У каждого человека, рано или поздно, возникает ситуация ставящая его в тупик и заставляющая задуматься о смысле жизни и даже целесообразности своего дальнейшего существования. Я не говорю о неизлечимых, смертельно больных или психически неуравновешенных людях, склонных к самоубийству. Но я хочу сказать о людях загнанных в угол бессердечностью и равнодушием окружающих, а может быть и самой судьбой.
Жизнь настолько запутана, что в ней всегда найдется место для самых невероятных поступков, а фраза "безвыходных положений не бывает", к сожалению, не всегда соответствует действительности.
В декабре 2006 года я работал волонтером в одной "кормушке" для малообеспеченных людей. Вместе со мной работало еще трое пенсионеров. Мы сортировали продукты и складывали их в пакеты, предназначенные для нуждающихся и бездомных. Это был не самый лучший период в моей жизни, и я втихомолку роптал на свою судьбу. Однообразие дней подавляло меня своей монотонностью и нагнетало депрессию. Но сознание того, что жизнь циклична, поддерживало мой дух, и я терпеливо ждал новой волны, которая после полосы неудач принесет с собой полосу благополучия.
В один из таких дней открылась дверь, и в помещение неуверенно вошел человек, на вид лет тридцати пяти, выше среднего роста. На нем была короткая бежевая куртка, потертые синие джинсы и темные кроссовки. Голова была непокрыта; каштановые волосы средней длины, но сзади более длинные, чем спереди, были расчесаны на прямой пробор, что в совокупности с несколько удлиненным овалом лица, придавало ему библейский вид.
Было около часа дня, я уже закончил расфасовку, и, сняв с себя зеленый халат, сидел за столом в зале в компании двух волонтеров. Мы пили кофе и говорили о разных пустяках.
На вошедшего человека особого внимания никто не обратил. Постояв нерешительно несколько секунд, он, наконец, направился к нашему столику. У него были карие глаза, в которых сосредоточилась невыразимая тоска и неземная грусть.
Если бы в этот момент он протянул мне свою ладонь для милостыни, я, не задумываясь, отдал бы ему все, что у меня было. Но он этого не сделал, а только спросил по-французски:
- Могу ли я получить здесь продукты?
- Выдача продуктов на сегодня уже закончена, - ответил самый пожилой волонтер. - Приходите послезавтра к девяти часам утра.
Мужчина растерянно посмотрел по сторонам, а потом произнес, как бы раздумывая про себя:
- И что мне теперь делать?
Пенсионер пожал плечами и повернулся спиной к просителю, давая понять, что разговор окончен.
Тот постоял еще немного, а потом направился к двери.
- Постойте! - крикнул я, и, встав со своего места, подошел к нему.
- Подождите минутку, - продолжил я, понизив голос, чтобы меня не слышали сидящие за столом, - не уходите, может быть можно что-то для вас сделать. Да, раздача на сегодня закончена, но остался один невостребованный пакет. Я сейчас поговорю с нашей патронессой. Садитесь пока, - и я указал рукой на стул, стоящий у стены.
Проситель молча кивнул головой, а я пошел в подсобку. Но к начальству я обращаться не собирался. Дело в том, что работающим в "кормушке" полагается пакет с продуктами, которые они набирают по своему выбору. И я просто хотел отдать свой пакет незнакомцу.
Когда я снова вернулся в зал, пожилой волонтер, увидев у меня в руках пакет, покачал головой, но ничего не сказал.
Я направился к сидячему мужчине, который, увидев меня с пакетом в руках, поднялся со стула.
- Вот, - сказал я как можно приветливее, - патронесса разрешила. - Можете забирать продукты.
- Спасибо, - ответил проситель, - вы мне очень помогли.
- Скажите, вы ведь не "квебекуа", у вас акцент другой, хотя французский у вас хороший. Откуда вы приехали?
- Я из России.
- А, так вы говорите по-русски? Прекрасно! Я - тоже, - после чего мы перешли на русский язык.
- Вы давно приехали в Монреаль?
- Полгода назад. А вы? - в свою очередь спросил незнакомец.
- О, я уже давно здесь. А откуда вы знаете французский?
- Я два года жил во Франции.
- Интересно. Вы далеко живете?
- Нет, рядом,
- Я тоже живу недалеко. Подождите меня, пойдем вместе, поговорим. Может, вам нужна еще какая-нибудь помощь.
- Ладно, - сказал незнакомец.
Я зашел в подсобку, надел теплую куртку с капюшоном, затем попрощался с пенсионерами, и мы вышли на улицу.
