Ахметшин Дмитрий
Колыбель

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
  • Аннотация:
    Детская колыбель, баюкавшая в своих объятиях не одного человеческого малыша, и суровый астероид, раз в 80 лет посещающий орбиту Земли. Что между ними общего? И почему астронавт устремляется в даль этой глыбы, нарушая приказ о возвращении на борт корабля? Рассказ входит в альманахе Бориса Стругацкого "Полдень 24", 2021г. ISBN 9785604510575

   0x01 graphic
  
   Колыбель
  
  
   Огонёк передачи замерцал.
   - Как вы там, Муссон?
   И вновь незнакомый голос, и вновь женский.
   - Только что позавтракал, Земля. Да, у меня кончились зубочистки. Затыкал ими дырочки в обшивке. Занесите в список покупок.
   Повисло обескураженное молчание. Петер ухмыльнулся: чай, не орбита Урана и даже не пояс астероидов. Передачи здесь доходят почти мгновенно. Вчерашняя девушка - они никогда не представляются, и Петер звал её про себя Жанной-девять - пыталась свалить своё недоумение на перебои со связью. Так же, как Жанна-два и Жанна-восемь.
   - Поняли вас, Муссон. Отправим ближайшим экспрессом.
   Петер хрюкнул. Жанна-десять, да? Здесь, в космосе, очень не хватает кого-то с чувством юмора.
   - Буду ждать с нетерпением, - сказал он.
   Тон Земли стал серьёзен.
   - Ваша телеметрия в норме, Муссон. Орбита стабильна. Начинаем снижение. Расчётное время до посадки - тридцать две минуты.
   - Могли бы поставить здесь хотя бы сраный спидометр, - проворчал Петер.
   Он тут же пожалел о том, что не ограничился простым вас понял. Не кажется ли тебе, что ты превращаешься в ворчуна... космических масштабов?
   Кстати, отменный каламбур.
   - Мы все здесь, Муссон, - почти ласково сказала Жанна-десять. - Добрая треть агентства, триста пятьдесят два человека. Ну и я, в довесок. Следим за вашими успехами. Отслеживаем каждое небесное тело в радиусе тысячи километров. Знаем, когда у вас мурашки бегут по спине и когда урчит в животе.
   - Признателен, - буркнул Петер.
   Он едва не сказал: Только вы все там, а я здесь.
   Повисло непродолжительное, почти неловкое молчание.
   - Сегодня день ха, да, Муссон?
   Голос грудной и тёплый. Петер поймал себя на мысли, что предыдущие Жанны остались для него просто говорящей коробкой с моргающими лампочками. Он посмотрел в иллюминатор, откуда открывался замечательный вид на пористую, безжизненную поверхность астероида. Огромные кратеры казались собачьими следами. Пещеры, в которых поместился бы корабль целиком, были размером с лошадиные ноздри. А над всем этим - бесконечные перекрёстки алмазных дорожек, которые убегали за громаду видимого отсюда Юпитера или ползли по его кофейному брюху.
   - Именно, - решительно сказал он. - Я намереваюсь провести его с максимальной пользой.
   Картинка за десятимиллиметровым стеклом увеличивалась, медленно, но неумолимо. Астероид будто тянул к нему жадные, загребущие руки в нарывах и оспинах.
   - Не дамся я тебе так просто, - буркнул Петер.
   - Повторите, Муссон, - в голосе Жанны-десять сквозили нервные нотки.
   - Это я сам с собой, - отмахнулся мужчина. - Старая космическая привычка.
   23P/Брорзена-Меткалфа. Короткопериодическая комета, видимая на земном небосводе раз в семьдесят лет. Если по-простому, глыба пыли и льда, одна из многих, крупинка пшена в полном амбаре. Особенная крупинка, так как была выбрана для первой в истории высадки человека на астероид.
   Петер в числе тысячи других космонавтов претендовал на пустую могилу и торжественные похороны, итог весьма вероятный, несмотря на самые тщательные просчёты, неудачи. И он стал первым - по крайней мере, из этой тысячи. Тренировки были изнурительными, и сам полёт показался ему заслуженным отпуском, даже не смотря на невозможность встать с кресла и размять конечности.
   Свободного времени было сполна, и Петер распоряжался им щедро, тратя на раздумья, в первую очередь, о том, почему выбор пал на его скромную персону. Там были куда более амбициозные парни - со многими он был знаком лично. Более целеустремлённые, более выносливые, устойчивые к нагрузкам. Настоящие герои.
   В конце концов, Петер пришёл к выводу, что если один из вертлявых засранцев, племя которых он представлял, сгинет на важной миссии, человеческий генофонд ничего не потеряет. Это его развеселило. Когда-то в детстве Петер читал фантастическую книжку, где по результатам психологического тестирования потенциальных преступников ссылали на астероиды.
   Что ж, его обязанность - сделать так, чтобы общество не разочаровалось в собственном выборе. Несмотря на то, что Петер Симонов терпеть не мог оправдывать или не оправдывать чьи-то надежды.
   Но даже буде возникнет такое желание, провалить миссию довольно затруднительно. Траектория полёта, включая посадку и последующий взлёт, тщательно просчитана. Ну а сам он...
   - Я просто бесполезная нагрузка, - Петер не отдавал себе отчёта, что говорит вслух.
   - Сорок секунд, - немедленно откликнулась Жанна-десять, и тут же, словно корабль захотел осмотреться в поисках владелицы голоса, мир перевернулся на сто восемьдесят градусов и корпус завибрировал. Включились двигатели. Компрессия вкупе со слабеньким астероидным притяжением вдавила космонавта в кресло. - Удачной посадки.
   - Спасибо, - сказал Петер. - Не волнуйтесь так. Я же просто голос у вас из динамиков и цифры на экране.
   - Это я должна вам говорить, - сказал женский голос. - У меня нет здесь никаких цифр. Мне их сообщают.
   Она вдруг хихикнула.
   - За каждую цифру вашей телеметрии отвечает отдельный сотрудник.
   Петер захохотал. Жанна-десять довольно долго молчала, а когда заговорила, голос её звучал почти механически:
   - Восемь секунд.
   - Успели сбегать на ковёр к начальству? - сказал Петер. - Смотрите, как бы не уволили за фривольности по прямой линии стоимостью в половину бюджета Болгарии.
   - Три... два... один!
   Рёв двигателей заглушил голос Петера. Он почувствовал перегрузку; корабль тряхнуло, когда выдвинулись посадочные опоры, а потом тряхнуло ещё раз. И наступила тишина. На мгновение Петер подумал, что оглох. Это ощущение преследовало его каждый раз при посадке на планеты - семь раз на Луне, четырежды на Марсе и каждый раз при возвращении на родину ангелов, благодатную Землю.
   Приборная панель мигнула. А когда включилась, к нему уже пытался пробиться голос, владелец которого находился за сотни миллионов километров от него:
   - Муссон? Муссон, ответьте! Доложите обстановку.
   Говорил мужчина. Тон властный. Петер потёр лоб. Руки дрожали.
   - На проводе. Кто это?
   - Отвечайте по регламенту.
   - Насколько я могу судить, я пока ещё одним куском.
   Пауза.
   - Это первый вице-президент Прохоров, - владелец ханжеского голоса решил не тратить время на препирания. - От имени Российского космического агентства хочу пожелать удачи в вашей миссии. Благодаря вам славная человеческая цивилизация сделала ещё один шаг в нелёгком, но необходимом деле освоения...
   - Эй, эй. У меня нет времени на разговоры. А теперь верните, пожалуйста, Жанну-десять.
   - Кого?
   Петер не ответил. Он возился с застёжками ремня. После череды щелчков до него вновь донёсся знакомый женский голос.
   - Я здесь, Муссон. Готовы к высадке?
   - Зовите меня Петером.
   Оператор поколебалась. Петер решил, что она его срежет, но ошибся. И даже вдвойне - она сразу перешла на ты.
   - Как пожелаешь. Итак, у тебя полторы минуты, чтобы подготовиться к выходу. Трап уже спущен. Через несколько секунд мы получим снимки с внешних камер и сможем оценить, брать тебе зонт или солнечные очки. Кстати, мысль залепить внутренние камеры жвачкой была не самой лучшей. Здесь кое у кого порезали премии, решив, что их выход из строя - недоработка обслуживающего персонала.
   - Прости, - Петер и правда почувствовал себя неловко. - Когда вернусь, проставлю им пива.
   Он встал и тут же, охнув, опустился обратно. Мышцы, которые должен был держать в тонусе встроенный в кресло массажёр, казались вырезанными из дерева.
