Аида : другие произведения.

Последняя Звезда

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    "Последняя звезда" - это притча. Невзирая на маленький объём этого произведения, я отдала ему немало сил и времени (около двух лет). Я безжалостно отсекала всё лишнее и в результате из 63 страниц "Звезды" осталось лишь двенадцать. Но эти страницы - всё самое дорогое и важное, что я хотела сказать. Всю мишуру - к чёрту.
  Последняя звезда
  (13-ый год войны с Хароном)
  
  
  И звезды небесные пали на землю,
  
  как смоковница, потрясаемая сильным ветром,
  
  роняет незрелые смоквы свои...
  
  Иоанн Богослов. Апокалипсис
  
  Мутный осколок луны ронял скупой свет на притихший город. Далёкий и холодный, он бесстрастно, с одинаковым равнодушием взирал на всё, что освещал. 'Надо же, - подумала Аида, оглядев тот кусочек гнетущей темноты, что был виден из зарешеченного оконца каземата. - Ни единой звезды, будто кто-то набросил на землю чёрное покрывало. Один месяц. Да и того почти не видать. Странно. И... страшно, кажется, что небо погибло, что нет в нём больше жизни, но даже и не это-то страшно, жизни там, может, и вовсе не было. Надежды нет - вот в чём ужас, загадки, тайны, которая прежде так притягивала земные взоры. Тревожно как-то - к чему это Высшие шутят над нами такую злую шутку? Неужели не понимают они, что отняли у нас? Эх... эх... Грустно будет мне умирать без солнца. Его больше нет - я точно знаю. Да и к чему этой земле Солнце, коли она бесплодна? Ведь Солнце дарит жизнь... Нет, Высшие решительно хотят всё начать заново. Глупые и наивные, думают, что рано или поздно смогут создать идеальный мир. Но разве можно сотворить его, не поселив в нём одних только богов, безупречных и прекрасных, ибо смертные существа никогда не поднимут свою цивилизацию и культуру до такого уровня, чтобы про ад и наказания можно было бы позабыть. Они не сделают этого, сколь бы великими и непорочными были мудрейшие из них... А этот мир отжил, подобно увядшему цветку, и превратится в пыль, несомненно... Высшие станут лишь теми пальцами, которые щёлкнут по нему. Оно и правильно, я полагаю. Ни к чему сохранять этот неудавшийся опыт, раз он не в силах более плодить свежие ростки, а если и получится у него совершить это, то дети его будут уродливы и не способны к жизни'. Так думала и, быть может, шептала Аида, на самом деле искренне веря в то, что вот-вот сделается великое чудо, и вся эта темнота, пустое небо и тюрьма исчезнут, забудутся, как страшный сон, а будет вместо них светлая, цветущая, дышащая жизнью Земля, такая, какой она давно её себе представляла. Но это непременно должна быть прежняя, родная Земля, с её ранами и печалью, тайнами и чудесами - та, которая сейчас мучительно умирает и вскоре совсем пропадёт. Самым страшным Аиде казалась мысль о том, что даже памяти об этой прекрасной, но несчастливой Земле не останется, точно и не было никогда стран и деревьев, и месяца тоже не было. Она также не верила и в собственную смерть, как не верят люди в духов или дьявола. Однако что-то заставляло её противоречить своим взглядам, возможно, она невольно чувствовала приближение чего-то страшного и неизбежного, какого-то Великого Суда или даже нет... Великой казни, которая станет наказанием для всех, кто хотя бы одним поступком своим пошатнул мир и порядок. Стало быть, никому не будет пощады, никто не заслужил её... Голова Аиды горела и разрывалась от мыслей. Времени оставалось так мало, но так о многом нужно было подумать в эту ночь, будто своими размышлениями узница надеялась что-то спасти.
  Улица огласилась тихим стуком, - это закапал дождь, постепенно усиливаясь. Кто-то прошлёпал мимо окна, увязая в грязи, раздался знакомый голос, - кто-то заговорил с охранником. Через пару минут за решёткой показалось оживлённое лицо юноши. Он чуть слышно позвал заключённую, озираясь по сторонам. Аида тотчас повернулась к нему. На неё смотрели прекрасные зелёные глаза, каких больше не было в мире, полные радости, любви, отчаяния, мольбы, нежности... и ещё длинная вереница чувств и мыслей сияла в этих глазах. Но главное, что светилось в них, и о чём говорил ей этот близкий, счастливый взгляд были ласкающие душу слова: 'Я бесконечно счастлив, что вижу тебя рядом, что ты именно такая, печально прекрасная. Такой я буду помнить тебя всю жизнь и даже потом... Ничто - самая страшная беда или смерть - ничто и никогда не отнимет тебя у меня'. Он крепко сжимал её пальцы своей прохладной, мокрой рукой и что-то быстро шептал ей, боясь не успеть сказать что-нибудь важное. Однако его слова были жалки и не нужны Аиде в эту минуту. Молодой человек говорил, что друзей её по-прежнему нет в городе и что, скорее всего, они не успеют приехать; несмотря на это, он сделает всё возможное и невозможное, чтобы выручить её. Аида несколько раз порывалась сказать ему, чтоб он не беспокоился о ней и что друзья её не приедут в Синор ещё довольно долго, ибо она сама обманула их, пытаясь увести от опасности, но она не могла сказать ему этого. Юноша всё равно не поверил бы ей, а только расстроился от её слов и ещё больше начал бы верить в чудесную мысль о том, что он в силах спасти от смерти свою возлюбленную и... непременно совершил бы какую-нибудь глупость, которая никому не принесла бы облегчения. Крупные капли катились по лицу юноши. Дождь это или слёзы - нельзя было понять, возможно, и то, и другое. Аида сама была готова заплакать. Волна слёз подкатывала к горлу, но, сдерживая дыхание, осуждённая старалась укрыть в груди тяжёлое осознание того, что эта встреча с очень дорогим ей человеком станет последней.
  Из-за стены послышался суровый голос охранника, означавший - время свидания закончено. Юноша ничего не ответил ему и даже не сдвинулся с места, словно боялся, что, выпустив руку Аиды, он навсегда потеряет её. Страж начинал злиться. Парень всё ещё шептал что-то своей подруге, чувствуя её горе и пытаясь утешить. Наконец, терпение охранника лопнуло и он, схватив юношу за воротник, отшвырнул его в сторону. Аида успела поймать взгляд изумрудных глаз, устремлённых к ней. В них не было ничего уже, кроме ужаса - ужаса за своё бессилие перед судьбой, перед властью и судом, перед палачами... Ей показалось, в это мгновение её недавний собеседник задумался, сможет ли он выполнить всё, что обещал, по силам ли ему противостоять той громаде жестокости, предрассудков и зависти, которая сделалась причиной заключения Аиды. Больше узница не могла различить его фигуру в темноте, за полосой дождя. Он, очевидно, ушёл, уже вынашивая в голове план, как помочь ей.
  - Ты очень жестока, Аида, - произнёс кто-то из угла каземата. Арестантка обернулась на голос, но увидела лишь свою тень, искривлённую в том месте, где стена сходится с полом. - Тебе же отлично известно, что будет с ним. Ты отравила его душу, так что, вероятней всего, он убьёт себя сразу же после твоей смерти. А что ему останется делать? Он же болен тобой, и болезнь эта чудовищна и неизлечима.
  - Замолчи! - потребовала Аида, вновь возвращаясь взглядом туда, где её глаза в последний раз встретились с испуганными глазами юноши. - Мы обе знаем, что это не так.
  - В любом случае, - настойчиво продолжала тень, - он не будет счастлив. Впрочем, как и те, кого ты отправила в Эдвелл. Признаю, тебе удалось избавить их от того, что сейчас переживает этот несчастный паренёк, им даже не придётся увидеть твою казнь, но старания всё-таки напрасны... Ты никого не спасла ими. Конец наступит, и ничего уж не останется. Поверь, мне тоже нелегко от этого. Что ни говори, но я - твоя тень, тёмный след твоего прошлого, Аида. Моё наказание - всегда быть с тобой, и всё же я бы отдала многое, чтоб оттянуть конец света ещё лет на двадцать и прожить их, бродя по миру, пусть даже недалеко от тебя. Ты поступаешь очень эгоистично, не допуская исполнения моей мечты. Неужели оттого, что я и все, кто ни есть на этой земле, исчезнем, ты станешь счастлива?
  - Разве я могу хоть что-нибудь изменить? - растроганная откровенностью своей постоянной спутницы, без надежды, разведя руками, спросила Аида.
   - У тебя есть шанс прекратить разрушения, - отвечала тень, удивив заключённую. 'Шанс? Прекратить... У меня?'. Она взглянула на стену с тёмным силуэтом. 'У меня, такой беспомощной и одинокой... есть шанс?' - спрашивали её глаза.