- У вас нет головного убора? - спросил я.
- Есть, - и он достал из кармана куртки дешевую лыжную шапочку, купленную, по-видимому, на распродаже и надел ее на голову.
- Давайте познакомимся, - предложил я, одновременно протягивая свою руку. - Меня зовут Артур.
- А меня Михаил, можно просто Миша. - Его рукопожатие было вялым, едва ощутимым, что говорило о безразличии и равнодушии ко всему окружающему.
- Где вы живете? - спросил я
- На Баркли, третий дом от угла.
- А я на параллельной улице, чуть ниже. Мы с вами почти соседи. Давайте зайдем ко мне.
- Хорошо, - сразу же согласился Михаил.
После того, как мы вошли в квартиру и разделись, я предложил гостю чашку кофе, к которому подал сыр и ржаные хлебцы.
Мы разговорились. Михаил оказался словоохотливым человеком. По образованию он был филологом.
- Ну, и как вы попали во Францию? - задал я очередной вопрос.
Михаил тяжело вздохнул, и потупил взор, и я почувствовал, что коснулся запретной темы, больного места собеседника, и мне стало неловко. В разговоре наступила пауза. Потом Михаил отпил кофе и сказал:
- Вообще-то я не люблю рассказывать о Франции, и том, что произошло после окончания учебы. Но вы мне сразу понравились, и я почувствовал к вам доверие еще до того, как вы помогли мне с продуктами. Так что с вами я могу быть откровенным, тем более что в Монреале у меня нет ни друзей, ни приятелей, с кем я мог бы поговорить по душам.
Я понимающе кивнул головой, и собеседник продолжил:
- Я вам расскажу о своей жизни. В ней нет ничего особенного для окружающих меня людей, и вместе с тем есть в ней что-то сродни фатализму, некая определенная направленность поступков, ведущая меня к чему-то неизбежному, быть может роковому. Как видно, вас мне послал сам Бог. Но если вас не интересует моя жизнь, вы только намекните, и я уйду.
- Ну, почему же, мне очень даже интересно!- искренне воскликнул я.- Полгода в чужом городе без друзей, - не очень-то весело. Я вас внимательно слушаю. Может быть, перейдем на "ты"?
- Вы старше меня. Поэтому мне как-то неудобно, но вы, безусловно, можете обращаться ко мне на "ты".
- Ну, хорошо, - сказал я примирительно. - Ты ешь, не стесняйся.
- Спасибо, я редко завтракаю.
Затем он кашлянул, и начал свой рассказ.
- Мы с матерью эмигрировали в Израиль пять лет назад. Мой отец был потомственный дворянин, но об этом, конечно, знали только в нашей семье. Моя бабушка учила меня французскому языку еще в детстве, поэтому я неплохо говорю по-французски. Мой отец умер, когда мне было двенадцать лет. Так что моим воспитанием, после смерти бабушки, занималась мама. Ей я обязан всем. Один бог знает, как я любил свою мать!
Михаил сделал паузу, при этом взор у него был отсутствующий, и у меня мелькнула мысль, что мой собеседник совершенно забыл о моем присутствии, и наш диалог, незаметно перерос в монолог. Затем он продолжил:
. - Первый год мы прожили в Израиле без проблем и даже с некоторым подъемом. Новая страна, новая обстановка, новые впечатления и, наконец, иная ментальность. Нам все было интересно: и обычаи, и традиции, и праздники. Мой отец был русским, поэтому на родине мы не соблюдали еврейских традиций. Правда, мой дядя, мамин брат, один раз в год приносил нам в дом мацу. Но я ел ее просто, как сухари, без всякой религиозной подоплеки. Так вот, я и говорю, что первый год пролетел быстро, как в сказке. Мы быстро освоили иврит и особых проблем при общением у нас не было,
Тут Михаил усмехнулся, и потом добавил:
- Правда и то, что в Израиле каждый третий говорит по-русски. С одной стороны это упрощает общение и получение новой информации, а с другой - конкуренция среди русских, как там нас называли сабры*, была огромной. Плюс постоянное внутреннее напряжение от непрекращающихся терактов. А потом филологи и художники-декораторы там не нужны. Вот мы и решили с матерью поехать во Францию. Я заполнил анкету, оформил необходимые бумаги и отправил все во французское посольство в Тель-Авиве. Через полгода мне пришло письмо, в котором говорилось, что я принят в университет.
Вот так, - резюмировал Михаил, - и в первый раз за весь разговор, посмотрел мне прямо в глаза.
