На полу под лестницей, поджав коленки и подложив руку под небритую, щетинистую щеку, лежит, свернувшись клубочком, далеко не первой молодости человек. Он уже проснулся, но глаза еще не открыл. Перед его мысленным взором стояло некое расплывчатое существо болотного цвета. Нико боялся открыть глаза, потому что знал, что если он это сделает, ужасное существо тут же накинется на него, разорвет его сердце на части и он умрет.
- Надо подождать, - подумал он, - скоро, совсем скоро наступит рассвет, и доброе, ласковое солнце отгонит болотное видение, и оно просто исчезнет. Я это знаю; уже несколько дней подряд существо преследует меня, выжидает, маячит, ждет своего часа, МОЕГО часа!
- Эй, Нико, просыпайся, - раздался хриплый голос хозяина, открывавшего ставни духана. - У нас сегодня будет веселый день, праздник. Знаешь, кто к нам придет? Сам князь! Он проездом в Тифлисе и хочет, чтобы ты написал его портрет. Он даже обещал заплатить тебе. Ну, вставай! Скоро первые посетители придут.
Вместе с солнечным светом в духан ворвался свежий, прохладный воздух. Нико зашевелился, открыл глаза, скинул с себя укрывавшее его тряпье, потянулся и начал медленно подниматься. Выглядел он неважно: волосы растрепаны, взгляд мутный, под глазами мешки, и вдобавок ко всему головная боль с похмелья.
Пошатываясь, неверной походкой он вышел из духана на задний двор. Два петуха важно расхаживали вдоль забора, у ворот спокойно стояла равнодушная ко всему пятнистая корова, к дереву была привязана коза с такими же мутными, как у Нико глазами, посередине двора стояло ведро со свежей водой, возле которого лежал ковш.
Нико подошел к ведру, зачерпнул ковшом воду и вылил ее на свою голову.
К нему подбежала дочка хозяина духана.
- Дядя Нико, давайте я вам налью воды в ладони; вы умоетесь и попьете.
- Спасибо, гого*, а то я совсем плохо себя чувствую.
- Эх, да разве вода тут поможет! - воскликнул половой духана, выполняющий также функции скотника в небольшом хозяйстве хозяина; поверх его рубашки и шаровар был повязан длинный клеенчатый фартук. - Стакан хорошего кахетинского вина, - это другое дело. Когда помоешься, заходи в дом, сегодня хозяин угощает в счет будущей картины.
- Спасибо, зайду.
- Дядя Нико, а правду говорят, что вы влюбились в актрису? - спросила девочка, одновременно наливая в протянутые ладони холодную. воду.
- Какую еще актрису, о чем ты, гого?
- В Маргариту. Об этом все говорят. Вы ей даже букет цветов подарили.
- Ну что ты такое говоришь, откуда у меня деньги на цветы? Просто когда я увидел Маргариту, у нее в руках уже были цветы; так я и нарисовал ее с цветами. Это давно было.
- Ладно, хватит разговоров, - сказал вышедший их дома хозяин духана, - на столе в углу лепешка с сыром и кувшин вина. Только не увлекайся. И еще, когда будешь писать портрет князя, не спеши, я тебя прошу. Я знаю, что ты быстро рисуешь, но это все-таки князь, он заслуживает уважения, так что не торопись, а то он обидится.
- Хорошо, - ответил Нико, - не для князя, для вас, уважаемый, постараюсь. Но две бутылки кахетинского пришли на стол, иначе у меня ничего не выйдет.
- Не беспокойся, князь пришлет.
В два часа дня в духане уже было много народу. Все хотели посмотреть, как Нико будет писать портрет князя.
Нико сидел в углу за маленьким столиком, на котором стояло две бутылки кахетинского вина и каравай хлеба. Под столиком лежал его этюдник. Нико разговаривал с художником по имени Ладо. Они говорили о новых течениях в живописи, о знаменитых художниках.
- Недавно я был в Париже. Меня пригласил художник Ле Дантю, ну помнишь, он приезжал в Тифлис вместе с братьями Зданевич?