   - Война с Хароном должна быть прекращена, - молвила тень. - Эта бессмысленная, кровопролитная и, по сути, никому уже не нужная война... Её нужно немедленно остановить. Нынешним командармам это не под силу, оттого, что они лишь последователи тех великих, которые развязали её. Они бессильны. Мирные переговоры тут тоже не помогут... Надо решиться, Аида, решиться, чтобы спасти всех. Что значат несколько тысяч убитых в сравнении с гибелью всего мира? Это жертва, необходимая... Понимаешь? Из полководцев, столкнувших две армии в Спящей долине, в живых осталась только ты, Аида. Тебе одной дана возможность прекратить этот ужас. Искупить свою вину - вот, что в твоих силах. Может ли быть, что откажешься? Ведь ты же мучилась столько времени... Как же твоя совесть, неужто спокойна?
   - Не тебе беспокоиться о моей совести, - холодно заметила узница. Лицо её стало бледно, глаза помутнели от злобы на собеседницу за то, что она осмелилась предложить ей вернуться к тому, о чём ей невозможно было даже думать. - Это не моя война. Я ушла, всё забыто... Не смей больше говорить мне об этом... никогда... Слышишь? Никогда! Если эта война началась и продолжается до сих пор, то это значит так надо. И ни я, ни кто-либо другой не в силах противостоять воле Высших... Судьба всего мира в руках одного человека! - язвительно усмехнулась Аида, будто дразня себя этой привлекательной мыслью. - Нет, этого не может быть... Это глупо и пошло! Такое бывает лишь в книгах... И что ты вообще знаешь обо мне и моих терзаниях? - добавила она уже без злости, впадая в меланхолию и переведя взгляд на каменные плиты пола, которых совсем не видела. Воспоминания, далёкие, но ясные, живые, словно вчерашние, пронеслись в её голове. Мороз, какого не бывало раньше в темнице, обдал тело преступницы. 'Ветер... как в то утро. Да, почти такой же. Свежий, прохладный, почти незаметный, но обволакивающий...'. По спине и рукам пробежал озноб, голова кружилась и тяжелела от жара. Аида опустилась на пол, поджав под себя ослабшие ноги с разливавшейся по ним неприятной, ноющей болью. Такие приступы лихорадки случались с осуждённой довольно часто, особенно в последнюю неделю её пребывания в тюрьме. Изнуряющая болезнь накатывала так же внезапно, как и оставляла Аиду в покое. В одну минуту узница казалась столь сильной и решительной, способной вынести все испытания, посылаемые богами, но не проходило и четверти часа, как силы покидали её, причём до того нещадно, что Аида едва могла вымолвить слово. Так произошло и теперь. Арестантка припала щекой к ледяному камню, и ей будто бы стало легче. Тень её, тоже легшая на пол, исчезла в темноте и ещё долго не издавала ни звука. Болезненный сон камнем давил сознание Аиды, опрокидывая её в темноту. 'Последний мой сон', - промелькнуло у неё в уме, и, напугавшись этой внезапной мыслью, она собралась всеми силами, чтобы открыть глаза. Напрасно. 'Теперь всё становится последним', - в безразличном утомлении подумала преступница, и её веки сомкнулись...
  Бывают такие сны, когда одно какое-нибудь очень сильное чувство, которое в реальном мире человек, возможно, сознательно пытался подавить в себе, чтобы не обнажить своих слабостей перед другими или не признаться самому себе в чём-то неприятном, но которое мучило его и давило долгое время, вдруг прорывается, найдя себе выход в мире ином, выходит на поверхность, оглушает набатом, напоминая человеку, что лгать своей совести всю жизнь невозможно, что всё равно наступит предел, когда он поймёт: дальше так жить нельзя. Именно такой сон и увидела Аида в свою последнюю ночь - перед ней была черта, за которую немыслимо было ступить с ложью в сердце... Она стояла на пыльной земле, вокруг неё - темнота и безликие камни. Огромные серые глыбы были до того велики, что почти заслоняли сочно-чёрное небо со звёздами. Аида узнала это место - горы Ариона. Позади неё расстилалась Спящая долина, столь много раз беспокоившая память невольницы, а впереди... впереди, за скалами, находилась крепость Ганор, некогда захваченная харонцами. Жуткий, непреодолимый страх захватил всё существо Аиды, и она побежала, прижав руки к груди, неизвестно куда... Гулким эхом отдавались в горах чьи-то тяжёлые шаги, звон железа, крики. Тут были люди, много людей, но сколько узница ни бежала - никто не встретился ей. Она была уверена, что кто-то преследует её и хочет схватить, а значит, надо бежать изо всех сил, бежать, прятаться в расщелинах, в ямах - где угодно, лишь бы не попасться тому ужасному, кого она так боялась. Аида оглядывалась по сторонам, каждую секунду с замиранием ожидая, что вот-вот чья-то тень выскочит из-за камня, вырастет из-под земли, соткётся из воздуха, и одна эта мысль, иглой впивавшаяся в мозг, гнала её прочь, всё быстрее, до потери сознания... Узница оказалась на дороге, извилистой полосой тянувшейся между скалами и выходящей из гор на равнину, на волю... Но вместо того, чтобы поскорее двинуться по ней навстречу свободе, она мигом отпрянула назад, сама поражаясь той степени ужаса, который её охватил. Перед ней стояла высокая, широкоплечая, облачённая в сияющие доспехи и длинный красный плащ, фигура Дармэна - одного из величайших полководцев своего времени, по праву заслужившего вечную славу в мировой истории. За его спиной розовело небо, отгоняя сумерки, ярким светом наливался горизонт, - там просыпался рассвет. Солнце поднималось вдали, но... Аида едва ли обратила внимание на этот чудесный и живописный восход, ведь совсем близко, менее чем в трёх шагах от неё, находился тот, чья тень мучила её вот уже тринадцать лет. Когда-то Аида вела войну против Дармэна и вышла из неё победительницей, однако, сейчас, в эту минуту она дрожала перед ним, как пятилетний ребёнок, оставленный в тёмной и незнакомой комнате. Дармэн молчал и не шевелился. Первые лучи медленно ползли по земле, к ногам арестантки, а она, всё ещё пребывая в оцепенении, вглядывалась в лицо своего давнего врага, ища в нём прощение себе или приговор.
  Он поднял руку, указывая за горы, в направлении, где располагался Ганор. 'Мой сын!' - произнёс воин, почти с мольбой взирая на Аиду, но продолжая стоять. Пленница оглянулась. Недалеко от них поднимался из-за скал и уходил ввысь, сливаясь с ещё не просветлевшими небесами, огромный столб чёрного дыма. 'Крепость горит!' - молнией сверкнуло в мозгу. Аида бросилась вбок, поняв, о чём её просит Дармэн. Там, в Ганоре, погибает его маленький сын. Она бежала по дороге, и одна мысль настойчиво билась в ней: 'Опять, неужели опять! Лезть в огонь, спасать его жизнь... История повторяется... О, как это верно!'. Внезапно она замедлила шаг, точно кто-то встряхнул её и заставил опомниться. 'Но... тогда я была бессмертна, а - теперь? Я же погибну!'. Смерть в этом случае представилась ей такой простой, очевидной, что узница и не остановилась, чтобы обдумать своё намерение. 'Умирать - не страшно! Зато какую прекрасную жизнь я спасу! Какое сердце! Золотое сердце...'. И она снова бежала к крепости. Серые и бурые камни мелькали по сторонам, а она летела, летела в объятия 'безносой', ни чуть не жалея о своём конце.
  Впереди уже отчётливо были видны тёмные стены Ганора, освещённые изнутри красно-жёлтым пламенем. Чуть поодаль стояли харонские войска. Среди запачканных кровью кирас и шлемов Аида мельком заметила сухощавого старика - Амридия, своего отца. Он очень смеялся чему-то, и арестантке этот ядовитый, хриплый смех показался странным и неприятным. Тем не менее, её размышления долго не задержались на этом - их ничто не цепляло, даже неожиданное присутствие Амридия здесь, рядом с полем битвы; они летели вместе со своей обладательницей, мчались, как кони, неслись, как водный поток; за ней, в пожар, к бедному мальчику... Аида вскочила в огонь, мигом подхватила маленькое тельце и прижала к себе сильно-сильно, словно в нём и было всё самое дорогое и любимое, что у неё осталось. 'Милый, милый мой, не уходи', - горячо шептала она над беззащитным созданием, чувствуя, что скоро неминуемо потеряет его... Тело жарило со всех сторон, ноги утопали в тёплой крови, и ярко-жёлтая, жалящая стена отделяла их от всего мира... Раздался громкий хлопок, - пожар прекратился. Аида смотрела кругом себя: везде, куда ни упал бы её взгляд, простиралась голая, безлюдная, безгорная, выжженная огненным смерчем, пустыня. Узница разомкнула прижатые руки, и горсть пепла, просыпаясь на землю, рассеялась, подхваченная ветром...
  
