Высоким голосом, пронзительно
кричал он, эхораздражающе.
Под потолком его обители,
в подвальной сырости безжалостной

плодились, пели, хороводили
ремки разодранного сердца.
И кто называл бы их «работами»,
от взгляда тотчас разлетелся

на мини, микро и молекулы,
а может стал, к несчастью, жабою.
Кричал для всех. Одновременно
он только для себя раскалывал

тот потолок, что горло стискивал
и не давал вздохнуть. Субтильное
его нутро, по части физики,
не подчинялось. Агрессивно

рвалось, рвалось наружу алчное,
что смертным объяснить не в силах.
Сдавая смену, в дверь вколачивал
суровый гвоздь, чтобы не смыло

стихию рифм из храма этого.
Не кочегаром был, поэтом он.