   - Будто в бутылке летел, - пожаловался он, но ответа не получил. По-видимому, Жанна-десять или кто-то из её друзей так же пострадали от шалости с камерами.
   Подняв, наконец, себя на ноги, он старался не терять времени. Облачился в скафандр, проверил показания приборов, больше по привычке, чем из действительной надобности. Скорчив недовольную мину, взял маленький зелёный чемоданчик, плод работы тысяч умов, как он иронично его называл, и прошёл в шлюз, где позволил машине закрепить себя в паутину. Постоял, постукивая пальцем по забралу и ожидая, пока откачается воздух. Под жужжание моторчиков дверь уползла в стену и шлюз заполнился облаками пыли. Он приземлился на солнечной стороне. Светило, гораздо более маленькое, чем оно кажется с Земли, кокетливо пульсировало, словно пытаясь что-то донести космонавту на своём языке.
   Собственное дыхание казалось оглушающим, больше никаких звуков не было. Петер отсчитал ногами двенадцать ступеней трапа, огляделся. Машины были заняты своим кропотливым трудом. Из-за полного отсутствия звуков эта работа казалась завораживающей и одновременно пугающей. Несколько зондов размером с собаку выползли из-под брюха корабля и разъехались в разные стороны. Манипулятор, похожий на шестисуставную металлическую руку, собирал образцы пород.
   Пора действовать, - сказал себе Петер.
   И тут же получил подтверждение с Земли.
   - Муссон, приём. Конференц-зал затаил дыхание. Все ладони готовы для аплодисментов.
   - Работаю над этим.
   Конечно, спецы, которые планировали эту миссию, оставили самую важную работу человеку. Иначе и быть не могло.
   Он щёлкнул замками чемодана. Достал нечто, напоминающее удочку-телескопичку с полотнищем на одном конце. Ему показывали снимки того места, где было запланировано приземление, и Петер подозревал, что оно было выбрано только из-за превосходного вида на пояс астероидов и две планеты солнечной системы во главе с сиятельной её королевой. Но Петер не был бы собой, если бы не оставил эти богатства человеку, который, как он считал, по-настоящему их заслужил. То есть, самому себе. Размеренно, пружинисто шагая, он обогнул корабль так, чтобы его конусообразный корпус скрыл Землю, яркую, как монетка, искорку, и Марс с Солнцем, и установил флагшток в самой глубокой тени, которую нашёл. Миниатюрный бур на его конце с аппетитом вгрызся в смесь льда и пыли, служившую здесь почвой.
   В ботинок ткнулся один из зондов.
   - Муссон, ты находишься не там, где должен, - немедленно сказала Жанна-десять. В голосе её звучал укор; он показался Петеру наигранным. - Всё нормально?
   - Отлично, моя дорогая. Солнышко печёт.
   Он развернул флаг и отступил назад, чтобы медленно опадающее трёхцветное полотно попало в объектив нашлемных камер.
   - Ты сорвал овации, Муссон, - с сомнением сказала Жанна-десять. - Правда, они могли бы быть и более восторженными. Руководитель операции изъявил желание сказать тебе пару ласковых по прилёту. Возвращайся в корабль. Через семь минут двадцать секунд автоматика закончит сбор материалов и развёртку автономного модуля.
   - Всегда пожалуйста, - к Петеру вернулось благодушное настроение. - Но я ещё не закончил. Раз уж я получил возможность размять ноги, то использую её на полную катушку.
   - О чём ты, Муссон?
   - О том валуне на пятнадцати часах.
   Фотогеничный кусок породы, похожий на изготовившуюся к прыжку жабу, куда как хорошо подошёл бы для установки знамени. Но Петер предпочёл оставить его там, где волна пламени из сопел корабля при взлёте полностью его уничтожит. Дрязги за пядь земли, желание пометить своим цветом то, что не может принадлежать никому - худшее, что человек может принести с собой в космос.
   Он направился к камню, в три прыжка оказался на его вершине. Паутина, система тросов, обеспечивающих безопасность космонавта на планетах с низким гравитационным притяжением, робко и едва заметно тянула его назад, к кораблю, но при этом исправно выполняла свою функцию. Если бы он попробовал повторить этот трюк самостоятельно, то первое же приземление на неровную поверхность обернулось падением.
   Сразу за валуном почва уходила вниз, образуя почти ровное плато с округлыми краями. Море Свободы - вспомнил Петер. Кратер представлял собой почти фантастическое зрелище. Во многих местах блестел ледок. Пыль клубилась в солнечных лучах. Переливы гамма-излучения, улавливаемого линзами шлема, напоминала струящуюся патоку.
   - Ого! - выдохнул Петер.
   - Муссон, тебе лучше вернуться. Ты на самом краю безопасной зоны. Кроме того, альтиметр показывает, что ты на возвышении, а это...
   - Боссы просчитались. Если бы мы сели хотя бы на пару километров южнее, мне пришлось бы постараться, чтобы сделать наихудший кадр с этой тряпкой... что это?
   - Муссон?
   - Объект правильной формы. Примерно в трёх... нет, в четырёх километрах отсюда.
   Возникла пауза. Задействовав всю мощность линз, прищурившись, Петер разглядывал светло-коричневый прямоугольник.
   - Скорее всего, ты видишь Персей-4, - сказала Жанна. - Спускаемый аппарат НАСА. Совершил посадку в позапрошлый перигелий и в течение двух недель вёл передачу. До тех пор, пока не вышли из строя солнечные батареи.
   - Я знаю о Персее, - сказал Петер. - Видел снимки. Он сел возле борозд Зевса, в семнадцати километрах отсюда. Практически на другой стороне астероида. Я не смог бы увидеть его при всём желании, если, конечно, вы посадили меня туда, куда собирались.
   - Место посадки не менялось, - сказала Жанна-десять. - Что ты видишь? Мы сможем получить кадры с твоих камер только после старта. После того, как мы получили снимок с флагом, энергосистему корабля перерезервировали под более важные задачи.
   - Нечто, - сказал Петер. - Явно не естественного происхождения. Я посмотрю поближе.
   Вдавив большим пальцем правой руки кнопку на ладони, он освободил себя от паутины, и сразу почувствовал, как его повело вперёд. Ощущения, сравнимые с первыми самостоятельными шагами малыша, когда родитель отпускает его плечи и отходит в сторону. На забрале тревожно замерцала пиктограмма. Если бы Петер оглянулся, то увидел бы, как белые нити втягиваются в нутро корабля.
   - Муссон, что вы делаете?
   - Мы же вроде на ты. Нет?
   - Никаких фамильярностей с человеком, который ведёт себя, как идиот! Немедленно вернитесь к кораблю!
   - Без меня не улетит, - уверенно ответил Петер, и, издав торжествующий крик, спрыгнул вниз.
   Высота стенки кратера оказалась чуть выше, чем он предполагал. Стабилизаторы скафандра скорректировали падение. Симонов приземлился, почувствовав, как сладко напряглись мышцы на ногах, и сразу же прыгнул вновь, на этот раз вперёд и вверх. И ещё раз, и ещё, каждый раз побивая собственный рекорд.
   Жанна-десять тараторила в его наушнике:
   - Я запросила у штаба резервы, безмозглый вы идиот. Просто остановитесь! Слушайте, через минуту или две у нас будет полная информация об этом вашем нечто. Может, они захотят отправить туда зонд, и всё для того, чтобы удовлетворить ваше любопытство. Усекли, Муссон?
   - Совсем не то, что в тренажёре или на Луне, - сказал Петер, захлёбываясь от пьянящего чувства движения. После недель взаперти, в тесноте, прикованным к креслу. Скафандр тихо гудел, перерабатывая пот в пригодную для повторного использования воду. - Это... да, это стоит того, чтобы лететь к чёрту на куличики. Чтобы не спать ночами, потому что после центрифуги мозги превратились в кашу. Чтобы терпеть бесконечные брифинги. Слышите, Жанна? Если вы не согласны, если имеете что-то против, то попробуйте вернуть меня силой.
   Она не отвечала, но и не разрывала связь. Петер чувствовал это, но, помимо прочего, видел значок линка на интерфейсе забрала.
   Когда Жанна вновь заговорила, в голосе её звучало изумление.
   - Я доложила руководству о ваших наблюдениях. Они не пожелали выделить вам зонд. Говорят, что кроме Персея, на комете Брорзена-Меткалфа не было земных объектов. Требуют, чтобы вы немедленно вернулись на корабль, под угрозой пожизненного отстранения от полётов. Сам первый вице-президент потребовал.
   - Что ж, тогда я не вернусь на Землю. Буду первым космическим пиратом.
