердил четвертую группу допуска по электробезопасности и мог еще год работать до следующей переаттестации.

А профессор-доктор Чернобровин в это время находился в Москве на съезде партии социального Согласия - СС. Являясь председателем Истомского обласного комитета партии СС, Чернобровин получил на съезде слово и бросил в зал свое видение текущего момента:

- ... таким образом, наша идейная база полностью соотносится с принципами социализма и противостоит оголтелому нахрапу капиталистической анархии. Историческая вина КПСС заключается в том, что она не смогла очистится от прихлебателей, партия выродилась и превратились в нечто аморфное...Где, я спрашиваю, настоящие коммунисты!? Их оттерли в тень! На виду - перевертыши!..

Профессора несло. Он всегда приходил в приподнятое состояние духа после очередного цикла оздоровительного голодания, которым увлекался с юности. Как раз вчера он закончил десятдневнюю голодовку, и начал вводить в свой очищенный от шлаков организм научнообоснованные питательные вещества: побеги пророщенной пшеницы, распаренный корень солодки и морковную сечку, сдобренную всемогущим яблочным уксусом...

Эффект был потрясающим. Если б профессора силой не столкнули с трибуны, он говорил бы без перерыва неделю.

Чернобровин появился на работе через месяц. Сдал "бюллетень" в отдел кадров и возник в кабинете директора, где шла планерка.

-Нашлась пропажа, - поморщился Сруль, которому без главного энергетика приходилось часть его дел тащить самому.

Чернобровин послушал, о чем токуют водоканальцы и, когда гам несколько приутих, вставил реплику:

-Прежде чем говорить о задвижках и трубах, надо навести элементарный порядок в водоканале: выгнать пьяниц и бездельников, а также случайных попутчиков.

Водоканальцы странно посмотрели на главного энергетика.

-Пока в водоканале работают такие специалисты, как электрик Угаров, порядка не будет! - развил тезис Чернобровин, - и пока им будет потакать в мое отсутствие Аверин, который аттестовал Угарова вопреки здравому смыслу!

-Дался тебе этот Угаров! - удивился Сруль, - сидит он на Алтайской, нам не мешает, ну и пусть сидит. Ты бы сам занялся наконец делом! Третий месяц числишься главным энергетиком, а к работе не приступал!

Чернобровин оскорбился:

-Я болел!

-Знаем твои болезни.

-Вы на что намекаете?

-Видели вас, голубчик, по телевизору, как вы, считаясь на больничном, выступаете на съезде своей партии в Москве. Так дело не пойдет!

-Одно другому не мешает!

-Мешает! Вы одновременно еще работаете по совместительству профессором кафедры электротехники в водном институте! Для водоканала - вы на больничном, а для водного института - читаете лекции! И в Москву ездите!..

Бывшие однокурсники принялись лаяться, забыв о присутствующих.

За годы советской власти водоканал сменил несколько личин. Сначала большевики нарекли его Водоканалтрестом. Потом - Коммунальной конторой. Затем водоканал получил новый статус - производственное управление. После него - производственное объединение: водоканалу подчинили все водопроводы и канализации области, равной по территории буржуазной Франции. На планерку к генеральному директору стали прилетать самолетами кадры с отдаленных мест, поездами - из мест не столь отдаленных, а автомобилями - из мест, куда дотягивались через сибирское бездорожье колеи, именуемые дорогами...

На заре капиталистического возрождения водоканал стал муниципальным предприятием. Это-то обстоятельство и послужило импульсом к дальнейшему самоутверждению Чернобравина в водоканале:

-Раз мы муниципальное предприятие, значит мы должны иметь муниципальный заказ! - возвестил он на собрании водоканала, собранном профкомом по поводу невыплаты зарплаты в течение пяти месяцев, - и мэрия будет обязана своевременно оплачивать нам услуги! Но даже не это главное, главное - нынешнее руководство водоканала не способно работать в рыночных условиях! Пока водоканалом руководит Сруль Зямович Райкин, мы так и будем работать бесплатно!

Сидевший в президиуме директор Райкин побагровел и нервно передернул усиками "а ля Гитлер", зачем-то снял очки, отчего его обрюзгшее лицо стало неузнаваемым: не привыкли водоканальцы видеть его без очков.

А опытный оратор Чернобровин продолжал развивать мысль в нужном для него направлении:

-Нужен новый человек у руля водоканала! Человек, не зацикленный на традициях, понимающий философию времени и чутко реагирующий на изменение экономических условий, человек с научным интересом ко всему новому...

К концу монолога как-то самой собой стало понятно: лучшей кандидатуры на роль главы водоканала, чем профессор-доктор Чернобровин, не найти.

На другой день юрисконсульт водоканала Кошадрина по распоряжению Райкина подготовила приказ об увольнении главного энергетика Чернобровина "в связи с систематическим неисполнением служебных обязанностей". Сруль прочитал творение, одобрительно хмыкнул и подписал.

И тут в его кабинет вошел Чернобровин.

-Все! - провозгласил Сруль, - больше ты здесь не работаешь! Вот приказ о твоем увольнении! - он помахал в воздухе бумагой, - освободи помещение!

-Подумаешь, приказ! - пожал плечами главный энергетик, - подам в суд и твой приказ отменят! Я тебя еще переживу здесь.

Райкин удивился наглости сокурсника-соратника-сослуживца, пошевелил усиками, нервно заметил:

-Как бы тебя отсюда вперед ногами не вынесли!

-Угрожаешь!? - озарился Чернобровин, - ладно, свидетели подтвердят!..

Свидетели сцены - юрисконсульт Кошадрина и главбухерша Тэтчер неодобрительно усмехнулись.

-Давай, давай, шагай отсюда! - подбодрил главного энергетика Срулъ, - а то и вправду вперед ногами вынесут!

Чернобровин хлопнул дверью.

А через несколько дней Сруля пригласили в районную прокуратуру для дачи объяснений по поводу "угрозы лишить жизни главного энергетика водоканала Чернобровина" - так тот изложил события в своем заявлении о возбуждении уголовного дела против Райкина Сруля Зямовича.

Прокурор Песцов протирал очки носовым платком, пока Райкин читал заявление Чернобровина. Сруль прочитал, снял свои "минус три" и тоже стал протирать их носовым платком.

-Что можете сказать по данному поводу? - спросил прокурор.

Сказать было нечего. Но сказать что-то было надо.

-У Чернобровина с головой не в порядке, - сказал Сруль, - шиза.

-Значит, вы приняли на работу заведомо больного человека и назначили его на ответственную должность? - спросил прокурор.

-Почему заведомо?.. - пробормотал Сруль.

-Тогда вы довели его до шизы?

Следующее заявление Чернобровин отнес в Советский райнарсуд. Это был иск к муниципальному предприятию водоканал о признании незаконным увольнение главного энергетика Чернобровина и восстановлении его в прежней должности...

Несколько месяцев билась водоканальекая юристка Кошадрина, по прозвищу Помойка, в районном суде, оспаривая доводы Чернобровина, но безуспешно: суд признал незаконным увольнение и обязал водоканал восстановить истца в прежней должности.

Обжалование решения в областном суде ничего не изменило: облсуд подтвердил решение районного суда.

Главный энергетик водоканала Чернобровин Юрий Александрович утром вошел в кабинет директора водоканала Райкина Сруля Зямовича, поприветствовал собравшихся на планерку коллег и при гробовом молчании уселся на стул возле длинного стола. Райкин, как ни готовился к неминуемой встрече со строптивым энергетиком, не смог скрыть раздражения:

-Явился не запылился!

Молчание было ему ответом. Исполняющий обязанности главного энергетика начальник электроцеха Аверин отвернулся к окну, потом поднялся и вышел. Прошел в свой кабинет, закрылся и оцепенел в кресле. Чувствовал себя в дурацком положении. Александр Петрович Аверин пришел в водоканал юным выпускником электромеханического техникума, работал электриком на всех объектах водоканала, знал здесь все и всех. Был энергетиком на подземном водозаборе, на НФС, в тридцать пять лет стал начальником электроцеха предприятия, к сорока годам не знал в своей профессии никаких тайн и не стремился расти в должности дальше, хотя ему регулярно делались предложения стать главным энергетиком. Мало кто из подчиненных Аверина понимал, что их жестковатый, уверенный в себе начальник стесняется принять предложения стать главным энергетиком только из-за того, что не имеет высшего образования. А получить его вовремя не успел, да и не особо стремился к этому: природная одаренность и самообразование с лихвой восполняли отсутствие диплома о высшем образовании. Так и шло: главные энергетики в водоканале менялись почти ежесезонно, уходили, их обязанности исполнял начальник электроцеха Аверин, потом снова появлялся какой-нибудь главный, снова исчезал...

Телефонный звонок вывел Аверина из оцепенения.

-Ты почему ушел? - раздался в трубке раздраженный голос Райкина.

-Потому-что нечего мне делать на планерке, если на работу вышел главный энергетик.

-Главный энергетик ты! - взвился голос директора.

-Главный энергетик - Юрий Александрович Чернобровин! - парировал Аверин.

-А я сказал: не будет Чернобровин здесь работать! Ты будешь!

-Хватит с меня, - буркнул Аверин, - у меня достаточно своих дел.

Тресь!!! - хрюкнула брошенная Срулем трубка.

Этажом ниже, в кабинете директора, собравшиеся на планерку командиры производства проследили взглядами, как Сруль грохнул трубкой об телефонный аппарат, переглянулись: планерка обещала не состояться при таких "внутренних обстоятельствах". Главный энергетик Чернобровин повернул к директору свою костлявую голову, назидательно сказал:

-Ведите себя поприличнее. Вы не на собственной кухне.

Как кипятку Срулю в штаны плеснул: тот взвился над креслом, пробежал по кабинету к двери, резко повернулся и взвизгнул:

-Чернобровин, освободи помещение!

Чернобровин насмешливо посмотрел на директора, пожал костлявыми плечами:

-Не имею возможности. По должности обязан присутствовать на планерках у руководителя предприятия. Если вы возражаете, обратитесь в вышестоящие инстанции, чтобы там пересмотрели функциональные обязанности главного энергетика. Или увольтесь, если вас не устраивает существующий порядок должностных взаимоотношений.

-Ну, ты у меня доиграешься! - взвизгнул Сруль и выскочил вон из кабинета, оставив подчиненных предоставленными самим себе.

Глава 40

Редакция "Вестника" размножалась. Когда Федор сюда пришел осенью 1991 года, в штате числилось тридцать человек, из коих пятнадцать - пишущие журналисты. Весь этот "взвод" размещался в нескольких комнатках горисполкома. Через год штат удвоился, а количество "площадей" осталось тем же: люди сидели "друг на друге", чему способствовало то обстоятельство, что большинство журналистов свои материалы писали прямо в редакции: приходили на работу к девяти и до восемнадцати часов усердствовали. Горисполком сжалился над тружениками пера и переселил весь этот "живой уголок" в дворовый флигель: расширяйтесь.

Просторный одноэтажный флигель, "срубленный" из добротного кирпича во времена доисторические, имел еще просторные подвальные помещения, поэтому расположились вольно. Но странное дело, штат редакции продолжал расти, незаметно проскочил отметку "сто" и видно было, что это не предел.

-А как вы хотели? - пояснил на очередной летучке Гнилов, - мы солидная городская газета с перспективами роста! Тут уже тесно.

-Порода у нас такая, - сказал Федор, - дай нам небоскреб, мы и его заселим. Наполним любые формы своим содержанием.

-Не дергайся!!! - взвизгнул Митя, - ты все способен опошлить!

-Да я чо, я ничо, - сделал скорбное лицо Федор, - раз тесно, значит тесно, и то сказать, нас тут уже на стрелковую роту набралось... Отдали б уж нам лучше все здание горисполкома, а горисполком сюда...

Митя вскричал так, словно его кастрировали без наркоза. Сотрудники долго сидели молча, выжидая, когда шеф закончит свое диковинное соло. Николай Бессмертный, политический обозреватель "Вестника", шепнул Федору: "Федя, смойся потихоньку, чтоб не пришлось на гроб для Мити скидываться, он до инфаркта может довизжаться... Ты для него как красная тряпка для быка..."

Тихо было на водокачке. Ночь за окном легла плотная, глухая. Федору не спалось. Заварил чай, прохаживался по дежурке.

Благословенный уголок, водокачка Алтайская, неслась вместе с земным шаром сквозь космический мрак в никуда и туда же несла Федора.

Он сел за стол и стал писать фельетон. Строки заполняли лист за листом, и Федор не заметил, что уже рассвело и пора собираться домой. Чтоб согнать усталость, забрался в душ, поплескался под жгучими струями. Дожидаясь появления сменщика, прилег на постель, и сразу уснул. И снова увидел во сне себя, летающего над опушкой веселого березового леса, под солнечными струями: маленький Федя все так же бегал по воздуху, отталкиваясь от зеленых крон, и все бежал-летел, бежал-летел... И вдруг ударил глухой тяжелый гром, небо мгновенно посуровело и гром бил, бил, бил, приближаясь все ближе и ближе к Федору, и порхание стало неуклюжим, ножки уже не отталкивались от крон, а вязли в них, взлететь становилось все труднее и труднее...

Федор открыл глаза. "Бум-бум-бум!!!" - ухала входная дверь. Федор вскочил с лежанки, пошел открывать.

-Ну, ты и дрыхнуть! - поприветствовал его Ебуард, явившийся дежурить на смену Федор, - суток тебе мало! Ты посмотри, уже десять часов! Ладно еще я на полтора часа задержался, а если б вовсе не пришел? Ты б и дрых так двое суток до другого сменщика!..

Ебуард плюхнулся в кресло и помотал крупной головой.

-Ох... - сказал он, - до утра пили... Пасху отмечали! В церковь заходили - тьма народу!

Ебуард посидел оцепенело, вздохнул тяжко.

-Бляха-муха, - принялся он раскаиваться, - до чего надоела эта пьянка, никаких сил нет! Каждый день какой-нибудь праздник - то пасха, то рождество, то день коммунальщика, то день защиты детей, то триста лет со дня написания Лениным статьи "Что делать?", то ещё какая-то дата, значит опять: пить, пить, пить, пить... Нет, пора, пора завязывать... Здоровья никакого не осталось. Пора жениться. Нынче же женюсь... Мне уже пятьдесят пять лет! Пора.

-Ты и десять лет назад говорил: пора.

-Ну!.. Надо ж выбрать бабу такую, чтоб не грызла, похозяйственней...

-И помалосильней, чтоб не сопротивлялась, - подсказал Федор.

-Это само собой! - посерьезнел Ебуард, погрозил пальцем воображаемой посягательнице на его свободу, - и чтоб ни звука! Без права голоса! Вари шти, стирай бельё и - тише воды, ниже травы!

Все ясно, - понял Федор, - тогда тебе нужна глухонемая карлица с огромными руками и низшим кулинарным образованием.

-Во-во! - обрадовался Ебуард. - Очень верное понимание...

Рёв "колокола громкого боя" потряс водкачку, заглушив все иные звуки: кто-то нажал сигнальную кнопку на проходной.

-Кого ещё принесло? - Ебуард глянул в "перископ" - установленное за окном зеркало, в котором отражалась территория, напрямую не видимая из окна.

-Ух ты! - сказал Ебуард. - Они уже здесь.

-Кто - они?

-Те же. Жора с Захарычем. И примкнувший к ним Сигизмунд. И сумка у Жоры, это не просто так... Чует моё сердце, пасха ещё не кончилась...

-Она целую неделю будет! - Утешил Фёдор.

-О! - воспрянул духом Ебуард. - Не зря выбрали наши предки православную веру!

Гости источали ароматы винной бочки, а когда Жора Который Боря воздвиг на стол трёхлитровку с прозрачной жидкостью и снял с неё крышку, потянуло спиртовым ароматом.

-Двойной перегон! - доложил, - горит, как порох!

-Годится. - Одобрил Ебуард. - Продолжим бал.

Началась дегустация. Фёдору пить не предлагали, зная что его ждут дела. Его убеждали только попробовать и оценить.

-Через угольный фильтр пропустил! - Вещал Жора. - На травах настаивал! Ты полстакана прими, - больше ни-ни! И дай заключение! Божественный напиток! Специально к пасхе готовил!..

-Главное, не дыши! - Напутствовал Захарыч. - Хлоп! залпом, замри и потом тихо выдохни. Вдумчиво. И - как боженька босиком по душе пройдёт.

-Сто грамм - святая доза! - Авторитетно изрёк Ебуард. - Это как причастие церковное: если отвергаешь, значит не православный! Ты православный?

-Православный, - сознался Фёдор.

-Тогда прими за воскресенье господне. Не гневи бога.

Фёдор принял. И действительно: волна благодати снизошла...

Но какая-то ершистость бытия ещё ощущалась.

-Ну как? - спросил Жора.

-Не понял.

-Значит доза не та! - Заверил Жора и плеснул в стакан ещё. - Ну-ка, ещё трошки...

Когда продегустировали банку до дна, Жора достал из сумки вторую.

Ольга тормошила Федора долго. Муженек, заявившийся под утро пьяным после нескольких дней болтанья неизвестно где, спал мертвецки.

-Да проснись же ты!.. - взрыднула Ольга и влепила "полутрупу" оплеуху.

"Полутруп" отворил очи. Смотрел тупо.

-Вставай! - вспушилась Ольга, - ты что, не знаешь, что произошло!?

-Что? Пасха...

-Дурак! Авария на химкомбинате! Выброс радиации!.. Все, кто может, бегут из города!..

-Ну и пусть бегут, - Федор закрыл глаза и сразу захрапел.

Ольга вскочила на тахту и в порыве нелюбви стала пинать мужа в бока:

-Вставай!..Вставай, боров проклятый!.. Ребенка спасать надо!..

-Ребенка? - захлопал глазами Федор, - какого?

-Олю! Радиация!... А Оля... - Ольга зарыдала, и именно это обстоятельство отрезвило Федора. Он сел, послушал причитания, узрил суть и скомандовал:

-Быстро собирайтесь и - в Кажди-Сай!

-А на какие деньги! - зарыдала Ольга, - в доме ни гроша! Ты все пропил! Я уже и так занимаю!..

Федор поднялся, походил по комнате.

-Вы пока тут собирайтесь, я сейчас принесу деньги.

И вышел. Доехал до редакции. Ломая сопротивление главбуха и редактора, вырвал у них месячную зарплату, вытряс еще и гонорары за последние публикации. Затем заехал в водоканал, получил отказ выдать зарплату, написал заявление на выдачу материальной помощи в размере двух месячных зарплат, и через два часа хождения по кабинетам буквально вырвал деньги... Сумма получилась вполне достаточная. Когда он приехал домой и вручил Ольге деньги, она обняла его и тихо заплакала.

-Странно, - сказал Федор, - а мы пили и не слышали никакого атомного взрыва. Да радиация на нас и не действует...

-Пулемет на вас действует! - вскипела Ольга, - и то если в упор!

"Соломенный вдовец" Угаров, в конце апреля отправивший своих Ольг в Киргизию, впрягся в работу: статьи, фельетоны и прочья, прочья публиковал под своим именем и под псевдонимами едва ли не в каждом номере газеты. И повторялась та же история: ему выплачивали неполную зарплату, Федор бросал работу на неопределенное время, ему доплачивали остальные деньги, приступал к работе...

Из Каджи-Сая позвонила Ольга:

-У нас тут все нормально. Брат Сергей прилетел из Харькова на пару недель. Назад он будет возвращаться с заездом в Истомск. Тут вся родня насобирала кучу старых советских денег и вручили Сергею, чтоб он тебе их передал. Ты обмени их на российские и привези в Каджи-Сай, когда за нами поедешь! Не забудь. А то пропадут деньги, их ни в Киргизии ни на Украине не обменят. Запомнил?

-Запомнил. Когда Сергей будет?

-В начале августа.

-Ясно. В начале августа беру отпуск в водоканале и еду в Каджи-Сай на целый месяц.

-А в редакции тебя отпустят?

-А и их и спрашивать не собираюсь. Оставлю пачку материалов: тискайте хоть два месяца в каждом номере...

-А если выгонят?

-Туда и дорога. Надоело каждый раз из них свои собственные зарплаты вытрясать!

Федора не любили в редакции. Точнее - его не любило большинство сотрудников редакции. Федор писал много и быстро, живо - его материалы выделялись среди других публикаций. Он сам выбирал темы, писал о чем хотел и что хотел, появлялся в редакции когда хотел - словом вел себя, как свободный художник. Для большинства сотрудников это было непереносимо. И еще: люди, плоть от плоти советские, не могли взять в ум, как такое может сочетаться: монтер с водокачки, писатель, журналист... Получалось - выродок.

Ольгин брат Сергей приехал в Истомск второго августа с рюкзаком вышедших из употребления советских денег: новый антисоветский режим отпустил один месяц на обмен старых купюр на новые. Федор завел "шестерку" и они с Сергеем, прихватив еще троих федоровых друзей, в нескольких сберкассах поменяли все деньги.

-У вас тут еще рай по сравнению с тем, что у нас в Харькове, - сказал Сергей, - совсем хохлы захирели без России. Я, инженер, получаю в месяц столько, сколько ты, электрик, получаешь в день!

-Не может быть, - не поверил Федор.

-Может. Какая у тебя зарплата в водоканале?

-Черт ее знает, инфляция, все каждый месяц меняется, платят с запозданием.

-Ну, за июль сколько начислили?

-Тысяч пятьдесят... Мизер.

-Вот. А моя месячная зарплата на харьковском авиазаводе, если перевести на ваши деньги - три тысячи рублей.

-М-да.. - крякнул Федор.

-А в Киргизии еще хуже, - подытожил Сергей, - чем живут, сами не знают.

-Твои родители не бедствуют?

-Нет. Отец когда-то правильно сделал, что отказался от квартиры в пятиэтажке. Свой дом построил, сад развел, огород, живность всякую, и пасеку к тому же. Работать приходится много, зато от нужды они избавлены, Да и много ли двоим старикам надо. А Игорь, брат старший, через забор от отца живет, а с отцом на пасеке работать не хочет, думает своим шахтерством прожить. Хрен-то: встала шахта. Чем он теперь хлеб зарабатывать будет, уму непостижимо... Приедешь туда - сам увидешь.

Через несколько дней Федор и Сергей электричкой добрались до узловой железнодорожной станции Тайга и расстались: Сергей укатил на запад поездом Владивосток-Харьков, а Федор через несколько часов двинулся на юг поездом Красноярск-Бишкек.

И не заметил двое суток пути: отсыпался за все предыдущие дни хлопот - бдений.

Федор поразился: как заплошала столица Киргизии всего за два года суверенитета! Пустые магазины, немые заводы, грязные улицы...

Проблемой стало добраться от Бишкека до Каджи-Сая: автобусы стали ходить на Иссык-Куль редко и без всякого расписания...

Ему удалось найти автобус, идущий на Пржевальск по южному берегу Иссык-Куля мимо Каджи-Сая. Водитель-киргиз согласился взять с условием: никаких билетов, плата наличными - две билетных цены. Деньги собирал напарник водителя, мордатый киргиз с огромным животом. Федор вручил ему деньги и сел на свободное место.

-Сюда не садись! - заявил мордатый, - тут занято!

-Кем занято? - не понял Федор.

-Занято! - раздраженно повторил киргиз, - вон туда садись, на последний ряд!

Последний ряд - толстенная плаха, положенная поперек салона на какие-то замазученные ящики.

-Этот насест разве для пассажиров? - удивился Федор.

-Для пассажиров! - злился зачем-то человек-живот, - не хочешь там сесть, вылазь! Вали в свою Россию! Там тебя на мягкое место посадят!..

Вот теперь Федору стало все ясно.

Вариантов не было. Ехать в Каджи-Сай так или иначе было необходимо. Федор сел на плаху и стал наблюдать, что будет дальше. Автобус постепенно заполнился пассажирами киргизского обличья, которые расселись на сиденьях Икаруса. Кроме Федора нашелся еще один русский пассажир, которого мордатый киргиз усадил также на деревянную плаху рядом с Федором. Так они и ехали вдвоем на одной плахе позади настоящих сидений. Киргизы оглядывались на изгоев: во взорах угадывалось пробудившееся национальное самосознание.

Икарус торпедой несся по Чуйской долине, обрамленной уходящими в поднебесье горными пиками-снежниками, мелькали бесконечные сады и богатые усадьбы, по обочинам нескончаемой вереницей тянулись предназначенные для продажи горы арбузов, дынь, стояли ведра с яблоками, помидорами, абрикосами, вишнями... и нигде не видно было продавцов. Здесь были иные нравы, нежели в России: хочешь купить что-то, останавливайся, зови с подворья хозяев, и бери товар и расплачивайся... Изобилие плодов земных выходило за рамки федорова воображения, а цены удручали своей незначительностью. В Ивановке автобус остановился на несколько минут возле базарчика, и Федор вышел, поглазел на дыры природы. Покупателей не было, были одни продавцы, похоже сами не знающие, зачем они тут дремлют. Ведро великолепных помидоров предлагалось, в переводе на "твердую валюту", за один доллар. Столько же стоило ведро яблок. И груш. Вишен...

-Вы бы к нам в Сибирь все это везли, - сказал Федор продавцу-киргизу, - там бы от покупателей отбою не было. И цену хорошую взяли бы.

-Пока в Сибирь везешь, до нитки ограбят, - хмыкнул киргиз, - сначала наши менты, потом казахские, потом ваши российские. Золотое выйдет яблочко.

-Куда ж вы денете тут такую прорву овощей-фруктов?.. Ведь десяти Киргизиям не схрумкать все...

-Сгноим, - махнул рукой киргиз, - впервые, что ль...

Поселок Каджи-Сай на берегу Иссык-Куля еще пару лет назад казался Федору раем земным. В августе 1993 года он уже не казался раем. Давно и безнадежно угасли единственные здесь предприятия - завод полупроводниковых приборов и крохотная шахта. Жутко зияли пустыми оконными проемами покинутые жителями пятиэтажки, споро и скоро разграбленные. В частном секторе многие усадьбы были заброшены, заколочены окна домов, стремительно зарастали дикой флорой. Все, кто мог, бежали из поселка куда глаза глядят...

Федор ходил по странно обезлюдевшим улицам некогда оживленного поселка, отмечая, что и автомобили тут как вымерли, никакого движения...

На берегу озера торчали пустые корпуса пансионатов, в которых больше не было постояльцев. Федор слонялся по пустому пляжу в чем мать родила, не рискуя оскорбить общественное мнение своим видом в связи с отсутствием общества или хоть какого-то человека поблизости. Рыжий крупнозернистый песок был чист и девственно нетронут. Гигантская линза Иссык-Куля голубела под солнцем и казалось, что снежные пики на том берегу вырастают прямо из воды...

Федор поймал себя на ощущении, будто в Кажди-Сае взорвалась нейтронная бомба избирательного действия: осталось несколько человек, остальных смело. Но это ощущение исчезло, когда он сел в тестев жигуленок и направился к дому. Из стеклянной будочки у безлюдной дороги вдруг возник киргизский человек в советской милицейской форме и, взмахивая жезлом, бросился под колеса с криком:

-Стой! Стой!

Федор остановил машину, с любопытством смотрел на внутреннего воина с лейтенантскими погонами.

-Почему нарушаете правила!? - застрожился лейтенант, - почему не показали правый поворот, когда выезжали с пляжа на дорогу!?

-Кому показывать? - поинтересовался Федор и кивнул влево, - туда пусто до горизонта, - он кивнул вправо, - и туда до горизонта на тыщу верст ни души.

-Закурить есть? - перешел к мирным переговорам гаишник.

-С этого и надо было начинать, - Федор вынул пачку "примы", - держи, брат.