Нико отрицательно покачал головой.
- Ну, как же, они тогда смотрели твои картины, а затем показали их в Москве, на выставке авангардистов. Потом даже в газетах о тебе писали.
- А, это я помню. Обо мне писали, а потом карикатуру на меня нарисовали; говорили, что прежде чем устраивать выставку - надо сначала научиться рисовать.
- Я не о том, мало ли кто что говорит. Бездарные люди всегда завидуют талантам. Я хочу сказать, что в Париже встретил одного художника, Модильяни.
- Что, тоже грузин, да? - иронично заметил Нико.
- Брось шутить, я серьезно. Знаешь, он чем-то на тебя похож. Нет, ты не думай, внешне он совсем другой, но вас объединяют одни и те же стремления, я даже не знаю какие именно, я не могу это объяснить, я это просто чувствую. У вас, наверное, похожие линии судьбы. У него много натурщиков и особенно натурщиц. Он любит писать обнаженных женщин.
- Он, наверное, богатый. В Париже больше покупают картины, чем у нас.
- В том-то и дело, что нет. Он беден. На последние деньги, вырученные за проданные почти даром картины, он покупает краски. У него была только одна выставка картин, которую сразу закрыла полиция. Почти та же ситуация, что и у тебя. И еще он много пьет и употребляет гашиш. Я видел его на Манмартре: вид у него был нездоровый. Но вместе с тем в нем чувствовалась затаенная сила, целеустремленность и упорство в достижении цели. И наряду с этим я почувствовал в нем некую растерянность; в его взгляде проскальзывало что-то детское, беззащитное. Ну, прямо как у тебя: ты же тоже ведешь себя, иногда, как ребенок.
Нико засмеялся и предложил:
- Давай выпьем за хороших людей. Дай бог им здоровья, - тут он закашлял, и когда кашель затих, продолжил - сил и терпения.
Ладо налил полные стаканы вина, они чокнулись, выпили и продолжили беседу.
Вскоре к духану громыхая колесами по булыжникам мостовой, шумно подкатил автомобиль. Водитель в кепке, ковбойке и в кожаных крагах эффектно остановил автомобиль, и из него стал вылезать тучный, старомодно одетый князь. На нем был черный двубортный расстегнутый фрак, под которым виднелись белая шелковая рубашка и галстук-бабочка с квадратными уголками, на голове - невысокий черный цилиндр, в руке - трость.
- Ты куда меня привез, племянник? - спросил он молодого шофера, озираясь по сторонам. - Ты говорил мне, что это знаменитый художник, а у него ни мастерской, ни дома. Он что, будет писать мой портрет в харчевне? Почему ты не пригласил его ко мне домой?
- Этот художник может писать только в тех местах, где много народу. Ему нужна подходящая атмосфера, он любит общение, любит выпить и поговорить. Обстановка духана вдохновляет его. Не беспокойтесь, дядя, вас примут с уважением, ведь присутствие князя - это большая честь для простых людей. Сейчас такое время, когда надо проявлять лояльность к народу.
При слове "народ" князь недовольно поморщился, затем небрежным кивком головы поздоровался с хозяином духана, вышедшем навстречу именитому посетителю, и, не глядя по сторонам, с большим достоинством, почти царственно вошел в духан.
В помещении было накурено и шумно. За столами сидели завсегдатаи заведения. Двое молодых людей о чем-то громко спорили и темпераментно жестикулировали руками. Возле стены стоял самый лучший дубовый стол, покрытый белоснежной скатертью, на которой живописно были расставлены яства и две бутылки вина.
Когда в духан вошел князь с племянником, разговоры стали затихать и, наконец, воцарилась тишина. Взоры сидящих за столами устремились на новоприбывших. Хозяин указал рукой на стол:
- Пожалуйста, сюда князь, садитесь, угощайтесь, Нико сейчас приготовит краски и будет рисовать ваш портрет.
За соседним столом пристроился художник, занимавшийся приготовлениями к началу работ,
- Вот что любезный, - сказал ему князь, - я хочу, чтобы мой портрет сначала повисел на выставке, а потом я его уже заберу к себе домой. Он должен иметь успех, иначе я тебе ничего не заплачу.