- - - - - - - - - -- -
*сабры - израильтяне, родившиеся в Израиле (иврит)
- Так ты был там студентом?
- Нет, аспирантом. Я сам предложил тему и они, видимо, посчитали ее интересной. Я же в свое время окончил филфак ташкентского университета. Давно это было, - с вздохом заметил гость. И тут же встрепенулся:
- Наверное, я вам надоел со своей болтовней?
- Нет, нет мне интересно. А что было потом? Как ты оказался в Монреале, и где сейчас твоя мать?
При упоминании о матери, Михаил переменился в лице, порывисто встал со стула и, возбужденно размахивая руками, стал мерить шагами комнату, повторяя одно и то же:
- Мама, мама, мама!
Я уже догадался, что с матерью Миши случилось что-то неприятное, но задавать вопросов не стал.
Наконец он успокоился, сел обратно на стул, допил кофе и произнес:
- Я успешно защитил диссертацию, получил диплом, и мы должны были возвратиться в Израиль, что мы и сделали. Я надеялся, что диплом французского университета откроет передо мной двери университета в Тель-Авиве. Или, по крайней мере, позволит мне найти подходящую работу. Какой там! - в сердцах воскликнул гость, и добавил: - Полгода меня водили за нос! Ох, уж эта бюрократия! Ох, уж эти чиновники! Просто зла не хватает! - и он махнул рукой.
- Что, - участливо спросил я, - так ничего и не нашли?
- Ой, Господи! И зачем я только родился на свет таким непутевым человеком? Почему я не родился врачом, адвокатом или компьютерщиком? Ну, кому нужны специалисты по древнегреческой литературе? Кому нужны особенности стихосложения поэтов, творивших во времена Гомера или Платона? Я истоптал обувь в поисках своего места под солнцем, а мне предлагали только место под луной: работа ночным сторожем и посудомойки в ночных ресторанах. Мои неудачи отразились на здоровье мамы. Она так за меня переживала, что, в конце концов, у нее случился инфаркт! Вы не представляете себе, как меня это огорчило!
- Ну, почему же, я понимаю, - сочувственно произнес я.
- Вы понимаете, - повторил он вяло. - А это нужно чувствовать!
Михаил встал со стула и подошел к окну. Я не стал возражать. Боль действительно можно только почувствовать, а понять ее - нельзя.
- Моей матери сделали операцию, - тихо, как бы про себя, сказал Михаил. - Операция прошла блестяще. Она как будто заново родилась. Мы даже ездили с ней отдыхать на Кенерет. Потом мы вернулись в Тель-Авив. Я начал писать статьи в газеты и журналы и даже собирался вступить в союз писателей Израиля. Но однажды я возвратился домой после очередного бесполезного интервью и соседи мне сообщили, что мать увезли на скорой помощи. Я тут же помчался в больницу, где мне сообщили, что мама, моя мама умерла. Ну, почему, почему?
Михаил замолчал. Молчал и я. Потом он вернулся к столу.
- Вот, собственно говоря, и все, - вымолвил он, разводя руками. - Как говорится, финита! После похорон мне уже было все равно, чем заниматься. Лишь бы не думать о смерти матери. Это я, я во всем виноват!
- Зря ты себя винишь, Миша. Это судьба
- Возможно, возможно, - рассеянно заметил Михаил, и продолжил. - Вы знаете, после того, как мама ушла, у меня внутри образовалась пустота, от которой я пытался избавиться. Я сменил несколько мест работы. Да, я был шомером*, да я работал посудомойкой, я драил полы, убирал конторы. Мне удалось заглушить боль утраты, но рана так и не затянулась. Один знакомый посоветовал мне уехать в Канаду. Он сказал, что Монреаль принимает беженцев и, поскольку я наполовину русский, то у меня, вроде бы, неплохие шансы. Конечно, я понимал, что веских оснований считаться беженцем у меня нет: ведь меня никто не преследует, а трудности, с которыми я столкнулся, никого не волнуют. Но у меня не было выбора. Если бы я остался, то, наверное, сошел бы с ума. Работодатели и без того называли меня мишуга**. Вот так я и приехал.
- Значит, ты беженец. И как идут твои дела?
- Слушание моего дела будет через два месяца.
- У тебя есть адвокат? А то я тебе могу помочь.
- Спасибо, но у меня есть государственный адвокат. А частным мне платить уже нечем.
- И что он говорит?
- Он говорит, что шансов на успех мало.