Пока Федор Михайлович Угаров находился в Киргизии, его брат Михаил Михайлович обихаживал парализованную мать в Истомске. Ему помогал Владимир Игнатьевич Генералов, ( когда был относительно трезв). Потому что абсолютно трезвым ветеран принудработ не был никогда.

И вдруг в Истомске появились Наталья Михайловна и Сергей Михайлович Угаровы: возникли в доме матери, когда там был Михаил. Тот увидел сестру с братцем и от радостного волнения даже заикнулся:

-Вот т-т-т-ак встреча!..

И кинулся обниматься. Но сестра Наталья уклонилась от объятий, а брат Сергей молча прошел в спальню к матери.

Далее все было некрасиво и шумно.

-Ну и бардак тут!.. - начала разнос Наталья, - Что это за бутылки тут!? А это что за тряпки на окне!?

Потом она повернулась к Генералову и скомандовала:

-А тебе здесь вообще делать нечего! Давай, собирай свои манатки и - вон отсюда! Чтоб вони твоей тут не было!.. Живо!

-Ты на кого хвост поднимаешь!? - начал заводиться Игнатьич.

-Давай-давай, не задерживайся! - поторопила Наталья.

-Не командуй!..

-Все, разговор окончен!

Игнатьич схватил со стола хлебный нож и взмахнул им...

Наталья визжала так, что слышно было всему Московскому тракту.

Михаил с Сергеем отняли у ветерана орудие труда, сняли с шифоньера обезумевшую от впечатлений Наталью, которая влетела на верхотуру сама не знает как. После чего условно трезвый Игнатьич пошел опохмеляться, оставив родственников одних.

Наталья быстро пришла в себя и взяла власть в свои руки.

-Забираем мать! - решила она, - здесь ей оставаться нельзя!

Полупьяный Сергей только кивал в знак согласия. Михаил пытался было остановить неистовую сестрицу, но получил отпор и укор:

-А ты молчи! Вы до чего мать довели!? Затолкали её в этот хлев! К уголовнику!.. После этого - ты и Федор мне не братья!

Неистовая Наталья стремительно собрала мать, оформила документы и договорилась с аэрофлотскими кадрами. В назначенное время к дому на Московском тракте подошла машина "Скорой помощи", загрузили в нее носилки с парализованной Еленой Федоровной и покатили в аэропорт к рейсу Истомск-Ленинград. Через пару часов самолет был уже в воздухе. А еще через несколько часов Наталья и Сергей обустраивали мать в натальиной ленинградской квартире.

А в Истомске за бутылкой самогонки сидели ошарашенные Владимир Игнатьевич Генералов и Михаил Михайлович Угаров, осмысливали происшедшее.

-Дурища твоя Наталья... - бубнил Генералов, - сорвала мать с места, теперь старая будет лежать на глаженых простынях, но без радости: бревно-бревном... Тут она среди своих была!

-Погоди! - запоздало кипятился Михаил, - хватит мурцовки, назад привезет! Пусть потешится малость, осенью точно привезет... Жалко, Федька не вовремя в Киргизии оказался, при нем Наталья так с нами не разговаривала бы... Он там, засранец, на песочке парится, а мы отдуваемся...

Вернувшись из вояжа, Федор выслушал братовы комментарии происшедшего и отрезюмировал:

-А может быть так оно и лучше...

И Михаил, недавно еще возмущенный самоуправством сестры, неожиданно быстро согласился с Федором:

-Слушай, а ведь правда... Ты знаешь, когда надо было нести мать в ванну и мыть ее, мне не по себе становилось. Я не брезгую, но... как бы тебе сказать...

-Ясно: потому что мать.

-Вот именно...

В квартире на Московском тракте кантовался один одичавший от возлияний Игнатьич. Когда Федор заглянул к нему через полмесяца после возвращения из Киргизии, содрогнулся: за висевшей на одной петле входной дверью кончалась цивилизация, и начинался пещерный период...

Глава 41

Однокомнатная "хрущевка" - это 30 квадратных метров жизненного пространства, на котором расположены жилая комната, кухня, совмещенная с туалетом ванная клетка, коридор. Трое Угаровых толкались на этих "пространствах" денно и нощно. Федор скоро обнаружил, что его литературное творчество дома невозможно: днем ему негде было уединиться со своей пишмашинкой, а если он уединялся ночью на крохотной кухне, то от стрекотания все той же машинки просыпались обе Ольги...

Спасением стала бы любая другая квартира, в которой была бы еще одна комната. Вот только взять эту другую квартиру было негде. Об обмене с доплатой не могло быть речи: нечем было доплачивать...

Перебрав все мыслимые варианты, Угаровы пришли к тому, от чего пытались уйти: перспектив нет.

Идея обратиться в свой водоканал с просьбой "расширить" жилплощадь Федора не вдохновляла: знал, какая грызня идет за жилье и учитывал прохладное отношение к нему командиров производства.

И все же осенью девяносто третьего он пошел к директору водоканала Райкину со своими жилищными проблемами. Райкин, на удивление, к ситуации отнесся с пониманием.

-Да, - доверительно кивнул босс, - для писателя жить и творить в одной комнате с семьей невыносимо. Где ты раньше был? Почему до сих пор не встал в очередь на получение квартиры?

-Нужды не было, - пожал плечами Федор, - жил один в однокомнатной, хватало. Меня и на очередь никто не поставил бы тогда. А вот женился, и дочь появилась, все разом изменилось...

-Ясно, - подытожил Райкин, - помогу. Только придется подождать год. А в девяносто четвертом получишь двухкомнатную. Нам завод "Ролик" задолжал одну двухкомнатную, в следующем году обязуются отдать в своем новом доме на Вокзальной. Отдашь водоканалу свою однокомнатную и взамен получишь двухкомнатную на Вокзальной. Согласен?

-Согласен.

-Ну и прекрасно. Жди. Напиши заявление в профком, оформи все и через год получишь.

Сруль Зямович Райкин проводил взглядом уходящего из его кабинета Федора Михайловича Угарова и, когда за тем закрылась дверь, схватил телефонную трубку.

-Бундерс слушает! - раздался из трубки такой громкий крик председателя колхоза "Сухоложенский" Нагана Косриэловича Бундерса, словно Наган сидел прямо в трубке.

-Райкин это, - сказал Сруль, - Наган Косриэлович, ты?

-Привет, привет! - обрадовался Наган Косриэлович, - рад слышать!

-Сейчас у меня был Угаров.

-Что!? - неожиданно осип Наган, - самолично?

-Да. Квартиру просит. Тесно ему в однокомнатной...

-На ловца и зверь бежит... - голос Нагана стал еще более сиплым, - и что ты?

-Пообещал помочь.

-Молодец! - обрадовался Бундерс, - ай, какой ты молодец! Слушай, я заеду к тебе вечером домой! Это не телефонный разговор!

-Жду, - подтвердил Райкин.

Вечером в своей квартире Райкин был с Бундерсом много разговорчивее. Приятели за "чашечкой сакэ" обсудили ситуацию и пришли к общему мнению, что лучшего случая расчитаться с Угаровым за его журналистику и специально не придумать: на квартире его можно насадить...

-По самые бакенбарды! - засмеялся Бундерс, разомлевший от выпитого вина, - чтоб не сорвался!

-Хе-хе-хе-хе!.. - дружно рассмеялись приятели.

-Плевать я хотел на этого писателя! - вдохновенно вещал Райкин, - у меня в водоканале нет писателей! Есть кадры - и не более того! И вообще, русские - свиньи! Это нация монтеров и сантехников! А не писателей! И Федька Угаров - монтер водоканала, а не писатель! Пусть знает свое монтерское стойло и не высовывается! В литературу он полез! В журналистику!.. А мы его - в дерьмо рылом! Хе-хе-хе-хе!.. Не сами мы, его же славян на него натравим! Пусть жрут его! Хе-хе-хе-хе!..

-Хе-хе-хе-хе!.. - рассыпался и Бундерс, - нация сантехников и монтеров!.. Вот и пусть сожрут своего монтера! Хе-хе-хе-хе!... С дерьмом! Он и есть дерьмо! Как в Талмуде написано, кто не еврей - тот кал! Навоз!

"Алтайцы" понесли потери: деда Муравья выгнали "аморальное поведение, выразившееся в пьянстве" - так значилось в приказе о его увольнении. Знатоки понимали, что дело не в пьянке. За пьянку из водоканала не выгоняли. Пьянку использовали только как неотразимый аргумент для увольнения, в основе которого всегда лежали иные причины...

В день "великой октябрьской социалистической революции" дед Муравей дежурил на станции Алтайской и в одиночестве разговлялся: для разбега выпил бутылку портвейна. Продолжил бутылкой водки. Потом перешел на самогон... А когда поздно вечером на станцию позвонила диспетчер и попросила сообщить данные о работе станции, дед Муравей возмутился:

-Какие данные!? Кому!? Ты кто такая!?

-Диспетчер водоканала Есина, - сказала диспетчер Есина.

-Да я на ... видал таких диспетчеров! - возвестил дед и далее добавил серию таких фраз, что у видавшей виды диспетчерши выпрямились кудри на голове...

Близилась полночь. Дед Муравей обоснованно чувствовал себя неуязвимым в отдаленной уединенности станции Алтайской. Но фортуна выкинула шутку. В двух километрах от Алтайской, на водонасосной станции Южная произошла крупная авария и сейчас там собралось все водоканальское начальство, выдернутое кто из-за праздничного стола, а кто уже и из постели. Диспетчер Есина дослушала матюги деда Муравья и немедленно связалась по радиотелефону со станцией Южная, доложила директору о том, что дежурный машинист станции Алтайская "выпрягся"...

Сруль с Лукичом сели в "волгу" и через несколько минут достигли Алтайской. Дед Муравей был в ударе: прибывших командиров производства он встретил пулеметной очередью матюгов...

После чего на станции Алтайской и возник кадровый вакуум.

Вот тогда-то Федор и попросил Лукича:

-Прими машинистом моего брата Михаила.

-Надо подумать, - задумчиво произнес Лукич.

Михаил Михайлович Угаров, степенный слесарь "на все руки", тяготеющий к постоянству и обстоятельности, в последние годы был выбит из колеи. Когда остановился завод, на котором он проработал десятилетия, Михаил устроился слесарем на огромную овощную базу. База вскоре разорилась и зачахла. Михаил еще несколько месяцев ходил на работу, хотя денег за нее не платили, потом его энтузиазм кончился и он устроился кочегаром на соседнее частное предприятие колбасной направленности. Работы там хватало, но зарплату не платили и скоро вызрел очередной кризис. Михаил бросил бессмысленное занятие. Устроился кочегаром на другое частное предприятие колбасно-коптильного профиля. Перекидывая за смену лопатой по полвагона угля и вывозя столько же шлака на одноколесной тачке, Михаил Михайлович за три месяца достиг невероятной выносливости, но зарплаты так и не дождался. Когда неработающая жена поведала, что продавать из дома уже нечего, Михаил задумался...

Тут его и настиг брат Федор с водокачно-алтайской идеей. Михаил принял ее сразу, но воспротивилась его супруга Светлана Георгиевна:

-Еще чего! Три месяца бесплатно отмантулил и теперь увольняться без зарплаты!? Пусть сначала зарплату вырвет!..

-Пока вырвает зарплату в своей кочегарке, на водокачке исчезнет вакансия, - пожал плечами Федор.

Когда Лукич сказал "да", Федор предупредил Михаила:

-Если сейчас не бросишь свою каторгу, ты из нее никогда не выберешься. Лови мгновение. При нынешной безработице другого шанса не будет.

Михаил устроился на станцию Алтайскую, преодолев бурное противидействие супружницы. Первые несколько смен на новом рабочем месте он почти не вставал с лежанки, не веря в то, что лопата и тачка ушли из его биографии и позже будут вспоминаться как кошмарный сон...

Через несколько месяцев такой жизни он испытал очередное потрясение: ему выдали зарплату.

Реклама все больше заполоняла газетные страницы, вытесняя чисто журналистские материалы с неотвратимостью победы капитализма. Журналисты порасторопнее полностью переключались на доходную тематику: прославление частных фирм, по преимуществу торговых, щедро оплачивающих восторги в их адрес. Двадцать процентов денег, которые фирма платила газете за ее прославление, полагались журналисту-прославителю.

И как-то незаметно, сама собой захирела публицистика, которая хотя и привлекала внимание читателя, но непосредственных денег редакции не приносила, поэтому стала как бы необязательной и даже обременительной для редакции...

Зато в почете стал стиль порно. Тем более, что редактор Гнилов на шестом десятке лет стал проявлять признаки сексуальной озабоченности. С умильной улыбочкой на морщинистом лице он заявил на летучке:

-Секс - повседневная забота человека, и газета не может стоять в стороне от реальных интересов читателя...

-Вы не находите, что газета приобретает откровенно генитально-коммерческую направленность? - проворчал обозреватель Виктор Савин, - есть же определенная грань, после которой газета перестает быть газетой и превращается в бульварный листок...

-Ну, хорошо, хорошо коллеги, - поправился редактор, смекнув, что его занесло, - но мягкая эротика! Что можно возразить против мягкой эротики?

-Хороша мягкая эротика, - хмыкнул Николай Бессмертный, - половой член в половину газетной полосы при всех подробностях и еще на полполосы рассказ анонимного автора о том, как он совокупляется с немолодой дамой в антисанитарных условиях...

-В конце-концов я отвечаю за газету! - взвизгнул Гнилов, - чтобы обеспечить финансовую стабильность газеты надо идти навстречу тем, кто платит деньги! Хорошо некоторым свободным художникам теоретизировать! Только теоретизируйте не в моей газете, а идите в "Трибуну" - там сплошная публицистика! Вот! - Гнилов схватил со стола номер "Трибуны" и помахал им, - Ре минор! Гастрономический дуэт в исполнении двух местных классиков Патефонина и Пимычева! Спешите прочесть, пока они живы!

Два истомских писателя, известных далеко за пределами собственных квартир, Пимычев и Патефонин, вели трагический дуэт на два голоса на страницах "Трибуны" о том, как голодно им живётся ныне. Мэтры подробно сообщали чем конкретно приходится им питаться ныне, и в виде антитезы выпевали длинный перечень того, что едали при социализме. Вася Патефонин в экстазе поведал о том, как он однажды в бесплатном санатории единомоментно съел четыре тарелки борща, четыре порциона вторых блюд, четыре третьих, четыре десерта, запил четырьмя бутылями "боржоми" и повторил еще четыре по четыре. И как бы между прочим, в конце уточнил, что это просто два четырехместных столика в столовой накрыли ошибочно, ну, он, Вася, их и оприходовал...

А Пимычев, словно соревнуясь с колегой, ностальгически вспоминал, как его кормили во время встреч писателей с книголюбами: не хватало сил съесть всё! И он, Пимычев, забирал домой оставшееся на столах - сумка набиралась!

Гастрономический дуэт Пимычев-Патефонин звучал буквально в каждом номере "Трибуны" и это наводило на мысль, что редакция огонораривает корифеев за каждое выступление чем-то съедобным.. Ибо денег редакция авторам не платила, а никаких иных мотивов, кроме гастрономических, корифеи не обнаруживали.

Их тоскливые напевы навевали тоску и на читателей: "Трибуну" не хотели брать, номера кипами оставались в киосках Роспечати, в экспедиции, редакции...

Телевидение в подробностях демонстрировало сцены московской смуты: по улицам шныряли разнокалиберные кодлы взвинченных людей и по идейным соображениям причиняли друг другу физические страдания разными твёрдыми предметами. Боевой генерал Макашов со товарищи бил витринные стёкла... Вице-президент Российской федерации Руцкой вкрикивал в телефон требования бомбить Кремль... Президент Ельцин грозил смутьянам карой...

Потом на телеэкранах появились танки, пушечные стволы коих были ориентированы в сторону здания Верховного совета народных депутатов...

Из сибирской глубинки эти сцены воспринимались как некое кино, не имеющее никакого отношения к реальной жизни. Глубинка копала картошку. К октябрю картошку выкопали, а в Москве ещё не поделили власть. Меж тем в Истомске грянули первые заморозки и население изготовилось солить капусту...

Тут телевидение показало, как президент Ельцин взял штурмом московский Белый дом, где засели настырные депутаты Верховного совета России. А когда истомичи замутили брагу для изгнания из нею новогодней самогонки, Ельцин ввел в действие новую Конституцию - антисоветскую. Бывший советский народ стал просто российским народом.

В Истомске это ничего не изменило. Все так же простаивали промышленные предприятия, все так же на большинстве предприятий не платили зарплату. Бастовали рабочие, учителя, врачи, студенты, преподаватели... Все так же по городу фланировали орды задичавших бомжей, бичей, ханыг, неизвестно откуда выползших разом: при социализме такого не было. Выглядели бродяги так, словно каждого их них неделями без перекуров терли ликами об асфальт и топтали ногами.

Советская власть кончилась. В Истомске упразднили "губернатора" Щелевского. Назначили губернатором бывшего партчиновника Виктора Гансовича Креста, по прозвищу Боров. Взамен разогнанных советов возникли разнокалиберные думы. Истомскую областную Думу возглавил " почётный строитель" Борух Моисеевич Мальцер. Вместо "мэра" Бекасского мэром стал Козодралов.

Губернатор Крест с ходу украл стомиллиардную дотацию, выделенную правительством для поддержки ветеранов войны и инвалидов. Областной прокурор Сыроблюев пригрозил Кресту уголовным делом. Крест выделил Сыроблюеву двадцатимиллиардную дотацию "на развитие личного фермерского хозяйства" и прокурор смягчился - закрыл дело за отсутствием состава преступления. Об этом узнал спикер Мальцер и посулил вынести разбор губернаторско-прокурорских подвигов на ближайшее заседание облдумы. Крест высказал Мальцеру своё огорчение:

-Тебе что, больше нечем заняться? Или больше всех надо?

-Не больше, чем прокурору, - скромно парировал спикер.

-Ну, ты даёшь, жидяра... - оторопел Крест.

-От фашиста слышу! - Огрызнулся Борух Моисеевич.

Сошлись на девятнадцати миллиардах. Куда дел их спикер, не знал в области никто. Даже Сыроблюев, бдительно отслеживающий перемещение всех значительных денежных кусков по территории, вверенной его недрёманному оку. Поэтому он и завёл с Мальцером деловой разговор вполне по-добрососедски:

- Пора бы нам потрясти Грачевского. А? А то некрасиво получается: стоят наши коттеджи на территории его района, а глава администрации и не почешется, чтоб обустроить их подобающе! Ни дороги приличной, ни газопровода, ни централизованного водо и теплоснабжения... Элетрофицировал и успокоился! Ты бы напомнил ему, кто в области законы блюдёт и пишет.

Спикер напомнил. Круглое лицо Грачевского стало длинным, как у коня.

- Побойся бога, Моисеич! - пробасил он. - Всего бюджета Истомского района не хватит, чтоб дотянуть городские коммуникации до ваших загородных особняков! Даже если мои бюджетники ещё лет двадцать зарплат получать не будут! Я электроэнергию-то к вам протянул за счёт детских пособий и пенсий: всё на вашу лэп кинул... Ты б лучше город подоил, он богаче...

- Особняки-то на твоей земле, не на городский. Не даст мэр денег. Ты подсуетись.

- Ну, не знаю... - Грачевский отвернулся и стал краснеть лицом так интенсивно, будто ошпарили.

Не сговорились. Пришлось главе областной законодательной власти суетиться самому. И Мальцер подсуетился: спустя полгода на свет появилось государственный документ о изменении административных границ внутри Истомской области: территория, где зиждились загородные особняки спикера и "К" ... отторгалась от Истомского сельского района и переходила в ведение города Истомска. Изменение границ территорий на карте выглядело впечатляюще: город Истомск вдруг тевтонской свиньёй вторгся на земли Истомского сельского района, и захваченная территория выглядела аппендицитом. Особняки стали считаться торчащими на городской земле. И на городской бюджет возложили строительство централизованных коммуникаций: газопровода, канализационного коллектора, водовода, теплотрассы...

- На эти деньги можно было бы целый микрорайон построить для малоимущих! - подняли шум депутаты городской Петлин и Емелин. Но мэр Козодралов опирался не на них, а на большинство. Большинство молчало. И вопрос исчерпали, даже не доведя его до обсуждения.

Мэр Козодралов только что украл из горбюджета семидесят миллиардов рублей, предназначенных для "подготовки к отопительному сезону" и немедленно был уличён городским прокурором Рюминым в злонамеренности. Мэр Козодралов дал рюминской дочери пятикомнатную квартиру в "блатном" доме и о злонамеренности говорить не стало оснований.

Поэтому депутатские возмущения ему были, как слону дробина.

Больше перемен не было.

Новый,1994 год Федор "встречал" несколько дней подряд. Изнемог.

На очередное дежурство топал в состоянии раздавленности. Из дома на проспекте Кирова выполз, чуя, что земля под ногами колышется и норовит скинуть его со своей поверхности. Но падать было некуда, кроме как на эту же самую землю.

На Красноармейской он понял, что лучше было бы не выходить из дома вовсе: сердце начало останавливаться, будучи не в силах протолкнуть через аорту загустевшую от сивушных включений кровь.

Дополз "на самолюбии" до проспекта Фрунзе, усек, что назад пути нет: до водокачки оставалось меньше, чем осталось за спиной...

Возле кожно-венерического диспансера Федор Михайлович затосковал: лучше пережить два триппера подряд, чем один русский классический запой. Внутренний голос настырно внушал мысль: опохмелись и не мучайся! Федор к внутреннему голосу отнесся с пониманием, но тут услышал воззвания второго внутреннего голоса: остановись вовремя, ты встал на неправильный путь!

От неожиданности Федор остолбенел у ворот кожно-венерического заведения и стоял, прислушиваясь к себе нелюбимому. Началось раздвоение личности, смекнул он.

"Никакого раздвоения! - зароптал Первый внутренний голос, - иди и пей! И не трясись, как овечий хвост"

"Не слушай этого подстрекателя! - возмутился Второй внутренний голос, - пошли его подальше! Помни железное правило: пей один раз! И не похмеляйся. А ты пьешь один раз и потом неделю опохмеляешься."

Внутренние голоса сварливо перепирались, перевеса не имел ни один.

"-Плюй на все, береги свое здоровье! - вмешался вдруг в их свару третий внутренний голос, - вон, через дорогу, наркологический диспансер! Иди туда! Там вошьют в тебя "торпеду" - и прощай аморалка!.."

Растроение личности, - понял Федор, - втроем-то эти голоса уханькают меня одного! И он кинулся в сторону православного храма на Алтайской, озарившись идеей укрепиться духом в неравной борьбе с внутренними "я".

У церковных ворот бдили нищие. Как только Федор приблизился к ним, они разом, как по команде, повернулись к нему и вытянули руки ладонями вверх. Как бы приветствовали. А когда прошел мимо них без подаяния, божьи люди дружно прошипели вслед: "Жмот поганый!.. Чтоб тебе повылазило!.. Козел!.. Пидор!.. Поганка!.."

В храме было сумрачно и душно. Дежурный священник нетерпеливо выслушал Федора, смотрел на него волком.

-Мне б внушение, - повторил Федор, - Возалкал непотребно, остановиться б...

-Приходите через неделю, - недовольно пробормотал святой отец, - неделю поститесь, потом придете на исповедь...

-Через неделю трезвости мне внушение не понадобится, - напомнил Федор мне б сейчас устоять.

-Поститесь неделю и приходите, - отбрыкивался святой отец.

-А как же с заповедями христовыми?..

Поп зыркнул на ходока с ненавистью.

Федор вздохнул. Со всех сторон на него укоризненно зрили с икон тёмные лики, под куполом порхали рисованные ангелы с глупыми выражениями перекормленных лиц, злато и серебро окладов отбрасывало тусклые блики от мерцающих свечей. Угрюмо было тут. Фёдор подался вон.

Возле водокачки стоял некто с "дипломатом" и пристально смотрел на приближающегося Федора.

-Санька! - узнал пришельца Федор, - привет!

-Наконец-то, - проворчал Саня Пименов, поэт, пивец и вольнодумец, - твой сменщик давно утопал, тебя не дождался. Я уж с полчаса тут тусуюсь, а тебя все нет и нет... Где болтаешься?

-В церкви был, - смиренно сказал Федор, - духом укреплялся.

-Ну и как? - сварливо спросил Санька, - укрепился?

-Не-а... Слабо им против синдрома.

-Айда в помещение, буксы горят...

В дежурке он открыл дипломат, извлек на свет божий пару бутылок пива и бутыль водки:

-Мои догматы крепче.

Федор влил в себя полстакана водки, запил пивом. Санька осуществил то же самое и уставился на приятеля красными натруженными очами.

-Если б не очки, глаза б выпали, - сказал Федор.

В дежурке было тепло и уютно. За окном рыскала поземка по заснеженному склону резервуара, сметала вниз струйки снега. Пес Алкаш спал на вытаявшем люке теплотрассы, положив косматую голову на мощные рыжие лапы.

Фёдор почувствовал, что жизнь возвращается в истерзанную душу.

Отворилась дверь, вошел Ебуард.

-Аморалка! - Мигом оценил он обстановку.- Групповая.

-Как сказать... - вздохнул Федор.

Ебуард извлек из кармана бутылку водки и воздвиг на стол.

-И примкнувший к ним третий, - откомментировал Шура.

-Не преднамеренно! - уточнил Ебуард, - случайно шёл мимо...

-Ну да, - кивнул Фёдор. Как в милицейском протоколе: потерпевший случайно упал спиной на нож, и так три раза...

Расплеснули.

Отворилась дверь, вошел Михаил Михайлович Угаров.

-Ну, вы даете, товарищи разложенцы! Хоть бы заперлись! Никакой техники безопасности! А вдруг начальство?

-А мы предохраняемся, - сказал Фёдор.

- Как? - не понял Михаил.

- А вон... - Фёдор ткнул пальцем в пару резиновых электрозащитных перчаток. - Голыми руками за стакан не хватаемся.

Михаил вынул из кармана бутылку водки и воздвиг на стол.

Расплеснули.

За окном проснулся Алкаш, потянулся на теплом чугунном люке, лениво рыкнул.

Отворилась дверь, вошел Вадим.

-Разлагаются... - растерянно сказал он, - без меня!

Вынул из кармана бутылку водки.

Расплеснули. В дежурке было тепло и уютно. За окном мело.

Отворилась дверь и вошел Евгений Захарыч.

-Безобразие, - брюзгливо проворчал он, - без меня...

И выставил на стол бутылку водки.

Расплеснули.

Когда совсем сошла на город ночь и уснули окрестные дома, здание водокачки светилось всеми окнами, а из недр ее несся приглушенный рев в сопровождении музыкального инструмента невероятного звучания. Это оживший Федор аккомпанировал хору полотном механической пилы, водя им, как смычком, по углу громадного стального шкапа.

Глава 42

В начале июня 1994 года Федор получил в редакции майскую зарплату - пять тысяч рублей. На них можно было купить бутылку водки. Или граммов двести "картонной" колбасы. Или граммов сто - настоящей...

И Федор перестал появляться в редакции "Вестника". Недели через две ему домой позвонила мадам Оборзелова и вальяжно поинтересовалась:

-Ну, что, Угаров, отдыхаешь?

-Отдыхаю.

-И долго собираешься отдыхать?

-Как получится.

-В редакции когда объявишься?

-Не знаю.

-Что так?

-Да все то же: не вижу смысла за ваши копейки работать.

-Ха! - сказала Оборзелова, - а кто тебе больше заплатит?

-Не знаю. Попробую в "Знамя" сунуться, или в "Неделю", - не стал интриговать Федор.

-Так получается, ты нас предал?

-А может быть вы меня?

-Тебе заплату урезали, и ты считаешь это предательством!? - весело удивилась Оборзелова, - ну, ты даешь, Угаров! Ох и меркантильный же ты, оказывается! Все на деньги меряешь!..