- Я от этого не заплачу, - парировал Нико. - Я редко продаю картины, да и то тогда, когда кончаются краски и нужны новые кисти. Если портрет вам понравится, я могу просто подарить его вам.
Посетители духана оживились, некоторые засмеялись, кое-кто закивал головой.
- А ты гордый! - воскликнул князь. - Это хорошо, в нашем роду тоже все были гордые. Не беспокойся, я тебя озолочу, - и он принужденно засмеялся.
Нико не суетясь, спокойно расстелил клеенку, затем взял кисть и начал быстро обрисовывать контуры князя. Но, встретившись взглядом с хозяином духана, он отложил кисть в сторону, налил себе вина, выпил, и долго оценивающе смотрел на картину.
- Что-то случилось? - спросил встревоженный заказчик.
- Нет, все нормально, - ответил Нико, - у вас сложная фигура и черты лица немного скованы. Я постараюсь их смягчить и придать вам благородную осанку, подобающую вашему титулу. Это потребует еще часа полтора.
- Так быстро? - спросил озадаченный князь. - Меня, обычно, рисуют несколько часов с перерывами.
- Ну, может быть два часа: да за два часа можно сделать вполне приличный портрет.
После этого он опять налил в стакан вина, не спеша, выпил его, и снова принялся писать портрет. Позади него толпились любопытные, комментируя работу художника.
- Смотри, смотри, - толкая локтем соседа, и показывая пальцем на картину, говорил один из них. - Вот здесь, похоже, видишь, цилиндр, как настоящий.
- Цилиндр хороший, но нос не такой, Нико, исправь нос, - советовал другой.
- Много ты понимаешь в искусстве! - говорил третий. - Портрет должен иметь загадку, правда, Нико? Он должен быть похожим, но в тоже время и обобщающим. Главное - передать ощущение личности.
- Ты думай, что говоришь! - ответил ему критически настроенный ценитель живописи. - Посмотри, какие картины висят в нашем музее. А картины Тициана ты видел? Вот кто настоящий портретист, вот где настоящее искусство!
Нико не обращал внимания на разговоры. Он давно уже привык, что его картины вызывают споры. Он находился в творческой лихорадке. Время от времени от бросал цепкий взгляд на сидящего почти неподвижно князя, и быстрыми мазками продолжал работу. Он так увлекся, что почти сорок минут не прикасался к вину. Художник перестал ощущать течение времени. Он как бы находился одновременно в двух мирах: в одном мире был духан, заполненный разношерстными клиентами, увлеченными выпивкой, едой и разговорами, в другом - господствовал дух чистого искусства. Нико чувствовал духовный мир каждой клеточкой своего тела. Его рука автоматически тянулась к клеенчатому холсту и кисть сама наносила мазки, воссоединяя оба мира, создавая неповторимую картину, неподдающуюся восприятию обычной публики. Картина писалась как бы сама собою, а художник был просто проводником идей духовного мира, исполнителем какой-то высшей силы, какой-то высшей воли, противиться которой он не мог.
- Вот так, - сказал Нико, когда почувствовал, что мир искусств отпускает его; портрет почти был готов. Он чуточку отошел в сторону, прищурил один глаз, и посмотрел внимательно на картину. Оставшись довольным своей работой, Нико набрал в легкие побольше воздуха, затем выдохнул и окончательно вернулся в реальный мир. Как он ни старался оттянуть время, через час портрет был готов. Однако он не спешил показывать картину заказчику, помня слова хозяина.
Князь забеспокоился и спросил:
- Можно сделать перерыв? Я хочу посмотреть, что вы нарисовали.
- Нет, нет, потерпите, пожалуйста. Если вы встанете со стула, я не смогу потом продолжить.
- Но я устал сидеть в одной позе.
- Хорошо, можете двигаться, только не вставайте с места.
Нико налил в стакан вина и быстрыми глотками осушил его.