- - - - - -
* шомер - сторож (иврит)
** мишуга - сумасшедший (иврит)
- М да. Получить статус беженца в твоем случае практически невозможно. У тебя есть разрешение на работу?
- Разрешение есть, но подходящей работы нет. А браться за любую - я больше не хочу.
- Я понимаю. Но все же тебе надо работать. Извини меня за прямоту, но слушания тебе не выиграть.
- Почему?
- Потому, что такова политика Канады на сегодняшний день. И вообще, слушание дела - это лотерея. Поэтому у тебя есть только две реальные возможности остаться в Канаде: или жениться, или подать на гуманитарную программу после суда, но при этом надо обязательно работать. Извини за нескромный вопрос: ты получаешь велфер?*
- Угу.
- Тебе нужна официальная работа, Для иммиграционных властей важно, чтобы ты платил налоги, понимаешь? Тогда с тобой будут разговаривать. В противном случае они постараются от тебя быстро избавиться. Такие вот дела, Миша.
В это время зазвонил телефон.
Я взял трубку:
- Да, слушаю. А, это ты? Привет. Да так, Заскочить к тебе? Понятно, ладно. Буду минут через пятнадцать. Пока.
Михаил, слышавший отрывки разговора встал.
- Я, пожалуй, пойду, спасибо вам, - сказал он.
- Не за что. У тебя нет телефона?
- Нет.
- Тогда возьми мой номер. Если что - звони. И вообще, заходи, когда надо, не стесняйся. Я знаю, что иммигрантам не легко жить, ну а беженцам и подавно. Поэтому я буду рад помочь тебе, чем смогу.
- Спасибо.
После этого я написал на клочке бумаги номер своего телефона и передал его Михаилу. Тот оделся, еще раз поблагодарил, взял пакет с продуктами и вышел из квартиры.
После его ухода я сел в кресло и задумался. Обычная, ничем не примечательная иммигрантская история малоизвестного мне человека, всколыхнула в моей душе нечто неуловимое, и я нутром почувствовал некую силу, заставляющую людей совершать те или иные поступки. Я силился найти слово, которое могло бы выразить эту силу. Судьба?
- - - - - -
*велфер - пособие по бедности (анг.)
Нет, не то. Судьба - это обобщенное слово. О судьбе говорят только после свершения какого-либо события. А тут все еще только на стадии подготовки. Может, обреченность? Это уже ближе. Но обреченность на что?
И тут по моей спине пробежали мурашки, и меня передернуло. Я вскочил с кресла.
-Что за идиотские мысли лезут мне в голову? Все, хватит. Так и с ума сойти недолго.
Я подошел к вешалке, надел куртку и вышел из дома.
2.
Обстоятельства сложились так, что спустя неделю я сменил род занятий, и долгое время не встречал Михаила, который так и не пришел в ''кормушку'' за продуктами через день после нашей встречи.
Тогда я подумал, что он нашел себе работу, и у него нет времени на звонки.
В начале мая следующего года в Монреале после серий резких перепадов температур, наконец, установилась теплая, солнечная погода. Я гулял в парке, находящемся неподалеку от моего дома, и с удовольствием вдыхал весенний воздух. У меня было хорошее настроение, и я строил планы на ближайшее будущее. Утомившись от ходьбы, я сел на скамейку и стал наблюдать за мальчишками, играющими в футбол на лужайке. Я был так увлечен зрелищем, что не заметил, как ко мне подошел мужчина.
- Здравствуйте, - произнес он довольно бодрым голосом. - Вы меня узнаете? Я Михаил.
Я встрепенулся и перевел взгляд на Мишу. На нем были все те же потертые джинсы и темная байковая рубашка.
- О, привет! - воскликнул я. - Как дела? Куда ты пропал?
- А я как раз искал вас, - ответил Михаил, игнорируя мои вопросы. - Я заходил к вам, но вас не было дома. У меня хорошая новость.
- Неужели выиграл слушание?
Михаил махнул рукой.
- Я не знаю. Слушание было, но ответа пока нет. Да это и не имеет значения. Меня принимают в докторантуру в Университет де Монреаль! Я четыре месяца потратил на переговоры. Я разговаривал с профессорами, им понравились мои идеи и меня зачислили на подготовительный курс. Вот смотрите, - и он сел на скамейку рядом со мной, - это карточка студента университета. Видите на ней мою фотографию? - и он протянул мне пластиковую карточку.
- О, здорово, поздравляю! - искренне заметил я. - Но они знают о том, что ты не имеешь статуса?