  * * *
  Полагаю, прежде чем продолжить рассказ, стоит немного сообщить о Дармэне, вернее, не о нём самом, а об отношении к нему Аиды. О, она страшно ненавидела этого человека! Но ненависть эта появилась в ней не от презрения или отвращения, как это обычно бывает, напротив, Аида была столько наслышана о его добродетелях и талантах, что, сама давно желая стать 'всеобщей любимицей' именно на военном поприще и понимая, однако, что это звание пока занято, уже не могла не возненавидеть Дармэна хотя бы потому, что он достиг триумфа раньше неё и к тому же, по-видимому, был лучших душевных качеств, чем она. Аида это слишком понимала. У неё были и деньги, и армия, и бессмертие, и отец - правитель Харона, обещавший сделать её, свою любимую дочь, законной наследницей трона. Чего же ещё жаждала эта бесстрашная девушка, с шестнадцати лет командовавшая харонскими войсками? Битвы, решающей битвы хотела она для себя, для удовлетворения своего самолюбия. Ненавидевшая Дармэна, она страстно желала ему смерти и готова была пойти на всё для того, чтобы он упал перед ней на колени, поверженный, жалкий, ничтожный, и весь мир, поражённый внезапным падением 'героя', удивился бы стремительному восхождению нового военного гения, её гения. О, если б только можно было найти человека более тщеславного и жестокого, чем Аида, то это сочли бы за диво, ибо она одна со своими солдатами наделала столько шуму в западных землях и так запугала тамошних жителей, что никто не рискнул бы сравниться с ней в этом. Отдав всё завоёванное после нескольких побед Амридию, своему отцу и корою (самой ей земли и богатства были ни к чему), уже достаточно известная на мировой арене, неугомонная харонка стала искать прямого столкновения с силами Дармэна, также имевшего над собой покровителя - Георга IV, короля Соединённого королевства. Ради личной выгоды Аида всячески способствовала началу страшной, бесконечной войны между государствами, о чём до сих пор сожалела безмерно. Собрав огромную армию, она вторглась на вражескую территорию, в Орманекскую пустыню. Там харонская цесаревна не встретила ожесточённого сопротивления, как того ожидала, и войска продвинулись дальше - в горы Ариона, где в Спящей долине и повстречались с основными силами неприятеля. Закипела битва. Невзирая на численное превосходство, харонцы были на грани поражения, - тут и проявился настоящий талант и стойкость Дармэна, который умело пользовался преимуществом в знании местности и, даже будучи серьёзно ранен, всё же отказался покинуть поле боя. Но одного гения оказалось мало... Упиваясь своим торжеством, Аида приказала вырезать пленённых солдат и офицеров, всех до единого, прямо здесь, не выходя из долины, что и было исполнено. Прошло совсем немного времени, и случилось нечто необъяснимое: харонская принцесса прилюдно покаялась в том, что была причастна к развязке этой ужасной войны, удивив своим поведением всех, в том числе и отца. Но неожиданности только начинались для Амридия: вскоре дочь, на которую он возлагал все свои надежды по укреплению и расширению государства, покинула армию и отказалась от бессмертия. Причём, ушла она не в одиночестве, - прихватила с собой Юсталиана, четырёхлетнего сына Дармэна, избавив его от страшной смерти - от смерти в огне. Властелин Харона был взбешён поступками Аиды, однакоже, ничего не мог поделать, - она пропала из его поля зрения, растворилась в чужой земле, сгинула бесследно на долгие годы...
  