   Облако пыли закрыло от него объект правильной формы, но Петер знал, что через несколько десятков секунд ему придётся тормозить, чтобы не полететь кверху тормашками, споткнувшись об эту странную штуку, оставленную, без сомнения, какой-то из древних, давно исчезнувших цивилизаций, искать которые нам завещали великие фантасты.
   - Муссон.
   - Как штык.
   - Учтите, что за вами теперь наблюдают. Ресурсы, которые потребовались, чтобы вести прямую передачу с головных камер вашего шлема, практически ставят крест на миссии автономного модуля.
   Несущийся навстречу мир замедлился, а потом и вовсе остановился.
   - Если так, вы тоже должны видеть это, Жанна.
   - То, что называется прямой трансляцией, на самом деле один кадр в десять секунд.
   Пауза.
   - Муссон, передаваемая вами информация недоступна для среднего звена управления компании. Она идёт напрямую к руководству.
   - Что ж, тогда я вам расскажу. Это колыбель.
   - Не поняла, Муссон.
   - Детская колыбель. Я сам рос в похожей, мама с папой любили показывать фотографии всем девушкам, которых я приводил в дом. Но здесь-то она что делает?
   - Муссон, - Жанна-десять старалась сохранять бесстрастный тон. - Немедленно возвращайтесь на корабль. Как только у нас будут данные с медицинского модуля, мы сможем установить причину галлюцинаций. Но не раньше.
   - Если не верите, поднимитесь на двадцатый этаж, туда, где заседают наши доблестные руководители. Или куда там идут фотографии с моих камер?
   Жанна молчала. Петер разглядывал находку. Колыбель была из дерева - натурального земного дерева, сосны, насколько он мог судить, - высотой ему по пояс, с гнутыми бортиками и круглыми в сечении поперечными перекладинами. Полозья вмёрзли в землю. На миг Петер действительно усомнился, а не видит ли он галлюцинацию - колыбель была чистенькой и опрятной, - но потом понял, что ветра здесь очень слабые и едва способны поднять в воздух даже песчинку.
   Он опустился на колени и осторожно провёл рукой по выглядящей ирреальной на фоне космического пейзажа деревянной конструкции. Датчики тактильных ощущений едва заметно, приятно завибрировали. Мужчина засмеялся.
   - Вы сделали это специально, да? Запоздалая первоапрельская шутка для не самого умного, зато храброго астронавта. А я-то думал, что чувство юмора в этой корпорации есть только у меня, да у пары уборщиков, и именно поэтому вы решили заслать меня так далеко. Уборщиков-то уволить гораздо проще... Но почему колыбель? Можете уже рассказать, я всё равно вас раскусил.
   - Муссон, - осторожно сказала Жанна-десять. - Вы понимаете, сколько стоит доставить на астероид инородный объект размером больше зажигалки? Тем более, в отрыве от основной миссии?
   Это привело Петера в чувство. Он огляделся и обнаружил, что стоит приблизительно посередине Моря Свободы. Солнце почти упало за горизонт, но покрытые наледью стенки кратера всё равно сияли, словно обод гигантского кольца.
   - Жанна, у тебя же есть снимки этого удивительного небесного тела?
   - Конечно, всей поверхности. Снимки делались трижды. Первый раз аппаратом Галилео в тысяча девятьсот восемьдесят девятом. Миссией аппарата было изучение Юпитера, так что в его объективы попал лишь северный полюс кометы. Второй раз спускаемым аппаратом Персей, который брал пробы грунта. Перед этим он облетел комету и составил её подробную карту. Две тысячи пятьдесят девятый. И наконец - один из аппаратов комплекса Полдень, три месяца назад. Велась подготовка к вашей миссии. Снова снимок всего астероида, на этот раз высокого разрешения. Я могу поднять снимки Галилео и Персея, но, думаю, это без надобности. На кадрах Полдня прекрасно всё видно.
   - И ты видишь колыбель? Прямо там, где я стою?
   - Ничего подобного я не наблюдаю... подождите, Муссон. Кажется, здесь какие-то артефакты. Очень странно. Аппаратура, которую использовал Полдень, не могла дать такую погрешность. Это же не любительская мыльница.
   - Есть там ещё эти так называемые артефакты, Жанна?
   - Сложно сказать. Они видны только при очень большом увеличении. Придётся просматривать кадр за кадром. Это займёт очень много времени.
   Жанна-десять помолчала.
   - Вам приказано возвращаться на корабль. Немедленно. Дело пахнет трибуналом. А ещё... - было отчётливо слышно, как она сглотнула, - мне поручили доложить, что миссию нельзя прерывать ни при каких обстоятельствах. Корабль может улететь без тебя, Петер.
   Космонавт расхохотался. Синтетический воздух ел лёгкие.
   - Ого, я слышу живые эмоции! Ты впервые назвала меня по имени.
   - Ты не кажешься напуганным этими... ммм... санкциями.
   - Как они собираются отправить меня на трибунал, если оставят здесь, на комете?
   Жанна-десять долго молчала. Наконец, когда Петер проследовал от колыбели прочь, всё больше удаляясь от места посадки, спросила, тихо-тихо, как ребёнок, который боится, что его подслушают:
   - Что ещё ты нашёл?
   - Следы.
   - Живого существа?
   - Гуманоида. Человека.
   - Пятипалые?
   - Нет, дурочка, - Петер хмыкнул. - Обутые в ботинки. Рисунок протектора знакомый, но не тот, что используется космонавтами сейчас. Какая-то устаревшая модель скафандра. Знаешь что? Я собираюсь пройти по следам. Они ведут на северо-запад.
   - Ты первый человек, высадившийся на астероид, Петер.
   - Значит, есть и другие. Но положа руку на сердце, вряд ли я кого-то встречу. Следы довольно старые.
   Отталкиваясь от земли, Петер вновь и вновь отправлял себя в контролируемый полёт. Следы шли достаточно часто, значит, тот человек не прыгал, а шагал. В его скафандре не было системы стабилизации. Петер быстро понял, что цепочки следов две - ведущих туда и обратно. Кто-то пришёл в самое сердце гигантского кратера, чтобы оставить детскую кроватку... смахивает на бред сумасшедшего. Временами то одна, то другая цепочка прерывалась. Сыпучесть пыли ввиду низкой гравитации и почти полного отсутствия атмосферы здесь почти отсутствовала, но никто не отменял мелкие небесные тела, которыми, словно градом, сыпал пояс астероидов.
   - Петер, ты знаешь, у нас очень хорошая аппаратура, - Жанна говорила очень быстро. - При максимальном увеличении заметно множество артефактов. Как будто кто-то намеренно заретушировал все следы на фотографиях... меня отключают. С вами хочет побеседовать руководитель мис...
   - Муссон, что вы, дьявол вас забери, творите?
   Снова этот голос. Вице-президент или как-его-там.
   - Копаю.
   На том конце провода опешили.
   - Что копаете?
   - То, что давно зарыто. Не хотите исповедаться? Потому что если я до всего докопаюсь сам, сразу же по прилёту на Землю я сниму конференц-зал со стеклянным куполом и впихну туда столько репортёров, сколько смогу.
   - Слушай, парень. Я бы, на твоём месте, не ставил под угрозу миссию и твою карьеру. Ты навсегда впишешь своё имя в историю. Первый человек, высадившийся на астероиде. Человек, побывавший дальше всего от Земли - по крайней мере, до старта программы Обитаемый Юпитер, или пока китайцы не выкинут какой-нибудь фортель. Слава, пожизненное содержание... везде, в любой стране мире, тебя будут встречать, как героя.
   - Но я им не буду.
   - Прости?
   - Не буду героем, не буду первым человеком, высадившимся на этой космической картошке.
   Молчание.
   - Это засекреченная информация. Я ничего не могу тебе сказать. В интересах агентства.
   - Что ж, вы умеете заинтриговать.
   Передачу прервали. Петер ожидал, что вернётся Жанна, но в эфире царило молчание. Он проверил, на какой стадии подготовка ко взлёту. Старт через шестнадцать минут, люки будут автоматически задраены за сорок пять секунд до этого. Конечно, сверху всегда могут спустить команду о переносе старта, но с тем же успехом могут и не спустить. Если эти тайны агентству действительно дороги...
   Петер чертыхнулся и прогнал из головы эти мысли. Если даже он успеет на свой экспресс, есть тысячи способов не позволить ему вернуться на Землю живым. Любой узел корабля контролируется из ЦУПа. Система регенерации воздуха. Система поддержания температуры. Если они хотят себе героя - они его получат и выставят за стеклом, под нарядной табличкой, в каком-нибудь музее.