- Да, конечно, я же дал им мой социальный номер, который начинается с девятки.
- И когда же ты приступишь к занятиям?
- Мне надо сначала отказаться от велфера, и тогда я будут получать стипендию. Я уже нашел одну работу: буду разносить рекламы. Вы понимаете, что если я буду учиться, то меня не выгонят из Канады!
- Ну что ж, новость действительно хорошая, такая же, как и погода.
Мы засмеялись. Потом поговорили с ним на разные темы. Я пригласил его ко мне домой на чашку кофе, но он отказался, сославшись на дела.
- Я сейчас поеду в библиотеку университета. Надо будет поработать на компьютере, покопаться в Интернете. Может быть, на следующей неделе я к вам зайду.
- Да, конечно, приходи.
Михаил встал.
- До свидания, я пошел.
- Всего хорошего.
Мы пожали друг другу руки, и он ушел.
Эта случайная встреча отвлекла меня от футбола, и мои мысли потекли по другому руслу. Я думал о том, как переменчива и, порою, непредсказуема жизнь. Какие сюрпризы она преподносит именно в тот момент, когда меньше всего этого ожидаешь. Никогда не знаешь наверняка, что может произойти с тем или иным человеком. Но я был рад, что у Миши появился хоть какой-то просвет, хоть какая-то надежда на благоприятный исход его мытарств, перспектива. Хотя в глубине души я не верил в чудо, не верил в то, что Миша получит положительный ответ после слушания дела, А это, в свою очередь, очень осложнит его адаптацию в Монреале.
- Ну, да ладно, - сказал я сам себе вслух. - Может не так все и плохо. Ведь бывали же случаи, когда беженцам крупно везло, и они выигрывали безнадежные, по слова, адвокатов, дела. А потом, может быть, профессора университета походатайствуют за него.
Я встал со скамейки и направился домой.
3.
Прошел месяц. Михаил ко мне не заходил. Потом я уехал на неделю в Торонто. Я должен был встретиться с редактором одного русскоязычного издательства по поводу публикации сборника рассказов. Переговоры прошли успешно. Это был первый подарок судьбы за последний год.
Когда я вернулся домой, то обнаружил, аккуратно сложенный лист, подложенный под дверь. Развернув лист, я увидел записку от Миши, в которой он сообщал, что приходил ко мне, но не застал меня дома. Он просил, по возможности, зайти к нему и оставил адрес. Тон письма показался мне безрадостным и даже мрачноватым и встревожил меня, но я решил отложить визит до следующего дня, так как устал с дороги, да и поздно уже было.
На другой день, утром, я пошел к Михаилу. Дом, в котором он жил, был в аварийном состоянии и явно требовал ремонта. Зайдя в подъезд, я увидел полный беспорядок и мусор. По-видимому, в доме давно никто не убирал. Поднявшись по грязной лестнице на третий этаж, я нашел номер квартиры, который был в записке и постучал в дверь. Тишина. Я забеспокоился: уж не случилось ли чего? Тогда я постучал громче. Никакой реакции. Пожав плечами, я уже было собрался уходить, как вдруг услышал за дверью шаги. Затем дверь открылась, и я увидел Михаила. Он стоял босиком, в майке и шортах. Волосы растрепаны, под глазами красные круги.
- Здравствуйте, - сказал он без энтузиазма. - Проходите.
Я вошел в комнату, в который царил полный беспорядок. Мебель была скудной: продавленный видавший виды диван, два стула, стол, заваленный бумагами, настольная лампа, старый холодильник. Был еще маленький столик, на котором стоял компьютер старого образца.
- Привет! Что-то вид у тебя нездоровый. Уж не заболел ли ты? - спросил я хозяина квартиры.
Михаил усмехнулся.
- Я уже давно заболел, еще, когда уезжал из Израиля, а может быть еще раньше, когда покинул родину вместе с мамой.
- Ну, не стоит так сгущать краски. Всегда можно найти приемлемое решение. Лучше расскажи, что с тобой стряслось.
- Вы не обращайте внимания на беспорядок. Я скоро переезжаю. В доме будет ремонт. Половина жильцов уже разъехалась. Хозяин дома нашел мне комнату в центре города и должен дать мне чек на 300 долларов. Так что на днях я уеду.
- Понятно. Ну а как в остальном?
- А что в остальном? Плохо. Слушание я проиграл и мне пришел отказ по почте. Адвокат подал апелляцию, но, сами знаете, дело это безнадежное.
- А что с университетом?