Дискуссия показалась Федору настолько пустопорожней, что он только из-за учтивости не бросил трубку и вполуха дослушал монолог Оборзеловой, которая наконец утомилась и свернула к финишу:

-Ну, ладно, Угаров, бывай!

-Буду.

-Заходи.

-Зайду.

Город изнывал от неожиданно навалившейся на него жары. Ольга молча, сосредоточенно собиралась ехать на историческую родину в Киргизию. Федор молча, сосредоточенно перечитывал книги Виктора Суворова и в который раз поражался талантливости автора...

Между тем из США в Россию "с понтом" возвращался знаменитый изгнанник писатель Александр Исаевич Солженицын. Демонстративно ступив на российскую землю с ее восточного края, великий дед покатился в спецвагоне по рельсам на запад, по пути останавливаясь в разных городах и весях. Мимоходом заглянул в Истомск. На вокзале его встречали городские и губернские власти, церковный иерарх, представители общественности. Истомский губернатор, недавний столп советской власти и ревнитель коммунистической идеи, Виктор Гансович Крест занял позицию во главе чиновной братии и протокольно смотрел вперёд и прямо.

- Боров!.. И Боров тут!.. - Доносилось из толпы.

Виктор Гансович стал краснеть - признак гнева: очень огорчала губернатора кличка, присвоенная ему местными остряками. Но протокол не оставил времени на переживания, пора было говорить речь: из вагона на перрон вышел знаменитый антисоветчик.

-Дорогие земляки!.. - мелким баском бормотнул, как хрюкнул, в микрофон губернатор, - сегодня мы встречаем нашего знаменитого соотечественника...

Боров говорил горячо и убедительно, как и подобает опытному номенклатурному говорителю слов - ни о чём.

Знаменитость холодно кивнула в ответ на официальные поздравления, и в громадной толпе, заполонившей перрон и всю привокзальную площадь, все высматривал и высматривал кого-то.

-Где - Баст? - спросил он губернатора.

-Какой Баст? - переспросил губернатор Крест.

Солженицын холодно зыркнул на него и снова всмотрелся в толпу, по которой волной пронесся шумок: "Баста ищет... Баста..." Толпа расступилась и через образовавшийся коридор к Солженицыну подошел маленький бородатый человек лет шестидесяти - Вильгельм Баст, доцент университета и давний правозащитник с репрессивным прошлым.

За три дня пребывания на истомской земле Солженицына едва не "разорвали на части": звали выступить всюду. На второй день мэтр выступал в актовом зале университета. Федор пришёл на встречу заранее и сел поближе к сцене. Семидесятипятилетний дед невеликого роста и сложения поразил напором и энергией: зычный голос, усиленный динамиками, четкие, ясные, безукоризненно построенные фразы.

Федор написал репортаж о встрече с Солженицыным и отдал его в "Трибуну".

-Какой будет гонорар? - спросил редактора "Трибуны" Шаева.

-Не обижу! - заверил Шаев.

-И все же?

-Да ты что все о деньгах и о деньгах? - удивился Шаев.

-Это мой хлеб. Я из "Вестника" ушел из-за того, что платить за работу не хотели, а в "Трибуне" хочу сразу знать размер гонорара, чтобы не убивать время зря на подготовку материалов...

-Не обижу! - заверил Шаев.

Материал о Солженицыне на целую полосу "Трибуна" опубликовала через два дня. Федор зашел в редакцию и узнал размер гонорара за статью... две тысячи рублей. Стоимость одной буханки хлеба. Сочтя, что на буханку хлеба ему хватает и водоканальских денег, Федор получать трибунский гонорар не стал и ушел из редакции.

Ольги жили в Киргизии, писем не писали.

Холостяцкая жизнь имела несомненные достоинства: сам себе хозяин. Федор ходил купаться, загорал, читал. Где-то бесконечно далеко были Ольги, из коих Федор вспоминал только маленькую, и в неспешном размышлении признавался себе, что и эта женитьба не была счастьем: Ольга была ему чужая. Счастьем в этом несчастье была маленькая Оля. Федор сознавал, что перенеси его некая машина времени в январь 1991 года и предложи не связываться с Ольгой и, соответственно, не родилась бы Оля, он все равно выбрал бы тот же путь: будь что угодно, только бы была Оля...

Приближалось 25 июля - день смерти любимого Федором поэта Владимира Высоцкого. Федор написал статью о нем и понес ее в редакцию газеты "Знамя". Вручил материал редактору газеты Марьяне Кондрашкиной. Та пробежала материал глазом и приговорила:

-Беру.

-Какой гонорара будет? - спросил Федор.

Марьяна напряглась, в кабинете зависла пауза.

-Я мог бы с вами постоянно сотрудничать, - пояснил Федор, - если заработок будет сносным.

Марьяна зыркнула на него остренько, проговорила:

-Ну... оклад четыреста тысяч, плюс гонорары, плюс премии... но премия только при выполнении нормы строк.

-А какая у вас норма строк в месяц.

-Три... то есть, четыре тысячи!

Федор удивления не выразил, хотя догадался, что Кондрашкина блефует и назвала явно завышенную цифру. Но ведь она назвала и цифру заработка, терпимую, чтобы написать за месяц и четыре тысячи строк: Федор знал, что выполнит это.

-Тогда можно сотрудничать, - сказал Федор.

-Давайте сотрудничать, - сказала Марьяна Кондрашкина.

Материал в пятьсот строк о Высоцком "Знамя" опубликовало в день смерти поэта. Редакция начислила автору гонорар - три тысячи рублей. В переводе на доперестроечные деньги - один рубль. Или - шестьдесят центов...

Федор зашел к редакторше. Марьяна сидела одна в просторном кабинете и на фоне громадного письменного стола казалась карлицей.

-Я правильно понял, что за статью в пятьсот строк мне полагается гонорар размером в шестьдесят центов? - спросил Федор.

-Какие еще центы? - сделала удивленное лицо Марьяна.

-При нынешней инфляции затруднительно следить за курсом рубля, поэтому я перевел гонорар в твердую валюту, получилось - мне причитается три тысячи рублей, или шестьдесят центов. Так?

Марьяна исподлобья зыркнула на Федора, уткнулась в лежащие на столе бумаги и нервно взвизгнула:

-А я и не обещала больше! Вы неверно меня поняли!..

-Теперь понял верно, - сказал Федор.

И вышел. Оставив шестьдесят центов гонорара "Знамени" на память.

Жить втроем на одну водоканальскую заплату можно было только условно. То есть умирая не разом, а медленно, по мере биологического истощения. Федор в поисках журналистского заработка сунулся в газету "Неделя" - это была первая и единственная в Истомске частная газета, не состоящая на содержании у местных властей. Редактор "Недели" и он же ее хозяин Олег Плетин, молодой молчаливый джентльмен с внешностью английского принца Чарльза, выслушал Федора и одной фразой поставил все на свои места:

-Давайте сотрудничать, гонорар - сто тысяч рублей за полосу.

Договорились. Наученный прошлым опытом, Федор написал первый материал, в триста строк. Сдал его в "Неделю" и не писал следующий, пока не получил гонорар. И действительно получил сразу, в день выхода статьи. Олег Плетин достал из кармана бумажник, отсчитал пятьдесят тысяч рублей и положил перед Федором:

-За триста пятьдесят строк. Нормально?

-Сойдет, - кивнул Федор, - можно работать. Пока. Вполсилы.

И стал писать материалы дальше. Подписав с Плетиным контракт о взаимном сотрудничестве. Впервые в жизни его приняли на работу, не потребовав никаких справок и никаких документов вообще: назвался Федором Михайловичем Угаровым - так и записали с его слов.

Средний возраст личного состава газеты "Неделя" явно не дотягивал до тридцати лет и неожиданно для себя Федор обнаружил, что он в свои сорок шесть оказался здесь аксакалом, нечаянно угодившим на пионерский сбор. На одной из редакционных летучек вдруг вспыхнула дискуссия по поводу междоусобной войны в Чечне, и двадцатилетний корреспондент Дима авторитетно высказал свое мнение:

-Это наше российское правительство за чеченскую нефть воюет чеченскими руками! Конечно, своей нефти в России мало...

-В России мало нефти? - удивился Федор, - это новость.

-Какая новость? - ершился Дима, - как только Кавказ отпал от России, так у нас перебои с нефтью начались!

-Вы хоть имеете представления о добыче нефти в одной только Сибири? - поинтересовался Федор.

-А что тут иметь? Ну, возят цистернами нефть из Тюменской области, так много ли бочками навозишь? А в Чечне - нефтепровод!..

-Постойте, постойте... - занедоумевал Федор, - какими еще бочками возят нефть из Тюмени? Ведь там нефтепроводы давным давно...

-Какие нефтепроводы! - возразил заместитель редактора Мишель, - в тунде-то?

Федор, отработавший в молодости несколько лет на тюменских нефтепромыслах и участвовавший в ликвидациях аварий на нефтепроводах, вынужден был умолкнуть и признать себя действительно аксакалом, ископаемым диназавром перед юными журналистами, для которых жизнь начиналась с момента их вступления во взрослую жизнь.

Этим летом Федор снова начал писать прозу: одиночество возродило к жизни то, что убивалось скученностью. Спешил: с возвращением Ольг кончится его проза и начнется проза жизни...

Ольги вернулись из Киргизии в сентябре. Семейство воссоединилось. Готовое разъединиться в любой миг: взаимоотчуждение за время разлуки не ослабло, но увеличилось. Федор, за последние полгода не выпивший ни капли спиртного и даже забывший о нем, в первое же дежурство на водокачке напился. Пересменок он проспал, потому-что сменщик его, Ебуард, раньше полудня на работу не приходил. Разбудил Федора телефонный звонок.

-Да, - прохрипел он в трубку.

-Ты домой думаешь идти? - услышал ольгин голос.

-Приду...

-Когда? Время уже одиннадцать!

-Приду...

Ольга интуитивно заподозрила что-то и насторожилась:

-Ты опять нахрюкался?

-Что значит - нахрюкался?

-Разгоню я ваш притон! - вскипела Ольга, - вся пьянь там тусуется!

-Не вся.

-Увольняйся оттуда к чертовой матери! Ищи нормальную работу, человеческую!.. Начальство не знает, чем вы там занимаетесь!..

-Знает.

-Плохо знает! Сейчас я позвоню твоему директору!..

-Ну и дура.

-Мерзавец!.. Ну, ты у меня достукаешься!.. - и швырнула трубку.

Федор потянулся, зевнул и поднялся. Позырил в окно: бабье лето синело небесами...

Вышел во двор и прогулялся по асфальту. Здесь давно уже не околачивались валентиновы скоты: после долгих переговоров на эту тему Валентин проникся и перестал выпасать их на территории станции. И газоны возродились, обросли густой травой, от оставшихся в земле корней ожили обглоданные козами кустарники и вновь закудрявились кронами. Сейчас, в пору увядания, тронутая желтизной, вся эта флора навевала чувство щемящей нежности и печали о прошедшем цветении, буйстве красок, ароматов. За лепотой бабьего лета угадывались стыни.

Домой идти не хотелось.

Пить тоже не хотелось. В ожидании сменщика Федор включил телевизор и снова завалился на диван.

Депутат государственной думы российской федерации Владимир Вольфович Жириновский проявился из экранного мрака вместе со звуком, публично опохмелился из фигурной рюмки и доверительно сообщил:

-Хорошо сидим! Партия отмечает мой день рождения, как свой праздник!

Он мотнул головой, сунул палец за галстук и потянул, ослабляя петлю.

-Мы единственная партия России, которая близка к народу и живет его надеждами и чаяниями! - продолжил вождь ЛДПР, - все остальные партии - сброд! У них одни интриги! Они сами ни выпить, ни закусить по-человечески не умеют, все прячутся! И народу выпить-закусить не дают! Я спрашиваю: какое будущее ждет те партии!? Никакое! Они - политические выродки!... Есть одна партия - ЛДПР!..

Либеральный вождь вещал прямо из застолья: камера показывала какой-то банкетный зал, громадный стол с яствами, рассевшихся за ним партийных товарищей Владимира Вольфовича.

На экране возник депутат госдумы России от Истомской области Степан Кудакшин и разоблачил Владимира Вольфовича:

-ЛДПР создавалась на деньги КГБ! Специально создавались карликовые, анекдотические партии с карикатурными лидерами, чтобы скомпрометировать саму идею многопартийности! Это все происки большевиков!..

Федор вырубил телеящик и забрался в душ, вымылся, выбрился. Долго завтракал в ожидании Ебуарда. Тот не появлялся. Федор запер водокачку на замок, сунул ключ в условленное место и пошел куда глаза глядят. Глаза смотрели в сторону военкомата - значит надо было написать материал о том, как идет очередной призыв в армию: в последние годы "защищать священные рубежи" находилось все меньше желающих, гораздо больше было дизертиров, уклонистов, "невозвращенцев". Армией стали пугать детей.

Он брел вдоль трамвайных путей по шелестящему золоту опавших листьев, и вспоминал свою короткую красноармейскую юность: за стрельбу по командиру выгнали из армии досрочно и предложили радоваться, что не упрятали в тюрьму или дисбат...

Областной военком генерал Мусаев, чеченец по национальности, оказался ровестником Фёдора, интервью быстро приняло форму свойской беседы.

-Прежней армии нет! - заверил военком. - Есть деморализованные остатки войск, как после проигранной войны. Хотя войны не было. Что происходит? Куда мы катимся?

-Вы меня спрашиваете? - удивился Фёдор.

-Я не знаю кого спрашивать! Я вижу, что творится бардак, и не нахожу ответа - почему!? Час назад ко мне в кабинет входит какой-то мужик в невиданной военной форме: китель весь в золоте и орденах, фуражка в блямбах, сапоги со шпорами, лампасы, аксельбанты! На погонах по две генеральских зведы - генерал-лейтенант! По воинскому этикету я обязан встать и приветствовать старшего по званию! А на территории области нет таких! И мне не докладывали о прибытии таких персон из других местностей! И я не могу понять, что за форма на нём!? Армии иностранного государства? Самозванец? Артист из оппереты? А он оказывается, атаман сибирского казачьего войска Засадилов!..

Чеченец умолк, мрачно посмотрел на Фёдора, и тихонько постучал кулаком по столу:

-Какое ещё войско казачье может быть? У меня нет документа о формировании или размещении на вверенной мне территории казачьего войска! Какой ещё атаман? Кто присвоил ему звание? За какую службу? Я генеральские погоны получил через двадцать пять лет службы, прошёл все ступени: солдат, курсант, командир взвода, роты, батальона, полка, бригады, дивизии... А кем и чем командовал этот деятель? Что может защитить этот воин? Свою шкуру? В нормальном государстве такого самозванца немедленно арестовали бы!.. Куда страна валится? В анархию и гражданскую войну? Политики развалили страну и армию, а теперь удивляются, что молодёжь не желает служить. Кому служить? Ьурбулису? Березовскому? Абрамовичу?..

-Так и написать в статье? - спросил Фёдор.

-А... - махнул рукой военком. - Оставим политику. Моих обязанностей с меня никто не снимал, давай о призыве. Начнём с цифр...

Из военкомата Фёдор направился на водокачку. Ебуарда там не было. Фёдор заварил чай, сел за письменный стол и стал писать материал о воинском призыве. Написал к вечеру и прикинул: отсечь лишнее, останется полполосы, примерно четыреста строк - пятьдесят тысяч "плавающих" рэ гонорара в переводе на "мягкую пахоту", или десять баксов в переводе на "твёрдую валюту".

Дома Федор перемогался. Спрятаться друг от друга в однокомнатной "хрущобе" было негде, все тусовались на глазах друг друга, маленькая Оля шумела, играла, вовлекала в свои игры отца... Ни о каком творчестве в этих условиях не могло быть и речи.

Федор завял.

Соваться к директору водоканала с разговором о квартире было рано: Сруль в прошлом году предупредил, что квартира будет в четвертом квартале девяноста четвертого и раньше этого срока говорить не о чем.

Ждал. Ждали. Угаровы в Истомске, Кобзари в Киргизии. Стариков решено было перевезти из самостийной Киргизии к себе в Истомск сразу после получения квартиры.

Квадратный метр стал главным мерилом жизни.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ: " ЖИЛПЛОЩАДЬ".

Глава 43

Однокомнатная "хрущевка" жилой площадью в восемнадцать квадратных метров для троих Угаровых была символом социализма: обеспечивала минимальные условия существования биологического и убивала всякие возможности подняться выше них. Квартирный вопрос портил характеры: невозможность уединиться делала пребывание дома перемоганием. Словно срок отбывали.

Если б не водокачка, Фёдор сбежал бы из дома вовсе.

Водокачку снова остановили "на реконструкцию,"

-Сушите сухари, - объявил Лукич. - Сокращают вас.

Кадры продолжали ходить на дежурства, каждый доматывая свой срок, который вот-вот должен был закончиться общей "амнистией". Для Фёдора это означало: восемь лет службы в водоканале - козе под хвост, ищи другую работу и начинай все с нуля с квартирой...

"Угораздило же родиться в этой богом проклятой стране и в это время..." - с досадой не раз думал Федор.

В октябре 1994 года, как и ожидалось, завод "Ролик" достроил девятиэтажный дом на улице Вокзальной и сразу же стал его заселять. Федор с Ольгами приехали на жигуленке на Вокзальную, посмотрели на заселенческую суету.

-Пора теребить Сруля, - констатировал Федор.

Он пришел на прием к директору водоканала и сообщил о заселении дома на Вокзальной.

-Уже? - сделал удивленное лицо Сруль, - странно, а мне директор "Ролика" Бельмес сказал, что не раньше декабря заселять станут.

-Вовсю заселяют, - возразил Федор, - как бы снова водоканал не поспел к шапочному разбору.

-Ну-ну-ну! - прогудел Сруль, - у меня с ним договор официальный! Могу и судом отобрать у них двухкомнатную! Да Бельмес сам отдаст, вот, смотри, - он пододвинул к Федору договор между "Роликом" и водоканалом по двухкомнатной квартире и еще гарантийное письмо, в котором директор завода Бельмес подтверждал свою готовность передать водоканалу двухкомнатную квартиру в новой девятиэтажке на Вокзальной.

-Я созвонюсь с Бельмесом, - успокоил Сруль, - переговорю. Так что не волнуйся, скоро справишь новоселье. Оформим обменом твою однокомнатную на двухкомнатную. Ты приватизировал свою квартиру?

-Приватизировал.

-Твоя собственность, спрашивать разрешения у райисполкома на обмен не надо, сами оформим. Так что радуйся!

-Радоваться особо нечему, моя однокомнатная в центре города, а двухкомнатная далековато... Но, выбора нет, я в однокомнатном кошмаре намаялся так, что готов и на это.

-Ну! Вокзальная - это не окраина, - возразил и Сруль, - там все же транспорт ходит, подумаешь, полчаса добираться до центра! Договорились, я Бельмеса подшевелю, на этот раз он у меня не отвертится, отдаст квартиру. Пакуй вещи.

Сруль "разговаривал" с Бельмесом в октябре, в ноябре, декабре... 1994 год кончился и начался год 1995. Федор методично ходил на прием к Срулю и выслушивал от него одно и то же:

-Что ты суетишься? Я же сказал: заберу у Бельмеса двухкомнатную для тебя!

-Дом-то почти весь заселен.

-Не уйдет наша квартира, - махнул рукой Сруль, - потерпи.

Федор терпел. Ольга терпела. Оля терпела. Федор не мог дома заниматься литературой в присутствии Ольг. Ольгам некуда было деться от присутствия Федора. Все толклись в одной комнате, не имея возможности заняться своими делами. Раз в четыре дня спасала водокачка: писал там.

Первый просвет мелькнул, когда в январе устроили Олю в детский сад: теперь днем у Федора появилась возможность писать что-то дома. Но реализовать эту возможность стало невозможным, так как квартирный вопрос занял Федора целиком уже в феврале 1995 года.

Сруль позвонил Федору на Алтайскую и сообщил:

-Слушай, я говорил с Бельмесом о квартире для тебя. Он предлагает тебе еще лучший вариант - бери вместо двухкомнатной на Вокзальной трехкомнатную в микрорайоне Солнечном!

-Как так?.. - не понял Федор.

-Ну, не телефонный разговор, ты сходи к Бельмесу, он тебе все объяснит, Иди завтра, мы с ним договорились и он тебя ждет! Перед этим позвони ему в приемную! Ясно?

-Не совсем.

-Бельмес объяснит. Все, девствуй и после мне доложи: согласен или нет. Мне-то все равно, тебе жить, я оформлю любой вариант.

Федор сообщил новость Ольге. Она удивленно посмотрела на Федора и пожала плечами:

-Солнечный? Это же за городом.

-Почти. Считается в черте города, но фактически дом в двух километрах от городской окраины, никакого транспорта туда не ходит.

-О боже... - вздохнула Ольга.

Директор завода "Ролик" Юрий Бельмес принял Федора Угарова в своем кабинете 22 февраля 1995 года. Тут же был заместитель директора по социальным вопросам Жерехов. Шеф и его заместитель олицетворяли два разных генотипа: рослый, поджарый немец Бельмес в свои сорок пять казался пареньком рядом со своим ровесником, русским кряжистым мужичиной Жереховым. Чувствовалось, сработались:

-Значит так, - начал первым Бельмес, - мы предлагаем вам трехкомнатную квартиру в Солнечном вместо двухкомнатной на Вокзальной.

-Дальше от центра, зато квартира прекрасная, - вторым голосом поддержал его Жерехов, - как я знаю, машина у вас есть, значит проблем с транспортом для вас нет.

-Я думаю, вам надо согласиться на такую замену! - Продолжил Бельмес, - потому-что передать водоканалу двухкомнатную на Вокзальной нам затруднительно: тут возникли проблемы...

-Да мы и не обязывались отдавать водоканалу квартиру именно в доме Вокзальной! - вел свою партию Жерехов, - мы не отрицаем, что задолжали водоканалу двухкомнатную квартиру. Но мы расчитываем отдать ее в другом доме, который строим на улице Пушкина... А если вы согласны на Солнечный, то хоть сейчас берите! И все довольны!

Федор понял, что перед ним разыгрывают сценку. Бельмес тянет время, у него свои виды на двухкомнатную квартиру по Вокзальной. Даже если Сруль судом станет требовать двухкомнатную квартиру, это ничего не изменит: двухкомнатная на Вокзальной уже ушла, пока полгода-год длится судебное разбирательство, может быть достроится другой дом, и Бельмес, может быть, добровольно отдаст волоканалу двухкомнатную в этом доме... Только вот не видать новоселья Федору Угарову в таком случае - это уж наверняка: о сокращении уже оповестили...

При любом раскладе получалось: или он получает хоть что-то существенней однокомнатной, или продолжает прозябать в своем однокомнатном кошмаре - выбора не было.

-Согласен. - Мрачно сказал Федор.

-Вот и прекрасно! - Одобрил Бельмес. - Можете съездить в Солнечный, посмотреть трехкомнатную квартиру. Она, правда, еще не наша, но теперь будет наша: мы по договору даем четырехкомнатную в доме на Вокзальной Горгазу, а Горгаз отдает нам взамен как раз трехкомнатную в Солнечном. Точнее, не сам Горгаз, а хозяин трехкомнатной, мастер из Горгаза, по нашей взаимной договоренности с руководством Горгаза.

-Поедемте прямо сейчас, - предложил Жерехов.

Федор с Жереховым сели в его служебную "волгу", заехали в Горгаз за мастером Андреевым, потом за Ольгой Угаровой и покатили в Солнечный. Когда кончился город с его автодробительными дорогами, машина свернула направо в гигантскую котловину, на дне которой унылым частоколом торчали девятиэтажки микрорайона Солнечный. Чей-то архитектурный гений среди необозримых пространств вокруг сибирского города нашел эту дыру и засунул сюда жилой микрорайон. Проползя по заснеженному склону в сторону маячивших на дне девятиэтажек, "волга" с пассажирами провалилась вниз вместе с обрушившимся куском "дороги". Все вылезли. Шофер остался ловить грузовик, чтобы вытянуть из провала "волгу", а четверо пассажиров потопали пешком к искомому дому. Прошли через микрорайон, и увидели торчащий в отдалении средь чистого поля одинокий девятяэтажный дом.

-Вон наш дом! - сообщил Андреев, - теперь это ваш дом!

Трехкомнатная квартира была хороша. Перенести бы ее на несколько километров в сторону города...

Угаровы переглянулись.

-Я согласна, - сказала Ольга.

-Ну и прекрасно! - обрадовался Андреев, - теперь вся цепочка приходит в движение: я отдаю "Ролику" эту трехкомнатную, взамен "Ролик" предоставляет мне четырехкомнатную в доме на Вокзальной, затем "Ролик" передает водоканалу эту трехкомнатную вместо двухкомнатном на Вокзальной, а двухкомнатную на Вокзальной отдают секретарше Жерехова...

"Вот теперь ясно, куда ушла двухкомнатная", - дошло до Федора.

-А вам водоканал отдает эту трехкомнатную! - подытожил Андреев, - и все довольны!

Федор сообщил Срулю результат переговоров с Бельмесом.

-Тебе жить, - утвердил Сруль, - согласен на трёхкомнатную, оформляем трехкомнатную. С профкомом я говорил, согласны распределить тебе хоть двухкомнатную, хоть трехкомнатную: ты ж как писатель имеешь право на дополнительную жилплощадь. Тем более, отдаешь водоканалу свою однокомнатную - ее мы отдадим бухгалтеру Муднику! Он у нас молодым специалистом считается. Так что пакуй вещи! Квартиры наши, сами все и оформим.

Угаровы начали собирать вещи. Предпереездная суета отнимала уйму времени, Федор совсем забросил газетную работу.

Прошел март, начался апрель, но оформление квартир стояло на месте. Федору периодически названивал Александр Андреев:

-Что они тянут? Я уже месяц сижу на чемоданах, все изнервничались... Ловчат, что ли?

Федор сходил к директору городской телефонной связи и договорился, что сдает ГТС свой телефон на проспекте Кирова, а ГТС оставляет ему телефон в квартире Андреевых в Солнечном.

Федор чуть ли не через день домогался у Сруля: когда оформим квартиры?

-Все-все, уже оформляем! - бодро отвечал босс, - что ты волнуешься?

Втянутый в квартирную эпопею, Фёдор престал получать газетные гонорары и, соответственно, семья впала в безденежье: водоканальскую невеликую зарплату Федор тоже не получал уже два месяца, так как, по заверению Сруля, водоканал денег не имеет...

В очередной его визит Сруль сообщил:

-Все! Иди к главбуху Колбасенко, я ей передал все документы на квартиру! Завтра собираем профком и выносим решение.

Шмара Колбасенко, именуемая в водоканале Тэтчер, была одновременно заместительницей директора по экономическим вопросам и главным бухгалтером. Эта бабка пятидесяти пяти лет цепко держала в своих ревматических руках денежные нити водоканала и самого Сруля: босс и она лихорадочно обгладывали водоканал, пока позволяла обстановка постсоциалистического полураспада. Сруль и бабка Шмара создали вокруг мунипипального водоканала целый рой мелких фирм-посредников, и прогоняли через них потоки муниципальных денег, направляя их в свои карманы. Не брезговали ничем. Чтобы водоканальцы, не получающие зарплаты по нескольку месяцев, не восстали, Сруль и Шмара организовали предприятии "стол заказов", Завозили туда продукты, купленные по оптовым ценам, и в счет будущей зарплаты отпускали своим кадрам по ценам выше розничных в разы. Кадры роптали, но шли в "стол заказов" и вынужденно брали товары... А их зарплату бухгалтерия под руководством бабки Шмары автоматически удерживала.

Водаканальский коллектив работал на Сруля и К, как гладиаторы Древнего Рима: за еду.