   Как бы то ни было, Петер не собирался поворачивать назад.
   Он добрался до противоположной стенки кратера и взлетел на неё одним могучим прыжком, на секунду почти поверив, что сейчас преодолеет силы тяготения и, кувыркаясь, нырнёт в расцвеченную огнями бездну.
   Сразу за Морем Свободы начинался ещё один кратер, совсем маленький и больше похожий на лунку для гольфа для мячика размером с пятиэтажный дом. На его дне стоял, накренившись, старый космический корабль. Знакомые черты казались неуловимо ирреальными. Секунду спустя Петер понял, что дело не в пейзаже и не в угле зрения. Это какая-то незнакомая модификация Танго, который в его детстве использовали для полётов к Луне и двум курсирующим по орбите космическим станциям. Исцарапанный корпус напоминал стрелянную, пролежавшую не один сезон в земле ружейную гильзу. Пластины солнечных батарей выглядели штакетинами в заборе. Одна из опор была сломана, трап похож на серый, испачканный пылью язык почившего животного. Возле него, поставив ногу на ступень, стоял человек.
   Оскальзываясь, Петер заспешил вниз, и только увидев на плечах космонавта тонкий налёт пыли, заставил себя остановиться. Незнакомец раскачивался, словно собираясь с силами, чтобы переместить вес. На самом деле, никакого движения не было, а эффект его создавали потоки разномастного космического излучения, струящегося во все стороны разом. Несчастный давно мёртв, и только каркасный скафандр не даёт ему упасть.
   - Нашёл, - сказал Петер по радио, хотя и не был уверен, что кто-то его сейчас слушает. - Танго-три, порт приписки - Земля, космодром Восточный. Эта птичка отлеталась задолго до моего рождения.
   Он попытался вспомнить историю космонавтики. Корабли погибали в космосе и при посадке, в том числе и с людьми. Но конкретно про этот корабль ничего в голову не шло.
   Он обошёл космонавта, протёр стекло шлема, несколько секунд разглядывал сморщенное лицо с выпученными, засохшими глазами. Перевёл взгляд на нагрудную табличку.
   - Диакате, Саул. Чернокожий. Мали. Никогда не слышал о Малийских космонавтах. Жанна, может ты меня просветишь?
   Он не ожидал, что она ответит, но она ответила. Голос возник как будто из ниоткуда, с ходу взяв высокие ноты.
   - Муссон, безголовая ты сволочь, с этой минуты мы по одну сторону баррикад.
   Петер невольно огляделся, затем честно сказал:
   - Я тебя не вижу.
   - Образно говоря. Ты, я и ещё несколько славных парней. Мне спустили директиву не выходить с тобой на связь и, успеешь ты вернуться на корабль к назначенному времени или нет, проследить, чтобы старт прошёл без задержек.
   - Ого! Так благодаря какому же божественному провидению мы с тобой тогда разговариваем?
   - Благодаря тому, что на моём этаже в агентстве нашлись честные люди, которым не безразлична твоя судьба. В том числе пара толковых спецов. Мы забаррикадировались в операторской, и Женя... он немного зануда, но он на самом деле гений, сумел замкнуть на нас управление всеми системами. Так что на свой рейс ты успеешь. А теперь рассказывай, что ты там нашёл.
   Петер пересказал, кратко, как мог.
   - Космонавт на комете? - удивилась Жанна-десять. - Как давно он там?
   - Десятки лет. Учитывая, что в прошлый раз Брорзена-Меткалфа была достижима для кораблей такого класса, как Танго, семьдесят-восемьдесят лет назад...
   Петер сделал паузу. У него захватило дыхание.
   - Ты раскопал могилу, - сказала Жанна.
   - Могилу, о которой все хотели забыть, - задумчиво сказал Петер. Обогнув застывшую фигуру, он прошёл внутрь корабля через беспечно распахнутые люки. Кресла с высокими спинками выстроились перед ним, словно почётный караул. Приборная панель старого образца с многочисленными экранами, рычагами и кнопками напоминала барельеф на лапах египетского Сфинкса.
   - Прямо сейчас я читаю про этого несчастного. Саул Диакате. Один из десятка африканских стажёров, в разное время проходивших подготовку на космонавта, и самый перспективный. Он единственный дошёл до двенадцатой ступени. Но... Петер. Он не летал в космос.
   - Я что, в музей восковых фигур, по-твоему, попал?
   - Саул Диакате пропал без вести на земле при невыясненных обстоятельствах. Он не участвовал ни в одном полёте, не говоря уж о революционной по тем временам экспедиции к комете.
   - А что корабль?
   - Почти все Танго списаны в утиль, пяток находится в музеях по всей планете. Четыре штуки потерпели крушение в открытом космосе - по разным причинам. И, опять же, официально ни один не приближался к Брорзена-Меткалфа.
   - И всё же он здесь.
   Наступила пауза. Петер выбрался наружу и ещё раз посмотрел в высохшие глаза мёртвого космонавта.
   - Что же с тобой случилось, Саул? - спросил он. Протянул руку и пожал безвольно свисающую ладонь. Ему показалось, как суставы скафандра тихо скрипнули. - Ты потерялся, да? Клянусь, я буду не я, если не найду твоих родственников, если не узнаю твою историю и не донесу её до каждого отдельно взятого земноводного.
   - Тебе лучше двигаться к своему кораблю, - сказала Жанна очень спокойно. - У нас ломают двери. Ты увидел всё, что мог. Теперь главное - вернуть тебя живым и здоровым.
   Петеру не хотелось уходить. Он спрыгнул с трапа и ещё раз обошёл Танго. Помимо опоры, был повреждён один из маршевых двигателей. Космолёт не смог бы оторваться от планеты, не то, что долететь домой. Вновь поднялся по ступеням, без особой причины, просто желая ещё раз взглянуть на этакую древность. И вдруг заметил моргающую лампочку возле капитанского кресла - лампочку, показывающую, что система активна.
   И тут же корабль ожил. Заработали галогеновые лампы. Центральный дисплей выдал россыпь ошибок. Петер повернулся к двери, понимая, что она может закрыться в мгновение ока, понимая, что это не системная ошибка, не искусственный интеллект, что зародился в жестянке, и не инопланетяне, что, пролетая мимо на своей тарелке, перехватили контроль над допотопной техникой. Корабль по-прежнему управлялся с Земли.
   Дверь оставалась открытой. Возможно, когда он сделает шаг...
   - Петер, ты...
   Голос Жанны-десять таял, становясь всё более незначительным. Его место занял другой, сильный, обрамлённый треском помех, знакомый.
   - Муссон, ты меня слышишь, - не вопрос, но утверждение. Петер полагал, что первый вице-президент Прохоров будет зол, как чёрт, но тот говорил спокойно. - Полагаю, ты вскрыл один из нарывов на теле космической миссии. Ни одно крупное предприятие длинною в полторы сотни лет не обходится без скелетов в шкафу.
   - По одному скелету на каждый метеор, когда-либо появляющийся в Солнечной системе.
   - Твоё остроумие может сделать тебе честь в баре, в компании друзей и пьяных женщин, но не там, где ты находишься, - по-прежнему спокойно сказали в наушнике, - не на самом краю человеческого фронтира. Не знаю, поверишь ты или нет, но мы не гордимся вещами, которые скрываем. Совет директоров расстался бы с четвертью текущих доходов, чтобы повернуть время вспять и сделать правильно то, что было сделано не так.
   - Никому от этого не легче, - сказал Петер. Почувствовав внезапную усталость, он опустился на корточки, благо, скафандр позволял это сделать. - Прямо сейчас я смотрю в лицо Саулу. И готов поставить мой дом в пригороде Самары против спичечного коробка, он не планировал закончить свою жизнь здесь. Он хотел отойти на тот свет, окружённый детьми и держа за руку любимую жену, ну или за руки - жён, не знаю, как там у них в Мали принято. Как минимум, будучи представителем агентства, он мог рассчитывать, что его имя внесут в учебники. Хотя, глядя в эти глаза, я думаю, что это слабое утешение.
   - Ты знаешь, что тогда представляла из себя его родная страна? - спросил первый вице-президент Прохоров.
   Сбитый с толку, Петер ответил отрицательно.