- Да, университет, - повторил Миша упавшим голосом. - Вы даже не представляете себе, как я разочарован. Ну, что за люди такие живут рядом со мной! Месяц назад все шло хорошо. Я даже прочел лекцию перед школьными учителями. На лекции присутствовало два профессора, - и тут воспаленные глаза его загорелись. - Все слушали меня внимательно, потом задавали вопросы. Мою лекцию записали на видео. Вот кассета, - и он показал на кассету, лежавшую на диване.- Все были со мной вежливы, приветливы. - Тут взгляд его потух и он продолжил: И вдруг в один день все изменилось! Профессор вызвал меня к себе и сказал, что я не могу учиться в их университете. Оказывается, ему позвонили из иммиграции и сказали, что меня собираются депортировать.
- М да, - неопределенно произнес я, - дела.
- Отношение ко мне со стороны других преподавателей сразу переменилось, - продолжил Михаил. - От меня шарахались, как от зачумленного! А я уже сошел с фелфера, стал работать, по десять часов таскал рекламы, будь они прокляты. И все впустую! Что же тут за законы такие? Ведь им же нужны иммигранты, я мог бы стать полезным членом общества. Посмотрите, сколько тут бездельников! В нашем доме девяносто процентов жильцов - это велферщики. Причем это молодые, здоровые люди. Они просто не хотят работать! А меня, вот, выгоняют. Только потому, что какой-то судья решил, что мне не место в этой стране. А где мое место? И есть ли вообще на земле такое место, где бы я мог жить?
Он замолчал, а я не знал, как ответить ему, потому что вопрос был риторический. Мы немного помолчали. Потом я спросил:
- У тебя есть родственники?
- Да, так. Двоюродная сестра в Нью-Йорке, я даже не знаю толком, где она живет. Да еще дядя где-то в России. Если бы я даже и знал точно их координаты, я все равно не стал бы их ни о чем просить.
- Ну, а если жениться, а? - спросил я неуверенно. - Пока тебя не депортировали? После апелляции можно подать на гуманитарную программу. Это займет еще несколько месяцев. Может попытать счастья?
- Счастья? - и Миша криво усмехнулся. - У меня уже было такое счастье. Еще в Ташкенте. Счастье наступило тогда, когда мы разошлись. Нет. К тому же я не хочу, чтобы меня попрекали за то, что я женился по расчету. А на фиктивный брак у меня денег нет.
Он снова замолчал, а потом произнес упавшим голосом слова, которые навсегда врезались в мою память:
- Вы знаете, я не хочу больше жить. Я поеду в Бельгию. У них есть закон, разрешающий добровольный уход из жизни. Там даже есть специальные аптеки, в которых продаются наборы для эвтаназии. Набор стоит 60 евро. Всего-навсего, - и он нервно засмеялся. - По закону воспользоваться этим набором может любой человек старше 18 лет. Так что я уже дважды мог бы спокойно умереть, - мрачно пошутил Михаил и, повернувшись ко мне спиной, отошел к окну.
Я был в полной растерянности. В моей голове молниеносно рождались и тут же отпадали один за другим бестолковые вопросы. И тут Миша повернулся ко мне, и я увидел в его глазах слезы. Мне стало не по себе. Надо было что-то сказать, и я не придумал ничего лучшего, чем выдать банальную фразу:
- Миша, сядь и успокойся. Я понимаю твое состояние, но безвыходных положений не бывает. Давай вместе подумает, что можно сделать. Не надо принимать опрометчивых решений, Ну, ты же умный человек, молодой, здоровый. Да тебе никто и не позволит уйти из жизни! Эвтаназию делают только смертельно больным людям.
- А что делать смертельно здоровым? - мрачно пошутил Михаил. - Заплачу не шестьдесят, а пятьсот евро и мне все сделают. Да вы не беспокойтесь так, Артур. Ни я первый, ни я последний. На земле были люди и сильнее меня, и талантливее. Однако что-то же заставляло и их наложить на себя руки. Можно, конечно, сказать, что так сложились обстоятельства, но я думаю, что на этот шаг их толкнула безысходность, тупик, из которого был только один выход.
Я чувствовал, что мой собеседник в чем-то прав. История знает великих людей, которые добровольно ушли из жизни, потому что у них просто не было иного выбора.
- Вы садитесь, пожалуйста, - произнес Михаил, успокоившись. - Извините меня за беспорядок и за то, что мне нечем вас угостить
- Ничего, ничего, - сказал я. Мне было стыдно, что я весь такой сытый и довольный жизнью ничем не могу помочь отчаявшемуся человеку.