Федор зашел в кабинет мадам Колбасенко и сказал:

-Здравствуйте, Шмара Самобреевна.

-Чо надо? - огрызнулась та.

Грубость Шмары Колбасенко была данностью.

-Квартиру надо, - признался Федор, - Райкин к вам послал.

Шмара-Тэтчер достала из папки бумагу и буркнула:

-Вот договор купли-продажи. Мы купили у "Ролика" трехкомнатную квартиру за тридцать три миллиона рублей...

-Как купили? - удивился Федор, - ведь "Ролик" был обязан передать мэрии одну двухкомнатную квартиру по договору! Для муниципального водоканала! Двухкомнатную заменили на трехкомнатную по взаимному соглашению... То есть, все равно без денежной оплаты!

-Трехкомнатная стоит дороже двухкомнатной! - крикнула Тэтчер, - на тридцать три миллиона!

-Не может быть, - не поверил Федор, - наоборот: двухкомнатная на Вокзальной стоит дороже трехкомнатной в Солнечном! Это "Ролик" еще должен сдачи дать водоканалу, за то, что водоканал не взял двухкомнатную в городе, а взял трехкомнатную за городом!

-Что ты демагогию разводишь! - рассвирипела Тэтчер, - не хочешь получить квартиру, ну и иди отсюда! Другому отдадим!

-Квартиру я получить хочу, - сказал Федор, - только не пойму, на каких условиях.

-На каких? Отдашь водоканалу свою однокомнатную и доплатишь нам еще тридцать миллионов, тогда дадим тебе трехкомнатную в Солнечном!

-С ума сойти... - вырвалось у Федора, - как говорил Киса Воробьянинов: вот это цены!.. И впервые слышу о доплате.

-А что тут неясного? Трехкомнатная стоит тридцать три миллиона! Твоя однокомнатная стоит три миллиона...

-Стоп! - прервал ее Федор, - моя однокомнатная на проспекте Кирова стоит как раз тридцать три миллиона - я узнавал в агенствах по купле-продажи жилья. А три миллиона - это инвентарная стоимость моей квартиры, записанная в документах бюро технической инвентаризации.

-Если ты оцениваешь свою однокомнатную по рыночной стоимости, то и мы оценим трехкомнатную по рыночной стоимости - это будет миллионов сто-сто двадцать! - прокричала Тэтчер.

-Но она не стоит столько. Тридцать три миллиона - это и есть рыночная цена трехкомнатной квартиры в Солнечном. Так что у нас может быть обмен без всякой доплаты.

-Ишь ты, какой прыткий! - уела Тэтчер, - халявы захотелось?

Федор снова пошел к Срулю. Передал суть переговоров с Тэтчер.

-А что ты доплаты испугался? - хмыкнул Срулъ, - неужели у тебя тридцати лимонов нет? Не поверю...

-У меня не то, что тридцати лимонов, у меня и трех рублей нет, - начал досадовать Федор, - водоканальскую зарплату не получаю, и третий месяц, как связался с квартирой, не получаю гонораров в газете - нет времени материалы писать! Все толкусь и толкусь с квартирой... Не хотите давать квартиру баш на баш, так и скажите. Знал бы, не связывался: сам обменил бы свою однокомнатную на двухшку за городом...

Сруль понимающе посмотрел на Федора.

-Ладно, иди. Уладим. Оформим обменом и все дела.

Глава 44

Война в Чечне набирала обороты: в Грозном шли уличные бои, аналогичные полувековой давности боям при взятии Берлина. Сопоставляя сцены, показываемые телевидением, с тем, что знал давным-давно из советской кинохроники и по воспоминаниям фронтовиков, Федор не видел внешней разницы между ними. Но суть чеченской войны его поражала: складывалось впечатление, что на обломках социализма в Чечне возникла некая флибустьерская "республика", "огнем и мечем" отстаивающая свое право жить безнаказанным грабежом всех и вся. Маскировался бандитизм под "национально-освободительное" движение".

Когда в Доме Союзов на проспекте Ленина местные пацифисты устроили брифинг для журналистов, Федор пришел туда. Оказалось, что мероприятие выходило за рамки брифинга, тут одновременно с вопросами и ответами звучали импровизированные дискуссии, какие-то комитетчики обсуждали практические вопросы по оказанию гуманитарной помощи российским войскам.

Вел действо известный в Истомске общественный деятель, полковник в отставке Таратушкин. Он заклеймил позором президента Ельцына и правительство за "развязывание позорной войны против суверенного чеченского народа", призвал всех присутствующих присоединяться к протесту: "Руки прочь от Чечни!".

-Вопрос! - выждал момент Федор.

-Пожалуйста. - Мрачно разрешил Таратушкин.

-Если Ельцын и правительство развязали позорную войну в Чечне, то что за война шла там до этого развязывания?

-Кремлевская клика давно вела замаскированную войну против чеченского народа! - побурел от негодования Таратушкин. - Теперь война ведется открыто! Преступная война! За корыстные интересы кремлевских пройдох гибнут наши солдаты!

-Вы не ответили на мой вопрос, - сказал Федор, - кремлевские пройдохи это кремлевские пройдохи. Но независимо от кремлевских пройдох в Чечне давно уже стреляют, разграбляют поезда, терроризируют русское население, отряды вооруженных чеченцев ведут разборки между собой - как вы откомментируете все это? Что это - война или "инциденты"?

-Ты, Угаров, известный демагог! - начал злиться Таратушкин, - у тебя всегда провокационные вопросы! Не зря тебя из "Вестника" выкурили! Ты всему придаешь фельетонный характер!

-Анатолий Тимофеич! - усмехнулся Федор, - а ведь ты так и не ответил на вопрос!

-Какой вопрос!? - злился Таратушкин, - неужели не виден национально-освободительный порыв чеченского народа? Неужели не виден тоталитарный нахрап Москвы? Ее имперские устремления? Общественность обязана протестовать!

-По-вашему россияне должны спокойно воспринимать геноцид русского населения в Чечне, разгул бандитизма ?

-Это издержки национально-освободительного процесса! - отрубил Таратушкин, - нечего на них спекулировать!

-А если бы русские погнали из России чеченцев - это тоже было бы издержками национально-освободительного движения? - спросил Федор.

-Слушай, Угаров! - злился Таратушкин, - ты не журналист, ты провокатор! Ты зачем сюда пришел? Если тебе плевать на то, что в Чечне льется кровь, то нам, общественности, не плевать! Мы пригласили сюда журналистов именно для того, чтобы через средства массовой информации заявить о своем несогласии с военным вторжением в Чечню! Война в Чечне должна быть немедленно прекращена!

-Вы получили согласие на это так называемых "полевых командиров" чеченских боевиков? - поинтересовался Федор, - они готовы прекратить войну?

-Мы имеем на это кредит доверия у россиян!

-А если чеченские боевики будут против? - усомнился Федор.

-Слушайте! - обратился Таратушкин к залу, - мы зачем здесь собрались!? Слушать провокатора Угарова или протестовать против чеченской бойни?..

В зале поднялся шум, сквозь него прорывались реплики о том, чтобы позже устроить Угарову персональный брифинг, а сейчас прекратить дискуссию с ним...

-Минуту, господа! - поднял руку Федор, - экс-полковник Таратушкин является председателем общественного комитета "Руки прочь от Чечни!". Вопрос - чьи руки?

-Кремлевские! - огрызнулся Таратушкин, - руки кремлевской клики!

-Вы не любите кремлевскую клику?

-А ты ее любишь? - уел Таратушнин.

-Нет, - признался Федор, - но я ж не поднимаю по этому поводу вооруженную бучу. Но ты, Тимофеич, так и не ответил на вопрос, чего на самом деле хотят чеченцы: освободиться от власти Москвы или освободиться от всякой власти вообще?

-Спроси об этом самих чеченцев! - огрызнулся Таратушкин.

-Чеченцы уже ответили на этот вопрос в девяносто первом году, когда разграбили военные арсеналы и устроили на территории Чечни войну всех против всех. Как их остановить? Дикие племена встали на тропу войны против всякой власти, всякого порядка - как остановить эту воинствующую преступность?

-Для борьбы с преступникам существует эмвэдэ!

-Ты считаешь, наши менты с "макарами" в руках должны бросаться на танки и артиллерию?

-Не хера вообще туда лезть! - психанул Таратушкин.

-А как быть? - не унимался Федор, - может обнести Чечню по периметру бетонным забором и не выпускать из нее никого?

-Ты на хера сюда пришел!? - вскричал Таратушкин. - Демагог!..

-Кончайте дискуссию!!! - понеслось из зала, - здесь брифинг, или базар!? Угаров, хватит Тимофеича терзать, оставь нам немножко!..

Федор отстал от общественного деятеля Таратушкина, дослушал до конца действо и пошел писать материал.

Статью не взяла ни одна истомская газета: "это хохма какая-то, а не материал по больному общественному вопросу..."

21 апреля 1995 года состоялось заседание профсоюзного комитета водоканала по распределению жилья. Федор заранее пришел к председателю профкома Кривцову переговорить о ситуации. Тот сообщил новость:

-Мы не нашли никаких твоих документов... ни заявления на квартиру, ни справки о жилищных условиях - вообще ничего нет.

-Вот это да... - растерялся Федор.

-Может быть прежний председатель профкома потерял, - предположил Кривцов.

-Что же мне делать? - спросил Федор.

-Пиши новое заявление. Иначе мы и рассматривать твой вопрос не будем. И пиши, что готов отдать свою однокомнатную квартиру как часть платы за предоставляемую тебе трехкомнатную, и что согласен доплатить еще разницу в их стоимости!

Под диктовку Кривцова Фёдор написал новое заявление.

После чего началось заседание профкома. Федор долго сидел в коридоре, ждал решения коллег. Наконец из помещения профкома вышел Сруль и торжественно сообщил:

-Все, Угаров! Трехкомнатную в Солнечном отдали тебе. А твою однокомнатную отдаем бухгалтеру Муднику. Заселяться можете хоть сейчас, обе квартиры наши, сами все следом и оформим. Поздравляю!

-Спасибо.

Предпереездные хлопоты смахивали на корабельный аврал. И бывший хозяин квартиры в Солнечном торопил:

-Ты меня держишь! Сколько я могу караулить квартиру, из которой давно выписался?..

Кривцов выдал Федору выписку из решения профкома: " Предоставить Угарову Ф.М. приватизированную трёхкомнатную квартиру по адресу... в обмен на его однокомнатную квартиру по адресу и денежную доплату в сумме, равной разнице между стоимостью трёхкомнатной и однокомнатной..." посоветовал:

-Заселяйтесь скорее, а то кто-нибудь захватит квартиру, судись потом... после все оформим! - Бодро предложил Кривцов.

-И сколько я должен доплатить?

-Пятнадцать миллионов рублей, с рассрочкой на три года - это примерно четыреста тысяч рублей в месяц. Профком решил половину доплаты скостить! Полная доплата была бы тридцать миллионов!

-У меня зарплата пятьсот тысяч, минус подоходный, минус алименты... не остается вам по четыреста тысяч.

-Ну, долг будет, - снисходительно усмехнулся Кривцов, - расчитаешься, куда ты денешься.

Когда Федор передал эти сведения Ольге, она оцепенела.

-На что жить...

-Закончим квартирные хлопоты, впрягусь в журналистику, - сказал Федор, - какое-то еще занятие по совместительству найду... а водоканальская зарплата пусть уходит на квартиру. Квартира нужна, выхода у нас нет.

Денег в доме не было давно. Федор снова назанимал у кого только мог денег на переезд и 27 апреля 1995 года перебрались. Трехкомнатная квартира после однокомнатной теснотищи казалась дворцом. Ольга позвонила в Киргизию родителям и сообщила радостную весть.

-Ну, вот, доченька, - обрадовалась мать, - теперь вы устроены...а мы тут...-мать заплакала.

-Мама! - всхлипнула и Ольга, - потерпите, немного осталось! Оформим квартиру и сразу перевезем вас к себе. Вы начинайте готовить документы на выезд! С ними хлопот много нынче! Российское гражданство оформите, словом все бумаги!

-Доченька, как у вас с деньгами?

-Живем как-то...

-Ты не беспокойся, у нас с папой на переезд деньги есть! Еще продадим тут что-то из имущества, так что не тревожься.

-Хорошо, мама.

-Так соскучались мы... Дай бог, съедемся наконец...

- Скоро, мама, потерпи...

Прошли первомайские праздники, Федор вновь явился к Срулю.

-Иди к нашей юристке, я дал ей задание все оформить, - распорядился Сруль, - Кошадрина. Знаешь ее?

Кто в водоканале не знал юристконсульта Изольду Кошадрину! Не все знали ее по фамилии, но по прозвищу знали все - Помойка...

Угаров пошёл к Помойке.

-Я ничего не знаю ни о какой квартире! - раздраженно ответила Изольда.

-А Райкин сказал, что дал вам поручение оформить обмен квартир.

-Обмен не предполагает доплаты! - проболталась Помойка, - а мы должны с вас деньги получить! Пятнадцать миллионов!

-Я до сих пор в недоумении относительно разницы в стоимости однокомнатной и трехкомнатной, - заметил Федор, - по рыночным ценам они равноценны, а по-вашему получается - я должен доплатить.

-Если вы оцениваете свою однокомнатную в тридцать три миллиона, то мы оценим трехкомнатную в сто! - заявила Помойка, - или в сто пятьдесят! Наша квартира, что хотим, то с ней и сделаем! Мы пошли вам навстречу, так еще спасибо скажите! Подумаешь - по четыреста тысяч ежемесячно высчитывают из зарплаты!..

Помойка предложила Федору зайти после празднования Дня Победы, к тому времени она подготовит договор по квартире...

Вечером, расстегивая "молнию" на брюках Сруля, возлежавшего на диване в своем кабинете, Изольда Помойка-Кошадрина сетовала:

-На х... тебе нужен этот Угаров, и зачем ты дал ему квартиру...

-Я не ему дал, а Муднику, - фыркнул босс, - а Угаров пусть квасится за городом пока, а позже мы ему устроим более интересную жизнь.

-Когда мне дашь квартиру ближе к центру?

-Повремени, как только, так сразу!

-У меня уже изжога от твоих обещаний, - поморщилась Помойка.

-У тебя изжога от другого...

-Будешь хамить, уйду! - окрысилась Изольда и вздернула "молнию".

-Ну-ну, не буду... - рассупонил штаны вновь Сруль. - ты как не родная...

-До ... вас, таких родственничков...

Ни через неделю, ни через две ясности с оформлением квартиры не было. Федор ходил в контору водоканала, как на работу, - ежедневно. Но у Сруля было столько неотложных дел, что он всячески отбрыкивался от настырного электрика Угарова:

-Ты опять?.. Некогда... Зайди завтра...

Изольда Помойка-Кошадрина вторила боссу:

-Опять Угаров... Некогда... Зайдите на той неделе...

Главбухерша Тэтчер стояла на тех же позициях:

-Что ты, Угаров тут топчешься!? Иди и работай! Не до тебя! Офорить квартиру? Деньги выплатишь за нее, тогда придешь...

Это походило на заговор. Ситуация получалась неуютная. Угаровы жили нелегально в трехкомнатной квартире. Мудник нелегально жил в угаровской однокомнатной. Городская телефонная сеть не желала оформлять на Угаровых телефон, оставшийся от съехавшего Андреева, и постоянно отключала связь, требуя предъявить документы на право проживания в квартире: свидетельство о собственности или прописку. Ни того, ни другого у Угаровых не было. И не было пути назад: переселение состоялось, прежняя квартира заселена другим.

Федор нашел в конторе бухгалтера Мудника и предложил:

-Делай что-нибудь для оформления квартиры. Пока я не оформлю трехкомнатную, ты ведь тоже не оформишь однокомнатную.

"Голубой" человек Мудник улыбнулся загадочно, как Джоконда.

-Не смешно, - сказал Федор.

-Не думаю, - снова оджакондился педераст.

Федор Михайлович Угаров продолжал хождение по кабинетам, добиваясь оформления квартиры. 29 мая 1995 года он снова зашел к главбухерше Тэтчер-Колбасенко и выслушал от нее очередную арию:

-Что ты, Угаров, мельтешишь!? Надоел! Тебе сказали: жди договор!

-Сколько можно ждать?

-А мы еще не знаем, чего от тебя ждать! Сейчас ты готов платить за квартиру, а потом скажешь: я им ничего не должен! Судиться с тобой тогда? А?

-Не понимаю, для чего этот разговор, - нахмурился Федор.

-Мы должны подстраховаться от всяких неожиданностей. Если ты и вправду согласен на наши условия, пиши заявление в бухгалтерию, что согласен на удержание из твоей зарплаты денег за предоставленную тебе трехкомнатную приватизированную квартиру.

-Напишу, - согласился Федор.

Под диктовку Тэтчер он написал заявление в бухгалтерию водоканала: "...Прошу высчитывать из моей зарплаты по 417 тысяч рублей ежемесячно в течение трех лет в счет погашения моего долга за предоставленную мне приватизированную квартиру - всего 15 миллионов рублей..." Расписался.

-Так будет лучше, - взяла Тэтчер заявление, - зайди сейчас к юристке, она должна быть на месте.

Федор поднялся на третий этаж управления и вошел в кабинет Помойки-Кошадриной, когда та разговаривала по телефону.

-Ясно... Понято... - роняла в трубку Помойка, - так и сделаю...

Закончив разговор, Изольда Кошадрина положила трубку и, не глядя на Федора, сидящего на стуле напротив ее по другую сторону стола, молча передвинула к нему какую-то бумагу. Федор вчитался. Это был экземпляр договора купли-продажи предоставленной ему трехкомнатной квартиры по улице Клюева, 26.

ДОГОВОР

купли-продажи квартиры

г. Истомск 2 июня 1995 г.

Муниципальное предприятие Истомскводоканал, именуемое в дальнейшем "Продавец", в лице директора Райкина С.З., действующего на основании Устава с одной стороны и работник Истомскводоканала Угаров Федор Михайлович, проживающий по адресу: г.Истомск, пр. Кирова, 56... именуемый в дальнейшем "Покупатель", с другой стороны, заключили настоящий договор о нижеследующем:

1. Продавец продает Покупателю благоустроенную квартиру, находящуюся по адресу: г.Истомск, ул.Клюева,26... состоящую из трех комнат жилой площадью 39 м.кв., общей площадью 60 м.кв. стоимостью 33 миллиона рублей.

2. Отчуждаемая квартира принадлежит Продавцу на основании договора купли-продажи от 21 марта 1995 года между АО "Ролик" и муниципальным предприятием Истомскводоканал. Договор зарегистрирован в БТИ 17 мая 1995 г.

3. Покупатель обязуется оплатить Продавцу 15 миллионов рублей в течение трех лет путем удержания из его зарплаты ежемесячно по 417 тыс.руб.

4. Кроме того, Покупатель обязуется передать в собственность Продавца однокомнатную квартиру жилой площадью 18 м.кв., находящуюся по адресу: г.Истомск, пр.Кирова, 56... стоимостью 3 миллиона руб. Указанная квартира принадлежит Покупателю на основании свидетельства о собственности...

5. Право собственности на квартиру по. Кирова, 56 Истомскводоканал приобретает с момента нотариальной регистрации настоящего договора и в БТИ.

6. Право собственности на трехкомнатную квартиру по Клюева, 26... Угаров Ф.М. приобретает после оплаты полной стоимости квартиры. До этого времени Угаров имеет право только пользоваться указанной квартирой.

7. В случае увольнения Угарова Ф.М. и неуплаты он подлежит безоговорочному выселению из квартиры по Клюева, 26 ...

8. Расходы по заключению договора несет Угаров Ф.М.

Продавец: Райкин С.З. Подпись. Печать Истомскводоканала.

Покупатель:

Вечером в кабинете директора собралась, вся его "семья": главбухерша Тэтчер-Колбасенко, юристка Помойка-Кошадрина, бухгалтер Мудник.

-Так, - изрек Сруль, - наживку Угаров заглотил. Теперь надо сделать все, чтобы он не сорвался с крючка.

Сруль снова вчитался в договор купли-продажи квартиры в Солнечном: якобы муниципальное предприятие "Истомскводоканал" продало гражданину Угарову Ф.М. трехкомнатную квартиру, которую Угаров оплачивает передачей водоканалу своей однокомнатной частной квартиры и еще доплачивает пятнадцать миллионов рублей ежемесячными удержаниями из его зарплаты в течение трех лет...

-Проскочит? - усомнился Сруль.

-Проскочит, - кивнула Помойка, - с нотариусом я беседовала, она вначале мялась, но я намекнула на вознаграждение и она согласилась.

Замысел семейства был прост, как грыжа. Угаров не знает, что предоставленная ему трехкомнатная квартира, переданная муниципалитету, стала муниципальной собственностью, продаже не подлежащей. А однокомнатная квартира Угарова является частной, продажа ее допустима. Если Угаров подпишет договор купли-продажи трехкомнатной муниципальной квартиры и найдется нотариус, готовый этот договор заверить, то Угаров окажется в ловушке: его однокомнатная квартира от него уйдет навсегда, а водоканал через какое-то время "обнаружит ошибку" и сам оспорит договор в суде: дескать, договор недействительный, так как реальные деньги в сделке не участвовали, значит это мнимая и притворная сделка, которая должна быть аннулирована. Тем более, что трехкомнатная квартира, оказывается, муниципальная и продаже вообще не подлежала... Суд автоматически признает сделку недействительной и... выселит Угаровых из трехкомнатной. К тому времени бывшая угаровская однокомнатная сменит несколько хозяев и Угаровы могут сколько угодно судиться с водоканалом, проживая где-нибудь под забором или в теплотрассе: сами распорядились своей собственностью, сами и определяйтесь...

-В теплотрассе! - поднял палец Сруль, - ха-ха-ха-ха-ха!..

-Ха-ха-ха!!!.. - поддержали все.

Это было семейное торжество.

Федор испытал сомнения. Он перечитал дома договор снова, и снова, и на утро пошел к Помойке.

-Странный договор, - сказал он, - надо его осмыслить, обсудить.

-Осмысливайте.

Федор вышел из конторы водоканала, наискось пересек улицу и зашел в нотариальную контору.

Нотариус Исакова прочитала договор купли-продажи, странно посмотрела на Федора.

-Что-нибудь не так? - спросил он.

Исакова тихо, голосом без интонаций, сказала:

-С вами водоканал пытается заключить мнимую и притворную сделку, которую сам потом оспорит и вы останетесь вообще без жилья.

-Не может быть... - вырвалось Федора.

-Может. Не вы первый. Передайте своей юристке Кошадриной, чтобы она зашла ко мне завтра в первой половине дня.

-Передам, - кивнул Федор.

Он не знал, зачем нотариус Исакова приглашает Помойку.

Передал приглашение и пошел домой, ошарашенно размышляя над полученной информацией.

А у нотариуса Исаковой в назначенное время состоялся разговор с Помойкой.

-Я в ваши игры не играю, - сказала Исакова, - договор ваш с Угаровым заверять не буду.

-Но мы ж договорились! - удивилась Помойка.

-Мы договаривались о другом: что я не буду проявлять излишнюю щепетильность при оформлении договора, лишь бы обеим сторонам было лучше. А вы какой договор сфабриковали? О продаже заведомо непродажной муниципальной квартиры! Вы мошенничаете! Пытаетесь заключить с Угаровым договор купли-продажи, губительный для него! И ещё: реальные деньги в оплате не участвуют, а цену угаровской однокомнатной вы занизили в десять раз!

-А вам на кой сдался этот Угаров? - Удивилась Помойка. - Или вас сумма гонорара не устраивает? Назовите свою.

-Слушайте, - встала Исакова, - закончим этот разговор. До свидания.

Помойка вышла, нервически хлопнув дверью.

Глава 45

Поймать директора Федору не удавалось: то у него были люди, то его не было в конторе, то ему было не до Федора. Стал обращаться к нему письменно: подавал на имя директора через секретаршу заявления, которые регистрировались в специальном журнале и получали входящий номер, а на вторых экземплярах секретарша расписывалась, ставила дату и водоканальский штамп. Настаивал на одном: давайте оформим квартиры надлежащим образом. Интуиция подсказывала Федору, что в той игре, которую Сруль и Ко ведут против него, у него очень мало шансов чего-либо добиться, и, возможно, единственным подтверждением реально происходящих событий станут вот эти вот его заявления...

Сруль не реагировал.

Все время Федора поглощала суета вокруг квартиры. Очень сложно было добираться из Солнечного в город, а на бензин не было денег и дряхлая "шестерка" стояла на приколе в гараже. Из-за этого Оля перестала ходить в садик, для трехлетнего ребенка трудно было преодолевать километры непроходимых грязей и котлованов до ближайшей автобусной остановки, с которой еще и не всегда можно было уехать в город: переполненные автобусы чаще проскакивали эту остановку...

Ольга-большая тоже сидела дома, решая каждый день один и тот же ребус: чем кормить семью, если в доме практически ничего съедобного не было...

Зато был телефон, который пока еще не отключили насовсем. Однажды, оставшись дома одна, Ольга оцепенело сидела в кухне. Долго сидела. Потом подошла к телефону и набрала номер.

-Геофизика! - сказал телефон голосом Марины Сидоровой.

-Привет, - сказала Ольга.

-Привет! - обрадовалась Марина, - ты куда пропала?

После серии пустопорожних вопросов-ответов, Ольга спросила:

-Я слышала, что Борька Донов уволился и сейчас торгует на рынке?

-Он не уволился, его уволили по сокращению штатов! Нас тут осталось меньше трети от того, что было, а зарплату полгода не платят. Так что если бы Борьку и не уволили, он бы сам ушел. А зачем он тебе?

-Хочу попроситься к нему продавщицей.

-Ты!?.. - не поверила Марина.

-Я.

Марина не нашла, что ответить. Ольга, гордая, даже высокомерная дама, всегда демонстрировавшая свой эстетизм, утонченность манер и возвышенность интересов... и вдруг ищет работу базарной торговки...

-Что случилось? - спросила Марина после долгой паузы.

-Долго рассказывать. Без денег остались...

-А Федор? Он же на двух работах работает!

-Числится на двух. А денег не получает ни тут ни там.

-Задерживают зарплату? - догадалась Марина.

-Хуже.

-А что еще хуже?

-От еврея квартиру получить.

-В смысле? - не поняла Марина, - вам что, новая квартира не нравится?

-Нравится.

-Так в чем же дело?

-Ладно... не телефонный разговор. Так ты знаешь Борькин телефон?

-Да. Погоди... - Марина умолкла на минуту, - записывай.

Закончив разговор с Мариной, Ольга тут же позвонила Борису. На удачу, застигла его дома.

-Сколько лет, сколько зим! - отзвался Борис.

Бывшие коллеги обменялись новостями, посетовали на "проклятое время" и только тогда Ольга заговорила о главном. Борис, в отличие от Марины, удивления не выказал.

-У меня дряхлый "запорожец", - пояснил он, - есть две торговых точки на Дзержинском базаре, торгую кое-как... мало-мало две продавщицы зарабатывают, да мне остается на поддержку штанов... Если тебя так припекло, возьму тебя третей, еще одно торговое место будет. Слушай, а почему ты сама свое такое же как и я дело не затеешь, ведь вас же жигуленок есть?

-Денег нет. Не на что начать.

-Да... - согласился Борис, - а занять?

-Назанимались уже так, что не знаем, когда и чем отдавать.

-Ясно. Тогда оформляй свидетельство предпринимателя, санитарную книжку и выходи на работу ко мне.

Требуемые документы Ольга оформила в несколько дней. И в один прекрасный день, ничего не говоря Федору, она вышла на работу: продавщицей - наемницей у бывшего коллеги, инженера-конструктора Бориса Донова, ныне частного предпринимателя, торгующего продовольственными товарами на Дзержинском рынке города. Олю отвела в детсад.

