Февральская вьюга засыпала снегом город и напомнила монреальцам, что зима все-таки есть зима. Два месяца, декабрь и январь, она баловала горожан, играя с ними в увлекательную игру: плюс-минус, минус-плюс. Но в начале февраля, наконец, установилась морозная погода с обычными в это время года снегопадами.
По заснеженному тротуару, наклонив голову навстречу ветру, шел бродяга. Шаги его были тяжелыми, как и его ноша - большая матерчатая сумка, перекинутая через плечо. Одет он был не по сезону: легкая курточка, бежевые "бермуды", едва прикрывающие колени, стертые кроссовки, носки до лодыжек. Голову покрывала видавшая виды шапочка. Ему было на вид лет сорок. Огромные усы, свисая до подбородка, делали его похожим на моржа.
Было раннее утро. Бродяга не знал точно, который час, но годами выработанная интуиция подсказывала ему, что он должен успеть к открытию метро. Опаздывать нельзя. Двери открываются ровно в 5 часов 20 минут, и, если подойти к этому времени, то можно проскочить бесплатно. Первые пять минут служитель занят. Ему надо включить эскалаторы, проверить работу автоматов, выдающих трансферы, привести в порядок свое рабочее место. В это время все проходят на "зеленый", платить не надо.
На подходе к метро бродяга увидел у дверей несколько человек, притоптывающих на снегу.
"Двери еще не открылись, - подумал он, - значит, успел вовремя. Теперь надо проскочить турникет, взять трансфер и прямиком в "музыкальной точке" - забить время. Лучшее время мне не достанется, но я на него и не претендую, мне любое время подходит. Впереди целый день и спешить мне некуда. Главное, что в метро тепло. Вот сейчас запишусь, затем прилягу на скамеечку и можно немного вздремнуть. Пассажиров в это время мало, полиция появится только через час-полтора: легонько потормошат, чтобы не испугался, спросят про самочувствие, убедятся, что все в порядке, поднимут и отойдут. Они вроде будильника, проспать не дадут, а там и за работу..."
Анатолий с детства любил автомобили. Еще школьником он начал коллекционировать игрушечные машины. Ими была заставлена его комната. Он мог играть часами, общаясь с ними, как с живыми существами. Особое удовольствие доставляли ему машины, в которых можно было крутить руль. При этом колеса поворачивались, как на настоящих машинах, и мальчик, увлекшись, чувствовал себя взаправдашним шофером. Его мечтой было купить настоящую машину, и не просто ездить на ней, а, изучив ее, иметь возможность копаться во всех узлах.
После окончания школы он стал учеником автослесаря и одновременно пошел на курсы водителей грузовиков, что пригодилось ему в армии - там он два года крутил баранку. После армии Анатолий устроился автослесарем и скоро купил старенький "Москвич". Приведя его в порядок, он поездил с год, затем выгодно продал его и купил "Жигули". Вечерами после работы он просматривал автомобильные журналы и любовался иномарками. Он знал о них все, что только можно было.
Но все это в прошлом. Теперь Анатолий живет в Монреале, женат, имеет двоих детей. В первое время ему было трудно, как и всем иммигрантам. Однако он с самого начала отверг всякую государственную помощь: никакого велфера, никаких "кормушек" и прочего. Он приехал в Канаду не прозябать, а жить как можно лучше и усердным трудом получить от жизни максимум. Анатолий купил "Хонду" с рук и начал развозить пиццу в вечернее время. Дело это оказалось хлопотным, а заработки - низкими и непостоянными.
Сдав на канадские права, позволяющие управлять большегрузными автомобилями, он начал ездить на "траках". Поначалу это были близкие рейсы, но затем он стал брать рейсы и до Ванкувера и даже в штат Вашингтон, до Сиэтла. Заработки были хорошими, но работа изнуряла. Особенно много хлопот было зимой, когда снегоочистители не успевали убирать снег и дороги становились опасными. Хозяева же ничего не хотели знать: для них главное - вовремя доставить груз. Чтобы не терять время и деньги приходилось рисковать. Однажды он чудом избежал столкновения: его "трак" занесло и, буквально перелетев через кювет, машина застряла в снегу.