- У меня к вам большая просьба, - тут он достал из ящика стола папку с бумагами, и, протягивая ее мне, продолжил. - Это мои стихи. Когда-то мне очень хотелось их опубликовать, но теперь это уже не имеет значения. И все-таки мне было бы приятно, если бы вы разместили стихи на вашем сайте. Ведь кто-нибудь же прочтет их, и может они помогут им. Вам не нужно их печатать, я все сделал на компьютере, переписал, отформатировал на диске. Вот диск, - продолжил он и вытащил из середины рукописей CD, показал его мне и положил его обратно в папку. - Пожалуйста, сделайте это для меня. Тогда мне легче будет покинуть этот мир. Прошу вас. А рукопись можете оставить себе на память, а можете и уничтожить.
Михаила смотрел на меня умоляюще, и мне стало не по себе.
- Ну, что ты такое говоришь? У тебя депрессия, но поверь мне, жизнь полна неожиданностей. Ты сказал, что в один день рухнули все твои надежды; но наступит другой день, который все перевернет, и ты снова почувствуешь вкус к жизни. Ведь после ночи всегда наступает день, и пасмурные дни сменяются солнечными. Не так ли?
Миша слушал меня вполуха, а потом просто спросил:
- Так вы выполните мою просьбу?
Я ничего не ответил, отошел к окну и посмотрел на улицу. Мимо проехал автобус с пассажирами, по тротуару шли люди. У каждого была своя цель в жизни, свои надежды, стремления, проблемы. Но всех их объединяло желание жить, потому что они были нормальными людьми.
- Может быть, Миша сошел с ума? - подумал я, и повернулся, чтобы внимательнее рассмотреть собеседника.
Михаил угадал мои мысли и произнес равнодушным тоном:
- Вы, наверное, считаете, что я сумасшедший.
Это звучало, как утверждение. Я пожал плечами и сказал откровенно:
- Не знаю. Но как-то странно все это. Ведь есть же, в конце концов, вера! Или для тебя это пустые слова?
Он пропустил мою реплику мимо ушей, и, думая о чем-то своем, задал вопрос:
- Как вы думаете, почему застрелился Хемингуэй? Он не был смертельно болен и жил в полном достатке, - и, не дав мне вставить слово, тут же добавил. - А Маяковский? А Лермонтов? Почему он позволил убить себя? Так я вам отвечу его словами, - и он медленно процитировал четверостишье:
Белеет парус одинокий
В тумане моря голубом.
Что ищет он в стране далекой?
Что кинул он в краю родном?
Затем он сделал паузу и продолжил:
- Внутреннее одиночество, которое они тщательно скрывали даже от себя, и от которого они пытались убежать всю свою жизнь, - вот истинная причина добровольного ухода из жизни. Вы меня понимаете? Никто ведь не заставлял Хемингуэя, вполне нормального парня, в 19 лет отправиться на войну в далекую и чуждую ему Италию. Это не сумасшествие, это иной внутренний мир, который не вписывается в серые будни, и который толкает на экстраординарные поступки.
После этих слов у меня не осталось больше аргументов.
- Бог тебе судья, Миша, - сказал я. - Рукопись я твою заберу вместе с диском. Ну, а теперь извини. Я не разделяю твоих взглядов, иначе человечеству конец. Но я все же надеюсь, что ты изменишь свое решение. В любом случае вот мой электронный адрес, - и я протянул ему визитку, - тут есть и сам сайт. Я сегодня же размещу на нем твои стихи. Если будут новости - звони.
Я взял папку и, не сказав больше ни слова, вышел из комнаты. У меня не было больше желания разговаривать.
4.
Прошло два месяца. Я не то, чтобы выкинул из головы Мишу, но старался не думать о нем. Из печати вышла моя первая книжка. Меня пригласили читать лекции о русской литературе в частный колледж. Появились новые знакомые, и моя жизнь заполнилась работой и встречами. Одним словом, дела шли неплохо.
Но однажды на мой компьютер пришло сообщение, нарушившее мое душевное равновесие:
"Здравствуйте, Артур! Я в Брюсселе. Посылаю вам письмо".
Смысл послания дошел до меня не сразу. Я даже не понял сначала, кто мне пишет. Но потом в голове мелькнула страшная мысль, и обычное слово "Брюссель", приобрело зловещую окраску. Я так разволновался, что встал с компьютерного кресла и начал ходить по комнате. Я не мог думать, не хотел думать, я боялся догадаться.