Несколько любопытных оценивающе посмотрели на портрет.
- Да, - сказал один из них, - вот здесь еще надо подработать.
- И здесь тоже, - сказал другой.
Нико попросил всех отойти.
- Не стойте за спиной, я не могу сосредоточиться.
Когда все ушли за свои столы, он взял кисть в руку и чуточку замазал отдельные места, потом снова восстановил их, делая вид, что продолжает писать портрет.
Через пол часа Нико, наконец, не выдержал и сказал, что потрет готов.
Князь недоверчиво посмотрел на художника, потом встал со стула и направился рассматривать готовую работу. То, что он увидел, наполнило его смешанным чувством гордости, непонимания и гнева, что сразу и отразилось на его лице.
- Что это талое?! - воскликнул князь возмущенно. - Меня еще никогда так не писали. Такие картинки рисуют гимназисты, а не художники! Что за примитивизм? Этой картиной ты оскорбляешь достоинство моего рода! Тебе вывески на духанах расписывать, а не портреты писать. И не смей выставлять ее на выставки! Ты не справился с работой, и я ничего не заплачу тебе.
В духане поднялся ропот посетителей, недовольных словами князя.
- Господин князь, - сказал спокойно Нико, - я потратил краски, мне нужна новая клеенка. Если вам не нравится портрет, оплатите хотя бы мои расходы.
Тут к князю подошел его племянник и что-то тихо сказал ему на ухо. После небольшого размышления, князь сказал:
- Ладно, я заберу картину. Вот что дорогой, - обратился он к своему племяннику, - пришлешь художнику, и тут он весь даже передернулся, 10 рублей, да не забудь вычесть стоимость двух бутылок вина, А теперь бери картину и пошли.
После того, как они покинули духан, к Нико подошло несколько завсегдатаев.
- Ничего Нико, не расстраивайся. Мы всех этих князей скоро в порошок сотрем. Присоединяйся к нам.
- Нет, спасибо, не надо, я хочу на воздух, душно мне здесь, - сказал он, вышел из духана и сел на ступеньки.
Вслед за ним вышел еще один человек. Это был Ладо.
- Этот князь ничего не понимает в живописи, - сказал он, подсаживаясь к нему. - Ты написал одну из лучших своих картин, и как не пытался ее испортить, у тебя ничего не вышло. Поверь мне, к тебе еще придет успех. Давай выпьем за твое творчество.
Нико был подавлен. Он слушал приятеля вполуха и думал о своем. Он вспоминал дом, в котором родился, скитания и неудачные эксперименты с лавкой, ночные трапезы с обилием вина, и свою неудавшуюся карьеру художника, до конца не понятого, и даже кем-то обманутого. Но кем? Ему уже 55 лет, а он не имеет ни своего угла, ни любящей женщины, ни детей, ни денег. Все его состояние - это старый плоский этюдник, сделанный им самим, краски, несколько клеенок, на которых он пишет свои картины и за которые, практически, ничего не получает. Ему позволяют харчеваться, спать в разных углах духанов без всякой постели, просто на полу, расписывать вывески, за которые отплачивают едой и выпивкой. И только тогда, когда после очередной бутылки, перед его взором встают написанные им картины, он обретает спокойствие души, ощущает удовлетворение от проделанной работы, наполняющей его жизнь смыслом. И тогда написанные им картины, превращаются в одно большое зеркало, отражающее его мающийся и мятущийся в поисках совершенства и истины дух. Только приложившись к спасительной бутылке вина, он может стать самим собой: добрым, любящим людей, животных, природу, не забывшим свою родину, легко уязвимым ребенком, каким он запомнил себя, покидая родную деревню сиротой.
- Нико, что с тобой? - спросил друг. - Ты меня не слушаешь? Плюнь ты на князя, плюнь на все, давай выпьем за бессмертное искусство, за вдохновение, за удачу. Пошли, я угощаю.
Нико помотал головой, а потом сказал:
- Нет, друг, спасибо. Если бы ты знал, как я устал! Мне сейчас так плохо, что даже вино не поможет. Ты видишь, я же совсем трезвый, хотя выпил сегодня много. Мне надо побыть одному, - и он встал со ступеньки. Поднялся и друг.