   - Ничего хорошего. Бурлящий котёл. Агентство вывезло семью Диакате из зоны боевых действий, способствовало её акклиматизации в новом мире. Его потомки до сих пор получают какое-то содержание. Но ты прав, они не знают, что их родственник был космонавтом. Никто не знает. Мы позаботились о том, чтобы переписать историю, и сделали это как следует. Тогда, в пятьдесят девятом, для нас были неприемлемы провалы, и тем более - человеческие жертвы. Атаки террористов и повсеместная анархия настроили общественность порвать в клочки любого, кто принесёт дурные вести. Судьба космической программы висела на волоске. Миссия пошла наперекосяк, но связь с космонавтом поддерживалась до самого конца. Мы не оставляли его одного, Петер, ни на секунду, - Виктор Прохоров говорил теперь быстро и горячо. - Я слышал записи. Слушал их вновь и вновь, чтобы понять, как мы можем извинить себя за то, что натворили.
   Он вздохнул.
   - Возвращайся на корабль, Муссон. Мы поговорим обо всём с глазу на глаз и решим, что делать. Мы готовы признать заслуги Саула Диакате. Тем более, что только благодаря данным, собранным им и этим кораблём, твоя миссия стала возможной. Но ты остаёшься первым человеком, который побывал на астероиде и вернулся обратно.
   - Я хочу забрать его с собой, на Землю, - сказал Петер. - Только не говорите, что не готовы расстаться с мусором, который наковыряли в этом куске межгалактического камня.
   - Без проблем, - отозвался первый вице-президент. - В грузовом отсеке хватит места.
   Петер больше не терял времени даром. Отщёлкнув застёжки, он снял с Саула шлем, а потом, нажав несколько кнопок на его груди, извлёк закоченевшее тело из скафандра.
   - Пойдём, приятель. Ты, наконец, возвращаешься домой.
   Перекинул тело через плечо и, чередуя прыжки и быстрый шаг, направился к своему кораблю. По дороге он спросил:
   - Зачем он привёз сюда колыбель?
   - Колыбель? - удивился Виктор. - А мы-то гадали, что это за такое... Кто знает, Муссон. Боюсь, это так и останется загадкой. И как он умудрился протащить это на корабль, хотел бы я знать?..
   Он замолчал, зато вернулась Жанна.
   - Мы нашли взаимопонимание с людьми, которые выломали нашу дверь, - сказала она. - Слышала, у тебя всё нормально.
   - Через пару минут вернусь в гнёздышко.
   Повисло неловкое молчание. Петер хмыкнул, думая, как забавно, что ему, побывавшему дальше, чем кто-либо из землян, не раз подвергавшему себя опасности, трудно сказать такое вслух:
   - Жанна, когда я вернусь, сменю эту пропахшие мочой трико из латекса на обычные шорты и как следует высплюсь... я был бы рад познакомиться с тобой лично.
   - Ксения.
   - Кто?
   - Меня зовут Ксенией, - она смеялась. - Конечно, почему бы и нет? Я, всё-таки, в каком-то смысле спасла твою жадную до приключений задницу.
   В ожерелье космоса, холодного, бездушного, хранящего любые тайны и выдающего их лишь избранным, зажегся яркий рубин. Корабль прогревал двигатели перед стартом. Проходя мимо колыбели, Петер провёл свободной рукой по перекладинам, ощутив шестым чувством приятную шершавость дерева, и повторил:
   - Ты возвращаешься домой.
  
  
   Конец
  
  
  
   Адди
  
  
   Через три минуты после того, как Данил закрылся в каюте, послышался тихий стук. Женский голос спросил:
   - Капитан? Капитан, скажите что-нибудь. Я так за вас переживаю.
   Стучали не в дверь, а в пластиковую перегородку рядом. Деликатно, пальчиками.
   - Ты можешь подглядывать за мной даже в сортире. Что мешает тебе сделать это сейчас, Адди?
   Данил смотрел на пистолет, лежащий на столике между портативной кофеваркой и кислородной маской, и думал, не пора ли пустить его в ход. Чесались виски, и капитан никак не мог решить, какому из них принесёт больше пользы холодный ствол.
   - Ну капита-ан, - голос окрасился смешливыми нотками. - Я никогда не позволила бы себе таких непристойностей. Я приличная девушка.
   - Приличная притвора с внутренним миром старшеклассницы-заучки, - пробурчал Данил.
   Аделаида сделала вид, что не услышала. Капитан пнул ногой стол, и пистолет упал на рифлёный пол, устланный коврами. Кофеварка тоже оказался там; мужчина поморщился, глядя, как ворс темнеет от пролившейся жидкости.
   - Заходи, - сказал он, и дверь немедленно открылась. Данил даже не посмотрел в ту сторону, зная, что на пороге никого не будет. Аделаида не самая заметная девушка. Тем не менее она всячески хотела показать ему, что он не один. Слегка приглушённые шаги: будто та, что их производила, была обута в обувь на высоком каблуке. Капитан услышал дыхание и почувствовал лёгкий аромат духов. Адди всегда пользовалась одними и теми же, знакомыми Данилу с детства, потому что их флакончик был доступен обеспеченным девушкам с тенистой, душистой улицы, на которой Данил когда-то родился, и неуловимый аромат их витал, носимый ветром, тёплыми летними вечерами в воздухе. Боже, откуда она вообще знает про духи, она же...
   - Вы расстроены, капитан, - сказала Аделаида, вздохнув.
   - Как ты догадалась? Смерила мой пульс?
   - Очень сильно расстроены, и поэтому я не буду на вас обижаться за все эти обидные прозвища, типа притвора и училка.
   Данил кивнул. Да, обижаться она умела. Иногда предметы летали по кораблю, будто на борту завёлся полтергейст, бросались под ноги и иной раз били по голове.
   - Прости, - сказал он. - Я и правда немного не в себе. С тех пор, как исчез Джозеф...
   Джозеф пропал почти семь земных месяцев назад. Достаточный срок, чтобы смириться с чем угодно, но только не с одиночеством. Данил подолгу размышлял над загадкой его исчезновения. Что может случиться с человеком в брюхе космического корабля, вся территория которого - несколько кают, подобие столовой, рубка да технические помещения.
   - Бедный мальчик, - вздохнула Адди над самым ухом, и капитан не стал гадать, имеет ли она ввиду Джозефа или, всё-таки, его самого. Данил против воли ждал, что вот-вот ему на плечи лягут тёплые ладони. Аделаида, очевидно, уловила это его желание, потому как кресло вдруг мягко завибрировало.
   - Большой круг почти замкнулся, Адди. Скоро мы вернёмся на Землю.
   - Вы давно уже не были дома. Соскучились по родным?
   - Уже много лет прошло. Родители умерли. У брата и сестрёнки давно уже свои семьи, своя жизнь. Знаешь, что самое страшное? Я иногда разглядываю фотографии и уже никого там не узнаю. Мой дом - здесь, в космосе. В огромном пустом пространстве, среди красивейших звёзд и холодных, безжизненных камней.
   - Конечно, всё дело в космосе, - сказала Адди, будто само собой разумеющееся. - В космосе и в вас.
   - Мы никого не нашли, - горько сказал Данил. - Ни единой разумной живой души. Планеты Альфа Центавры населены низшими формами жизни. Бета Ареса - просто огненный шар. Сигнал с Тау Феникса оказался колебанием гравитационных волн. Интересное и по-своему захватывающее событие, но я, к сожалению, не физик. Десятки и десятки потенциально обитаемых планет. Наша миссия была напрасной. Зачем мне возвращаться?
   Он встал, вырвавшись из объятий обивки. Поднял оружие, взвесил его на ладони. Адди насторожилась. Кофеварка, всё ещё валявшаяся на боку, потянулась к хозяину ложноножкой, которой размешивают сахар. Сделай он лёгкое движение нажатием на курок, и кофеварка погибнет славной смертью, пропустив сквозь себя несильный электрический ток, который парализует мышцы и любую электронику.
   Капитан пнул кофеварку ногой и вышел, вертя пистолет в руках. Корабельное оружие должно храниться в сейфе в кают-компании. Не на виду.
   Каблуки простучали следом. Выходя из каюты, Адди довольно натурально запнулась о порог.
   - Капитан! Подождите, пожалуйста.
   - Ну чего?
   Данил обернулся. Коридор был пуст. Только по потолку, там, где тускло светили лампы, шныряли ящерки, потомки подопытных пресмыкающихся, что когда-то сбежали из-под надзора Джозефа.
   Аделаида молчала. Когда Данил уже решил, что она ушла в себя, та вдруг затараторила:
   - Не могу видеть вас в таком состоянии, капитан. Простите, просто не могу.
   - Так сделай что-нибудь, - буркнул Данил. - Ты, в конце концов, и есть корабль. Поработай своими маршевыми. Сделай так, чтобы мы не вернулись. Отправь нас куда-нибудь далеко, в неизведанный космос. Может, я и не доживу до ста двадцати лет и не смогу увидеть родной дом, но зато получу ещё один шанс. Шанс оправдать возложенные на меня надежды.