Но постепенно я пришел в себя и успокоился.
- Что это со мной? - спросил я вслух самого себя и остановился. - Все равно же придется прочесть письмо. А может быть оно совсем иного содержания?
Я вернулся к компьютеру, с волнением подвел курсор к ссылке, нажал на левую клавишу мышки и начал читать письмо:
"Вот я и в Брюсселе. Симпатичный город, приветливые люди. Бродил по узким средневековым улочкам, был на знаменитой площади Гранд Плас, окруженной фасадами старинных зданий со стрельчатыми окнами и остроконечными башнями. Сочетание готики и барокко очаровывает своей красотой. Видел также барельеф лежащей святой, медная рука которой натерта до блеска; ее гладят все, кто хочет исцелиться от болезней. Я не стал к ней прикасаться, мне это ни к чему.
Видел и знаменитый "Маннекен-пис". Это небольшой фонтан, огороженный решеткой. На каменном постаменте стоит бронзовый мальчик. Одна из легенд гласит, что когда-то фея наказала мальчика писавшего на крыльце ее дома, превратив его в камень. Смешно, не правда ли? Впрочем, вы это, наверное, знаете и без меня.
Я провел в Брюсселе три дня. Это были лучшие дни в моей жизни. Я не знал тревог и забот, я никому и ничем не был обязан, никого ни о чем не просил. Я был бодр, как никогда, и ощущал легкость на сердце, чего со мной давно не случалось. Я улыбался прохожим, шутил, и даже заигрывал, сидя за столиком в кафе, с хорошенькими женщинами. Это была истинная слобода, праздник души, бальзам для моего истерзанного сердца. Я впервые тратил деньги без оглядки, безрассудно, не считая копейки и не думая о завтрашнем дне.
Но вот, наконец, деньги кончились, и я позвонил человеку, с которым списался, будучи еще в Монреале.
Я пишу последнее в своей жизни письмо, находясь в отеле, где по предварительной договоренности ко мне должен придти представитель из "Общества милосердия", который поможет мне покинуть этот мир.
Прошу вас, не осуждайте меня. Я ухожу в небытие в здравом рассудке. У каждого человека свой путь, но каков бы он ни был, конец все равно один. Не имеет значения, во сколько лет умирает человек. Другое дело как он это делает, и что после себя оставляет. Я сделал все, что мог, все, что было предназначено мне свыше, поэтому совесть моя чиста и у меня нет страха, а только печаль.
Вот мне уже и стучат в дверь. Это стучится моя судьба. Все, прощайте!"
Ни подписи, ни даты.
Я оторвал взгляд от экрана и, откинувшись на спинку кресла, просидел неподвижно несколько минут.
К моему удивлению письмо не взбудоражило сознание и не вызвало отрицательных эмоций. Может быть потому, что я психологически был готов к такому повороту дел, а может быть и потому, что тон письма был на редкость спокойным, будто речь в нем шла о чем-то привычном, обыденном. Ничего трагического. Такое впечатление, что Миша выключил компьютер и просто ушел из отеля. Навсегда. Ушел так, как уходят из школы выпускники, так, как улетают к иным планетам космические зонды, так, как покидают родину иммигранты.
Уже позже, пытаясь разобраться в хитросплетениях жизненных ситуаций, я пришел к выводу, что наша жизнь, похожа на пилюли: сладкие снаружи, и горькие внутри. Но с каким упорством люди готовы их принимать! Что только ни делает человек, чтобы продлить свое существование, и в этом нет ничего предосудительного, ибо это врожденный инстинкт, нормальная реакция.
Я не осуждал поступок Михаила, ибо поэты в большинстве своем люди иррациональные, но мне думалось, что он мог бы еще побороться. Хотя у каждого человека своя судьба и не мне его судить...
Под новый год на мой компьютер пришло сообщение из Нью-Йорка от незнакомого человека. Он писал, что ему очень понравились стихи Михаила, и он хочет перевести их на английский язык. Он спрашивал меня, как можно связаться с автором стихов.
Это сообщение застало меня врасплох, и я не знал, как на него отреагировать. Чтобы воскресить события, я заново перечитал письмо Миши, и сделал для себя открытие, что жизнь является составной частью смерти, и что Миша незримо продолжает существовать.
И тогда я ответил незнакомцу. Не вдаваясь в подробности, я написал, что автор стихов благодарит за внимание к его творчеству и разрешает не только перевести их на английский язык, но и при желании, опубликовать. Сам же он находится в недосягаемом месте и просит его больше никогда не беспокоить.