Никакой романтики в своей работе Анатолий не видел. Маршруты его часто проходили по живописным местам, но он не обращал внимания на мозаичные леса, глубокие, отдающие голубизной озера, быстрые речки, из года в год шлифующие на пути камни, бескрайние огненно-желтые поля еще неубранной пшеницы, заснеженные вершины гор, зеленые оазисы буйно растущей травы. Все его внимание было сосредоточенно на дороге, на которую зачастую выбегали олени, что представляло собой еще одну опасность. Он много времени проводил в пути и слишком мало внимания уделял семье. Работа стала тяготить его.
Приятель предложил ему работу в дилерской фирме: ведь он прекрасно разбирался в машинах и мог бы хорошо зарабатывать. Надо только не лениться, быть оборотистым, успевать вовремя перехватить нужную машину и выгодно ее продать, получая приличные комиссионные.
Анатолий ухватился за это предложение. Отработав два года, он ушел из фирмы и стал работать на себя. Заработки были нерегулярными, но в месяц удавалось продать несколько машин. Он постоянно просматривал объявления о продаже машин, а иногда, чтобы опередить конкурентов и подъехать первым, ему приходилось вставать ночью и проделывать путь в несколько сот километров.
Вот и сейчас он возвращался из Кингстона, где заключил удачную сделку, но поездка его утомила. В последнее время Анатолий чувствовал себя скверно. Он понимал, что работает на износ, но ничего не мог с собой поделать. Всю жизнь он старался заполнить целиком дни, месяцы, годы какими-то делами, чтобы не оставалось времени на пустые, как ему думалось, размышлениями о смысле жизни. Со стороны казалось, что он был счастлив, ибо за свой труд имел все, что хотел. Но был ли он счастлив? Ах, если бы знать, что такое счастье на самом деле! Прожить отведенный срок без болезней? Не чувствовать угрызений совести от непоправимо скверных поступков? Иметь успех во всех начинаниях? Блаженствовать, потакая капризам своего тела? Или, плюнув на все, жить только для Высшего Разума? Ах, если бы знать все наперед, знать не только начало и конец, но и то, что будет потом! Но Анатолий ничего не знал и ничего не хотел знать; его интересовали только материальные аспекты жизни.
И вот теперь, вдруг, сидя в любимой машине, он почувствовал себя в чем-то ущемленным и даже обманутым. Откуда-то появилось предательское чувство неудовлетворенности жизнью, и какая-то неземная пустота стала заполнять его тело и терзать душу. В это время резкая боль в груди заставила его тормознуть и съехать на обочину. Какое-то время он сидел неподвижно, уставившись в ветровое стекло бессмысленным взглядом. Но, постепенно, боль отпустила его, и, немного успокоившись, он стал отгонять от себя грустные мысли. "Это просто переутомление, - подумал он. - Скоро приеду домой и постараюсь как следует отдохнуть, и надо бы показаться врачам".
Спустя несколько минут он уже мчался по дороге в Монреаль. Въехав в город, он решил заскочить в "Макдоналдс", перекусить и выпить чашечку кофе. Ему повезло: на стоянке около метро было свободное место, и, припарковав машину, он направился в ресторан...
Было около десяти часов утра, когда бродяга, взяв последнюю трель, закончил играть. Он собрал очередную партию мелочи и, не считая, опустил ее в накладной карман "бермудов". Затем положил в сумку свирель.
Бродяга не был музыкантом в общепринятом смысле этого слова. Просто он выучил незамысловатую мелодию, которую выводил на свирели. Иногда он просто дул в свирель и наугад перебирал отверстия пальцами. Выходило что-то вроде модерновой музыки, в которой не столько важна мелодия, сколько звучание и ритм. Этот случайный набор звуков вдохновлял и пьянил бродягу, и он играл с большим воодушевлением. Время от времени он облокачивался о стену и отрешенно глядел куда-то перед собой.
Вот и сейчас, закончив играть и закрыв сумку, он не спешил уходить, а по обыкновению прислонился к стене и, не отрываясь, глядел на движущийся эскалатор. В его непрерывном, и, казалось, бесконечном движении он усмотрел некий закон, название которому дать затруднялся. Тысячи и тысячи людей ежедневно спускаются и поднимаются, приходя из ниоткуда и уходя никуда. Эскалатор, как некий распределитель, тасующий судьбы людей, переносит их с высшего уровня на низший и наоборот. Вступая на эскалатор, человек уже не принадлежит себе, он пассажир, подчиняющийся правилам эксплуатации метро с его обязательными законами массовости, он как бы обезличивается и становится одним из пассажиров.