- Да, я понимаю. Подожди, я только принесу тебе твой этюдник. Ты так расстроился, что забыл про него. - и он пошел в духан.
Через пару минут художник вышел на улицу, слабо освещаемую фонарями. Возле духана никого не было.
Нико брел, сгорбившись, по улице с опущенной головой без всякой цели; глаза его были пусты.
Мимо медленно проехал пустой фаэтон, запряженный рысаками: мерный цокот копыт по мостовой звучал похоронной музыкой. Нико остановился, поднял голову и посмотрел вслед фаэтону.
- Вот как, оказывается, приходит конец, - сказал он вслух самому себе. - Идешь себе и идешь, и незаметно доходишь до самого края света. А там тебя уже ждут. Они всех ждут: и художников, и поэтов, и музыкантов, и актеров, и всех-всех-всех, кто дошел до конца. Потому что дальше идти некуда.
И тут у Нико закружилась голова. Он прислонился к стене рядом стоящего дома, но ноги не держали его, и он стал постепенно сползать вниз, пока не упал.
Через некоторое время его нашли без сознания, проходящие мимо люди. Нико оправили в больницу, и никто о нем больше ничего не слышал.
------------------
Гого (груз.) - девочка
2. Моди
Он шел по улице нетвердой походкой, шатаясь из стороны в сторону. Прохожие шарахались от него, как от чумы. Пожилая пара, муж с женой, прижались к стене дома, пропуская еле идущего мужчину.
- Пьяный, опять пьяный, вечно пьяный, - заметил хорошо одетый месье, уступивший дорогу Моди.
- Или накурился гашиша. И где он только деньги берет? Говорят, картины его совсем не покупают, - отозвалась его жена.
- Не понимаю, за что его женщины так любят? Что в нем особенного?
Жена промолчала, взяла под руку мужа, и они двинулись дальше.
Вопреки мнению прохожих, художник не был пьян; он был голоден и очень болен. Он шел в кафе, где должен был встретиться с Жанной и потенциальным покупателем нескольких его картин. Но с каждым шагом Моди чувствовал, как силы покидают его. Вон там, за углом, ну еще немного, каких-то несколько сот шагов - и он встретит друзей, увидит любимую женщину, они помогут ему, они его спасут.
Вслед за художником, шел, не спеша человек среднего возраста, одетый в темное застегнутое на все пуговицы пальто с поднятым воротником и надвинутой на лоб кожаной кепкой. На улице было сыро и ветрено, шел мелкий дождь со снегом. Январь в Париже - самый холодный месяц года.
Когда до угла оставалось метров сто, Моди стало так плохо, что он остановился и облокотился о стену дома. Остановился и идущий за ним неизвестный мужчина. Так они простояли около минуты. Затем Моди отошел от стены, сделал несколько шагов и упал.
Тогда следивший за ним мужчина ускорил шаг, и почти подбежал к лежащему художнику.
- Вам плохо? Вам нужна помощь, не так ли?
Моди посмотрел на него мутными глазами и еле слышно произнес:
- А, это ты. Отвези меня в больницу. А потом найди Жанну и передай ей, что я не смог придти. Ну, чего ты ждешь?
- Не волнуйся, я все сделаю. Только ты сначала подпиши одну бумагу, - и он достал из кармана пальто свернутый лист какого-то бланка. - Вот тут, внизу, поставь свою подпись, и я тут же отвезу тебя в больницу.
- Что это за документ?
- Я покупаю твои картины, все!
Моди еще раз посмотрел на мужчину, взял протянутое самопишущее перо, поставил свою подпись, и тут же потерял сознание.
А в это время в кафе на Монмартре сидела за столом беременная женщина. Жанна ждала Моди и нервничала. Интуиция подсказывала ей, что случилось что-то непоправимое.
За соседним столом расположилась шумная компания художников, спорящих об искусстве. Жанну раздражали их разговоры и громкие выкрики. Не в силах больше слушать непрекращающуюся болтовню, она порывисто встала и вышла на улицу.