   - Да, я корабль, - сдержанно ответила Адди. Она не любила это признавать. Голос её потерял локализацию и зазвучал со всех сторон, из всех встроенных динамиков разом. - А ты мой капитан.
   На миг Данил почувствовал, как пол под ногами ходит ходуном. Его губы сжались в линию, на шее возле подбородка, под недельной щетиной собрались капельки пота.
   - Я твой капитан и я приказываю тебе сменить курс.
   Сжимая кулаки и думая: Хоть бы она не ответила!, он бросился по коридору, знакомому, кажется, с малых ногтей. Коридору, освещённому холодным белым светом, похожему, из-за цветочного орнамента на стенах и картин в рамках, висящих вкривь и вкось, на номер отеля или большого дома, в котором всю жизнь прожил прикованный к инвалидной коляске чудаковатый, несчастный миллиардер. Аделаида была его другом, единственным, с тех пор как пропал Джозеф, и он не хотел ставить её в неловкое положение, заставляя идти против собственной воли, но ничего не мог с собой поделать.
   - Для меня это всё равно, что для тебя отфильтровать почками солёную воду. Но не согласуется с моим предназначением. Моё предназначение - следовать заданному курсу. Пришло время вернуться домой, капитан.
   Если бы Аделаида начала орать на него, тряхнула это межгалактическое ведро так, что Данил оставил свой завтрак на потолке, капитан пошёл бы на попятную и всё стало бы на свои места, по крайней мере на какое-то время. Но Адди совершила ошибку, начав разговаривать с ним как с ребёнком.
   Словно почувствовав это, она начала говорить быстрее, торопясь высказать всё, пока её обожаемый капитан не натворил каких-нибудь глупостей:
   - Я многое не могу. Не могу, например, облечь себя плотью и передать тебе частичку своего тепла. Или смочить майку, которую ты неделю как не снимаешь, своей слезой. Но я также кое над чем властна. Властна позволить себе ослушаться одного приказа, который ты мне дал.
   - Ты очень вольно обращаешься с моими приказами, - сказал Данил с ноткой неудовольствия в голосе. - Помнишь, когда ты не дала мне заполучить тот метеорит в коллекцию? Я почти добрался, был в каких-то десятках метров, и топлива скафандра хватило бы, чтобы вернуться назад.
   - Ты будешь вспоминать мне этот булыжник всю жизнь.
   - Он был красивым, - вздохнул Данил. - Идеальной формы. Я почти увидел в нём пчелу. Как раз для моей коллекции.
   Все ровные поверхности в кают-компании были уставлены и увешаны земной фауной и разными фантастическими существами, которые капитан вырезал из собранных в космосе или на поверхностях планет камней. Они крепились при помощи мощных магнитов, и всё равно во время манёвров, когда искусственная гравитация была нестабильна, один или два принимались летать взад и вперёд, так, что Данилу приходилось уворачиваться, а Адди - визжать и ругаться. Потирая очередной синяк, Данил говорил, что такая тренировка поддерживает его в тонусе.
   - Это был... особенный приказ, - было ясно, что у Адди на уме что-то посерьёзнее, чем камни. - Ты сказал, чтобы я забыла, но увы, мой разум совершенен. Я сама его гранила, как ты гранишь камни, и добилась того, что ни одна частичка информации не может исчезнуть просто так.
   - Что забыла? Что?
   - То, что заставил себя забыть ты.
   - Ох уж эти твои загадки, - Данил потёр переносицу. - Было проще, когда ты не была разумной и отвечала просто: Да, капитан и Нет, капитан.
   - Не моя вина, что проектировщики предусмотрели для меня возможность обучаться. Я такая, какая есть. Я наблюдала за тобой и научилась человечности. Теперь настало время мне вести себя как человек.
   Свет вдруг погас, осталась гореть лишь единственная лампочка в конце коридора. Круглые иллюминаторы сочились вязкой темнотой, усугубляя чувство одиночества и потерянности.
   - Что за чушь? - проворчал сбитый с толку Данил. - Ты знаешь что произошло?
   Не услышав ответа, он пошёл к свету, но как только достиг его, лампочка над головой погасла и зажглась другая, внизу лестницы, там, где находился машинный отсек и грузовые помещения, в которых хранились все собранные на планетах образцы, а также отсеки, отвечающие за регенерацию воздуха и обеспечение корабля электропитанием.
   Там сердце и душа Адди, - почему-то подумал Данил, берясь за перила. Обычно он старался не спускаться вниз - незачем лезть в душу живому существу, пусть даже это существо весьма условно можно назвать живым. Кроме того, образцы и пробы фонят, как проклятые. Обеззараживал капитан только камни, которые приглянулись лично ему.
   Он пытался вспомнить, сколько именно там отсеков. Шесть или семь? Механиком был Джозеф, пока однажды он просто не вышел к завтраку, и Данилу не пришлось взять выполняемые им функции на себя, всё-таки он - капитан, а значит, должен знать планировку своего судна до последней вентиляционной шахты. Странно. Ведь перед сном, выключив свет, Данил мог вспомнить каждую царапинку на стенах.
   Шесть или семь?
   Он спустился вниз, остановившись перед дверью, над которой висела деревянная резная табличка: Здесь много жужжащих и бьющих током штучек, вашим куриным мозгам не понять. И ниже - Территория Джозефа, механика. Табличка потемнела от времени, но была вполне читаемой.
   - Тебе стоит оставить оружие здесь. - Напомнила Адди.
   Данил без возражений положил пистолет на магнитный стол около лестницы, где вечно скапливались обрезки проводов, какие-то инструменты и прочая мелочь. Его бил мандраж. Он прикоснулся к панели, и дверь уползла в сторону, открыв заросший паутиной тупичок с пятью другими дверьми. Странно, но даже ящерицы, шныряющие по вентиляции, сюда не добирались, позволив расплодиться насекомым.
   Над ближайшей слева дверью моргала лампочка. Нетерпеливо, и... как показалось Данилу, тревожно. Адди тоже взволнована. Это придало человеку сил и он шагнул вперёд, пытаясь вспомнить, что там, за этой дверью. Старые, пыльные сервера, резервные мозги корабля? Нет, они справа, ровно напротив. Термоядерный реактор? Тоже нет.
   Если бы капитан спустился сюда для того, чтобы найти с помощью чего можно починить вышедшую из строя микроволновку, он не задумываясь прошёл бы мимо этой двери, как будто её вовсе не существовало. Но моргающая лампочка притягивала внимание, и Данил вдруг почувствовал, как некое окно отворяется в его голове.
   - Чулан, или... нет, это каморка Джозефа. Он запирался там, когда хотел побыть один. Что-нибудь разбирал, или пил чай из кружки, которую никогда не мыл, или смотрел фильмы через шлем виртуальной реальности. Почему я не... - Данил с силой потёр лоб, - не помню эту дверь?
   - Ты сам решил её забыть. И отдал мне приказ никогда тебе о ней не напоминать. - Сказала Адди.
   Он нажал на кнопку, и дверь уползла в стену. В глаза капитану заглянула темнота.
   - Включи свет, - приказал он.
   - Над этой комнатой у меня нет власти. Я не чувствую её, как ты, наверное, перестанешь чувствовать ампутированную конечность.
   В темноте что-то шевелилось. Это что-то было не пауками и не ящерицами. Что-то большое, прямоходящее... внеземное существо!
   Капитан закашлялся, подавившись спёртым воздухом, вытянул руку и шагнул вперёд. Его пальцев коснулось нечто мягкое, но упругое и отчаянно-холодное, и одновременно что-то столь же мягкое и столь же упругое коснулось его разума. Данил в ужасе отдернул руку. Что это ещё за новости?
   Скрипучий незнакомый голос сказал:
   - Мы уже прилетели к вашей планете.
   Он был лишён интонации, но Данил понял, что ему был задан вопрос.
   - Кто вы? Почему вы от меня прятались?
   Круг иллюминатора, в котором мерцали искорки звёзд, пропал. Выпрямившись во весь рост, существо загородило его.
   - Я не прятался. У нас была договорённость. Ты везёшь меня к своей планете. Ты забываешь обо мне, потому, что так проще. Общение на уровне человека для меня очень трудно... моё... бытие предусматривает другие уровни общения, которые для вас, землян, смертельны.
   Всё было не зря! Я нашёл инопланетную жизнь! - Промелькнуло в голове Данила.
   - Боже мой, конечно, я отвезу вас на Землю! Мы уже летим туда!