В первый день торговли Ольге казалось, что все ее знакомые с нетерпением ждали этого момента, когда Ольга встанет за прилавок под открытым небом и начнет торговать: среди покупателей то и дело возникали знакомые лица и все, как один, вместо приветствия обомлевали: "Ольга!? Ты!?.."

Ольге хотелось сквозь землю провалиться.

В первой свой торговый день Ольга заработала одну тысячу девятьсот рублей - ровно на одну буханку хлеба. Борис, принимая вечером от Ольги остатки товаров и выручку, покачал головой:

-Пролетела ты, голубушка. Знаю, что не обманываешь. Разворовали товар... Ну, что это за заработок...

-Разворовали, значит сама виновата, - сухо ответила Ольга, - как поработала, столько и заработала. Исправим это...

Она понимала, что простояв весь день на базаре с опушенными вниз глазами, оцепеневшая от неловкости и стыда, не могла быть не обворована базарной шпаной, тянущей с прилавка все подряд, и самими покупателями, из генетического презрения к торгашам обманывающими продавщиц-новичков с особым сладострастием...

Забрала из садика Олю и поехали они домой на автобусе. Купила один билет на двоих, после чего денег осталось на полбуханки хлеба.

Федор был уже дома. Он лежал на кровати, закинув руки за голову, молчаливый, мрачный. К уже имеющимся долгам прибавлялись новые: приходилось все время занимать хотя бы мелочь на проезд...

На другой день Ольга так же, ничего не говоря Федору, дождалась, когда он уйдет утром по квартирным делам, собрала Олю и повезла ее в садик, расположенный рядом с их прежней квартирой возле Дзержинского рынка.

Потом снова встала за прилавок. Отстояла второй торговый день так же молча. Вечером Борис отсчитал её заработок - десять тысяч рублей.

-Уже лучше, - одобрил он.

Через несколько дней Ольга как бы начала просыпаться и замечать, что происходит вокруг нее. Она не то чтобы свыклась со своим новым положением, но запретила себе думать о нем, заставила себя принять его как данность. И заставила себя не смущаться от встречи со знакомыми. Оказывается, это было не так сложно, надо было только переступить через традиционные представления о достоинстве и задать себе вопрос: что достойнее в таких обстоятельствах - голодать, или зарабатывать на хлеб торговлей?

Ответ сложился сам собой.

-Откуда деньги? - поинтересовался Федор однажды, когда Ольга вручила ему десятку "на карманные расходы", - Родину продала?

-Заработала.

-Где? - изумился Федор, - ты ж так и не смогла найти работу?

-Нашла.

-Где?

-На базаре торгую. На Дзержинке.

-Ты?..

-Я.

Федор молчал.

Ольга каждый день отправлялась на базар торговать, Оля-маленькая - в садик, Федор - в контору, выхаживать оформление квартиры...

Дорога выматывала: пройдя километры по грязям, надо было почистить обувь и одежду, чтобы можно было появляться в обществе, но сделать это было негде. Автобусные давки и мужика изводили, а с трехлетней Олей лезть в автобус было страшно. В городе начали ходить маршрутные такси, но на них не было денег.

Облегчение пришло, когда Ольга заработала однажды денег на ведро бензина. Федор с канистрой сходил на автозаправочную станцию, принес драгоценный бензин и бережно залил его в пересохший бак "шестерки". Заводить на пробу не стал, чтобы не жечь зря бензин. Утром усадил свое семейство в машину и повернул ключ в замке зажигания. Стартер поворчал и... двигатель завелся! Не стал из экономии полностью прогревать двигатель, дал ему поработать на холостом ходу пару минут и тронулся...

Для сокращения пути Федор не поехал через Иркутский тракт, поехал через поселок Восточный, дорога через который была в два раза короче и в двадцать два - гаже. Рискнул. Собственно, дороги как таковой здесь не было, были беспорядочные колеи среди вселенских грязей, кочек, ям, и черт-те чего невыговариваемого... Пробрался все же, хотя днищем шаркнулся несколько раз чувствительно. Сухая погода помогла. В дождь эта "дорога" превращалась в месиво и тогда Федор сюда не сунулся бы.

-Найди хоть сколько-нибудь денег, - сказала Ольга, - купили бы свой товар и я своим торговала.

Федор промолчал, не в состоянии сообразить, у кого можно еще занять денег, когда и прежние долги не возвращены. Денежных знакомых не было ни у Ольги, ни у Федора.

Высадил Ольг возле садика и привычно поехал в контору водоканала. Нашел директора в диспетчерской, окруженного толпой спецов. Говорили все разом. Федор долго ждал, пока эта "планерка" кончится, но так ничего и не дождался: Райкин вдруг куда-то исчез, как сквозь пол провалился. Федор пошел к Тэтчер. Тэтчер было "некогда" Юристка Помойка "ничего не знала".

"Вот же кодла поганная, - соображал Федор, - насадили..."

"Семья" Сруля Зямовича Райкина представляла собой оптимально подобранную шайку, где у каждого была своя роль и где не было ни одной лишней единицы: в том крылась ее неуязвимость.

В трехэтажном здании на улице имени Шевченко муниципалное предприятие Истомскводоканал занимало первый и второй этажи. Весь третий этаж водоканал сдавал а аренду: здесь роились разные частные фирмы, аналогичные описанной великими классиками фирме "Рога и копыта" - это были паразиты по перекачиванию водоканальских и муниципальных денег в частные карманы. Каждая фирма занимала одну комнату, в которой восседали директор, главбух и "уполномоченный" по всем вопросам сразу. Все были ставленниками Райкина, чужих сюда не допускали. Например, фирму "Вентиль-Лимитед" возглавлял зять товарища Райкина некто Кронштейн. Главбухом "Вентиля" была родимая дщерь мадам Колбасенко некто Лохансон. Уполномоченным - свояк товарища Райкина Фунтильблюм.

Фирму "Майн гот" возглавлял закадычный друг Райкина некто Ривкин, главбухом подвизалась мадам Фекальская, уполномоченным - родственник Помойки некто Кошадрин по прозвищу Свищ...

Фирмой "Голд" руководил дядя бухгалтера Мудника некто Израиль Абрамович Мудник, главбухерствовала другая дочь Шмары Колбасенко мадам Мэра Гинцберг, урождённая Колбасенко, уполномочествовал Самуил Хунчик...

И так далее, до самой последней, одиннадцатой фирмы-паразита. Со всеми Райкин периодически заключал "договоры" на производство для водоканала каких-либо работ и услуг, водоканал перечислял фирме оговоренную сумму, которая немедленно перекочевывала в карманы участников "процесса". А работы как таковые могли уже и не проводиться. Выполнялась лишь демонстрационная часть работ: вырывалась какая-нибудь траншея, она долго находилась на всеобщем обозрении, какая-нибудь местная газета рано или поздно поднимала шум по этому поводу, Райкину "ставили на вид", он клялся ускорить работы и... траншею зарывали. После этого никто не мог упрекнуть Райкина в том, что водоканальские деньги ушли неведомо куда: все видели "фронт работ", наблюдали перемещение грунта и стальных труб, даже всполохи электросварки порой напоминали миру о радении отцов-командиров...

Львиную часть добычи урывал сам Сруль, затем - Тэтчер, кусок бросали Помойке, какие-то крохи долетали до Мудника. Посредники заглатывали свою часть добычи "отдельной строкой".

"Семья" настолько вошла во вкус "ремонтно-производственной" деятельности, что крайне болезненно воспринимала всякое использование денег "не по назначению": на зарплату ли, на "соцкультбыт"... Водоканал месяцами не получал зарплату, так как "семья" не могла допустить, чтобы водоканальские деньги получал кто-то кроме нее.

Профсоюз периодически собирал собрания коллектива, на котором работяги жаловались друг другу, как плохо жить без денег, писали петиции мэру и грозились помереть с голоду. На трибуну выходил директор Райкин и горестно вещал о том, что потребители не платят за воду, мэрия урезает дотации, гнилые коммуникации съедают все деньги и он ночами не спит в соображениях где взять деньги на зарплату коллективу...

Ему сочувствовали.

Следом на трибуну выползала Тэтчер и "с цифрами в руках" рисовала удручающую картину финансового состояния водоканала из-за нежелания клиентуры платить за воду...

Потом юристка Помойка-Кошадрина вещала о мерах руководства водоканала по воздействию на потребителей-должников: потрясала кипой судебных исков против них...

Коллектив успокаивался и соглашался пожить еще без зарплаты, видя героические усилия руководства по выводу предприятия из кризиса.

Федор дежурил на водокачке, вечером к нему заглянул Вадим.

-Федор Михайлович, - сказал Вадим, - я знаю, у вас финансовые трудности... Я в отпуск пошел сразу за два года, деньги вот получил... Ты возьми половину, а осенью вернешь... У меня все равно деньги разойдутся и на вахту лететь будет не с чем. Ты в сентябре и выдал бы мне хотя бы часть. А?

Федор не смог слово выговорить. Кивнул лишь согласно.

-Два миллиона, - выложил Вадим перед ним на стол пачку денег.

Когда Вадим ушел, Федор позвонил домой.

-Ольга, - сказал жене, - Вадим принес два миллиона рэ. В долг. До осени.

-Ну вот, - выдохнула Ольга, - сейчас позвоню Борису Донову, предупрежу, что у него больше не работаю. С утра поедем с тобой закупать товары, на себя работать начнем...

На другой день Ольга с Федором заправили жигуленок бензином "под пробку" и объехали окрестные оптовые базы, магазины. Закупили товары для продажи: тушенку, сгущеное молоко, чай, рыбные консервы и прочьи фасованные продукты. Время было около полудня, когда Ольга предложила:

-Давай я попробую хоть после обеда поторговать, может быть что-то заработаю уже сегодня.

-Попробуй.

Они подъехали к Дзержинскому базару, Ольга без труда нашла свободное место на длинных стальных столах для торговли. Выгрузили часть товара.

-Езжай домой, - сказала Ольга, - вечером в шесть вернешься, заберешь Олю из садика и - сюда, меня заберете.

Федор покатил домой длинной дорогой, через Иркутский тракт, не рискнув застрять с груженой машиной в грязях "восточной дороги". А тракт был забит автотранспортом до такой степени, что десять километров до дома Федор преодолевал больше часа. Не столько ехал, сколько стоял в пробках, задыхаясь от июньской жары и угара выхлопных газов.

Домой добрался в полуобморочном состоянии. Разгрузил машину, растолкал товары по углам гаража. Благо, гараж поставил в двадцати шагах от подъезда. Добрался до квартиры и упал на постель, отдышался. Потом вымылся в ванне. Пообедал нехотя. Посмотрел на часы: четвертый час, скоро ехать назад в город. А у него была мечта еще успеть хоть страницу романа написать...

Федор не заметил, как и уснул. Глянул на часы - восемнадцать ноль-ноль! И Оля еще в садике! И Ольга на базаре!..

Как Федор прошел за несколько минут на "шестерке" через лунный ланшафт короткой "восточной" дороги, он себе объяснить не мог. Мчался, как торпеда, наведенная на цель, которую нельзя не поразить, внутренним чутьем угадывая, когда надо притормозить, чтобы не вырвало аммортизаторы, а когда надо газануть, чтобы не сесть в черноземной жиже разливанных грязей, не просыхающих в низинах ни в какую погоду. Грязный до невозможности, как заштукатуренный, жигуленок выскочил к Восточному поселку, с ревом вознесся на подъем к заводу "Эмальпровод" и нырнул в перенасыщенное чрево проспекта Фрунзе. Прыская водой из омывателей на стекла, Федор "дворниками" прочистил в заляпанном стекле амбразуру и, придвинувшись к ней, на максимально возможной скорости ввинчивался в любые зазоры между автотранспортом, в какие только мог пронырнуть ВА3-06.

Когда подлетел к садику, часы показывали восемнадцать часов пятнадцать минут. Из гаража он выскочил в восемнадцать часов четыре минуты. Пробежать за одиннадцать минут восемь километров такого пути, который одолел Федор, было нереально. Тем не менее, это было сделано.

Оля гуляла по скверу с воспитательницей одна, всех остальных детей уже забрали.

-Доня! - крикнул Федор, выбираясь из тесноты жигуленка.

Оля обернулась и кинулась к отцу.

От садика до Дзержинского базара было всего сто метров, Федор с Олей подъехали туда, когда Ольга уже упаковывала остатки товаров в картонные коробки.

Она улыбнулась. Впервые за много месяцев.

-Угадай, сколько я сегодня заработала? - спросила она.

-Двадцатку? - на вскидку предлоложил Федор.

-Семьдесят.

Федор удивленно посмотрел на нее:

-А если точнее, семьдесят три, - уточнила Ольга. - Тысячи.

Назад ехали неспешно. Когда проезжали мимо автозаправочной станции у Восточного поселка, Ольга встрепенулась:

-Надо заправиться!

-Бензина еще много в баке.

-Все равно, дозаправимся. Бензобак всегда должен быть полным, машина для нас - кормилица... Мало ли что...

Дозаправились.

Ольга, ошалевшая от стояния на солнцепеке за прилавком, пала без сил, едва добралась до постели. Федор наскоро приготовил ужин, который и ел один: Ольге было не до еды, а Оля, поужинавшая в садике, тотчас, как только приехали домой, умчалась на улицу гулять. С балкона шестого этажа Федор смотрел вниз, где на неширокой полоске ровной поверхности галдела и сновала орда ребятишек, которым здесь, несмотря на открытые пространства вокруг дома, играть было негде: рвы с мутной водой, ямы, котлованы окружали девятиэтажку со всех сторон. Метрах в сорока от дома строилась дорога, но до рослой насыпи ее добраться было мудрено, надо было преодолевать ров с водой и грязями... И вообще непонятно, куда строилась эта дорога. Располагалась она за пределами микрорайона, отделенная от него логом с болотом. Начиналась от Иркутского тракта, и, отбежав от него пару верст, втыкалась в никуда: в низину между федоровой девятиэтажкой и железнодорожным полотном...

С балкона Федор хорошо видел город, начинающийся на той стороне гигантского распадка, километрах в трех по прямой. И там тоже новые девятиэтажки были воткнуты в самой низине, в грязях и болотах, словно не было вокруг ровных возвышенностей...

Глава 46

Профессор-доктор Юрий Александрович Чернобровин не всегда являлся таковым. Сначала он был Александром Юрьевичем Постылицыным. В качестве Постылицына он вошел в октябренское состояние, затем пионерское, комсомольское, компартийное, прикончил школу, институт, аспирантуру, стал профессором-доктором и долго подвизался в этом звании в одном ведущем НИИ Академгородка. Хорошее было время. Хорошая была работа. Достижений в науке Постылицын не имел, но ведь известно, что и отрицательный результат - тоже результат! Главное - были деньги, почет, положение.

Жизнь была до того хорошей, что профессору заранее жаль было с ней расставаться в необозримом будущем. Поэтому он решил войти в бессмертие. Избыток свободного времени и отдельный кабинет позволили Постылицыну за несколько лет прочесть несколько кубометров научно-популярной литературы по теории долгожительства и здоровому образу жизни.

От теории профессор перешел к практике. Главной панацеей он избрал оздоровительное голодание: очень убедил его в преимуществах этой системы американский долгожитель Коля Дрэк, который годами ничего не ел и от этого становился все здоровее и здоровее, пока не стал до того здоровым, что перестал проходить сквозь двери. Закрытые. Зато дожил до ста лет. Хотя на вид ему давали двести. Книгу Дрэка о пользе голодания профессор заучил наизусть.

Профессор Постылицын ел одуванчики, пил собственную мочу, проводил регулярные голодовки продолжительностью от трех до тридцати дней каждая, и уже к пятидесяти годам достиг несомненных успехов: сорок семь килограммов веса при росте метр восемьдесят, лысый череп, абсолютная мумифицированность... Можно сказать, что уже при жизни, в свои пятьдесят лет профессор был долгожителем не меньшим, чем древнеегипетские мумии - они выглядели ровесниками.

Перестройка обусловила также взлет общественной активности профессора. На собраниях и митингах он клемил позором КПСС, из которой вышел по идейным соображениям в 1991 году. Призывал массы согласиться с его, постылицынской ролью в истории, для чего он основал свою партию Социального Согласия - СС. В партии был один член, он же ее председатель - сам Постылицын. Массы пока не откликались на призывы профессора, но он ждал их прозрения, и не сомневался в том, что его услышат...

У профессора Постылицына сложилась репутация политической фигуры.

Кроме того, эта же перестройка дала возможность профессору повысить и свой научный рейтинг. Как только разрешили говорить все, что угодно, профессор немедленно обвинил своих коллег в том, что они украли у него научное открытие! И не просто обвинил, а обратился с иском в суд и очень доказательно стал обосновывать свое авторство в открытии знаменитого "Эффекта квазидисперсии", за которое группа ответчиков получила признание мира и окрестностей, а Постылицын - фигу. Фигурально выражаясь.

Процесс шел с 1987 года. С перерывами. Но без остановки. Конца ему не видел никто. За эти годы объединившиеся оппоненты несколько раз добивались увольнения профессора Постылицына из института. Но суд восстанавливал его, и так длилось до 1993 года, когда, уволенный в очередной раз, профессор сам не стал восстанавливаться на работе: за ту работу давно уже не платили зарплату и занятие должности утратило смысл...

Тут-то и подобрал его Сруль Райкин - бывший сокурсник. Друг познается в беде. Беда у профессора была: денег не было. Райкин дал Постылицыну должность главного энергетика и стабильно нехилую зарплату. Что и требовалось. После чего беды не стало. И профессор целиком сосредоточился на общественно-политической деятельности. История полураспада и распада СССР, а затем история становления российской демократии не помнит выборов, в которых профессор Постылицын-Чернобровин не участвовал бы. Он последовательно избирался и не был избран в Истомский областной совет, в горсовет, в верховный Совет СССР, в Верховный совет Российской федерации, в городскую думу, в областную думу, в государственную думу Российской федерации...

Профессор был перманентным кандидатом. В связи с тем, что постоянно возникали вакансии на какое-либо депутатское кресло, профессор постоянно куда-нибудь довыбирался, и постоянно никуда недоизбирался...

Электорат упорно не хотел одепутатить Постылицына-Чернобровина. А он упорно хотел одепутатиться. Противоречие было неразрешимым. Профессор с маниакальной настырностью бил и бил лысой головой в каменную стену непонимания...

А тут еще из своих /теперь уже своих!/ водоканальских рядов начали звучать антипрофессорские реплики. Позвонил Сруль Райкин и снова спросил, когда, мол, выйдешь на работу, слишком уж долго "на больничных" находишься. Потом профком прислал на дом профессору письмо с просьбой разъяснить: если он для водоканала уже третий месяц подряд числится "на больничном", то как он в больном состоянии успевает участвовать в предвыборных марафонах в ежедневно мелькать на телеэкранах то говорящим речь в отдаленном Малорыгаловском районе, то в более близком Ново-Собачьем городке, то... Словом, телевидение предательски показывало водоканальцам предвыборные бега нетрудоспособного профессора ...

А потом вдруг Федор Угаров упомянул имя профессора в ироническом тоне в одной из статей, посвященных проблемам водоканала. Чернобровин возмутился - этот Угаров, дежурный электрик станции "Алтайская", находится в служебном подчинении у главного энергетика Чернобровина, и "катит бочку на своего шефа!" К этому времени Александр Юрьевич Постылицын уже совершил оригинальное деяние: сменил свои всем надоевшие фамилию и имя-отчество, и стал Чернобровиным Юрием Александровичем. Теперь электорат не видел в списках опостылевшего Постылицына, на его месте замелькала новая политическая фигура - профессор-доктор Чернобровин.

Не подозревающая подвоха публика клюнула на приманку и при очередных довыборах на вакантное место в государственную Думу области Чернобровин получил небывалый для себя результат - 1,5 процента избирателей отдали ему свои голоса! Обычно выше 0,12 процента результат не поднимался. То есть рост был налицо...

И вдруг в газете "Вестник" появляется фельетон Федора Угарова "Гигант". В фельетоне повествуется о неком профессоре По, сменившем фамилию на Че, чтобы получить второе дыхание в предстоящих выборах...

Чернобровин негодовал. Какой-то электрик публикуется в "Вестнике"! Пишет о своем начальнике столь мерзкие пасквили, что... что... Профессор и сам не знал "что?", но знал, что он этого Угарова... съест! Вот что.

Пока профессор приходил в себя, этому Угарову, оказывается, квартиру дали! Получается, - расплатился бывший чернобровинский друг, а теперь враг Райкин, с этим Иудой Угаровым за пасквиль?

Теплым июньским днем главный энергетик водоканала Чернобровин натянул на лысую голову черную вязанную шапку, надел длинное пальто, черные очки, и, похожий на кинематографического злодея, появился на станции Алтайская. Зашел. Не здороваясь, схватил со стола журнал дежурного электрика и стал его читать.

Дежурный электрик Угаров лежал в бытовке на лежанке и читал сам себя: правленную рукопись рассказа. Он слышал, как кто-то вошел, но вставать было лень, ждал, что вошедший сам заглянет в бытовку. Никто не заглядывал.

-Кто там? - спросил Федор.

Молчание было ему ответом.

Пришлось встатъ.

-Ба! - сказал Федор, увидев главного энергетика, - редкий гость... Приветствую.

Чернобровин безмолвствовал. И в этом ничего хорошего для Угарова не было.

Чернобровин почитал журнал, сел за стол и стал писать в журнале. Долго писал. Целую страницу написал. Потом встал и ушел. Молча.

Федор взял оперативный журнал и прочел произведение главного энергетика: "...На рабочем месте дежурного электрика нет защитных средств, нет самого дежурного электрика, нет приборов, инструментов, оперативный журнал заполняется неправильно, возле кухонной тумбочки гора водочных бутылок, на дверях трансформаторной подстанции нет номеров питающих фидеров, нет техдокументации, бытовой холодильник "Полюс" подключен с нарушением ПЭЭПиТБ в электророзетку с выгоревшими контактами..."

Федор дочитал произведение до конца. Сел за стол и ниже росписи Чернобровина начал писать свое произведение: " В 14 часов 31 минута на станции появился некто в черной вязаной шапке и длинном хитоне, при черных очках, похожий на чеченского боевика. При ближайшем рассмотрении оказалось, что это главный энергетик водоканала Чернобровин, замаскированный под вышеуказанного боевика, но фактически таковым не являющийся: был без оружия, вел себя мирно, ничего не украл, почитал оперативный журнал, пописал в нем и молча удалился в 14 часов 55 минут местного времени. Ознакомившись с записью в оперативном журнале, сделанной рукой Чернобровина, имею сообщить следующее:

I. Рабочее место дежурного электрика не ограничивается рамками письменного стола и отсутствие на столе защитных средств не означает их отсутствия на станции.

2. Рабочее место дежурного электрика не ограничивается пространством, обозримым главным энергетиком, в него, кроме дежурки, может быть включено: машинный зал, бытовка, сортир, душ, трансформаторная подстанция, крытая галерея за машинным залом, распределительное устройство и т. д.

3. Приборы находятся на рабочем месте в местах, не обозрённых главным энергетиком - в письменном столе.

4. Инструмент находится там же.

5. Оперативный журнал заполняется неправильно главным энергетиком Чернобровиным: нельзя отступать на несколько строк от последней записи в оперативном журнале. Следует, согласно ПЭЭПиТБ, делать записи в строгой последовательности одна за другой, в хронологическом порядке, не допуская пропусков, исправлений, подчисток.

6. Гора пустых бутылок возле кухонного стола - неприкосновенный запас дежурного электрика Помелкова Э.П., хранимый на случай невыплаты зарплаты, предназначенный в том случае для немедленной трансформации в дензнаки. Вопрос посему не к дежурному персоналу, а к руководству предприятия, пятый месяц не выплачивающему зарплату своим кадрам..."

Федор часа два писал ответ главному энергетику Чернобровину, произведение заняло семь страниц в оперативном журнале. Зато на все вопросы был дан полный, неувертливый ответ, исключающий превратные толкования.

И тут позвонил начальник электроцеха Аверин:

-Федор, что там произошло у вас на станции? Чернобровнн сейчас такой шум поднял в управлении, будто станция в тартарары провалилась.

-Да, произошло чепе: прибыл главный энергетик Чернобровин, не имеющий представления о должностных обязанностях главного энергетика и не знающий ПЭЭПиТБ. Исписал страницу своими претензиями к дежурному электрику, мне пришлось на семи страницах давать объяснения.

-Все ясно, - хмыкнул Аверин, - я примерно так и думал.

Чернобровин явился на станцию и в следующее дежурство Федора. На сей раз он не безмолствовал. Хотя и не поздоровался. Пришел, походил по дежурке, изрек:

-Умствуешь, Угаров?

-Пуркуа па?

-Что? - не понял Чернобровин.

-Я говорю: а почему бы и нет? Просто вырвалось по-французски.

-Ты говоришь по-французски? - поднял брови Чернобровин.

-А хули.

Чернобровин снова послонялся по помещению, встал у окна спиной к Федору, огласил следующую сентенцию:

-Есть некоторые продажные литераторы, готовые за тридцать серебренников продать самое святое. В том числе и честь.

-Есть, - подтвердил Федор, - есть вообще люди, не только литераторы, готовые продать даже не за тридцать сребренников, а за тридцать копеек и честь, и душу, и родину и все, что угодно.

-На что намекаешь?

-Разумеется не на присутствующих.

-Купил тебя Райкин.

-Почем? - поинтересовался Федор.

-Что, думаешь в водоканале не знают, за что Райкин тебе трехкомнатную квартиру дал?

-И за что же?

-За фельетон обо мне! Ты воспользовался нашей враждой с Райкиным и поспешил выслужитъся! Только опубликовал фельетон и - на тебе: через неделю квартира! Знаешь как жиды называют таких, как ты? Мемзер! Это гой, делающий еврейское дело!

Через день Чернобровин Юрий Александрович обратился в райнарсуд Советского района с иском к Угарову Ф.М. и газете "Вестник": просил привлечь их ответственности за клевету, оскорбление его чести и достоинства, деловой репутации в фельетоне "Гигант". В судебное заседание профессор явился не один, его сопровождала группа поддержки: толпа разнокалиберных людей немолодых лет и с одержимыми выражениями лиц.

- Вот он! - воскликнул истец Чернобровин, когда в судебном коридоре появился ответчик Угаров.

Группа поддержки разом поднялась со скамей, все обратили свои горящие взоры на ответчика Угарова, и хором проскандировали:

- Подонок! Мразь! Продажный писака! Карать! Карать! Карать!..

Вела дело народная судья Шеметова - молодая дама могучей комплекции и с настороженным взглядом исподлобья: насквозь пронизывал. Первым делом она выгнала из зала заседания группу поддержки профессора Чернобровина и предупредила, что если поддержатели не уймутся и продолжат хай и в коридоре, то вызовет конвой...

Судья была скупа на слова, вопросы ставила так, что отвертеться от них расплывчатыми фразами было невозможно.

Чернобровин очень долго, очень подробно излагал свою версию оскорбления его недобросовестным журналистом Угаровым. Его не перебивали. Выговорившись, профессор почувствовал облегчение: он не сомневался, что суду все ясно и после неизбежных формальностей зло будет наказано.

-Истец, - обратилась к нему судья, - сообщите суду еще раз полностью ваши имя, отчество, фамилию.

-Юрий Александрович Чернобровин! - удивленно сказал Чернобровин.

-Почему же вы отождествляете себя с героем фельетона товарищем По? Или - Че?

-Ну... - занялся профессор, - не знаю, как точнее выразиться... - и умолк.

-Вы кто по национальности?

-Русский!