- Какая мерзкая погода, - подумала она. - Ему нельзя выходить на улицу в такую слякоть. Это все проклятые деньги. Все только обещают купить картины, но не торопятся с оплатой.
Пока она рассуждала сама с собой, у кафе остановился автомобиль и из него вышел мужчина в темном пальто с поднятым верхом. Он подошел к входу, и, увидев Жанну, поздоровался с ней.
Жанна поджала губы и не ответила. Она знала этого человека, и он был ей ненавистен. Мужчина усмехнулся и произнес:
- Зря вы на меня обижаетесь. Я единственный человек, кто помог вашему любовнику. Вы теряете время, Моди не придет, он в больнице.
- Подлец! - воскликнула Жанна. - Вы его доконали. В какой он больнице?
- Шаритэ, больница для бедных. Поезжайте на этом автомобиле, за проезд я уже заплатил, - невозмутимо ответил мужчина и добавил: ''Это жизнь, мадам, я не виноват, это жизнь''.
Жанна посмотрела на него дикими глазами и кинулась к .автомобилю.
Моди беспомощно лежал на кровати, прикрыв глаза. Возле него стояли два врача: один был помоложе, другой постарше. Они тихо переговаривались между собой.
- У него туберкулезный менингит, - сказал тот, что помоложе. - по-моему он долго не протянет.
- Я согласен с вами, коллега. Впрысните ему морфий, чтобы он не мучался. А жаль его: молодой, красивый. Ну да ладно, нам тут больше делать нечего.
Когда врачи удалились, Моди открыл глаза. Он лежал неподвижно, глядя отсутствующим взором на обшарпанную стену. Он слышал стоны смертельно больных людей и мысли его, помимо его воли, обратились к прошлому.
Он вспомнил, как четырнадцать лет назад приехал покорять рисующий Париж и очень скоро стал типичным представителем богемного Монмартра: элегантный, жизнерадостный ловелас, неунывающий, несмотря на свою бедность, участвующий в потасовках из-за женщин. Он постепенно пристрастился к гашишу и алкоголю, без которого уже не мыслил свое существование. Но главное в его жизни - женщины. Они будоражили его душу, наполняли ее неописуемым восторгом, и требовали выхода его сексуальной и художественной энергии. Голые тела натурщиц переходили в рисунки, на холсты, и, навечно соединяясь с ними в единое целое, они, тем не менее, продолжали отдельное, независимое и самостоятельное существование. Натурщицы уходили, оставляя в мастерской художника часть своего невидимого ''Я'', часть своей бессмертной души, которая, впитываясь в холсты посредством красок и мастерства художника, и создавала настоящее произведение искусства.
Только теперь, лежа на кровати, Моди понял, что он искал всю жизнь, чего не хватало ему, что терзало его душу, не давало покоя .Он искал настоящую, подлинную, всеобъемлющую, вселенскую Любовь. Он искал цвет, который мог бы выразить и запечатлеть эту любовь на холсте. Оттого и было у него такое множество любовниц. Юная, двадцатилетняя русская поэтесса Анна Ахматова, английская аристократка и поэтесса Беатрис Гастингс, которая была старше него на пять лет, девятнадцатилетняя художница Жанна Эбютерн. Эти духовно возвышенные натуры вызывали в нем желание запечатлеть миг любви и навсегда сохранить его, сделать достоянием миллионов людей. Правда, иногда, он был к ним жесток, особенно в пьяном виде, и вел себя эгоистично, но такое поведение было частью поиска, частью его страданий, завуалированных псевдораспущенностью.
Лежа на последней в своей жизни кровати, он не был подавлен страхом надвигающейся смерти, ибо знал, что достиг вершины, и больше уже не нужен: написанные картины продолжат его жизнь.
Моди закрыл глаза, скорчился от боли и ушел в забытье.
