"Большая Деревня" ( http://bigvill.ru/life/2710-rodnaya_rech_tuda_gde_sedoy_mongol_dmitriya_ahmetshina/ ) продолжает серию материалов о книгах, написанных в Самаре. Во втором выпуске "Родной речи" -- роман "Туда, где седой монгол" и интервью с его автором о романтике странствий и зове предков.
Молодой писатель Дмитрий Ахметшин родился и живет в Самаре. В 2013 году его роман "Туда, где седой монгол" попал в шорт-лист независимой литературной премии "Дебют". Жанр книги можно определить как этно-сказку, где декорации древней Монголии играют такую же важную роль, как и сюжет. Классическая тема о путешествии в поисках самого себя составляет единое целое с описаниями быта и природы.
"-- Скакали, скакали, и проголодались... Слушай, нам же нужен какой-то противник! Нам нужен конфликт, противостояние! В каждой сказке он есть.
Наран поразмыслил и сказал:
-- Пусть степь будет в твоей сказке врагом. Жестокой хозяйкой, от которой мы, ее рабы, пытаемся скрыться в шкурках зверей.
-- Тогда ее придется рассказывать очень тихо, -- шепотом сказал Урувай".
В национальном стереотипе монголы предстают как жестокие варвары. Лев Гумилев пытался исправить это заблуждение, но ни одна научная работа не может дать таких понятных образов, как художественное произведение. Погрузиться в быт и религию незнакомого народа -- всегда интересно. "Туда, где седой монгол", кроме всего прочего, предлагает читателю еще и путешествие в незнакомое ему время и пространство.
"Лошадиный базар заканчивал свою работу на этот год. Еще несколько дней, и здесь останутся лишь следы -- вытоптанное начисто поле, заново затягивающееся кожей снега, травинки, пытающиеся срастить заново сломанные спины. Большинство коневодов уже разъехались, однако три-четыре десятка шатров еще тыкали своими разноцветными пальцами в тучи.
Путников тут же окружили дети, жадные до новых впечатлений и новых людей. Торговцы здесь живут вместе с семьями отдельным, большим аилом, который растекается, словно комок снега ручейками, по осени по родным племенам. Козы ходят глухие от рева мужчин, а певчие птицы, один раз пролетев над поляной, не могут петь очень долго".
Язык книги простой и плавный, как сама степь. Несомненным достоинством является то, что автор не стал злоупотреблять этнографическими тонкостями и перегружать текст непонятными словами: если они и встречаются, то интуитивно понятны неподготовленному читателю.
Два главных героя, между которыми перемещается повествование, -- обезображенный шрамами юноша Наран и слепая девушка Керме. Каждый из них рисует свой образ степи. Но поскольку это сказка, то видимый и незримый миры пересекаются постоянно, и чаще это происходит в мистическом плане, чем буквально.
"В ее голове мир был, что разбросанные по тарелке бобы. Ничего не менялось оттого, что два или три боба передвинули от края ближе к центру тарелки или наоборот. Только начинала слегка холмить почва под ногами, брыкаться, как озорной жеребенок, или вдруг вспухала и становилась похожа по форме на материнскую грудь. Реже встречались овраги с пересохшими ручьями, и, если вдруг останавливались переседлать коней, Керме садилась рядом и слушала вой ветра в них. Дудочка Йер-Су -- вот как она это называла".
Мы поговорили с Дмитрием Ахметшиным и выяснили, откуда он так хорошо знает быт кочевников, где путешествовал и чем занимается в данный момент.
-- Выбор темы произведения не очевиден. Почему именно монголы?
-- Причин множество. Романтика кочевого образа жизни, которая, безусловно, меня привлекает. Самобытность культуры, зычные песни, воззвания к Солнцу, костры у горизонта... Стоило однажды какой-то малости пробудить в голове эту картину, и она стала второй, отдельной реальностью, о которой я просто не мог не написать. Кроме того, в крови у меня есть что-то, что как будто бы шепчет: "Это свое, родное..." Так что в какой-то мере -- это дань предкам. Тем удивительнее сравнивать себя, закоренелого домоседа, с народом, для которого движение означает жизнь.
-- В книге много места уделяется описанию природы. У вас был личный опыт путешествия на Алтай или в Монголию или все это воображение?
-- Идея романа зародилась во время конного похода по Алтайскому краю. Я никогда не был в настоящей степи, но она возникла как-то сама собой, как антагонист утесам, недвижным горным массивам. Степь изменчива, на ней не за что ухватиться, а оставаться на одном месте -- самоубийство. Какие люди должны на ней жить? Удивительные, ясное дело. Сильные духом и телом, постоянные в своей изменчивости.
-- Тенгрианство, да и вообще быт древних монголов -- не самые богатые на источники темы. Откуда брали этнографический материал?
-- Думаю, сложно назвать мою работу претендующей на какую-то историческую достоверность. Я опирался на мотивы тюркско-татарских сказок и писал в первую очередь фэнтэзи. Миф, в котором достаточно деталей, чтобы ощутить себя его полноправным участником. Вы, наверное, знаете, что история кочевых народов на всей ее протяженности была неразрывно связана с военным ремеслом, с разбойными набегами. Я же пишу в основном о мире. Вот и получается, что монголы кочуют в первую очередь по степям моей головы, связанным с реальными лишь весьма условно. Что касается быта и привычек -- за основу брались книги Льва Гумилева и, в какой-то мере, Василия Яна, а также различные интернет-источники.
-- И вопрос-украшение любого интервью с писателем. Какие у вас творческие планы? Над чем работаете в данный момент?
-- У меня в работе большой роман мистического толка о затерянном в сибирских лесах городке, который становится центром притяжения для самых разных людей с не всегда ясным прошлым и довольно сумрачным будущим. Я всегда любил страшные истории (при этом в повседневной жизни испытываю трепет перед какими-то совсем уж заурядными вещами и ситуациями), но, как это обычно бывает, если ничего из того, что могут предложить книжные развалы, не трогает сердце, время писать свое. Я хочу историю, которая заставит едва заметное сосущее чувство под ложечкой, возникшее будто бы случайно, в конце концов перерасти в настоящую паранойю... Притом, что ты не всегда можешь сказать, что же конкретно и в каком именно абзаце тебя напугало. Несколько сотен страниц, гнетущая атмосфера которых плещется вокруг утлого читательского суденышка бескрайним морем.