  
  * * *
  - Пойми, ты зря отказываешься, - не выдержав, нарушила молчание тень. Всё это время она думала только о том, как бы ей убедить Аиду вновь взяться за оружие. - Конец ещё можно остановить. Высшие рвут мир на куски, точно испорченный пергамент. И всё потому, что пергамент этот слаб, он легко поддаётся их силе, ибо сам пропитан ядом войны... Когда же кровь перестанет литься, и яд пропадёт, мир станет крепче, а значит, его будет уже не так просто уничтожить. Гармония победит разрушение, и Высшим придётся смириться с тем, что созданное ими ещё способно жить и процветать... Разве не прекрасно, а?
  - На словах-то всё прекрасно, - устало отозвалась харонка. - Но ведь... ты говоришь: восстать против Высших, против тех, кто нас сотворил, - возможно... Тогда и они, получается, не всесильны? В таком случае, над ними есть ещё кто-то, у кого абсолютная власть, кого нельзя свергнуть и даже ослушаться? Так?.. Или, может быть, ты хочешь сказать, что никто не полновластен? У всех есть слабости?.. И у богов?
  - К чему столько вопросов? Кто я тебе, чтоб ответить на них?..
  - Что же мне нужно сделать? - спросила цесаревна у стены после недолгой паузы. - Скольких я должна лишить жизни, дабы вы - чёрт побери! - были счастливы? - Тень помолчала, прикидывая.
  - Две тысячи, в лучшем случае, - уверенно заявила она, - но если возникнут осложнения, то... около пяти.
  - И ты так спокойно об этом говоришь! - вскрикнула от возмущения Аида. Разгоравшаяся ярость возвращала ей силы. - Будто считаешь баранов! Нет, я...
  - Я знаю, с кем имею дело, - оборвала её Тень. - Раз уж ты убивала десятки тысяч для Амридия, для пополнения казны, для расширения государства... почему бы тебе не убить во имя мира?
  - Это... это не я! - крикнула узница, задыхаясь от негодования. - Это она, она! Она убила их всех, а не я! Она там, там! - Аида, замахала рукой, указывая за окно, туда, где, по её мнению, находилась настоящая убийца. Она говорила бессвязно, словно помешанная, говорила тихо, заговорщицким шёпотом, время от времени, срываясь на крик. - Это она, та, другая Аида, не я... Её создал Амридий для убийств, - не меня, не меня, понимаешь?.. Я много лет уничтожала её в себе, изгоняла, ненавидела... Теперь она, наконец, ушла, а ты, ты... вы все хотите, чтобы она вернулась! Да вы же сами не понимаете, о чём просите. Она, это проклятие, эта убийца придёт, да... Она обрадуется вашему зову, только вы пожалеете, о, вы сильно... Вы будете молить её о пощаде, а она не простит, она не может прощать, у неё нет сердца! Она погубит всех - меня... ну это пусть... Но вы? Вам-то зачем такая скорая смерть? Она встретит конец одна, никого не будет. Вы же... О, самоубийцы! - Слова закончились. Принцесса закрыла лицо ладонями и, уткнувшись в холодный камень, зарыдала горько, громко, во весь голос, так, что разбудила охранявших её стражников. Мало-помалу успокаиваясь, она перевернулась на спину и недвижно смотрела в тёмный потолок. Всё вновь умолкло, лишь изредка раздавались судорожные всхлипывания и чьи-то одинокие шаги за дверью.
  Вдруг лёгкая улыбка тронула сжатые губы Аиды, и взгляд стал мягким, живым. Лицо её преобразилось, озарённое светлым, приятным воспоминанием, какие приходят порою внезапно в минуты отчаяния.
  - Знаешь, когда я путешествовала, - заговорила харонка свежим, ровным голосом, как будто забыла, что происходило с ней минуту назад. Взгляд её по-прежнему гулял где-то на потолке, точно там, в этой тьме, она увидела какой-то прекрасный момент жизни, далёкий и зыбкий как мечта, - я заходила в деревни и города... нет, особенно в деревни, глухие какие-нибудь, чтобы безопаснее. Впрочем, я и так была уверена, что меня никто не узнает. Доспехов нет, коня нет, один балахон да спрятанный под ним меч... И вот, бывало, придёшь так в жаркий день в какое-нибудь поселение, посмотришь - там детки играют на траве, босоногие, в одних рубашках, все чумазые... И смеются-то как! В Хароне никогда не услышишь детского смеха, а тут стоишь, любуешься их играми, радостью. Они оглядят тебя такими зоркими, блестящими глазками, пошепчутся, да и будут дальше резвиться, как будто и нет тебя. Потом подзовёшь к себе какого-нибудь мальчугана. Он бежит навстречу, гонимый любопытством, маленький, доверчивый. Станет близко и изучает тебя, так просто, бесцеремонно. Ждёт. Потреплешь ты его по пушистой головке, ещё взглянешь на невинное личико и отпустишь с монетой, на сладости. Он мчится назад, улыбается, счастливый, а у тебя слёзы в глазах стоят - готовы закапать. 'Может, - думаешь, - из-за меня у этого мальчишки отца или брата убили, а он, несмышленый, моему вниманию, моему подарку радуется', - она заплакала, и воспоминание её растворилось в наступающей тьме. Она сбросила с себя страх, тоску по уходящей жизни и уже смело устремляла взор вперёд, в потолок, в темноту. Жизнь, казалось, ей опротивела, и смерть виделась спасением от бесконечных угрызений совести, от муки сознавать, что та, другая Аида, совершившая столько ужасного, жила в ней и, возможно, одна какая-нибудь последняя частичка её ещё находится где-то внутри, на дне души, готовая вырваться при первом же удобном случае.
  * * *
  ...Вокруг было чёрное поле. Голая пустыня, съеденная огнём, стелилась под беззвёздным небосводом, не ведая ни края, ни конца. Чадили, разгоняя тьму, редкие факелы. Скрытый мутной поволокой, одинокий крест возвышался над чёрной пустыней, врезаясь острыми вершинами в бескрайнее небо. Стройное тело, распятое на потемневших перекладинах, неподвижно свисало на них. Из ран на ладонях и стопах струилась желтоватая сукровица. Липкий пот стекал по лицу, скрытому за грязными прядями длинных белокурых волос. Серые, полуоткрытые глаза невидящим взором смотрели в чёрную землю. Её окровавленные губы что-то беззвучно шептали. Нет, это были не проклятья, посылаемые на тех, кто оставил её здесь умирать... И не мольба о скорой смерти. Бессознательно, словно в бреду, она напевала старую песню, которую услышала раз в дни своих странствий:
  Сон мне приснился,
  Очень странный сон...
  Будто я слышу...
  Погребальный звон.
  
  Тихо иду
  В белой рубахе по полю...
  И журавли
  Словно кресты колоколен...
  
  Ноги босые
  За плечом сума.
  Люди косятся,
  Мол, сошла с ума...
  - Дочка! - раздался страдальческий вопль где-то сбоку. - Что они сделали с тобой! И ты, зачем ты ушла... ради этого! - старик в длинном, обшитом золотом балахоне, рывком бросился к ногам Аиды и, прижав их к себе, зарыдал, не стыдясь своих слёз, не боясь, что кто-то может слышать его. - Я же говорил, говорил... А ты не захотела, ушла... К ним. Зачем, родная? Неужели у них, у этих бездушных, ты хотела учиться добру? Горе мне, старому ослу, что не удержал тебя, не уследил... Чего добилась ты? Ну, теперь, теперь-то ты видишь, кто они? На что они способны? - Ответом Амридию было молчание. Принцесса давно прекратила петь, но не обращала внимания на отца. Немного повернув голову, она смотрела в сторону, в туман, откуда доносились далёкие, отчаянные крики несчастного Юсталиана, по-видимому, тщетно пытавшегося пробиться через оцепление. - Пойдём со мной, дочка, - умолял король. - Ты и так много натерпелась с этими людьми... Они не достойны даже прикасаться к твоим одеждам. Пойдём. Их скоро не станет, мы будем одни, будем царствовать везде, на всех землях и морях. Нужно только сохранить...
  - Всякое дерево, не приносящее плода, срубают и бросают в огонь...
  - Что? О чём ты? Я не понимаю, - встрепенулся Амридий.
  - Взгляни на небо, - отозвалась Аида. - Там нет солнца. Оно умрёт - не станет и Луны... Люди - не крысы, они не способны жить в вечном мраке... А цветы? Деревья? Ничего, ничего не будет. Зачем тебе такая земля? Что можно сделать с трупом?
  - Что же, нам умирать вместе со всеми? - Аида ничего не ответила. - Посмотри, посмотри вон туда, - потребовал монарх, указывая пальцем куда-то в небо. Собрав остатки сил, харонка повернула голову и на мгновение устремила взгляд в высоту - больше вынести она не могла. - Ты видишь? - снова заговорил правитель, оживившись. - Там маленькая звёздочка. Она далёкая - пусть. Но подумай: пройдёт время, люди забудут прежнюю жизнь - она превратится в легенду, переходящую из уст в уста. И вот эта невзрачная звёзда, быть может, она и станет для человечества новым солнцем. Никакого другого светила они себе и представить не смогут, а будут молиться этой последней звезде, как сейчас молятся её огненному отцу, потому что... у них не будет выбора. Тем не менее, люди останутся жить. Да, это будут уже не те люди... Взамен деревьев и цветов появятся новые, ничуть не хуже этих. И мы... мы будем властвовать над миром, нас прославят поэты, будут чтить, как спасителей. Дрожать и преклоняться. И этот твой Юсталиан, он не умрёт и будет благодарен, и те четверо, что находятся сейчас в Эдвелле - они тоже скажут спасибо... Аида? - королю показалось, что его дочь теряет сознание, но цесаревна лишь опустила голову, надеясь, что так ей станет легче, и мутные слёзы закапали с её ресниц... 'Они будут жить', - неустанно твердила она, своим расстроенным умом понимая, что делает выбор. Страшный выбор.
   - Я заберу тебя, - решительно произнёс Амридий. Прошептав несколько заклинаний, он взял тонкую палочку и начал чертить что-то на земле. Получился странный рисунок. После этого, продолжая что-то бормотать, властитель Харона простёр руки к Аиде. Магия, сотворённая отцом, освободила её тело от гвоздей и медленно опустила вниз, на холодную твердь. Принцесса не пыталась сопротивляться. 'Они будут жить', - сказала она напоследок, ещё раз взглянув в ту часть поля, где находился её юный друг. Две тёмные фигуры, отец и дочь, тиран и убийца, вновь объединившись, растворились в вязком тумане...
  