Через некоторое время он очнулся от прикосновения руки, которую сразу узнал и тогда он с трудом открыл глаза. Рядом с ним на стуле сидела Жанна. Собрав последние силы, он попытался улыбнуться, отчего губы его скривились, и произнес слабым голосом:
- Прости меня Жанна, я не выполнил своего обещания, не успел. Я любил тебя больше всех, но не смог дать тебе счастья. Мы расстаемся навсегда - какое нелепое, чисто земное слово, - но наша любовь остается. Я верю, нет, я знаю, что существует еще и другая жизнь, в которой мы опять будем вместе.
Жанна молча слушала, не в силах вымолвить хоть что-нибудь. Она чувствовала, как с каждым словом любимого человека в нем тает жизнь, ощущала витающую возле кровати больного смерть. И тогда по ее щекам покатились слезы. Моди замолчал и закрыл глаза.
В это время к кровати подошла медсестра. В руках у нее был шприц.
- Вам лучше уйти, мадам, - обратилась она к Жанне. - Сейчас я сделаю впрыскивание, и он заснет.
И тут Жанну прорвало: она бросилась на кровать и, обнимая тело любимого, закричала:
- Нет, нет, не-е-ет!
На крик прибежал медбрат и попросил ее встать с кровати. Жанна была невменяема, и тогда медбрат с силой оторвал ее от тела лежащего, крепко схватил ее в охапку и оттащил от кровати.
- Успокойтесь, мадам, вам лучше уйти, приходите завтра. Ну, пожалуйста, я вас прошу. В вашем положении нельзя так нервничать. Вы увидите его завтра, когда он проснется.
- Нет, вы меня обманываете, он уже никогда не проснется! Пустите меня к нему, я хочу быть с ним, я хочу умереть вместе с ним!
Тут подошел еще один медбрат и вдвоем они стали уговаривать бьющуюся в их руках рыдающую женщину.
Через некоторое время рыдания перешли во всхлипывания, Жанна постепенно успокоилась, и, по-видимому, приняв какое-то решение, обмякла. Тогда медбратья взяли ее под руки и неторопливо повели к выходу из больницы.
Оказавшись на улице, Жанна достала носовой платок, вытерла слезы, рассеянно посмотрела по сторонам.
- Завтра, - произнесла она вслух, и медленно побрела по улице. Она шла, не глядя по сторонам, не обращая внимания на прохожих, шла, чтобы не думать о нем, не думать ни о чем.
Ноги сами привели ее к кафе на Монмартре, откуда вышла веселая компания мужчин. Один из них, самый известный художник с большим будущим, подошел к ней.
- Салют, Жанна! - воскликнул он.- Почему ты такая грустная? Где Моди, почему он не пришел за тобой в кафе?
Она посмотрела на него странным, потусторонним взглядом, а потом спокойно произнесла:
- Ты никогда не напишешь картину так, как писал он. Моди умирает, он в больнице.
И, не сказав больше ни слова, она круто повернулась и ушла, оставив художника в полной растерянности.
На следующее утро Моди умер, а через день беременная Жанна покончила с собой, выбросившись из окна пятого этажа.
3.
Нико Пиросмани, (Николай Пиросманишвили) 1962-1918. Художник-примитивист, живший и умерший в нищете. Его картины висели, в основном, на стенах духанов; современники его живописью не интересовались. В настоящее время о художнике написаны десятки статей, несколько книг, поставлен биографический фильм. Его картины выставляются в известных музеях и привлекают любителей живописи. Спрос на картины все время растет, а цены приближаются к миллиону.
Амедео Модильяни (Моди) 1884-1920.
Художник- экспрессионист, живший и умерший в нищете. Не имел ни одной персональной выставки своих работ (единственная попытка выставить картины в 1917 году, была пресечена полицией). Его картины имели успех только в среде богемы и настоящих ценителей искусства. Картины покупались редко, буквально за гроши. Модильяни вынужден был ставить цену на обратной стороне холстов: 30-40 франков.
В настоящее время о нем написаны сотни статей, книги, поставлены два фильма. Его картины висят в музеях различных стран и в частных коллекциях. Цены на картины колеблются от нескольких миллионов до десятков миллионов долларов.