"Не так ли бывает и в жизни? - спросил себя бродяга. - Еще вчера человек был на вершине блаженства, и счастье переполняло его, а уже завтра эскалатор жизни опустит его вниз и вытолкнет в серую повседневность".
Вдруг он встрепенулся: около него стоял музыкант, который должен был играть вслед за ним. Бродяга заторопился, взвалил на плечо сумку и направился к эскалатору. Выйдя из метро, он перешел дорогу и зашагал к "Макдоналдсу". Там он первым делом занял столик у стены, положил сумку и пошел в туалет, а вернувшись, пересчитал мелочь. Денег было вполне достаточно для приличного завтра с чашечкой кофе. Больше ему ничего и не было нужно. Бродяга ограничивался минимумом и существовал, не имея больших забот. Он хорошо был известен работникам ресторана и завсегдатаям, так как бывал здесь часто. Поговаривали, что когда-то он был доктором, но череда неблагоприятных обстоятельств помутила его рассудок. Многие считали его немного сумасшедшим. Он часто бормотал себе под нос и почти все время что-то записывал в блокнот. Бродяга не был наркоманом, и никто не видел его пьяным. Иногда он доставал из сумки маленькие шахматы и играл сам собой. Вместе с тем нельзя сказать, что он был нелюдим. Если к нему обращались с каким-нибудь вопросом или предложением, он охотно поддерживал разговор, но в определенный момент давал понять, что продолжать больше не хочет.
Покончив с завтраком, бродяга достал из сумки блокнот, ручку и, углубившись в работу, стал что-то чертить и писать.
В это время открылась дверь, и в ресторан вошел Анатолий. У стойки была небольшая очередь. Анатолий не любил очередей и, занервничав, стал переминаться с ноги на ногу. Вдруг он схватился левой рукой за сердце, дернулся, изогнулся дугой и упал на пол. Стоящие в очереди и сидящие за столами оглянулись и ахнули. Мужчина, стоящий перед ним, нагнулся и легонько ударил его по щеке, пытаясь привести в чувство.
- Боже мой, - воскликнула женщина, сидящая рядом за столиком, - он не шевелится, наверное, умер!
Бродяга, услышав крики, оторвался от своего блокнота, недоуменно посмотрел по сторонам, а, увидев лежащего человека, встал и быстрым шагом направился к нему. Подойдя к Анатолию, он опустился на колени, расстегнул ворот его рубашки, запрокинул ему голову, и стал делать искусственное дыхание. Одновременно он пытался прощупать пульс. Окружающие молча наблюдали за его действиями. Прошло около минуты, прежде чем бродяга почувствовал толчки в кровеносном сосуде, а затем ощутил ровный, ритмичный пульс. Сердце снова стало работать.
Анатолий открыл глаза. Он дышал неглубоко. Бродяга поднялся с колен и предложил перенести лежащего на стул и укрыть чем-нибудь теплым. Анатолия осторожно подняли, посадили на стул и укрыли курткой. Вокруг него собралась толпа сочувствующих, раздавались утешительные реплики. Во всех уголках "Макдоналдса" слышались возгласы: "Он ему жизнь спас!", "Вы видели, как он это сделал?", "Просто потрясающе!", "Да где же эта чертова "скорая помощь"?"
Анатолий молча сидел на стуле. В его глазах не было испуга, а только бесконечное удивление. Он пытался выговорить слова благодарности, но губы не слушались. Он почти не осознавал своего положения. И вдруг он понял, что пустота, терзавшая недавно в машине его душу, материализовалась и навсегда осталась в нем. И что бы не случилось, жизнь его отныне потечет по другому руслу, и его максимум желаний превратится в необходимый минимум. Но его это уже не беспокоило. За те минуты, что он пролежал без сознания, почти мертвый, он приобрел у вечности некий иммунитет против бессмысленного накопления материальных благ. Коснувшись бездны смерти, он увидел нечто очень чистое, глубокое, непостижимое, неведомое нашему миру.
Вскоре он услышал сирену подъезжающей "скорой помощи". Через минуту его обступили врачи, задали несколько вопросов, уложили в каталку. Анатолий был почти невменяем и все прислушивался к себе, стараясь не упустить и запечатлеть то новое, что зародилось в нем, удержать то, что вдохнул в него бродяга, о котором он ничего не знал и никогда ничего не узнает.