-Герой фельетона товарищ По - китаец! - Чеканила судья. - У вас есть основания считать, что русские и китайцы - одна нация?

-Нет...

-В фельетоне указано, что действие происходит в Китае. Вы считаете, что фельетон написан про вас. Ответьте суду: считаете ли вы Российскую федерацию частью Китайской народной республики?

-Н-нет...

-Тогда на каком основании вы отождествляете себя с героем фельетона товарищем По? Или Че?

-Я не отождествляю... - совсем запутался истец, - но...

-Что - "но"?

Чернобровин молчал.

-Так чем конкретно оскорбил вас ответчик?

-Ясно же всем, что он имел в виду, когда писал, как от бескормицы китайский профессор По устроился работать в китайский водоканал - это же один к одному моя ситуация! - вскричал Чернобровин, - и По сменил фамилию! Стал - Че! Все ясно!

-Неясно. - Возразила судья. - Уточните тождество между вами и вымышленным персонажем китайцем По, или Че.

-Ну... - затруднился с ответом Чернобровин, - вымысел-то прозрачный...

-Что вы имеете в виду?

-Там тоже водоканал!..

-Вы считаете, что водоканалы есть только в Истомске?

-Нет, но... это же не случайное сходство. - Китаец По тоже профессор-доктор!

-Вы считаете, что в Китае нет профессоров-докторов?

Чем дальше участники процесса углублялись в русско-китайские обстоятельства жизни, тем больше запутывался профессор. В конце концов он закричал и кричал долго на одной ноте об охамевшем продажном журналисте Угарове, который и не журналист вовсе, а монтер, да и монтер никакой...

Решение суда профессора добило: отказать в удовлетворении исковых требований...

-Я подам на обжалование! - вскричал он, - областной суд отменит это незаконное решение!

-Не решайте за областной суд. - Напомнила судья. - Ведите себя приличнее. Ваше право обжалования решения никто не ограничивает.

Когда участники процесса выходили из здания суда, Чернобровин крикнул вслед Угарову:

-Угаров, ты подлец! Продался Райкину за квартиру! Отработал клеветой подачку! Еще писатель называешься! Какой из тебя писатель? Ты писать-то по-русски не умеешь!.. С еврейских образцов свои пасквили списываешь!..

- Жидовский прихвостень! Мемзер! Проститутка! Подонок! - вторила профессору его группа поддержки. - Давить таких писак надо! Ничего, наши придут, за всё заплатишь!.. Поджидёнок!

Глава 47

26 июня 1995 года Федор вошел в кабинет юрисконсульта мадам Изольды Кошадриной-Помойки. За письменным столом в кресле торчала Помойка, напротив нее на стуле развалился Сруль.

-Даже не верится, что застал обоих сразу на месте, - простодушно сказал Федор.

-А мы как раз о тебе сейчас... - с некоторым замешательством ответил Райкин, - письмо вот из мэрии... - он мотнул какой-то бумагой, которую держал за уголок.

Федор взял у него бумагу, что получилось как-то само собой, и на фирменном бланке мэрии прочел текст, подписанный председателем комитета по управлению имуществом: "... В связи с тем, что трехкомнатная квартира по ул. Клюева,26 является муниципалъной собственностью, она продаже не подлежит. Предлагаем выдать Угарову Ф.М. в установленном порядке ордер на заселение вышеуказанной квартиры..."

Квартира была названа муниципальной - это Федора удивило.

-Это ответ, - произнес он, - значит, был запрос от вас?

-Да... - замялся Райкин, - мы хотели...

Если бы Федор в этот момент не увидел воочию лежащее перед ним на столе письмо на бланке водоканала за подписью директора Райкина, он не совсем понял бы, о чем печется мэрия. Федор взял со стола водоканальское письмо и прочел его. Директор муниципального предприятия Райкин обращался в мэрию с просьбой разрешить ему продать "муниципальную квартиру по ул. Клюева, 26 работнику водоканала Угарову, который взамен уже отдал свою частную однокомнатную квартиру водоканалу и согласен еще доплатить пятнадцать миллионов рублей..."

Застигнутые с поличными, юристка и директор молчали. Молчал и Федор. "Выдавали муниципальную квартиру за приватизированную, предлагали мне, дураку, купить ее, непродажную... - ворочались усталые мысли в голове Федора, - ладно нотариус Исакова остановила, теперь вот мэрия то же самое подтвердила... А эти упыри, оказывается, изначально знали о муниципальном статусе квартиры..."

-Будем оформлять ордер, - буркнул Сруль.

27 июня 1995 года водоканал вручил Федору Михайловичу Угарову свой, водоканальский, ордер на заселение трехкомнатной квартиры по улице Клюева, 26, в которой Угаровы жили уже два месяца.

-Как и указала мэрия, выдаем тебе ордер! - широко заулыбался директор Райкин, - наша, водоканальская, квартира, наш и ордер. Оформляйся!

Угаровы на основании этого ордера выписались из однокомнатной квартиры по проспекту Кирова, Кировский РОВД вмиг оформил выписку. Но основанием для прописки в трехкомнатной квартире по улице Клюева водоканальский ордер не стал: Октябрьский РОВД отказался прописывать Угаровых, признав водоканальский ордер недействительным.

-Бумажка какая-то... Раньше по таким верхонки выдавали, - подозрительно разглядывала бумажку милицейская майорша, начальница паспортной службы, - Что за ордер, где вы его взяли?

-В водоканале. И что же мне теперь делать?

-Не знаю. Принесите настоящий ордер, пропишем.

-Где взять настоящий?

-В администрации Октябрьского района. И только там. И зачем вы выписались из однокомнатной? Потеряли прописку. Теперь вы просто лица без определённого места жительства. Бомжи.

У Фёдора возникло ощущение, будто его опустили в дерьмо.

На другой день он сунулся в кабинет директора за разъяснениями, но босса не было: улетел в командировку. И в тот же день в новой квартире отключили телефон. Федор поехал в ГТС. Там ему еще раз напомнили, что он, гражданин Угаров, должен предьявитъ паспорт с пропиской или свидетельство о собственности для оформления телефона, а коли не предъявит сейчас же, телефон у него заберут навсегда, потому-что ГТС давно предупреждала Угарова о необходимости подтвердить документально свое право на квартиру, а гражданин Угаров морочит голову работникам ГТС уже третий месяц...

-У меня проблемы с оформлением квартиры, - пояснил Федор, - не по моей вине, вот ордер, - он протянул водоканальский ордер телефонной даме.

-Не нужен мне ваш ордер! - отвергла дама, - мне нужна прописка! Паспорт с пропиской!

Только через директора ГТС удалось отстоять телефон. Временно.

Директор водоканала вернулся из Москвы, но попасть к нему Федору не удавалось. Он снова стал "обстреливать" Райкина официальными заявлениями, настаивая на подобающем оформлении квартиры.

Дострелялся.

12 июля 1995 года Федора пригласили прибыть к пятнадцати ноль-ноль в кабинет директора. Федор явился и обнаружил в сборе всю "семью": Сруль, Тэтчер, Помойка и пидор Мудник. Восседали вокруг огромного директорского стола и смотрели на Федора, как алкаши на вермут.

-Ну ты что, Угаров, чем недоволен? - проворковал Сруль, вальяжно раскинувшись в кресле, - чего тебе еще от нас надо?

-Настоящий ордер надо.

-Больше ты ничего не хочешь? - ухмыльнулась Тэтчер.

-Хочу еще, чтобы прекратили высчитывать деньги за непроданную мне квартиру и вернули уже высчитанное.

-Видали? - обвел взглядом Сруль свое семейство, - мы ему квартиру дали, а он платить за нее не хочет.

-Платил, и платить будешь. - Придвинула к Федору свое корявое лицо Тэтчер-Колбасенко, - все выплатишь!

-Уже расплатился, - нахмурился Федор, - отдал вам свою частную однокомнатную квартиру в центре, по цене равнозначную трехкомнатной за городом. Квиты.

-Будешь платить! - ухмыльнулся Сруль.

-Обязан платить! - подтвердила Помойка.

-Куда он денется? - жеманно улыбнулся Мудник.

-Заплатит. - Кивнула Тэтчер.

"Вот же упыри ненасытные, - размышлял Фёдор, глядя на торжествующих соратников, - кодла педерастическая с коммунальным уклоном..."

"Упыри" ждали, что еще сообщит им монтер Угаров.

-Мне нужен настоящий ордер. - Напомнил Федор.

-Настоящий ордер оформить можно, - хмыкнул Сруль, - но платить за квартиру ты все равно будешь, как за купленную.

-Мне нужен настоящий ордер. - Повторил Федор.

-Ну что? - обвел Сруль взглядом свою семью, - дадим ему настоящий ордер?

-Дадим, а деньги высчитаем, - хмыкнула Тэтчер.

-И не пятнадцать миллионов, а все тридцать! - сказала Помойка.

-У нас здесь не собес, - кивнул педераст Мудник.

Федор молчал.

-Ладно, иди, - махнул рукой Сруль, - мы тут посовещаемся, решим, что с тобой делать...

Федор ушел. Сел в "шестерку" и поехал сам не знает куда, рефлекторно реагируя на светофоры, и так катил в "зеленой волне", пока не очнулся, обнаружив, что уже выехал за город и катится по шоссе в сторону аэропорта. Посмотрел на часы: шестой час вечера, пора ехать за Ольгами. Развернулся и покатил назад в город.

-Ну, что? - встретила вопросом Ольга, когда Федор появился на рынке.

-Их препохабие обещали подумать.

-Не надо было связываться с этой проклятой квартирой...

-Не надо было рождаться в этой проклятой стране.

Вечером из Киргизии позвонил Алексей Дмитриевич. Трубку взял Федор.

-Что у вас там, Федя? - встревоженно спросил тесть, - что-то неладится?

-И да и нет...

-Что случилось?- еще больше встревожился тесть.

-С оформлением квартиры тянут.

Помолчали.

-Может, не надо нам к вам переселяться? - нерешительно сказал тесть.

-Да что вы, Алексей Дмитриевич! - воскликнул Федор, - Просто тут при оформлении наши начальнички решили сначала напиться нашей крови!

- Зачем? - не понял тесть.

- Потому что упыри.

-Во-он оно что...

На другой день Федор снова явился к Срулю и не уходил из кабинета, пока босс не снизошел до его дела:

-Ну... мы тут решили оформить тебе ордер. Только ты вот что, напиши обязательство о сдаче водокалалу своей однокомнатной квартиры.

-Я уже писал такое обязательство.

-А ты еще одно напиши. И даже не водоканалу, а прямо Муднику сдашь свою однокомнатную, на его имя обязательство пиши. Юристка тебе все разъяснит, я дал ей распоряжение, прямо сейчас иди к ней, она продиктует... Все, мне некогда.

Помойка была в своем кабинете. Она пододвинула Федору лист бумаги, начала диктовать текст "обязательства Ф.М.Угарова о сдаче его однокомнатной приватизированной квартиры работнику водоканала Муднику..."

-Я отдаю Муднику свою приватизированную квартиру, то есть свою собственность, - остановился Федор, - а что получаю?

-Вам дадут право повторной приватизации! - горячо заверила юристка, - как только однокомнатная перестанет быть вашей собственностью, вам можно приватизировать трехкомнатную в Солнечном! Через восемьдесят дней после прекращения права собственности на однокомнатную!

-Хорошо, - кивнул Федор, - так и запишем.

И он записал в обязательстве: "..после получения ордера на муниципальную трехкомнатную квартиру по ул.Клюева,26, прописки в ней и получения права ее приватизации всеми членами семьи, обязуюсь оформить свою однокомнатную квартиру по пр.Кирова на Мудника..."

Расписался.

-Надо чтобы и ваша жена подписала, - сказала Помойка, - однокомнатная квартира в вашей совместной собственности.

Федор съездил на базар, получил роспись Ольги под обязательством и вернулся в водоканал. Потом заверил росписи у директора Сруля и у начальницы социального отдела водоканала Першиной. Поставил в отделе кадров печать на обязательстве. И сдал его Помойке.

-Теперь все на месте, - утвердила та.

Глава 48

Дзержинский рынок в городе возник на закате социализма, возник стремительно, как чёрт из табакерки: только что не было и вдруг - на тебе! Таких рынков-базарчиков в городе возникло много. Дзержинский выделялся из них своим идеальным расположением: в центре города, на пересечении всех транспортных артерий... Рынок занимал часть улицы имени Феликса Дзержинского, метров примерно сто. По обе стороны проезжей части, прямо на асфальте, стояли два ряда металлических столов с которых и велась торговля всякой всячиной.

В конце восьмидесятых тут объявились "первоприходцы": бабушки с морковкой. Потом явились южные люди с фруктами. Потом - спекулянты, перепродающие изначально дешевый, но не доступный для рядовых граждан "совокупный общественный продукт" по частным возвышенным ценам. А после них потянулись сюда в поисках куска хлеба безработные "строители коммунизма" с остановившихся заводов и фабрик...

Летом 1995 года Дзержинский базар имел и "руководство". Администрация Кировского района заключила договор с директором ТОО "Глобус" Арчибальдом Одуреевым на "обслуживание сезонного рынка Дзержинский". Обслуживание сводилось к собиранию денег с торговцев - по двадцать тысяч рублей "с носа" в день. Двести торговых мест давали ежедневно четыре миллиона рублей. Из них - сотню тысяч Одуреев платил дворникам за уборку территории. Куда девались остальные деньги, не знал никто, кроме Одуреева и главы администрации Кировского района Забубенникова. Известно было, что в городской бюджет отсюда не поступало ни рубля. И в районный - тоже. Одуреев с Забубенниковым периодически обходили базар, и от их зорких очей не ускользало ничего. Две дамы, сборщицы денег, не могли "навешать лапшу" на уши" боссам и укрыть сколь-нибудъ значащие деньги в свою пользу: "смтриящие" немедленно разоблачали мелких жуликов.

-Миллионы ежедневно Арчибальд ложит в свой карман! - сетовал втихаря "управляющий" рынком дед Фимов, которого Одуреев держал, как Остап Бендер держал в своей фирме зицпредседателя Фунта, - он и за вывоз мусора не платит! Они с Забубенниковым коммунальный транспорт используют, и не на свалку везут, а у города все леса засрали! За утилизацию на свалке платить надо по три сотни за машину! Арчибальд удавится, но не заплатит! Засранец и есть засранец!

Отвага, с какой новоявленный Фунт критиковал новоявленного комбинатора, позволяли предполагать, что до собственно денег его не допускали.

Был июльский вечер. Угаровы только что приехали из города. Ольга упала на постель и лежала, закрыв глаза, приходила в себя от стояния на солнцепеке под открытые небом. Федор гоношил в кухне нехитрый ужин. Оля играла на улице с ребятишками, ее звонкий голос доносился снизу.

В дверь постучали. Федор открыл. Перед ним стояла незнакомая женщина лет тридцати пяти, рядом с ней стоял подросток.

-Здравствуйте, мы к вам, - заулыбалась женщина.

-Здравствуйте, - ответил Федор, - в чем дело?

-Я ж Надя! - радостно сказала женщина, - не узнали, что ли? Сестра Перова Саши!

-А-а... - начало доходить до Федора, - заходите...

Женщина и мальчик вошли. Свободно, по-свойски стали расхаживать по квартире, разглядывая обстановку.

-Точно такая же квартира, как наша! - сообщила Надежда, - вы разве не знаете? Мы с вами соседи! Нам тоже в этом доме дали квартиру! Только наша квартира в пятом подъезде, а ваша в четвертом! А лоджии - встык! О, как пусто у вас в большой комнате...

В большой комнате пустота была абсолютная. Мебель купить было не на что.

Надежда и мальчик прошли по коридору дальше, заглянули в федорову комнату, бесцеремонно поразглядывали убогое ее убранство: самодельный стол, самодельные полки, самодельная кровать... Затем направились в третью комнату и, не успел Федор сообразить что надо остановить их, они уже отворили дверь и Надежда затарахтела:

-Обои тут надо менять, вон какая рвань!.. А это кто спит? А, не спит! Это жена, да?

Ольга открыла глаза и непонимающе смотрела на незнакомцев.

-Пройдемте пока в кухню, - позвал неожиданных гостей Федор, - Ольга сейчас встанет...

В кухне гостя расселись за столом.

-Не узнаете своего внука? - сказала Надежда, - это же Андрюшка!

-Да? - оторопел Федор.

-Девять лет ему уже! - Надежда погладила Андрюшку по голове, - хороший мальчик, учится хорошо и ведет себя хорошо. Правда, Андрюшка?

-Какой базар, - пожал плечиками мальчик.

-Он с конца мая у нас живет! - бодро доложила Надежда, - как только учебный год кончился, Сашка привел его к нам: пусть, говорит, лето у вас поживет! Он и живет! А у меня своих двое мал мала меньше! - вещала Надежда не умолкая, - я со своими замаялась, а тут еще Андрюшка! На какие шиши я его кормить буду? Верно, Андрюша?

-Какой базар! - подтвердил мальчик.

-Сашка снова женился! - тараторила перовская сестрица, - нашел бабу в академгородке, у той своих двое ушанов и живут в коммуналке! Так эта новая баба Сашке сразу заявила, что Андрюшке места нет у нее! Сашка его к матери увез! Учебный год кончился - ко мне привез! А меня спросил? А моего мужа спросил? Ладно, муж у меня такой, молчит, что я скажу, то и будет! Но все же? А вы, я смотрю втроем в трехкомнатной живете?

-Втроем, - подтвердил Федор.

В кухню вошла Ольга.

-Вы на дзержинском рынке торгуете? - спросила ее Надежда вместо приветствия.

-Да.

-Я так и знала, мне знакомая говорила, она из вашего подъезда, видит, как вы каждый день на жигуленке коробки возите... А это Андрюшка, ваш внук! - кивнула она на Андрюшку, - хороший мальчик, правда?

Ольга посмотрела на "внука", на Надежду, на Федора...

-А я случайно узнала, что вам квартиру в нашем доме дали! - вновь затарахтела гостья, - и надо же - через стенку от нас! Кто бы мог подумать?

-Да уж... - сказал Федор.

-Андрюшка сейчас у меня живет, - пояснила Надежда ничего не понимающей Ольге, - но ведь его надо как-то устраивать! Не может же он всегда у меня жить! У меня своих двое... А у вас, я смотрю, квартира большая! И деньги есть, раз на базаре торгуете! Я и говорю, пойдем-ка к деду, Андрюша! Верно я говорю, Андрюша?

-Какой базар, - подтвердил мальчик, - в натуре.

Угаровы онемели от такого разговора и облегченно вздохнули, когда гости наконец ушли, твердо пообещав прийти завтра.

И не обманули. Как только на другой вечер Угаровы приехали из города, в дверь затарабанили. Федор отворил: у порога стояли улыбающаяся "родственница" Надежда, Андрюша и еще незнакомые мальчик и девочка.

Впустил. И снова гости бродили по квартире, рассматривали все подряд, лезли на полки и брали вещицы, листали федоровы рукописи, потом дети стали резвиться и бегать по квартире... Федор и измученная Ольга опять молча выслушавили непрекращающуюся речь Надежды:

-Это мои Маринка и Максим! Правда, хорошие ребятишки? Андрей их любит... Но ведь устраивать мальчика надо? Надо. Вы светкин адрес знаете?

-Знаю. - Сказал Федор.

-Надо с ней переговорить, - продолжила Надежда, - раз Сашке Андрей не нужен, пусть Светка его берет!

-А она знает, что Андрей здесь? - спросил Федор, - ведь Александр его увозил в Воркуту, они там жили.

-Жили. Сашка, когда уезжал, продал тут малосемейку, видик купил и поехали они с Андрюшкой в Воркуту. Видик украли. А в Воркуте они жили! Сашка там даже в шахте поработал, но не понравилось, ушел в бизнес: водкой приторговывал... А потом он там со старшим братом поругался, забрал у него Андрюшку и - сюда.

-Как - забрал Андрюшку у брата?

-Наш старший брат и его жена детей не имеют, - пояснила Надежда, - они и взяли Андрюшку сразу к себе, воспитывали его, просили Сашку совсем отдать им Андрея! Сашка насовсем не соглашался, а так разрешал повоспитывать. Потом поругались, Сашка и отобрал Андрюху... Брат Семен с женой уж как просили Сашку не трогать Андрея, но... отец есть отец. Теперь надо тут Андрюху устраивать, надо Светке сказать, может она возьмет! А чо, у ней, как мне говорили, квартира есть, мужик в торговле деньгу зашибает - почему не взять? Верно я говорю, Андрюха?

-Какой базар...

Угаровы еле выдержали пытку общения с родственниками. Когда они ушли, Федор собрался, сел в машину и поехал к Светлане. Застал ее дома. Рассказал. Светлана встрепенулась, потом умолкла и долго не произносила им слова.

На другой вечер Светлана пришла к отцу, и только успели перекинуться приветственными словами, дверь привычно загрохотала.

Родственники явились во вчерашнем составе.

-О! - закричала Надежда, - Андрей, и твоя мать тут!

Странное это было общение. Поздно вечером Федор отвез Светлану и Андрея знакомиться с новым для него семейством матери. Вернулся Федор поздно, собирался уже спать ложиться, когда в дверь затарабанили вновь.

У порога стоял Александр Перов.

-Привет, - дыхнул он на Федора водочным духом.

-Привет, - кивнул Федор, - заходи.

Александр походил по квартире, как и его сестра Надежда, уселся в лоджии на скамейку, закурил. Федор, уставший от дневных хлопот и вечерних визитов, от бестолочи, начал прямо с главного:

-Андрей сейчас у Светланы, знакомятся. Ты бы не препятствовал, пусть сын живет у матери...

-Я ей такого разрешения не давал. - Твердо сказал Александр.

-Ну и дай теперь, - предложил Федор.

-Нет.

-Почему?

Александр не ответил, молча курил сигарету, пока не докурил до фильтра.

-Ладно, - поднялся он, - пошел. Чтоб завтра Андрей был у Надьки.

-Погостил бы у матери...

-Я сказал: завтра Андрей будет у Надьки! Ясно? Иначе... устрою!

-Ясно. - Подтвердил Федор.

На другой день Федор приехал к Светлане и передал "разговор" с Перовым. Света снова долго молчала. Потом тихо сказала:

-Все. Вези Андрея к Надежде, больше встреч не надо.

Федор привез Андрея к своему дому, довел до квартиры Надежды и нажал на кнопку звонка. Дверь отворила Надежда.

-Пока, Андрюша, - подал Федор руку внуку.

-Пока, - подал Андрей руку деду.

Федор пошел в свою квартиру, молча разделся и закрылся в своей комнатке. Ольга ни о чем не спрашивала.

Входная дверь опять загремела от дружных ударов извне. Федор отворил. Перед ним стояли родственники. В том же составе...

-Я ж говорила, что с Сашкой бесполезно разговаривать!.. - тарахтела Надежда, - он всегда все делает только по-своему! Это он Светке назло!.. Но Андрея-то все равно надо устраивать! Давайте думать, что будем делать! У себя я Андрея держать больше не хочу! Верно я говорю, Андрюша?

-Верно, - подтвердил Андрюша.

-Что вы думаете? - обратилась Надежда к Ольге, - что будем делать с Андреем?

Ольга пожала плечами.

И Федор молчал.

-Но надо же что-то делать! - в голосе Надежды появилосъ раздражение.

-У Андрюши есть родители, - тихо произнесла Ольга, - никто за них не может решить что делатъ.

-Да как же так! - воскликнула Надежла, - вы же дед и бабушка!..

-Я не гожусь на роль бабушки. - Жестко сказала Ольга.

Зависла томящая пауза.

Когда раздосадованная Надежда увела ребятишек и Угаровы остались одни в квартире, Ольга прервала молчание:

-Я не гожусь на роль бабушки, - четко и внятно повторила она.

-А кто тебе эту роль навязывает? - нахмурился Федор.

-Ты что, ничего не понял? - нахмурилась Ольга, - тебе почти открытым текстом сейчас дали понять, что желают видеть Андрея живущем у нас.

Федор вопросительно посмотрел на Ольгу.

-Повторяю тебе еще раз, - раздельно произнесла Ольга, - я не гожусь на роль бабушки!

-Понято, - кивнул Федор.

Когда на следующий вечер вновь загрохотала входная дверь, и за ней обнаружились все те же родственники, Ольга уже не отмалчивалась. Как только Надежда завела тот же разговор об Андрее, Ольга заметила:

-Не надо при детях говорить о детях.

-А чо? - удивилась Надежда, - они и так все понимают!

-Тем более.

-Может, мне вообще говорить запретите?

-Может.

-Во-он как! - протянула Надежда, - Марина! Максим! Андрей! Пойдемте!.. Пойдемте отсюда!..

Они удалились и в квартире воцарилась тишина. Оля гуляла на улице, она почему-то не проявляла интереса к родственникам. И родственники не проявляли к ней интереса.

Федор задумчиво курил в кухне. Ольга ушла в свою комнату.

Глава 49

Автомашина ВАЗ-2106 выпуска 1984 года перестала служить семейству Угаровых 1 августа 1995 года. Раньше она просто ломалась каждый день. Теперь она так же просто загорелась, фукнув из моторного отсека струей вонючего дыма в тот миг, когда Федор загрузил салон базарными причиндалами, усадил Ольг, втерся сам за руль и повернул ключ в замке зажигания...

Федор быстро вырубил зажигание, выскочил из машины и открыл капот. . Федору до того осточертело за эти годы ковыряться в механических потрохах, что на этот раз он не разнервничался, а наоборот успокоился.

-Ну вот, - сказал он Ольге, - приехали. С меня и хватит.

Машина подымила-подымила и перестала.

-Может поедет? - неуверенно произнесла Ольга.

- С меня хватит механизации.

Ольга тихо всхлипнула.

-Ну чо встал посреди дороги! - раздалось рядом.

Федор обернулся: сзади стоял УАЗ, из окна торчала харя с папироской во рту.

-Червонца хватит до Алтайской дотянуть? - спросил харю Федор.

-Твою коросту, что ль? - выплюнула харя папироску в сторону жигуля.

-Ее.

-Цепляй...

УАЗ по колдобинам объехал "шестерку", сдал к нему задом, Федор достал трос, заарканил его за уазовский форкоп и скомандовал Ольге:

-Садись в УАЗ, дорогу показывай на водокачку.

-Разве не в Солнечный?..

-Какой Солнечный! Закатим машину в вадимовский гагаж! Ключ у меня.

Базарная торговля для них рухнула: без своей машины в их обстоятельствах на базаре делать было нечего.

Но Федор испытывал облегчение. Его до изжоги, до тошноты, до изнеможения извели бесконечные ковыряния в машине. То, что он ненавидел всю жизнь, к чему не имел никакой склонности, он делал, насилуя себя, и если бы "шестерка" не задымила сегодня, Федор самолично подпалил бы ее завтра.

-Не тужи, - сказал он, - найдем занятие. Не базаром единым жив человек.

-Какое занятие!? - нахмурилась Ольга, - на работу устроиться невозможно! Никто никому нигде не нужен! А тем, кто работает, все равно денег не платят! Нигде!..

-Так уж и нигде, - возразил Федор.

-Тогда бросай к черту свой поганый водоканал и ищи работу, где платят деньги! - вскричала Ольга.

-Не водоканал поганый, а поганцев там слишком развелось.

-Мне плевать! - разозлилась Ольга, - для меня водоканал - погань! Клоака! Сброд паскуд!.. Упыри!. Они тебя в грязь втоптали, а ты за свою водокачку держишься!..

-Водокачка не при чем.

-Бросай свой водоканал! Там все - мразь! Падаль человеческая!.. Там нет людей! Скоты одни!.. То, что они с тобой вытворяют, возможно только в твоем водоканале и нигде больше!..

-У нас вся страна сплошной водоканал...