  * * *
  Удары колокола, возвещавшие жителям Синора о наступлении полдня, застали Юсталиана в крохотной гостиничной комнате, выкупленной им до утра. Он сидел перед столиком, закрывши лицо руками и не обращая ни малейшего внимания на всё, что происходило вокруг. Медный звон ничуть не отвлёк его от печальных мыслей. Время остановило свой ход. Люди, заботы, надежды, - это осталось где-то в другой жизни, почти исчезнувшей и забытой. 'Боги мои! Укажите, что мне делать теперь, когда душа моя опустошена. Я не в силах больше жить с людьми, которые способны так поступать с теми, кто желает им добра. Мне опротивели человеческие лица, да, я заметил, я не могу смотреть на них без отвращения. Очевидно, это происходит со мной оттого, что в каждом лице я вижу злобу или - что ещё хуже - насмешку, как будто все они знают меня и потешаются втайне над моей беспомощностью и несчастьем. Я чувствую глубокое равнодушие ко всем делам. Такое странное чувство... Кажется, меня уже нет на земле, и лишь одна маленькая, совсем незначительная часть моего существа ещё находится здесь, томясь и скучая по всему остальному, что ныне далеко отсюда. Я не ел ничего вот уже долгое время, и, что странно, эта мысль пришла мне в голову только сейчас. Я не испытываю голода. Я перестал жить, а позволительно ли мёртвому ходить по земле? Думаю, нет. Нужно уйти к своим, к тем, кто уже не любит и ни на что не надеется.
  И я бы непременно сделал это, но... легко лишать себя жизни над телом возлюбленной или, по крайней мере, будучи абсолютно уверен в том, что она ждёт тебя там, в вечном покое, за краем земли. У меня же нет такой уверенности, - ведь её тело до сих пор не нашли... Эта сладкая надежда на возможность спасения Аиды и мучает меня, грызёт изнутри, вселяя страх. Да, я очень боюсь, не смерти - ошибки. Сделать ошибку - это самое страшное. А что, если жива? Может, именно в эту минуту она ищет встречи со мной?' - внезапно очнувшись, Юсталиан вскочил со стула и направился к двери. Лицо юноши сияло решимостью, однако, её хватило не более чем на четыре шага.
  Сын полководца остановился, раздумывая, приник лбом к дубовой преграде и закрыл глаза. 'Куда я пойду? Где буду её искать?' - в отчаянии думал он. Бесконечная досада на собственное бессилие захлестнула его, погасив на время все прочие мысли и чувства. 'Бежать... бежать из этого проклятого города, подальше от Соединённого королевства' - застучало в висках. 'Бежать, забыть прошлое. Её не вернуть. Невозможно скорбеть всю жизнь'. Он бросил взгляд на стол, где рядом с открытой чернильницей, под жёстким гусиным пером покоился чистый лист, а поодаль от них язвительно поблескивал тонкий, как змеиный зуб, кинжал. 'Нужно писать письмо', - вспомнил Юсталиан, увидев в темноте белое пятно пера и бумаги.
  Когда пламя свечи, оживив тени на стенах, наполнило комнату тёплым светом, юноша вернулся на покинутый им прежде стул и принялся аккуратно, как мог, выводить чернилами буквы. 'Друзья, - начал он, забыв о приветствии, - мне тяжело сообщать вам эту ужасную новость, но я не вправе оставлять вас в неведении. На следующий же день после вашего отъезда городские власти отдали приказ схватить Аиду. Полагаю, она заранее предвидела это. Солдаты ворвались в гостиницу и взяли нас обоих. Много били, не знаю, за что. Потом Аида сказала тем, кто её допрашивал, чтобы меня немедленно отпустили, иначе она будет молчать до конца. Сначала ей не поверили, но... через два дня я был предоставлен самому себе. Мне страшно думать, какую цену заплатила она за мою свободу. Милая принцесса, она не сомневалась в том, что я ничего не смогу для неё сделать и, тем не менее... Ей приписали несколько жесточайших поступков, коих она, разумеется, не совершала. Аида не спорила с судьями, понимая бесполезность этого занятия. И вот, третьего дня, рано утром' - Юсталиан отшвырнул от себя листок, опрокинув при этом чернильницу и изрядно запачкавшись. Ему не было дела до таких пустяков, как пятна на рубашке, но от этой мелкой неприятности почему-то сделалось ещё горше. Он опустил голову на руки. Что-то клокотало и ныло внутри, ища себе выхода. Голод и переживания последних дней сильно изморили юношу, ему не хватало сил даже заплакать. Он продолжал сидеть. Тихо, недвижно. Ощущая, как ярость медленно крадётся к горлу, Юсталиан приподнял голову и посмотрел на стол. Да, кинжал всё так же сардонически сверкал ему, предлагая самое быстрое решение проблем. 'Друзья... Они поймут. Должны понять. Они же знают, кем была для меня Аида, а мне... мне ничего больше не остаётся' - влекомый этой мыслью, потомок Дармэна дотянулся до прохладной рукояти. 'Пусть будет так - и покончено'.
  