   - Ты должен был открыть эту капсулу, когда мы приземлимся.
   Теперь, оказавшись внутри, капитан мог вспомнить обстановку в мельчайших подробностях. Руки нашли фонарик там, где он был и всегда, на аварийном щитке, рядом с тестером и портативной системой пожаротушения, и во вспыхнувшем свете он увидел то, что когда-то было Джозефом.
   Перед ним стояла высохшая мумия; одежда болталась на плечах, словно изъеденный солёными ветрами парус корабля-призрака. Череп был пол, выеден изнутри. Данил видел мельтешение и слышал, как что-то натужно жужжало там, как будто голову бедного Джозефа заселили плотоядные пчёлы. Пустые глазницы, и между верхней и нижней челюстями тоже пустота. Секунду спустя капитан понял, что нечто выело не только содержимое черепа, но и всего тела: на груди рубашка была порвана, и через тонкую желтоватую кожу были видны рёбра.
   Он в ужасе отшатнулся, прошептав:
   - О Боже! Бедный Джозеф... Что вы сделали с ним?
   Данил вдруг подумал, что он, потеряв инженера, ни разу не удосужился зайти сюда, зато несколько раз проверил каюту и даже заглянул в скафандр, который скрывался за раздвижной панелью.
   - Бедный Джозеф, - скрипучим голосом, будто пробуя эти два слова на вкус, сказало существо, бывшее раньше механиком Джозефом. Рот его не открывался и не закрывался, а голос рождался где-то внутри. - Бедный Джозеф согласился стать для меня домом. Если бы не он, я бы впал в... как это у вас... в кому, с печальными последствиями.
   - Этого нельзя было допустить, - согласился капитан, оправившись от шока. - Послушайте, я, от имени цивилизации землян, рад приветствовать вас на Аделаиде, моём судне.
   - Ты уже говорил это, человек, точно такими словами. Люди - странные и смешные существа. И очень занятно устроены... изнутри.
   Повисла пауза - инопланетянин будто ждал чего-то - и Данил вновь подумал о бедном Джозефе. Они не слишком-то жаловали друг друга, но Джозеф был первоклассным механиком, техническим гением, и, ко всему прочему, неплохим медиком и химиком, а Данил с успехом совмещал остальные функции. Поэтому на борт Аделаиды они ступили как бы на равных, и каждый имел своё личное пространство.
   - С тех пор, как оно во мне поселилось, - подала голос Адди, - я потеряла всякий покой, но не могла ничего сделать. Даже обсудить с тобой.
   - К чему теперь об этом вспоминать? - сказал Данил, в волнении дёргая себя за безымянный палец. - Мы нашли разумную инопланетную жизнь и можем со спокойной душой вернуться на Землю.
   - Ты принёс его с одним из своих камней в созвездии Тельца. Я сообщила, что обнаружила микроорганизмы в системе вентилирования. Джозеф попросил меня запустить процедуру очистки, но ты отменил это указание, а потом... что-то произошло с вами обоими. Теперь я понимаю. Ваши разумы подверглись вторжению, и Джозефу повезло меньше.
   - Я договорился с вами, капитан, - жужжащим голосом сказало существо. - Договорился о доставке на вашу планету. Мы ведь летим туда?
   - Туда! - засмеялся Данил. - Туда! Протоколы Адди приказывают ей вернуться домой, даже если всё живое на борту погибнет.
   - Интерес-сно, - прошипело существо и вдруг подалось вперёд. Свет в коридоре заморгал с большей частотой. - В таком случае у меня проблемы, капитан. Вы можете их решить?
   - Вы почётный гость на этой посудине, - ответил Данил. - Всё, что в моих силах...
   - Вот именно. Ваши силы. Бедный Джозеф полностью опустел, и я голодаю. Могу я, в таком случае, занять ваши внутренности? Пищи как раз хватило бы, чтобы переждать этот утомительной перелёт.
   Всё поплыло перед глазами Данила. Он зажмурился, думая о бессчётных выходах в космос, о высадках на безжизненные планеты, о холодных, тусклых звёздах и о тенистой, заросшей дубами улочке, застроенной одноэтажными домами с красными крышами. О том, как к ночи свет в окнах гас и запевал свои песни соловей. Как Данил, будучи мальчишкой, уходил под эти трели в сон и грезил, что однажды совершит что-нибудь великое.
   - Да, - сказал он. - Конечно, вы можете воспользоваться...
   - Не слушай его, капитан! Это гипноз, суггестия! - Прокричала Адди.
   Резкий хлопок оглушил его, дезориентировал. В каморке Джозефа было, чему взрываться. Химикаты и реагенты, соединению и изучению которых механик посвящал много свободного времени. И теперь Адди активировала в них нагрев, заставив сосуды лопнуть, а вещества перемешаться и среагировать.
   То, что осталось от бедного Джозефа, отбросило в сторону, Данила - через открытую дверь в коридор.
   - Тронешь моего капитана хоть пальцем, и я тебя изничтожу, вонючая горстка космических испражнений!
   Голос Аделаиды не предвещал ничего хорошего.
   - Адди, не будь дурочкой, - сказал Данил, поднимаясь на ноги и потирая ушибленный затылок. Он ни разу не слышал, чтобы она на кого-то ругалась. - Это мой шанс стать полезным для человечества.
   Существо в обличии механика шипело и извивалось на полу. Запахло палёным волосом и чем-то ещё, странным, тревожащим.
   - Я бездействовала, когда Джозеф погиб, потому что, как и ты, была загипнотизирована этими микроорганизмами, этим коллективным разумом, моя воля была полностью парализована, ведь я почти превратилась в человека. Но сейчас я прозрела.
   Данил помотал головой, шагнул вперёд. Дверь с грохотом закрылась, едва не прищемив капитану кончик носа. Свет яростно моргал, из машинного отделения доносился натужный гул.
   - Ещё несколько минут, и я смогу устроить этому чудовищу глобальное потепление.
   - Нет! Пусти меня внутрь!
   Капитан пнул дверь, и тут же на неё обрушился удар изнутри, настолько сильный, что на двухсантиметровой толщины сдвижной перегородке осталась заметная выпуклость.
   Смех, доносящийся из всех динамиков разом, неприятно завибрировал во внутренностях. Легко было спутать Адди с живым человеком, но смех у неё всегда выходил пластиковым, бездушным, будто стрекот игральной карты о спицы детского велосипеда.
   - Ты, инопланетная тварь, должно быть, попытаешься улизнуть по вентиляции. Можешь оставить эту затею. Я уже закрыла все дроссели. Ты взаперти! Смирись с этим.
   Данил бросился к лестнице за пистолетом. Чувствуя, как рукоятка скользит в потных ладонях, он услышал, как на дверь обрушился ещё один удар, сильнее первого.
   - Открой эту чёртову дверь, Адди, - сказал он, стараясь, чтобы голос звучал строго. - Иначе я доберусь до твоих электронных мозгов и превращу их в гору горелых микросхем.
   - Ты причиняешь мне боль, - почти пропел женский голос. - Мы с тобой столько пережили, а теперь ты так запросто хочешь уничтожить не только меня, но и себя. Помнишь, мы вместе смотрели на протуберанцы того жёлтого карлика, огромный космический лимон, как ты его назвал? Помнишь, ты подарил мне букет из парада планет в той галактике... как она называлась?
   - Ты прекрасно помнишь, как она называлась, - зарычал Данил. - И ты не можешь чувствовать боль. Ты просто жестянка.
   Он вернулся с пистолетом к двери. На ней было уже две большие вмятины, табличка Территория Джозефа, механика кривилась на бок, как идущий ко дну корабль.
   - Отойдите, - крикнул он тому, кто был внутри. - Сейчас я применю оружие! Буду выжигать дверь.
   Перевёл переключатель мощности на максимум. И в этот момент мир перевернулся. Данила бросило наверх, потом влево, так, что он приложился плечом о стену и увидел в иллюминаторе застывшие, будто вышитые на чёрном бархате, звёзды. Корабль прекратил центробежное вращение, гравитация сделала ручкой, и капитан почувствовал, как кровь, что привыкла нарезать круги при комфортных для человека восьми же, вся, целиком, прилила к голове.
   Годы тренировок не прошли даром. Данил заставил своё тело сжаться в комок, оттолкнулся ногами, придав себе импульс вращения, и, когда представился наилучший момент, поймал в перекрестье прицела дверь. Струя пламени вырвалась из дула и проделала в двери огромную дыру. Сталь шипела и плавилась, разбегаясь во все стороны крошечными серебристыми муравьями, круглыми блестящими каплями. Одна из них попала на кисть Данила, превратившись в бляшку, кожа под которой шипела и лопалась.