Губернатор Истомской области Виктор Гансович Крест, коронованный кличкой Боров, в Большом зале заседаний областной администрации торжественно благославлял на трудовые подвиги новую общественную организацию - Истомское региональное общество инвалидов, скращенно - ИРОИ.

- ... самая... социально...незащищённая... категория... граждан... - инвалиды! - не... имела... своей... действенной структуры... для... защиты... своих... прав...так появилась идея создать истомское региональное общество инвалидов ИРОИ! - читал губернатор свой доклад. - Мы вошли в правительство...с предложениями... дать налоговые льготы...всем инвалидам...тоисть вообще освободить от налогов! Пусть работают! И зарабатывают! Я, как губернатор, сделаю всё, от меня зависящее, чтобы ИРОИ получило ссуды, дотации, субсидии! Уже на сегодня областная администрация инвестировала в предприятия ИРОИ более двадцати миллиардов рублей! И это только начало! Наши многострадальные инвалиды должны быть защищены! И теперь они защищены! Их объединяет ИРОИ. Их защищает родное ИРОИ!

В зале раздались аплодисменты.

Боров с сияющим лицом смотрел в зал, дожидаясь окончания выражения чувств. Но чувства не иссякали, просто аплодисменты перешли в бурные аплодисменты, бурные аплодисменты перешли в бурные продолжительные аплодисменты, бурные продолжительные аплодисменты перешли в овацию.

У Борова были основания назвать ИРОИ родным: тридцать семь из сорока предприятий, где трудились глухие-слепые-немые-косые-хромые-горбатые инвалиды, принадлежали Борову через подставных лиц, в остальных он был учредителем.

- За работу, товарищи!!! - рявкнул Боров в микрофон, дождавшись спада рукоплесканий.

Зал содрогнулся от нового взрыва восторга.

- И-РО-И!!! И-РО-И!!! И-РО-И!!!.. - скандировала масса.

Боров номенклатурной походкой сошёл с трибуны и промаршировал по сцене в сторону персонального выхода.

- Нормальные ирои всегда идут в обход, - с усмешкой проговорил сидящий в первом ряду корреспондент газеты "Вестник " Николай Бессмертный. - Не иначе, Боров опять гешефт сварганил за казённый счёт.

- Вы удивительно проницательны, сир! - сделал Николаю комплимент его коллега Виктор Савин. - Иначе с чего бы это нашему Боровку отнимать деньги у врачей-учителей, чтобы облагодетельствовать инвалидов!.. Эх, заглянуть бы в эту кормокухню хоть одним глазком...

А пока двумя парами глаз коллегам пришлось глядеть на "ироя" в Большом зале заседаний, а ещё через два часа они с другими журналистами перебазировались в Малый зал: там Боров проводил дружескую встречу с немецкой делегацией из Баварии.

- ...Истомская земля и земля Бавария - истинные побратимы! - Вещал губернатор. - Наши народы много пережили от антинародных режимов! Тоталитаризм нанёс непоправимый вред!.. Теперь настало время сотрудничества между двумя нашими братскими народами...

Чистокровный немец, бывший колхозник, бывший секретарь партийного комитета колхоза имени 22 партсъезда, бывший секретарь райкома КПСС, бывший председатель агропрома, бывший председатель областного совета депутатов трудящихся, бывший член ЦК КПСС Виктор Гансович Крест так растрогал баварцев экскурсами в проклятое прошлое, что две древних дамы из делегации сморкнулись в платочки, а мужская часть делегации дружно закивала:

- Я-я! Зер гут! Брудер унд тохтер!

В составе разных официальных делегаций Крест неоднократно бывал в Германии, наудивлялся немецкому благополучию, но никогда ему в голову не приходила мысль сменить истомские грязи на причёсанные пейзажи исторической родины. Звериным чутьём опытного номенклатурщика он давно просёк: в России он удельный князь, а там был бы просто одним из многих. Поэтому прозрачные намёки о "воссоединении" с фатерляндом он игнорировал и туманно обещал скоро превратить свою Истомскую губернию в не менее привлекательную для жизни территорию. Не уточнял только, для чьей жизни.

- Брудер унд тохтер!.. Брудер унд тохтер!.. - галдели немцы.

А вечером в приватной обстановке Боров доверительно вещал главе немецкой делегации Курту Газенауэру:

- Между нами говоря, плевать я хотел на страдания бывшего советского народа! Если у этого народа нет царя в голове, то ему никто не поможет! Они тут всегда жили по-скотски, по-скотски и жить будут. Русские не способны руководить собой! То им Рюриков подавай, то нас же немцев! Мы, действительно великая нация, имеем историческое право править Россией. Пусть наверху значатся всякие ельцыны или еще какие-нибудь погорельцыны, их дело хлестать водку и выть заунывные песни! Главное, чтобы все нити руководства страной были у нас. Пройст!

"Брудеры" выпили из напёрсткообразных минирюмок.

- Я рат что ми дрюк-трюка понимайт, - многозначительно кивал Курт. - Наш рукофотстфо имейт мноко натешт на вас, коспотин Крест. Ми сокласны финансировать фсе ваши проекти состания Истомске расных российско-немецких общестф, орканисаций, софместны претприятий. Черес них наше флияние профотить во все сферы жисни. Германское фетеральное пюро стратекических исследофаний таёт песнатёжныыи прокнозы расвития российской косутарственности, это нарот-самоет: они протажны от верха то ниса, тут прафят потонки, а кокта они всё расфоруют и протатут, толжно быть так, чтобы хозяви были мы! Фсё толжно оказаться в наших руках! Кокта в наших руках путет фсё, ми путем заказывать тут любую музык. Мы не путем ловить их потонков с интерпол! Ми их просто пиф-паф! Остальной бидл запрягайт и погоняйт!..И токта Дойчлянд-Дойчлянд юбер аллес!!!.. Атольф быль турак! Росию не ната завоевайт силой! Росию ната тушить в опьятьях!

"Брудеры" еще "пройстнули" по напёрстку.

Этим же вечером обер-чекист губернии, генерал-майор ФСБ Костя Запевалов и его зам по оперативной работе полковник Мошкин прослушали запись беседы истомского губернатора Креста с профессиональным шпионом Куртом Газенауэром. Костя запер кассету в служебный сейф, сел на прежнее место и мрачно посмотрел на коллегу.

-В добрые времена я на этого Курта уже дело шил бы, - мрачно сказал зам. - А может, уже и отверстие в нём проделал бы.

-А его брудер Гансыч уже деревянный бушлат примерял бы, - добавил шеф.

Он достал из шкафчика большую бутыль водки, рюмки, наполнил их, чокнул одну о другую:

-За нашу антисоветскую родину.

-За неё, проклятую.

Портретный Феликс со стены из-за спины генерала сверху уставился в рюмку, будто прицеливался нырнуть в неё.

Чекисты повторили.

И ещё.

Железный Феликс вдруг повёл длинным носом и хрипло сказал:

-Именем революции!

Чекисты подпрыгнули со стульев, одновременно вскрикнули: "Кто это!?"

-Феликс Дзержинский! Ваша революционная совесть! - Гремел прототип. -Сейчас я буду вас карать именем революции! За потерю бдительности! Предательство! Моральное разложение! Перерождение!..

Портрет вдруг стал пухнуть, из него вправо и влево высунулись длинные ручищи, в каждой из которых торчало по нагану, указательные пальцы этих ручищ зловеще взвели курки наганов и стали медленно поворачивать дульные срезы в сторону остолбеневших подельников.

-По врагам революции! По врагам пролетариата! По врагам народа!.. - Загремел приговор. - По отщепенцам!..

-С-с-сука!!! - Взвизгнул Костя. - Волчара позорная!!! За тебя и твою кодлу мне расхлёбывать!!!??? А вот ... тебе в ... чтоб голова не качалась! Бацилла чумная! Получи, подло!..

И он хрястнул расстрельщику в лоб недопитой бутылью: брызнули осколки и водочные струи смыли с портрета лицо. И руки с наганами разом иссякли.

-Вот и торчи так, всадник без головы! - Погрозил Костя кулаком тому, что осталось от портрета. - Ур-род.

Мошков подошёл к "уроду", поколупал ногтем место, где было революционное лицо, разочарованно покачал головой:

-Фуфло подсунули. Акварельный Феликс-то. Был и сплыл. Одна грязь осталась.

Несколько дней Федор блаженствовал, освободившись от автоковырятельной каторги. У него очистились руки, вокруг ногтей исчезли черные каемки мазутного траура, стали заживать ссадины и ранки от бесконечных соприкосновений с металлом.

Ольги сиднем сидели дома, став невыездными. А Федор неспешно прогуливался налегке в город, разведывая насчет какой-нибудь работы, где можно заработать хоть какие-то деньги. Так продолжалось несколько дней.

Однажды Федор пришел под вечер домой, и Ольга тут же сообщила:

-Не раздевайся! Дуй назад в город к Шуре-Не-Буди! Он нашел для нас другую машину! Только что звонил!

-Какую еще машину! - оборвалось внутри у Федора и мир разом потускнел.

-У него есть друг, у которого хороший жигуленок! - воодушевленно пояснила Ольга. - Старый, но в хорошем состоянии! Первой модели! Копейка! Да нам какая разница, шестерка или копейка, лить бы ездила! Лишь бы не сидеть в этом проклятом Солнечном!.. У нас же жизнь остановилась!.. Иди, смотри машину! Они тебя ждут! Шурин друг готов обменяться машинами без доплаты! Он автомеханик, он из ничего машину сделает, а тут все-таки мы ему отдадим взамен шестерку!..

По напору, с каким Ольга излагала ему задачу, Федор понял, что ее не остановишь.

Подался в город.

Общага, в которой жил со своим семейством товарищ Не-Буди, была рядом с конторой водокакала. На лавочке у подъезда сидели сам Не-Буди и некто лет тридцати. Рядом стояла "копейка" тускло-голубого цвета...

Разговор вышел странный: хозяин "копейки" Сергей Карманов готов был обменяться машинами прямо сейчас.

-Вы ж еще не видели нашу шестерку! - удивился Федор.

-А что ее смотреть, Шура рассказал, что за машина. Беру!

-Она не ездит...

-У меня поедет.

Карманов завел свою "копейку", поднял капот и стал объяснять Федору:

-Двигатель зафорсирован, там укорочены шатуны, увеличен объем цилиндров и увеличены обороты за счет...

-Это лишнее, - прервал Федор, - по мне хоть вообще без цилиндров, лишь бы этот самокат передвигался без посторонней помощи.

Карманов оскорбленно хлопнул капотом.

-Я делю все автомашины на две марки, - пояснил Федор, - те, которые ездят, и те, которые не ездят. Все остальное значения не имеет.

-Вы хоть проедъте на этой машине, - предложил Карманов.

-Поехали тогда сразу к нам в Солнечный, - сказал Федор, - все равно без Ольги машины не оформить.

Федор сел за руль "копейки". Поехали. Машина шла резво, словно ее сзади еще реактивный двигатель подталкивал.

-Сколько ей лет? - спросил Федор.

-Двадцать один, - ответил Сергей Карманов, - семьдесят четвертого года выпуска.

-Фю-ю... - присвистнул Федор, - таких уже и не бывает! Она не развалится на ходу?

-Зачем, - приобиделся Сергей, - она ж вся переваренная, для себя ее делали, не для дяди...

Братья Кармановы, Владимир и Сергей, оба автослесари, собрали эту автобабушку из подручных средств, и "родного" у нее было: техпаспорт, кусок жестянки с номером кузова, вырезанный из родного и вваренный в другой, и блок двигателя. Вся прочъя начинка была "прикомандированная".

Возможности машины лучше всего выявились на Комсомольском проспекте. Федор скатился по длинному склону вниз к Мушайке, притормозил и начал разбег на подъем почти с нулевой скорости. "Притопнул" на машину, нажав на педаль газа...

Двигатель хрюкнул не своим голосом и понес самокат на подъем с таким ускорением, что Федор едва успевал переключать передачи. На гору вынеслись на скорости за восемьдесят.

-Сколько она может пробегать? - спросил Федор.

-Ну-у-у... как следить за ней, - сказал Сергей.

-Год проходит?

-Конечно!

-Большего от нее и не требуется.

Федор был уверен, что за год они в любом случае вырвутся из Солнечного: не могут же оформления квартир идти бесконечно? Поменяют квартиру...

Ольга машинный обмен утвердила. Съездили к нотариусу, обменялись доверенностями.

-Завтра - на базар! - воспряла Ольга.

-Погоди, дай отойти от него еще хоть дней несколько! - взмолился Федор, - и я еще работу не нашел...

-Денег нет. - Железобетонно заявила Ольга. - Заработаем сначала деньги тем, чем их сейчас можно заработать, потом ищи что хочешь...

Потянулись унылые будни. За квартирными хлопотами, торжищем, не замечалось лета, короткого и прекрасного. Вдобавок ко всему закрыли на ремонт детский сад, и трехлетнюю Олю приходилось всюду брать с собой, оставить ее дома одну не могли. Утром загружались и ехали на Дзержинский рынок. Разгружались. Ольга оставалась торговать, а Федор с Олей колесили по оптовым магазинам. Оля утомлялась и начинала капризничать, проситься к маме, на улицу, домой... Федор как мог уговаривал дочку, потом сворачивал дела и мчал домой в Солнечный. Оля вырвалась из машины, как из клетки птица...

Глава 50

Водоканал подал документы на оформление квартиры Угаровым в администрацию Советского района - по месту нахождения предприятия. Таков был порядок оформления муниципального жилья. Советская администрация должна была проверить обоснованность предоставления жилплощади и, если сочтет нужным, передать свое решение на выдачу ордера в Октябрьскую районную администрацию города Истомска - уже по месту нахождения квартиры.

Жилищная комиссия администрации Советского района отказала Угаровым в оформлении разрешения на ордер. Заведующая жилотделом Роза Соломоновна Косовицкая с нескрываемым удовольствием сообщила Федору:

-И правильно ми отказали! У вас семья три человека. По закону ви можете получить жилплощадь не более, чем по двенадцать квадратных метров на человека! То есть на троих - тридцать шесть квадратных метров. А в трехкомнатной квартире по улице Клюева, 26 имеется тридцать девять квадратных метров жилой площади! Три квадратных метра - лишние!

-Что же мне делать? Отпиливать лишние метры? - оторопел Федор. - Я там живу уже, и до сих пор никто не упоминал о лишних метрах.

-Ничего не знаю! - закричала мадам Косовицкая, - переселяйтесь назад из трехкомнатной в однокомнатную и ждите, когда вам предложат квартиру не более тридцати шести квадратных метров! Что ви мне голову морочите!? Я что ли выдумала жилищные законы!?

-Но это невозможно, - сказал Федор, - однокомнатная уже заселена другими людьми... и вообще...

-Что вообще!?

-Как писатель я имею право на дополнительную жилплощадь.

-Писатель!? Какой еще писатель!? Ви электрик водоканала! Писатель он! Ха-ха-ха-ха-ха!.. - от хохота Роза Соломоновна раскраснелась до свекольного оттенка, из недр её пасти блеснули золотые коронки, - Электрик ви! Ясно?!

-Электрик. И еще писатель, и трехкомнатную квартиру мне дали не как электрику, а как именно писателю, человеку, занимающемуся творческим трудом.

- Это ваши проблемы! Кстати, ви член союза писателей?

-Нет.

-Вот когда получите членский билет союза писателей, тогда и приходите сюда! Все. До свидания, у меня дела!

Вечером снова позвонил тесть Алексей Дмитриевич, спросил, как дела. Федор передал трубку Ольге. Та принялась обьяснять отцу обстоятельства, затем утешать его и заверять, что все образуется, надо только ждать...

После разговора в доме Угаровых воцарилось тягостное молчание.

А ночью снова позвонил Алексей Дмитриевич и сообщил, что Раису Федоровну парализовало.

Федор пришел в областную писательскую организацию. Изложил свои квартирно-оформительские страдания председателю писорга Поганцеву.

-Из-за трех квадратных метров жилплощади райисполком поднял такой хай!? - удивился писательский шеф, - они там рехнулись... Ну и что, что не член союза? Это дело времени. У тебя опубликована одна своя книжка, публиковался в нескольких коллективных сборниках, у тебя тьма газетных художественных публикаций, и еще выйдут книги... И знают тебя все именно как писателя, а не как электрика - кому какое дело, где ещё зарабатывает литератор на хлеб.

Поганцев тут же написал на фирменных бланках письма в адрес мэра Козодралова, директора водоканала Райкина, главы Советской районной администрации Макакина: ходатайствовал об оформлении трехкомнатной квартиры ПИСАТЕЛЮ Угарову Федору Михайловичу...

Такое же ходатайство дала и областная журналистская организация, немедленно принявшая Угарова в союз журналистов.

-Чем ты раньше думал? - укорил председатель областной журналистской организации дед Новоселов, - столько лет работал в журналистике и не удосужился вступить в союз...

-Я как-то и не думал об этом, - оправдовался Федор, - социализм кончился, и как-то сами собой исчезли формальные препятствия для занятий журналистикой, я писал материалы и не думал ни о каком членстве...

-Не забывай, в какой стране ты живешь и в какое время! Ладно, держи членский билет... И членство в союзе писателей оформи, не пренебрегай...

-Вступлю, - пообещал Федор, - но там процедура длиннее, иногда и на годы растягивается.

-Пока тебя жареный петух не клюнул, ты и не почесался, - вздохнул дед Новоселов, - эх, молодо-зелено...

-В сорок семь лет-то молодо-зелено? - улыбнулся Федор.

-Э-э... - махнул рукой Новоселов, - до пятидесяти лет - несчитово...

Глава администрации Советского района Макакин обсуждал со своим подельником, главным инженером коммунхоза Хрюканцевым, обоюдошкурный вопрос: как лучше оформить оплату подключения к "коммуналке" строящегося особняка Макакина. Сто семьдесят миллионов рублей выдернуть из бюджета района на частные нужды можно было разными способами. Хрюканцев, более известный в городе по кличке Скот, рекомендовал списать казенные деньги под видом затрат на благоустройство территории - кто там проверит?

-Какой резон тебе жалеть халявные деньги!? - хрюкнул Скот, - не украдешь ты, украдут другие. Лови момент!

Шура Макакин момент именно и ловил. Впереди вырисовывались перспективы забраться в кресло мэра города, а сесть в него можно было, только уцелев в грызне за него с конкурентами. Стоило в предвыборной склоке просочиться в массы информации о том, как Макакин на казенные деньги воздвиг особняк-дворец в пригороде - мэрского кресла ему не видать, как своих ушей. Скот не продаст - в нем Макакин был уверен. Но не все в окружении Макакина были такие скоты - это Шура тоже знал.

Думал.

И Скот думал - о том, сколько из "благоустроительных" денег может угодить в его бездонный карман. Имея абсолютный талант хапать все, что проплывает мимо него, Скот вожделел на этот раз отхватить от общей суммы не менее половины. Вопрос заключался лишь в том, готов ли Шурик уступить ему половину.

А Шурик достал из внутреннего кармана пиджака коробочку и открыл ее: там лежал уже "заряженные" прозрачной жидкостью шприцы.

-Проверь дверь, - сказал он Скоту.

-Закрыто, проверял!

-А ты еще проверь.

Скот подошел к двери кабинета, подергал ее за ручку: не шелохнулась.

Мэр скинул пиджак, закатал рукав у рубашки и несколько раз с силой сжал-разжал кулак. На локтевом сгибе взбугрилась корявая вена. Шура всадил в нее иглу и выдавил содержимое шприца...

-О-о... - прокряхтел он облегченно, - приход...

Скот проделал то же.

Глава администрации Советского района города Истомска Шура Макакин не всегда был главой. Рос в еврейской семье, тщательно скрывающей свое еврейство. Произрос до отметки "метр с кепкой". И стал есть колеса. Не те, что в телегах, а те, что в аптеках. Не все подряд, а только наркосодержащие. Смачно ел, наращивая дозы, как Шварцнеггер "банки". И балдел.

Потом обалдевший Шурик стал есть солому. Маковую. Балдеж крепчал. Когда солома набила оскомину, Шура стал ее облагораживать: пропускал через мясорубку, получался маковый "силос" - из него уже можно было получать более чистую опиуху и ширять ее в себя шприцом...

В юности Шура Макакин был уже столь изощрен в наркотической химии, что с ходу поступил в мединститут, порадовав преподавателей уверенным знанием формул.

Шура ширялся, балдел, слегка учился, ширялся, балдел. Студент имел большую академическую задолжность и давно был кандидатом на "вылет, но выгнали его не за это. На первом курсе Шура попался на краже: его застукали на месте преступления в общежитии, когда он уже выходил из чужой комнаты с сумками, набитыми ворованными вещами. После шумных разборов его взяли на поруки и оставили в институте.

На втором курсе Шура попался на подделке рецептов, по которым он получал в аптеках наркотики. И тогда ему удалось удержаться в институте с условием, что он пройдёт курс лечения от полинаркомании в местной психиатрической больнице.

Шура вынужден был пройти этот курс. После чего стал "ширяться" ещё больше.

На третьем курсе Шура, обколотый опиухой, выколол глаз своему сокурснику Игорю Бюллеру - и тогда на него завели уголовное дело. Ему повезло: его не арестовали, ограничились подпиской о невыезде. Пока шло следствие, Шура ещё числился студентом, и даже появлялся в институте. И вдруг его взяли с поличными на карманной краже - прямо в троллейбусе.

И Шуру посадили.

С той поры к нему цепко прицепилась кликуха - Гнидор.

Через несколько лет уже вполне сложившийся вор и наркоман Шура Макакин, он же Гнидор, гражданин без определенных занятий, был взят с поличными на квартирной краже. С этой поры началась его деятельность в качестве платного агента-осведомителя по кличке Кацо. Опер уголовного розыска Толстов быстро просветил юношу, почему именно ему лучше добровольно сотрудничать с органами, нежели наоборот: если уж родился Гнидором, то никем другим в этой жизни быть не суждено, зато можно извлечь из этой "кармы" пользу - пожизненную индульгенцию от "органов"...

Шура попал в свою стихию.

Для уголовного розыска стукач Макакин-Гнидор-Кацо был находкой: его не надо было внедрять в уголовную среду - Шура в той среде вырос и окреп, все окрестные наркоманы, шпана и жулье считали его своим. И многие годы Шурик ширялся безбоязненно и сдавал своих подельников, сдавал, как охотник шкуры сдаёт в заготконтору. И на них же сыщики дополнительно вешали Шурины карманные и квартирные кражи, которыми он теперь промышлял безнаказанно - сотрудничество получилось взаимовыгодным. Самая крупная сдача произошла в 1984 году: тогда было арестовано сразу четырнадцать наркоманов. По ходу следствия пятнадцатым должен был стать Макакин. Но не стал, затерялся в кочках Красноярской тундры: ему предложили на время скрыться, будто сбежал.

Четырнадцать "кентов" Шуры Макакина получали лагерные сроки, считая, что Макакин не сел только потому, что они его не сдали. Им и в голову не приходило, что это они сели из-за того, что их сдал Шурик - к тому времени стукач со стажем.

Далее грянула горбачевская "перестройка" и события пошли по самому неожиданному сценарию. Прежний строй вспыхнул сухой соломой и угас в мутном потоке перемен.

И откуда ни возьмись, на политических тусовках Истомска образовался новый персонаж - жертва тоталитарного режима Макакин. Изможденный джентльмен удачи в очках и с желваками на потасканном лице горячо и убедительно вещал о народных страданиях, происках прогнившего режима.

-Нары плачут об этой жертве!.. - злопыхали не самые осведомленные менты.

Осведомленные помалкивали. Это они сделали Шурику героическую биографию: дескать, из мединститута его выгнали за правозащитную деятельность, многие годы подвергался репрессиям: гнобили в психушке, в тюрьме, в концлагере, учиться не давали, отовсюду гнали...

По милицейской легенде Макакин работал учителем в глубинке...

То есть в демократическую среду агент-осведомитель Кацо внедрился не как ссученный вор и наркоман, а как сеятель разумного, доброго, вечного учитель Макакин, давний борец за справедливость и народное счастье.

И "учитель" развернулся. Он говорил, говорил, говорил... И договорился до того, что был избран депутатом районного совета.

Местные урки обомлели: Гнидор обзавелся "ксивой" неприкосновенности, как академик Сахаров!

Они так и продолжали считать его своим, не подозревая, что перековавшийся Шура давно уже "и вашим и нашим": пользуется одновременно и поддержкой уголовной среды и ментовской. Выйдя на последнюю прямую предвыборной гонки Шура испытанным приёмом убрал с дороги своего главного конкурента Симакова: дал соответствующую команду своей кодле и в тот же день Симакова избили до полной неспособности участвовать в каких-либо мероприятиях, кроме лечебно-восстановительных...

Сейчас Шура Макакин сидел напротив Хрюканцева откинувшись в кресле и млел: переживал "приход" - могучие опийные силы будоражили стареющую кровь и создавали на какое-то время иллюзию кромешного счастья. Кайфовал.

Затем друзья-подельники приступили к обсуждению следующего вопроса - как нейтрализовать потуги директора Истомскводоканала Райкина умыкнуть три миллиарда бюджетных денег, выделенных казной на очередной ремонт магистральных водоводов? Эти деньги стоили того, чтоб перехватить их на лету. Скот быстро вычислил, какая часть тех денег попадет в карман Сруля - не менее полутора миллиардов лично Срулю, если считать по общепринятой методе "распределения" бюджетьных средств, и далее по нисходящей остальным участникам процесса... Зная хватательные способности Сруля, можно было прогнозировать больший кус. Хрюканцев даже застонал от муки душевной:

-М-м-м... Пустили козла в капусту: все схрумкает!..

Макакин презрительно глянул сквозь очки на визави, хмыкнул:

-Если мы дадим ему это сделать. Ты, Скотик, мычи, и одновременно думай.

Райкин был их головной болью: доил самую высокоудойную коммунальную "корову" - водоканал. Доил, ревностно охраняя свое кормление от других вожделеющих прихлебателей.

-Не оторвать эту гниду от водоканала... - досадливо пробормотал Скот, - вцепился намертво.

-Пока мэром Козодралов, не оторвать, - подтвердил Шура, - поэтому сейчас надо думать не о том, как Райкина вышибить из кормушки, а как Козодралова обойти...

Ненависть Шуры и Скота к Райкину равнялась ненависти Райкина к ним: каждая из сторон считала кормушку противника более обильной и незаслуженно занимаемой. Макакин понимал, что Райкин был всего лишь одним из упырей кодлы мэра Козодралова. Следовательно начинать надо было не с Райкина, а с Козодралова. На приближающихся выборах мэра города Шура Макакин обязан был победить - это он понимал так же отчетливо, как и то, что в противном случае конкуренты его сожрут. Бывший опер, а ныне глава уголовного розыска полковник Толстов предупредил своего агента Кацо-Макакина, что каким-то образом в правозащитную организацию "Мемориал" просочились сведения об уголовной составляющей биографии Макакина и его сотрудничестве с органами в качестве агента-осведомителя. Пока это на уровне слухов, но слухов зловещих... Надо успеть победить на выборах - победителей не судят.

Иначе - конец карьере...

Размышления Макакина о происках конкурентов прервало появление посетителя: секретарша по внутренней связи сообщила о том, что на прием просится какой-то странный гражданин, являющийся одновременно электриком водоканала, писателем и журналистом - Угаров Федор Михайлович.

-А он не псих случайно? - насторожился Макакин.

-Вроде не похож...

-Пусть зайдет.

Федор зашел. Представился.

-Садись, - предложил Макакин, - рассказывай, что у тебя.

Федор положил на стол перед главой райадминистрации пачку документов:

-Здесь все в хронологической последовательности: как директор водоканала Райкин дал мне квартиру и что из этого вышло. Лучше документов никто не расскажет.