  * * *
  Свеча, утопавшая в воске, почти догорела. От дрожащего пламени запрыгали по стенам силуэты мебели и массивных человеческих фигур. Невзирая на распахнутое окно, воздух в комнате был сух и удушлив. На кровати, похожий на спящего ангела, лежал бледный Юсталиан. Рядом с ним в скорбном молчании стояли четверо его друзей, только что прибывшие из Эдвелла. Каждый из них уже успел подержать в руках смятое письмо, и понял, как ужасно, как безвозвратно их опоздание, поэтому с жалостью оглядывал юношу, которому пришлось всё пережить в одиночку.
  Огонь захлебнулся. Подгоняемая внезапным ветром, ночь стремительно влетела в комнату, всколыхнув плащи усталых путников. Никто не двигался с места, не шёл за новой свечой. Мутные блики уличных факелов играли в застывших глазах. Ещё не верилось до конца в то, что так легко, так просто отняли у них прекрасное создание, не знавшее и тени греха. Этого не было, не было... Высшие не могли допустить, чтобы лучшая из человеческих душ погибла от рук бесчувственной толпы, а если так, то нет никаких богов, нет справедливости и правды, нет истины и... зачем тогда жить?
  Кто-то опустился на пол, звякнув оружием, и сокрушённо покачал головой. 'Корнэль, дружище...' - попытался утешить его товарищ, рыжебородый гигант. Он хотел сказать ещё что-то, но Корнэль отчаянно замахал рукой, давая понять, что слова не принесут ему облегчения. Его небесно-голубые глаза выражали страдание. Совсем ещё недавно, перед отъездом из Синора, он спросил Аиду, действительно ли она хочет остаться здесь, а не ехать вместе с ними, на что получил утвердительный ответ. 'Не волнуйся за меня, - улыбаясь, просила харонка. - Я больше не боюсь смерти'. Такие слова встревожили Корнэля, однако, принцесса поспешила успокоить его, обернув всё в шутку. Он поверил ей и... уехал.
  - Так должно было случиться, - сказал вдруг задумчиво третий, по имени Ван Маккелен. - Они отомстили ей за прошлое. Смерть всегда идёт за теми, кто убивает. Аида изменилась, и всё же прожитые годы, её поступки следовали за ней всегда, словно тень.
  - Но... она не убивала, Маккелен, не убивала, - чуть не закричал Корнэль. - Её заставили. Она же много раз говорила... Это не её вина.
  - Да, но как ты объяснишь это им? - спросил Ван, тоже повысив голос. Он указал рукой на улицу. - Им, отправляющим на казнь пророков и праведников. Разве они чувствуют? Мыслят? Им всё равно, кто станет их жертвой, поверь мне. Нужен лишь повод... и они его нашли.
  - Друзья, - прервав спор, слабо проговорил очнувшийся от обморока Юсталиан. Он услышал знакомые голоса, однако, не имел сил подняться. Все мигом приблизились к нему, заботливо всматриваясь в его худое лицо и ожидая, что он скажет. Но юноша молчал, соображая. Казалось, к нему ещё не до конца вернулось сознание, и он отрешённо смотрел на воинов, будто пытался что-то припомнить. Острая, как молния, мысль ужалила в самое сердце. В глазах, устремлённых к нему, Юсталиан заметил сочувствие, - друзьям всё известно.
  - Она очень часто... особенно в последнее время, - прошептал сын Дармэна, задыхаясь, - она повторяла, что не боится... смерти. Я думал, она хочет утешить меня, а потом... понял. Она... не для меня, она и вправду не боится. И даже когда я видел её... перед казнью, она... такое чувство, что она жалела меня... понимаете? Меня... Она успокаивала меня... как маленького ребёнка... чтобы затем оставить и... чтобы я не сделал чего-нибудь... Но это не важно. Главное - она не боится...
  - Да, я знаю, - молвил Корнэль, стараясь разделить его горе. - Аида и мне то же сказала. Я решил, она шутит. А она, оказывается, уже тогда это предвидела, и всё же не попросила защиты. Смелая, бесстрашная принцесса...
  - Нет, нет... Она... не от смелости, - взволнованно возразил Юсталиан. - Просто она очень нас любит. И про смерть... это же она не только про себя говорила, - юноша заметил, что воины недоумённо переглядываются. - Как же вы не поймёте, - горячо заговорил он вновь, - Аида не боится... конца света или... разрушения мира, что ли... Не знаю, как назвать. Словом, она объяснила мне: так будет лучше. Это её любовь. Самая чистая, самая высшая... Она сознала, что смерть мира даст начало новой жизни, более прекрасной, чем эта. И... иногда даже восторженно отзывалась о будущем. Видимо, раньше ей тоже было страшно, как нам, её тревожили дурные мысли. Но потом... Аида увидела в этом благо для всех. Я думаю, она права.
  Юсталиан замолчал, совсем уже обессилев. Он не двигался и лежал, разглядывая зачем-то тёмную, плотно затворённую дверь. Видимо, душевное состояние, которое он предполагал у своих друзей, беспокоило и угнетало его, поэтому юноша не решался взглянуть на их лица, зная, что не найдёт в них ничего, кроме печали и крайней задумчивости... Спустя полчаса, побеждённый ужасной слабостью, он снова уснул.
  
  * * *
  Вырвавшись из мрачной, душной комнаты, где всё тяготило его, Корнэль быстро пошёл, почти побежал по опустевшим улицам Синора. Он двигался, не разбирая дороги и не глядя по сторонам. Оружия при нём не было, воин забыл его в гостинице, так что в любой момент мог стать жертвой чьего-нибудь разбойничьего нападения, какие особенно часто совершались в городе в это время суток. Но сам Корнэль нисколько не беспокоился об этом, - собственная жизнь волновала его теперь меньше всего. Он чувствовал почти телесно, как разрывалось внутри него сердце. Грудь болела и сжималась, точно сдавливаемая какой-то нечеловеческой силой, потому боец поминутно задыхался, останавливался и, подняв голову, жадно глотал прохладный воздух.
  Он не помнил, как забрёл в какой-то трактир и долго сидел там, потупившись. К нему сперва подсаживались и пытались заговорить, с целью испросить денег или, возможно, чтобы излить наболевшие обиды, однако, слыша в ответ лишь бессвязное бормотание, поняли, что ничего от него не добьются и оставили его, наконец, в покое.
  Кто-то прикоснулся к его щеке холодной рукой. Корнэль вздрогнул всем телом, увидев безмолвно стоявшего перед ним человека в тёмном плаще с капюшоном. Воин рванулся к нему и с силою схватил за плечи, словно боясь, что тот сбежит. 'Аида... Аида...' - едва не крикнул он от радости, вглядевшись в мертвенно-белое лицо своей пленницы. 'Я думал... Мне сказали... Юсталиан... Значит, он ошибся... Ведь и все так думают, никто не знает... Пойдём, пойдём скорее. Обрадуем их... Юсталиану очень плохо, а теперь... теперь он увидит тебя...'. Корнэль взял её за руку и хотел пойти к двери, но, замечая, что принцесса вовсе не разделяет его восторга, остановился в недоумении. Он удивлённо посмотрел на Аиду, стараясь разгадать причину её равнодушия. 'Быть может, она забыла меня. Кто постигнет, что ей пришлось пережить... Случается, от этого и с ума сходят...'. И только тут, со жгучей болью в душе, он понял, сколь много странного, необъяснимого и чуждого ему было в харонской цесаревне, чудом сошедшей с креста.
   Оно, это пугающее и отталкивающее, настолько искусственное, что почти даже и невозможное, проглядывало во всём облике Аиды: и в её одеянии, и в белоснежности рук, на которых совсем не осталось следов от гвоздей, и в тонких, сжатых, будто от злости губах, и в тяжёлом, пронизывающем взгляде... Корнэль даже напугался того, что сумел разглядеть. 'Это не она! Не она! - ошеломлённо прошептал он, схватившись руками за голову. - Это... безумие!'. Воитель присел на скамью и закрыл глаза, надеясь, что когда он откроет их, это страшное, отвратительное видение уже исчезнет... Нет, новая Аида не была, к сожалению, его кошмаром. Она опустилась пред ним на колени, дабы лучше видеть лицо своего близкого друга. Принцесса не напрасно пришла к нему, к Корнэлю, ибо именно с ним она сейчас хотела говорить больше всего. Ей казалось, он непременно поймёт и простит её, если узнает... Из всего мира, из всех людей единственно лишь его прощение было нужно Аиде в эту важную, особенную для неё минуту...
  - Я... я давеча сделала ужасную ошибку, - начала она, с трудом переводя дыхание. Волнение захватывало её, голос дрожал. Прежняя холодность, безразличие абсолютно пропали. - Я вернулась к нему, он уговорил... Он сказал, что вы, что все мы будем жить и... я согласилась. Он воспользовался тем, что я не в своём уме. Я, и правда... Он...
  - Кто, кто он? Амридий? - нетерпеливо спросил Корнэль. Аида кивнула. - Так вот как ты спаслась... И... ты снова станешь... как раньше? Такой же злой, беспощадной? О, как я боялся этого! Ты... погубила себя, - воин глядел на неё с сочувствием, жалостью, с любовью... Цесаревна не могла вынести его взгляда и опустила голову.
  - Я знаю, - тихо сказала она. - Но ведь... вы останетесь живы... Вы, вы, ради вас... Ради тебя... - слёзы блестели в её мягких, печальных глазах. 'Ты вернулась, моя принцесса...' - умилённо думал Корнэль, гладя её по плечу. У него ещё была надежда освободить Аиду из рук коварного отца. - Я же сама... сама не верю тому, что говорю, - закричала вдруг харонка. - Прости... Это такая глупость... Зелье начало действовать... Я чувствую, как во мне гибнет душа... Прости, я не про то... Я пришла, чтобы просить у тебя прощения, но вижу - это бесполезно. Я становлюсь чудовищем. Что ж, пусть... Я заслужила это, предав мою любовь к вам... Ужасная ошибка! Ты меня никогда не простишь... Поэтому я только попрошу тебя, Корнэль, если позволишь... Когда ты встретишь меня на поле боя (о, я уверена - ты там будешь), если даже увидишь издалека... непременно убей, - боец дико смотрел на принцессу, не понимая, о чём она говорит. Ему всё думалось, что Аида и впрямь помешалась. Он изредка прерывал её, советуя успокоиться и отправиться вместе с ним в гостиницу, к Юсталиану, однако, уговоры его были тщетны. Цесаревна не слушала, но всё больше замечала в глазах Корнэля горячее сострадание к ней, как к больной, и мучилась этим. - Поверь мне, это правда... Скоро я потеряю власть над собой, я уже сейчас... Я ухожу, - грустно молвила она, когда за окном, покрывая людской гомон, раздался звон колокола. - Непременно выполни мою просьбу. - Аида наклонилась к руке собеседника и, поцеловав её, растворилась в воздухе...
  Очнулся Корнэль оттого, что кто-то грубо толкнул его в плечо. 'Вставай, мы закрываемся', - пробасил чей-то раскатистый голос. Воин огляделся, - его окружали пустые скамейки, столы, небрежно вытираемые половым, и массивная фигура владельца трактира, грозно нависшая над ним. 'Безумие...' - чуть слышно произнёс Корнэль, поднимаясь на ноги. Он вышел на улицу, всё ещё находясь в полусне, и вернулся к друзьям в совершенно подавленном состоянии.
  
  * * *
  - Послушай, Аида, я хочу... мне надо поговорить с тобой, - Амридий несмело шагнул в шатёр, занимаемый воительницей. Он почти не разговаривал с ней с самого её возвращения, не хотел беспокоить, отрывать от дел, видя старания своей дочери по подготовке армии, заметно ослабевшей и отвыкшей от настоящей войны, и устройству военного лагеря у подножья гор Ариона, совсем недалеко от Спящей долины. Повелитель Харона был уверен, - Аида и без его советов сделает именно то, что от неё требуется; не зря же он, в конце концов, потратил столько времени и сил, чтобы создать это несокрушимое, жестокое, а главное - безвольное оружие... Теперь, застав принцессу за изучением карты, Амридий всё же решился потревожить её, ибо считал предмет, о котором пойдёт речь, не менее важным, чем разработка плана для предстоящей битвы. Он сел рядом с Аидой, усердно делавшей вид, что не видит и не слышит его, и начал разговор, необычайно волнуясь. - Ты, должно быть, думаешь... я безнадёжный злодей? Ведь думаешь, правда? Не молчи... - он заглянул в лицо цесаревны, но нашёл в нём полное безучастие к своим словам. - Я понимаю: сейчас не подходящее время, да и... смешно всё это. Тем не менее, я не хочу, чтобы ты думала обо мне... в таком роде. Я много размышлял, пока тебя не было; я обращался к прошлому... Сам не знаю, зачем. Вдруг стало необходимо... И вот я вспомнил, что всю мою молодость я жил с твёрдой уверенностью в то, что стоит мне только захотеть, и я сразу же смогу измениться. О, я понимал бесчестность и коварство моего пути, поэтому и грел себя надеждою... Я читал много правильных книг и отлично знал, как следует жить, чтобы с земли прямиком попасть в ангелы... Я ведь, знаешь, очень тогда хотел попасть в ангелы... Мне и жизнь-то всё представлялось каким-то сплошным испытанием, выдержав которое я непременно буду вознаграждён Высшими. И нужно было всего лишь назначить день, когда я совсем отрекусь от соблазнов и вступлю на дорогу добра, благочестия... Каждое утро, помню, я просыпался с одной-единственной мыслью: уж нынче-то, с сегодняшнего дня и с этой минуты я начну жить заново. Бросив всё, я убегу куда-нибудь далеко-далеко, в самую глухую провинцию и стану одиноким, никому неизвестным священником. Я состарюсь, сделав много доброго людям, и они будут любить меня, доверять мне свои тревоги и печали... Или - что ещё лучше - не постригусь в монахи, а найду себе молодую красавицу, женюсь на ней и заживу тихим семейным счастьем... Дивно, не так ли? В мечтах я всегда представлял себя бедняком или же, по крайней мере, человеком со средствами, способными прокормить семью, не более того. Власть и богатство развращают, убивают душу - мне это было хорошо известно, и, однакоже, я не отказался от них... Мелкая у меня душа, Аида. Признаю. И всё-таки не злобная... Много лет я вставал с постели, напитанный прекрасными, благородными идеями, и всякий день был для меня 'решающим', вот только смелости не хватило, а, может быть, веры... Когда у меня появлялся выбор: пойти по ложному пути, обманув и погубив кого-нибудь, или остаться в дураках, но с чистой совестью, я невольно задумывался, стоит ли то, чего я ожидаю, моих теперешних жертв? Не обманулся ли я, полагая, что быть ангелом так уж восхитительно? И есть ли они вообще, эти ангелы, и... Высшие?.. В результате, я совершал подлость, а, ложась спать, обязательно думал о том, что уж завтра всё будет по-другому. Веришь ли? С годами, ужившись со своей низостью, я перестал беспокоиться о душе. А потом... я отыскал тебя в чужой стране. Тебя, сделавшую то, чего не удалось мне. Я злился... впрочем, не долго, сознавая, какой силы воли стоило это превращение... Но объясни же мне, наконец, как это случилось? Как ты смогла... Ведь ты же была...
  - Твоей игрушкой, - закончила Аида, нахмурившись.
  - Нет, я не так хотел сказать. Хотя... как тебе угодно, - последние слова отца особенно поразили принцессу. Она, конечно, понимала истинные причины, по которым он сотворил из неё такое, однако, так открыто Амридий ещё никогда ей об этом не говорил. Гневу Аиды не было предела.
   - К чему была вся эта исповедь? - возопила она, с ненавистью глядя на родителя. - Ты же знаешь, я не отпускаю грехи! А ту, которая смогла бы простить, ты сам уничтожил, так что живи со своей низкой душонкой, не рассчитывая на искупление. Ты его не заслужил!.. Должно быть, её-то одну, такую великодушную, святую, ты и любил, да вот только и тут храбрости не достало, чтобы спасти её. Трус ты, а не злодей. Понятно? А теперь оставь меня, уходи, - властелин Харона молча повиновался. Глубоко потрясённый, он удалился из шатра и уже не встречался с дочерью до самого начала сражения.
  