Макакин уткнулся в бумаги. Прочитал все, от гарантийного письма "Ролика", гарантирующего отдачу водоканалу двухкомнатной квартиры, до липового водоканальского ордера на трехкомнатную квартиру для Угаровых.

-Дурдом какой-то! - отрезюмировал глава.

-Что мне делать? - спросил Федор.

-Оставь у меня документы, я проверю это дело, решу. Через неделю зайди.

Федор ушел.

Через неделю он снова пришел к Макакину на прием. Шура оторвал от бумаг свое пожеванное лицо с брюзгливым выражением, сообщил:

-Проверил я твое дело, с твоей стороны все нормально: однокомнатную отдал водоканалу, трехкомнатную получил. А что Райкин с оформлением поганку закрутил, так он гандон, твой Райкин. В общем, подпишу я разрешение на выдачу тебе ордера.

-А если Райкин... - начал было Федор.

-Плевать я хотел на Райкина! - психанул Макакин.

Сруле-плевательные мечтания Макакина имели свои древние истоки. Но особую остроту им придал последний эпизод в бесконечной урывательно-хватательной войне местных администраторов. На территории Советского района находилась одна из канализационных насосных станций Истомскводоканала, сокращённо - КНС номер 7. Этакий кирпичный бастион с резервуарами-насосами-задвижками и пр. И вдруг, ни с того ни с сего, мэрия с водоканалом затеяла реконструкцию этой недавно построенной станции. Мэр Козодралов, дённо и нощно вопиющий об отсутствии денег в городской казне, неожиданно разом отвалил на реконструкцию КНС-7 одиннадцать миллиардов рублей. И вычел эти одиннадцать миллиардов рублей .из бюджета Советского района. Обалдевшего от такой арифметики Макакина филантропический мэр Козодралов утешил по-отечески:

- КНС на твоей территории, надо участвовать в решении общегородских проблем.

Возражать было - всё равно, что против ветра ...

Макакин был безутешен. Эти одиннадцать миллиардов они со Скотом уже заранее поделили и только ждали их появления на расчётном счету Советской райадминистрации. Оказалось, делили шкуру неубитого медведя. От одной мысли, что Сруль с Козодраловым прикарманили его миллиарды, у Макакина вспухали прыщи на голове. То, что деньги были именно прикарманены, Шура знал достоверно: его разведка донесла, что никаких работ на КНС-7 не ведётся, и даже планов таких не существует... И никто никогда искать те деньги не будет: в мутной воде перемен все концы вели в воду.

И одиннадцати казённых миллиардов уже не существовало. Они сменили принадлежность. Приватизировались. Смылись. Скрылись. Испарились.

Макакину хотелось есть Сруля живьём. И запивать козодраловской кровью.

- Увели...- бормотал Шура в тиши служебного кабинета. - Кровные увели...Нет, надо в мэры прорываться, к кормушке...к кормушке...самому банковать... самому банк снимать...

Макакин вкатил себе сразу двойную дозу героина и впал в транс. На короткое время все беды отошли в сторону, сменившись опийными грёзами...

16 августа 1995 года в жилотделе администрации Октябрьского района Федору Михайловичу Угарову выдали ордер на право проживания в трехкомнатной квартире по улице Клюева,26. Никакой радости от этого события он не испытал: устал. В тот же день оформил телефон, отдал на прописку паспорта.

Позвонили старикам в Киргизию: готовьтесь к переезду.

-Куда ж теперь...- вздохнул Алексей Дмитриевич, - мать не встает еще. До выздоровления теперь ждать придется... Если встанет вообще...

Ольга плакала в подушку. Федор оцепенело сидел в кухне и курил вонючую приму. За окном сквозь дымку просматривался город, в небе над ГРЭС висело мутное пятно копоти.

На другой день он пришел в мэрию и вручил председателю комитета по управлению имуществом Еремееву письменное заявление, в котором просил мэрию обязать директора муниципального водоканала оформить однокомнатную квартиру надлежащим образом и прекратить удержания зарплаты Угарова за якобы "проданную", ему трехкомнатную муниципальную квартиру.

Василий Васильевич прочитал бумагу и не сразу сообразил, о чем идет речь:

-Что значит "проданная муниципальная квартира"? Муниципальные квартиры не продаются, они по ордерам заселяются.

-А мне пытались продать.

-Фантастика...

-Не фантастика, вот экземпляр договора купли-продажи.

Еремеев взял договор и стал читать. По мере углубления в текст, брови на его лице сначала хмурились, потом поползли вверх, вверх, вверх...

-И вы эту липу подписали!?

-Не подписал.

-Я вижу здесь подпись Райкина и печать водоканала.

-Да. А я отказался подписывать. Вчера получил ордер.

-Чего же вы теперь добиваетесь?

-Чтобы прекратили удерживать мою зарплату за непроданную мне квартиру.

-Удерживают зарплату!?

-Да.

-Но это мошенничество...

-Я тоже так же считаю. А Райкин считает иначе. Вот и образумьте своего кадра.

-Оставье документы, будем разбираться.

Глава 51

Ольга стояла за самодельным прилавком под открытым небом на Дзержинском базаре. Напротив, у железного стола, заваленного фруктами, галдела группа азербайджанцев. Говорили на своем языке, говорили увлеченно, горячо, самозабвенно. Настолько самозабвенно, что и внимания не обратили, как к прилавку с тыльной стороны подковылял на костылях одноногий человек заскорузлого обличья, взял ящик с помидорами и, держа его каким-то непостижимым образом, поковылял с добычей в переулок. Ему оставалось только завернуть за угол, когда азербайджанцы заметили кражу и кинулись на дерзкого инвалида. Они стремительно нахлопали вору по ушам, по щетинистому лику, отняли ящик, еще добавили оплеух и вернулись к прилавку. Ольга изумилась стойкости русского человека: инвалид устоял на одной ноге под градом таких ударов, от которых Шварцнеггер встал бы на уши!

Меж палаток торжественно и медленно передвигалась заведущая отделом зашиты потребительских прав Кировской райадминистрации мадам Дедушкина - томная дама с "архитектурными излиществами", гроза торговцев Дзержинского рынка, страж закона о торговле Российской Федерации. Она направилась к прилавку возле ольгиного: увидела разложенные на нем носки, трусы, майки, рубашки, бюстгальтеры - товар, запрещенный к реализации на данном рынке ею же, Дедушкиной, как "несовместимый с продовольственными товарами".

-Нарушаете! - опечалилась мадам Дедушкина.

-Да я!..Да мы!.. - заюлила продавщица.

-Придется составить протокол о нарушении, - как бы вынужденно призналась Дедушкина, - что делать... А бюстгальтеры у вас почем?

-Да вы берите! - радушно предложила торговка, - сначала поносите, а расчитаетесь потом, если понравится...

-Я бы вот этот взяла, - Дедушкина примерила нежноголубой бюстгальтер, приблизив его к своему безразмерному бюсту, - и вот этот ничего, - она взяла еще один бюстгальтер, - и вот этот, - она взяла еще один...

-Пожалуйста, пожалуйста... - хозяйка радушно сложила отобранные бюстгальтеры в полиэтиленовый пакет и подала Дедушкиной, носите на здоровье!

Обюстгальтеренная мадам Дедушкина неспешно двинулась дальше, и тут ее внимание привлекли яйца. Куринные яйца, которыми торговала ольгина соседка Таня. Очень хороши были яйца: крупные, чистые.

-Ваши документы, - сказала мадам Дедушкина Тане.

Таня протянула даме папку с документами. Та долго вчитывалась в свидетельство предпринимателя, санитарную книжку, накладные, счета, чеки, сертификаты качества... Ничего интересного не находила. Но не уходила.

Мимо индифферентно прошел участковый милиционер Петров.

-Сергей! - окликнула его Дедушкина, - иди-ка сюда!

-Что тут? - остановился Петров.

-Вот, нарушает...

-Что?

-Да сама понять не могу, - призналась Дедушкина.

-А-а! - озарился Петров, - щас!

Он полистал документы, нашел искомое:

-Да вот же! - ткнул он пальцем в сертификат качества, - тут указано "яйца куринные, диетические", а в счете - просто яйца куринные! Несоответствие представленного к реализации товара данным, декларированным в коммерческих документах! - подытожил лейтенант.

Стражи порядка отобрали у Тани все документы.

-Завтра придешь ко мне в кабинет. - Сказала Дедушкина.

-А пока закрывай торговлю. - Скомандовал Петров.

Они неспешно двинулись дальше вдоль торговых рядов, беседуя о тяготах жизни и происках торгового люда. Потом вернулись, набрали у Тани по охапке яиц в картонных ячейках и вернули ей документы:

-Торгуй пока.

Обрадованная Таня про плату за яйца не пикнула.

День выдался неудачный: было мало покупателей и выручка обещалась быть мизерной. Слева от Ольги суетилисъ вокруг ящиков с яблоками два молодых азербайджанца - Алаз и Фируддин, сбежавшие в сибирские дали с исторической родины в трудную для неё годину с корыстными целями: с голоду не пухнуть и на штаны заработать. Они носили ящики к прилавку от стоящей поодаль "Газели", не могущей подъехать ближе из-за тесноты. В тот миг, когда Алаз копошился в кузове "Газели", а Фируддин ставил на прилавок очередной ящик, к базару с воем сирены подлетел милицейский Уаз. Из него чуть ли не на ходу выскочили четыре милиционера в бронежилетах и с автоматами наперевес, бросились к Фируддину. Мигом скрутили его. Щелкнули наручники. Фируддина заволкли в Уазик и тот с воем сирены юркнул в переулок. И там затих. Через малое время появился Фируддин с невозмутимым лицом, на котором читалась презрительная усмешка.

-Что они к тебе прикопались? - поинтересовалась Ольга.

-Денег захотелось, - усмехнулся Фируддин.

-Сколько требовали?

-Три сотни. А им говорю: жирно будет, ребята. Они стали грозить, что запинают... Я им говорю, тогда вообще ничего не получите... А им видно, сильно приспичило, ну ... сошлись на сотне.

-Что?.. - подлетел к другу толстяк Алаз.

-Как всегда, - пожал плечами Фируддин, - сотня...

-Гниды, - по-русски выразился плохо говорящий по русски Алаз.

Базар постепенно оживал, поток покупателей несколько увеличился.

-Спекулянты! - шла вдоль рядов зачуханная баба, - работать не хотите, шаромыжники! Кровь нашу пьете, барыги!.. А это что? - ткнула она грязным пальцем в банку с килькой на ольгином прилавке.

-Килька, - сказала Ольга.

-Почем?

-Три тысячи рублей за банку.

-А так отдашь?

-Как - так?

-Даром.

-Нет, - нахмурилась Ольга.

-Сквалыга! - озлилась баба, - банку кильки пожопилась голодному человеку!? Все вы тут такие, сволочи!..

Баба пошла дальше, провозглашая на весь аул лозунги справедливости и братства. Голос ее постепенно истаял вдали. Зато появились в эфире другие голоса. Неподалеку от Ольги расположились обезденежевшие музыканты местной филармонии, вынули из футляров инструменты, один раскрытый футляр положили на асфальт, и средь пыльного базара начался необыкновенный концерт. Дивные звуки поплыли над прилавками с рыбой, капустой, огурцами, трусами, гвоздями...

Тихо падали в футляр ничего не стоящие сотенные, меланхоличные маэстро смотрели куда-то внутрь своих глаз, присутствовали здесь отсутствуя.

Скрипка, виолончель, гитара рыдали и улыбались... пока их не перекрыл всесокрушающий рев гармошки: устроившись на ящике рядом с музыкантами, заскорузлый дед в репьях рванул пятнистые меха и неистово проорал:

-Я милого увидала, у крыльца обоссалась!

-Всю скотину напоила, еще лужа осталась!..

Музыканты не выдержали конкуренции, ушли. Дед долго орал под гармошечный визг, потом заметил, что в лежащую у его ног кепку сыплются только самые мелкие купюры - сотни, на которые мало что купишь по нынешним временам, и пошел в другой конец базара. Утвердился вновь на тарном ящике и завел иное:

-Люди добрые! Братья и сестры! Граждане!.. Не оставьте калеку и сироту!.. Дом сгорел, жена умерла, дети бросили!.. Братья и сестры!.. Подайте, кто сколько может на пропитание старому человеку!.. Только-что из больницы, документы украли, денег нет, есть нечего, дайте, кто сколько может на билет!..

-Куда едем, дед? - остановился возле страдальца милиционер Петров.

-В пи..! - огрызнулся дед, потом заметил милицейские признаки и сменил гнев на милость, - да так... на трамвайный билет собираю...

С утра до вечера Федор колесил по городу от одного оптового магазина к другому, в соответствии с выданным ему 0льгой списком покупал товары, отвозил на рынок Ольге, получал новое задание: работали с колеса, так как оборотных денег было мало, впрок взять ничего не получалось. Попутно он бывал в учреждениях и предприятиях, пытаясь найти какую-нибудь работу, где платят зарплату. Надо было освобождать Ольгу от базарной каторги. Водоканал не отдавал ему зарплату, удерживая ее "за квартиру". Когда Федор в сентябре обратился к Райкину в очередной раз с предложением прекратить удержание денег, директор довольно рассмеялся:

-А зачем тебе зарплата? У тебя и так вон из всех карманов деньги торчат!

Из нагрудных карманов на жилетке Федора действительно высовывались мелкие купюры: Федор держал их наготове, чтобы при расчете с оптовиками мелочь была под рукой, а крупные держал во внутреннем кармане.

После этого он прекратил визиты к Райкину.

Из водоканала надо было уходить. Из водоканала он не хотел уходить раньше, чем уладит дела с квартирой и отобранной у него зарплатой.

Поиски другой работы результатов не давали. Расклад был плачевен: журналистикой заработать на жизнь было нереально, заводы или стояли или слегка дышали, ни там ни там зарплат не платили. О литературных гонорарах можно было только вспоминать.

Федор ходил, как и прежде, дежурить на свою водокачку. Но теперь там было не до творчества. День его дежурства стал выходным для Ольги, и ремонтным днем для него: приезжал, переодевался, и сразу начинал ковыряться в машине, устраняя накопившиеся за три предыдущих дня поломки.

Никогда никому он не поверил бы, что жигули способны ездить без поломок хотя бы неделю. Без неисправностей не проходило дня. Если не глох на ходу двигатель из-за разрегулированности карбюратора, то непременно случалось что-то еще: сваливался со шкива ремень вентилятора, отваливалась клемма аккумулятора, начинал грохотать аммортизатор, замыкала электропроводка и начинал безудержно реветь звуковой сигнал...

Федору иногда казалось, что он угодил в кошмарный сон.

Федор обращался в юридические консультации по поводу своей квартирной истории. Приносил подборку документов. Юристы листали, читали, удивлялись...

Оценки их были примерно одинаковы;

1. Водоканал пытался заключить с Угаровым притворную, мнимую сделку по квартире - это грозит Угаровым потерей жилья вообще.

2. Водоканал совершил подлог, указав в выписке из протокола заседания профкома, что трехкомнатная квартира имеет статус "приватизированной" - фактически квартира стала муниципальной и продаже не подлежит.

3. Водоканал незаконно удерживает зарплату Угарова.

4. Водоканал не вправе считать однокомнатную квартиру Угаровых частью платы за трехкомнатную муниципальную квартиру - муниципальная квартира заселяется по ордеру и не может быть предметом сделки.

5. Если Угаровы напишут Муднику дарственную на однокомнатную квартиру, то это будет означать, что Угаровы распорядились своей собственностью и не вправе претендовать на муниципальную квартиру.

Федор с каждым днем все больше осознавал, во что он вляпался, связавшись с дерьмом по имени Райкин Сруль Зямович: все и было заранее расчитано так, чтобы невозможно было ступить иначе, как вляпавшись...

Несколько раз он обращался в мэрию за ответом на свое заявление с просьбой воздействовать на Райкина. Предлагали зайти через еще неделю. Через месяц...

В начале ноября начальник отдела Маринин, курирующий водоканал, вернул Федору заявление с подборкой документов и присовокупил:

-Не наша компетенция. Обращайтесь в суд.

Возникало ощущение, что попал в фантастическую СТУ - Страну Торжествующих Упырей: всюду находились охотники отхлебнуть угаровской крови. Федор гнал от себя эти мысли. Но в голове вертелись одни и те же "органические цепочки": упыри объединяются в кодлы, кодлы - в кодлища, кодлища образуют немерянное Подлое Сословие России. ПСР - фактически единственная партия в России на все времена при любых режимах. Вчера, сегодня, завтра, века назад иль на века вперёд можно не гадать, кто правил, правит и будет править Россией - ею всегда правило, правит и править будет ПСР.

Глава 52

Осень принесла в город слякоть и стынь, пошли дожди со снегом.

Ольге стало невмоготу торчать за базарным прилавком днями напролет. Рынок стремительно заполнялся новоявленными торговцами из числа безработных, выбрасываемых с останавливающихся предприятий пачками. Теперь пропустить хотя бы один торговый день значило для Ольги потерю места на рынке - его немедленно захватили бы другие и бились бы за него насмерть. Теперь, осенью, Ольга как небыль вспоминала лето, когда Дзержинский рынок занимал всего часть улицы, стометровый отрезок от проспекта Кирова до магазина "Дары природы". Сейчас был занят весь участок улицы от проспекта Кирова до улицы Карташова - метров триста.

-Надо что-то делать, - сказала Ольга Федору, - не дай бог заболеть кому-то из нас, или машина совсем сломается, потеряем место на базаре и все: хоть по миру иди с протянутой рукой...

Федор о том же думал.

-Давай агитировать в компаньоны кого-то из знакомых, - предложил он, - сейчас столько бедствующих, что не может быть, чтобы не нашлось... Вон хотя бы Михаила с его супружницей пригласить. Они ж на одной картошке сидят, один Михаил работает, и то полубесплатно, а жена его Светлана и двадцатилетняя дочка Анна дома сидят. Хотят, пусть поочерёдно торгуют: день ты, день они, я согласен каждый день возить, зато у тебя продых будет. В жигуленке кататься все-таки не под открытым небом на привязи торчать... А?

-Попробуем, - согласилась Ольга.

Вечером после торгового дня Угаровы поехали к Угаровым. Застали дома всех: Михаила, Светлану, Анну.

-А, спекулянты! - поприветствовала Михайлова жена Светлана, - проходите...

После такой преамбулы Федор с Ольгой не сразу сообразили, с чего начать разговор о сотрудничестве.

-Угощать нечем, - громогласно предупредила Светлана, - хотите, могу чаем напоить, немного еще осталось...

-Спасибо, не стоит, мы ненадолго, - сказал Федор.

-Ну, как хотите! Конечно, вам некогда, вы ж бизнесмены! Время - деньги! Ишь, у Федьки деньги изо всех карманов торчат!

У Федора, как всегда из обоих нагрудных карманов жилетки торчали мелкие деньги.

-А что вам мешает иметь в карманах деньги? - спросил Федор, - присоединяйтесь к нам! Машина есть, место на базаре есть, какие-никакие оборотные деньги есть. Вместе скорей раскрутимся! И вы на ноги встанете, и мы. А? Я готов вас возить каждый день.

-Ты мне что-ль? - подняла в изумлении брови Светлана, - чтоб я на базаре торчала!? Под дождем! Под снегом! На холоде!? Нашел барыгу! - возмутилась она.

Тема была исчерпана. Михаил виновато смотрел на брата, крупная, бабистая Анна поднялась и вышла из комнаты.

-Ну что ж, нам пора, - поднялся Федор, вслед за ним и Ольга. Оля-маленькая и без того была на ногах: она как встала у порога при входе в дом родственников, так стояла молча, пока родители разговаривали - ни за что не хотела раздеться и пройти в комнату.

Жигуленок катился по снежно-грязевой слякоти Иркутского тракта, "дворники" энергично смахивали с лобового стекла мокрый снег. Разомлевшей в теплом салоне Ольге не верилось, что она весь день отстояла за прилавком на улице: заоконная реальность сейчас не воспринималась как реальность, казалась фильмом ужасов...

Дома, пока Ольга отлеживалась, приходя в себя, Федор наскоро сготовил дежурный ужин: лапшу с тушенкой и чай. Ужинали молча. Федор переоделся в грязную одежду и пошел в гараж готовить перманентно рассыпающуюся машину к завтрашнему дню. Он долго лежал под грязным днищем жигуленка и неумелыми руками, тихо матерясь, пытался снять генератор, из которого уже несколько дней слышался при работе подозрительный хруст. Не приведи господь, развалится в дороге. "Копейка" отличалась от "шестерки" только годом выпуска. Рассыпались они одинаково. Федор убедился, что жигули - не машина вообще. Это автопримат. Только без хвоста.

7 ноября 1995 года на Дзержинском базаре произошла Великая Ноябрьская революция. Утром появился управляющий дед Фимов, вцепился в крайний стальной стол и поволок его в сторону. Вернулся и вцепился во второй стол.

-Степаныч! - вопросили удивленные торговцы, - ты что, физзарядкой заняться решил? Так лучше иди вон те ящики поворочай, а столы не трогай, столы нам для торговли нужны!

-Все... - пыхтел управляющий, - упразднили столы...

Торговцы насторожились.

-То есть?

-То есть все столы убираются, на их месте будут стоять торговые палатки. Вас предупреждали: покупайте у Одуреева палатки, если хотите торговать здесь. А не хотите, как хотите, на ваше место другие придут.

Торговый люд усек, что к чему. Потерять место на базаре - все потерять: заработок, благополучие семьи, почву под ногами... Пополнить ряды безработных желающих не было, как не было тут и желающих ходить по городу с плакатом на шее и требовать пособий, социальных гарантий, зарплат, пенсий... На базаре зарплата была каждый день. И самостоятельные торговцы, и наемные продавцы имели заработок, пока имели торговое место.

Свободных мест на рынке не было. Оголодавшие люди, выброшенные и еще не выброшенные с остановившихся предприятий, устремлялись сюда толпами, норовя торговать хоть чем, лишь бы что-то заработать. Еще летом базар занимал ничтожную часть улицы Дзержинкого, а теперь, в ноябре, торговые ряды заняли весь трехсотметровый квартал, торговцы стояли плотно, бок о бок и конкуренция за места усливалась с каждым днем.

Теперь эта новость с палатками...

Тут на базар въехал грузовик, остановился. Из кабины вылез "генеральный директор" рынка Арчибальд Одуреев - костистый мужчина лет за пятьдесят, с лицом изработавшейся лошади.

-Господа! - возвестил с подножки Одуреев, - кто хочет торговать на моем рынке, обязан купить у меня торговую палатку! Налетай!

-Почем? - раздались голоса.

-Два миллиона!

-Ого!.. В хозяйственном магазине такие же палатки по миллиону продаются!..

-На моем базаре будут стоять только мои палатки! - заявил Арчибальд, - а с палатками, купленными не у меня, можете торговать где угодно, только не здесь! Ясно!?

Все стало ясно. Мигом выстроилась очередь за палатками, Одуреев едва успевал принимать деньги, сноровисто толкал их в портфель, и совал очередному претенденту мешок с каркасом для палатки и самой палаткой...

У Угаровых не было денег на палатку. Да если бы и были, Ольга и Федор не стали бы покупать ее у Одуреева, купили бы в другом месте вдвое дешевле, чтобы не платить Одурееву "лимон" сверху. И вместе с тем понимали, что без палатки место можно потерять.

-Что будем делать? - спросила Ольга, - опять занимать деньги?

-Ты могла бы сшить палатку? - спросил Федор.

-Могла бы. Только металлический каркас где взять...

-Сам сделаю.

-Ты?..

-Я.

Они купили в магазине плотную палаточную ткань - сорок тысяч рублей заплатили за десять метров. Федор отвез Ольг домой, усадил Ольгу-большую за швейную машинку, вручил ей эскиз с точными размерами палатки. Набрал в гараже охапку полудюймовых труб, загрузил в багажник и поехал на водокачку. Дежурил брат Михаил. Федор объяснил ему свои намерения и предложил Михаилу ехать домой, все равно он сейчас до утра будет варить тут каркас для палатки.

-Давай я тебе помогу! - предложил Михаил.

-Стоит ли? Вдвоем за один сварочный держак не возьмешься.

Михаил уехал домой. Федор переоделся, настроил сварочный аппарат и взялся за работу. Пластался до утра и сварил-таки каркас. Выкрасил трубы быстросохнущей краской. Сгоношил столик с раздвижными ножками, тоже в соответствии с размерами жигулевского багажника...

Наутро приехали на базар и установили свою палатку на том же месте, где и торговала всегда Ольга. Ее соседка Вера Федосеева, ахнула:

-Сами сделали!.. Так просто... И не платить лимон сверху шакалу Одурееву!

-Слушай, - озарился Верин муж, Николай, - тут на пару часов делов! Все, еду к себе в гараж, сейчас сооружу такую же! Ткань куплю!

Федосеевы появились на Дзержинском базаре недавно, но успели еще найти свободное место, пока все "вакансии" не захлопнулись. Уволенные по сокращению с радиозавода, они быстро сообразили, что никому не нужны они и их дети, кроме них самих. У них была старенькая "Нива", у Николая были умелые руки, а у Веры стойкая крестьянская натура; занялись базарной торговлей.

На следующий же день Николай и Вера установили свою палатку рядом с угаровской. Алая угаровская и синяя федосеевская, нестандартные палатки, выделялись на общем фоне полноразмерных палаток заводского изготовления.

-А ведь спасибо надо сказать шакалу Одурееву, - заметила Ольга, - не он бы с палаточной идеей, так и стояли бы под открытым небом. А так хоть крыша над головой...

Наступали холода. Ольга стала одевать громадные Федоровы валенки, поддевая еще по несколько толстых носков для тепла и чтобы не выпасть из более чем просторных для нее войлочных недр...

Федор таскал коробки с товаром от стоящего в переулке жигуленка к ольгиной палатке, когда его остановил знакомый голос:

-Федька?.. Ты что тут делаешь?

Федор оглянулся: перед ним стоял Дмитрий Голодаев, "крестник" еврейского председателя сибирского колхоза Бундерса.

-Привет! - сказал Федор, - пошли к нашей палатке, - он поднес коробку к прилавку и поставил перед Ольгой.

-Вы чо, барыгами заделались? - удивился Дмитрий.

Ольга с Федором промолчали. Дмитрий с удивлением смотрел на них.

-Почему барыгами? - возразил Федор, - мироедами! Так партия учила.

-Ни ... себе! - отрезюмировал Дмитрий, - вот так писатель!..

-Как у вас дела? - спросил Федор.

-А-а-а... - Дмитрий махнул рукой, - какие дела?.. работы нет, денег нет, голодом сидим. Ребятишки только о еде и говорят...

-Наталья чем занимается? - спросила Ольга.

-Дома сидит, чем ей заниматься, - пожал плечами Дмитрий.

-Шла бы сюда, со мной бы работала, вдвоем легче, - сказала Ольга.

Дмитрий удивленно посмотрел на Ольгу.

-Здесь зарплата каждый день, - заметила Ольга.

-С высшим-то образованием Наталья тут торчать будет!? - хмыкнул Дмитрий, и ухмылка собрала в гармошку его худое, изможденное лицо с серой обескровленной кожей.

-Ну, пока! - сказал Федор, - мне еще на оптовую базу успеть...

Он укатил.

Дмитрий потолкался между палатками, подошел к Ольге.

-Слушай, - сказал нерешительно, - ты бы... это...

-Что?

-Ну... дала бы немного еды... Не мне, детям... сам я уж... Детей жалко...

Он умолк, уставившись на Ольгу больным взором.

Она схватила полиэтиленовый пакет и стала торопливо складывать в него банки тушенки, пачки круп, упаковки макарон...

-На. - Подала набитый пакет Дмитрию.

Тот молча принял и ушел.