  * * *
  Всадница, закованная в тёмные латы, летела на гнедом жеребце навстречу вражеской армии. В руке она сжимала древко харонского знамени, алым пятном вздымавшегося к небесам. Позади, возникая из-за скал и холмов, с диким шумом стекали неудержимым потоком в долину тысячи факелов, так что казалось, будто сама преисподняя разверзается под копытами огненно-рыжего скакуна.
  Аида мчалась на острие клина, с невообразимой скоростью, почти не касаясь земли, словно призрак. Она пришла сюда, в Спящую долину, чтобы победить во второй раз, других исходов битвы быть не могло, - цесаревна всё продумала. Её ничто не пугало: ни темнота, ни силы противника, которые, по её предположениям, были огромны, ни какие-либо уловки и неожиданные ходы... Она не помнила себя и тех, ради кого здесь очутилась, но только знала твёрдо, что нужно истребить, уничтожить войска Соединённого королевства, правда, смутно понимая, зачем...
  Обнажив на лету меч, харонка ворвалась в неприятельские ряды. Она принялась яростно отбиваться от солдат, хлынувших к ней со всех сторон. Древко с красным полотнищем, затоптанным и облитым кровью, лежало на земле. Аида забыла о нём. Всё больше распаляясь, с наслаждением предаваясь своей злобе, воительница рвалась вперёд, сквозь лавину пик и огня, размахивая булатом, не слыша ни криков, ни железного звона. Она уже не искала, как прежде, главного врага - командарма, ибо знала, что армией управляет Георг IV, король, бывший когда-то хорошим другом Дармэна, но, в отличие от него, совершенно бездарный, мало смыслящий в военном деле, - для принцессы он не представлял интереса. Пару раз она заметила недалеко от себя стрелка с угрожающе нацеленным на неё арбалетом, и каждый раз боец, как бы в бессилии опускал оружие, сам, по-видимому, досадуя на своё малодушие. Аида не волновалась за себя, - к ней снова вернулось бессмертие, но вот её конь... Вынося цесаревну из гущи солдат, он погиб от копья, поэтому отныне его хозяйке пришлось сражаться с недругами лицом к лицу. Она быстро вскочила на ноги, огляделась, - основная часть вражьего войска находилась в самом сердце лощины, а это значит, что наступил подходящий момент для новой атаки. Звуком горна Аида известила отряды латников, скрывавшиеся во тьме междугорий, об их выступлении, и тотчас же несколько сотен харонцев с криками бросились на армию Соединённого королевства, тесня её с обеих сторон.
  Дочь Амридия билась одна, окружённая плотной стеною воинов. Она сыпала удары на всех, кто приближался к ней. В очередной раз её клинок, тёплый от крови, пронзил чью-то мягкую, податливую плоть. Принцесса остановилась. Что-то сжалось внутри и точно навеки оборвалось... Солдат обеими ладонями схватился за шею, пытаясь зажать кровоточащую рану. Он закатывал глаза, хрипел, не отнимая рук от горла; меж его пальцев хлестала кровь. Аида выронила меч, стремительно рванулась к бойцу и подхватила его тело у самой земли, затем присела и бережно положила голову неприятеля к себе на плечо. На поле боя, среди воплей и лязга оружия, онемевшая воительница долго и пристально смотрела в его необыкновенные, прозрачно-зелёные глаза. Она сняла с юноши шлем, ласково погладила его тёмно-русые волосы так, будто ничего и не случилось. Враги, обступившие её, не решились воспользоваться моментом, чтобы покончить с ней, и в страхе отпрянули назад. Ни для кого уже не было сомнения, - Аида лишилась рассудка. 'Я знала... Так и должно было быть, - шептала цесаревна умирающему другу. - Глупая, хотела спасти всех вас... От чего? От смерти? Вздор! И чем же, чем хотела спасти? Тою же смертью! Безумная... Ничего не бойся, Юсталиан, ничего...'. Юноша испуганно поглядел на неё, ещё не понимая до конца, что произошло. Аида продолжала гладить его, всё сильнее прижимая к себе, до тех пор, пока молодое тело не повисло у неё на руках. Тогда белый мотылёк, вырвавшись из утихшей груди, легко взмахнул тонкими крылышками и исчез в угольно-чёрном небе. Проводив его взглядом, харонка заплакала, не разжимая рта.
   Безликие скалы содрогнулись от оглушительных раскатов грома, земля задрожала под ногами солдат, и во весь небесный купол, от востока до запада, вспыхнула молния. Одни из тех, кто были в долине, упали на колени, покоряясь власти Высших, другие в страхе побежали прочь, бросив оружие, - их остановили горы, двинувшиеся со своих мест. Принцесса видела, как один за другим, тысячи людей падали наземь. Угрюмые фигуры в балахонах ходили меж них, собирая с бездыханных воинов светлых мотыльков, сидевших у них на груди, дабы помочь им всем вернуться обратно, ввысь. Аида чувствовала, что отрывается от земли, душа её наполнялась лёгкостью и тихой, ясной радостью. Цесаревна поднималась всё выше, в бездонную тьму, влекомая неведомой силой, оставив ушедшему миру два тела, навеки прижатые друг к другу...
  
  * * *
  Это был Свет... Чистый, всепроникающий, но в то же время тёплый и ласковый, как руки матери. Он лился отовсюду и с такой силой, что глазам потребовалось время, чтобы привыкнуть. Аида смогла различить чьи-то силуэты, сидевшие рядом с ней в величавом спокойствии и молчании. Кругом не было ни стен, ни пола, только Свет, молочно-белый, нежный... 'Кажется, мне давно уже мечталось сюда попасть, с самого моего рождения, вот именно сюда, на это место... и всё никак не удавалось припомнить, где же оно, как до него добраться...'. Чувство, в миг захватившее всё существо принцессы, было подобно тому, которое переживает дочь, вошедшая в отчий дом после долгой разлуки.
  Кто-то невидимый и близкий обнял харонку за плечи, и тихий голос прозвучал у самого уха: 'Ты много страдала, Аида. Ты была избрана нами, чтобы искушать людей... Они не выдержали испытания. Облик беспощадной убийцы внушал им ужас и уважение, но стоило ей обрести светлейшие из добродетелей, как её тут же стали преследовать и, в конце концов, добились своего - умертвили... Да, Аида, они убили тебя. Твоей же любовью. Отныне будь спокойна'.
  - А люди?.. Что будет с ними?
  - Они исчезнут.
  - Они умеют любить...
  - Они ненавидят и убивают друг друга.
  - Они создают чудесные вещи...
  - Они разрушают главное сокровище, данное им.
  - Какое же?..
  - Мир. Они его уничтожили, а не мы...
  
  
  Уфа, 2004 - 2006 г.
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"