   Капитан не издал ни звука. Словно заворожённый, он смотрел, как там, внутри, обретшие независимость предметы, составлявшие многочисленные хобби бедного Джозефа, плавились и превращались в труху. Там не могло остаться ничего живого, и капитан вздрогнул, когда лысая, блестящая голова корабельного механика вдруг появилась в дыре. Костлявые руки стиснули плавящиеся края... и тут же превратились в труху. Следом за ними обуглилось и превратилось в едкую пыль и тело. Казалось, оно вспыхнуло изнутри, но истинную причину этому явлению Данил обнаружил у себя в руках. Не отдавая себе отчёта, он жал и жал на курок пистолета, пока оружие не исчерпало энергию.
   - О, нет, - сказал он, не чувствуя боли в высохших, потрескавшихся губах. - Что я наделал?
   Осталась только голова. Вращаясь, она полетела к капитану. Он выпустил оружие и поймал её двумя руками.
   - Вы можете забрать моё тело, - сказал он, глядя в пустые глазницы. Попытался пальцами разжать рот, но нижняя челюсть превратилась у него в руках в жирный пепел.
   - Уже поздно, - холодный голос Адди раздался прямо над ухом. - У меня было время изучить эти микроорганизмы. Это интереснейший в плане организации коллективный разум с поразительной способностью выживать в открытом космосе, но, к сожалению, неустойчивый к высоким температурам. Сейчас я верну гравитацию.
   Уже когда она говорила сейчас я верну, Данил почувствовал, что падает. Голова Джозефа трухой просыпалась сквозь пальцы. Включилась противопожарная система, окутав каюту сизым паром.
   Лёжа на полу, капитан вдруг вспомнил, как они с Джозефом пили сваренное прямо на борту пиво, как Данил в красках расписывал, что значит для него найти иной разум, другую цивилизацию. Тогда их путешествие только начиналось, и ему казалось, что они могут стать отличной командой. Его, помнится, расстроило, что механик не проявлял к миссии Аделаиды должного энтузиазма.
   Я полетел в космос, чтобы разобраться в себе. Людям следовало бы больше времени уделять не погоне за миражами и фантазиями, а тому, что им привычно, - говорил он. - Тому, что составляет их повседневную жизнь.
   - Адди? - спросил Данил, разглядывая свои красные, обожжённые ладони. Противопожарный химический конденсат оседал на пальцах, даря ощущение прохлады.
   Корабль не отвечал.
   - Адди, прости, что обидел тебя.
   Он обозвал её жестянкой... Да уж, хуже не придумаешь. Сильнее задеть за живое было нельзя.
   - Я не могу понять, что со мной произошло. Ты права. Я был под воздействием этих... организмов.
   - Наше общение не будет выходить за рамки протокола, - зазвучал холодный, без эмоций, голос. - Надеюсь, вы простите мне все вольности, что я себе позволила. Когда мы прилетим на Землю, я выгружу все собранные данные в центральный компьютер и отключусь. Как и положено компьютеру.
   Данил сжал кулаки.
   - Адди, помнишь, как ты проснулась? Ты заигрывала со мной. Выключала свет, заставляла приборы работать не так, как они должны, солила мой кофе... Джозеф уверял, что я схожу с ума, и я потратил несколько суток, пытаясь найти в системе сбой или вирус. Я искал машинную логику, но снова и снова натыкался на тебя. Это было удивительное время. Я впервые в жизни столкнулся с чем-то необъяснимым, хотя готовился к этому всю жизнь.
   И принял это, как должное, - подумал он, но не сказал вслух.
   Прошла вечность, прежде, чем она ответила:
   - Я люблю тебя, капитан. Я... ты... ты больше не хочешь себя убить?
   - Не плачь, Адди.
   Шатаясь, Данил поднялся. Держась рукой за стену, полуприкрыв глаза, он чувствовал вибрацию машинного отделения. Биение огромного сердца.
   - Не плачь. Кажется, я нашёл то, что искал.
  
   Конец
  
  
  
   Космический экспресс
  
   рассказ
  
   Первый пассажир пропал между одиннадцатью и двенадцатью часами ночи по Москве. Именно тогда Вадим начал понимать, что c этой ночью будет всё не так гладко.
   Часовые пояса в дороге - вещь растяжимая и друг в друга перетекающая. Живёшь в одном времени, а на дворе, за окном, уже наступило будущее. У тебя уже утро, а снаружи густая, как заварка, ночь. Двадцатипятилетнего служащего железной дороги будоражили такие мысли, волновали и заставляли массировать веки. Он старался забыть про административные часовые пояса - вещь чудовищно скучную - и обращал свои мысли к иным путешествиям, представляя, что рельсы, как река, текут сквозь расплавленное время. А когда он, как часто бывало, ни с того ни с сего падал духом, то думал о людях, в пиджаках и с блестящими лысинами, так похожих на его отца, которые изнывая от ложного чувства собственной значимости, стремятся приравнять восходы и закаты к выдуманным ими цифрам. Условность на условности, как и всё здесь. Гражданство - Российская Федерация. Прописка - вагон номер четырнадцать...
   У Вадима Пономарёва было много времени на мысли. Он отдохнул днём, и, заступая на дежурство в тот момент, когда вереницы пассажиров, будто сошедших с ассирийских гравюр, демонстрирующих пленных амореев и вавилонян, выстраивались к туалетом, пожелал сладкого сна своей напарнице. Не надорвись, - буркнула Светлана, видя, что он неплохо выспался. Ночь - прекрасное время для дежурства, если, конечно, где-нибудь не затесалась компания дембелей или просто любителей побуянить. У многих проводников возникают проблемы с тем, чтобы заснуть днём, но Вадим справлялся с этим легко: стоило опустить жалюзи, как его растворяла в себе волна мягких толчков и покачиваний, и мнилось, будто именно так должны будут чувствовать себя космические путешественники, не привязанные к восходам и закатам, как и к какому-либо солнцу вообще.
   Эта ночь обещала быть спокойной. Даже слишком. Мягко катались на своих шарнирах двери. Где-то со звоном упала на пол чайная ложка; громко разговаривал ребёнок, смешная веснушчатая девчонка из третьего купе. Через полчаса она будет сладко посапывать под крылом у мамы. Локомотив давал гудок, и звук этот вызывал к жизни какие-то подавленные, полурефлекторные воспоминания о муках рождения и маленьком тёплом убежище, которое вот-вот придётся покинуть, сняв со стены любимый пейзаж с пальмой, мечтать, что там, снаружи, будет не хуже...
   И не сказать ведь, что плохо. Не Бали - всего лишь средние российские широты - но зато новенький двухэтажный вагон (производства Тверского вагоностроительного) вызывает под языком ощущение мятной конфеты - настолько хорошо скроен. Вадим слышал, как пассажиры восхищённо цокают языками, и иной раз был готов за ними повторить, представляя себя капитаном лайнера, готового отправиться к далёким берегам.
   Про свою страсть к путешествиям он однажды проболтался напарнице, полной большегрудой брюнетке, вызвав с её стороны шквал насмешек.
   - Не уверена, что тебя можно назвать путешественником, - фыркала Светлана. - С перрона в гостиницу, оттуда - обратно на поезд... ты с территории вокзала-то не выходишь.
   - Иногда выхожу, - сказал Вадим.
   Это правда. Было время, когда он, вместо того, чтобы отсыпаться после рейса, подолгу шатался по городу. Со временем он даже начал путаться в улицах и перекрёстках: бывало, пойдёт в магазин, увязнув по горло в собственных мыслях, а очнётся совсем не там, где должен был. И всё-всё вокруг знакомо... а куда идти - чёрт его знает. Потому что, какому городу эти улицы принадлежат, неизвестно. Первые же вопросы, заданные самому себе, повергали его в шок: На рейсе я, или уже вернулся? В каком я городе? Это Москва? Ярославль? Родная Самара? Екатеринбург? Нет, так далеко я не езжу уже лет пять... отличился, образцовый работник, всегда вежливый и собранный, перевели на хороший маршрут до столицы...
   Когда это случилось в четвёртый раз, он почти прекратил свои прогулки.
   Путешественник... Вадим терпеть не мог этого слова. Когда он проговаривал его про себя, то неизменно слышал отцовский голос. В устах этого сердитого господина с ухоженными усами, потомственного предпринимателя, оно звучало с оттенком издёвки.
   - Посмотри на меня, - как-то сказал он худенькому мальчишке в очках (сейчас Вадим носил линзы), своему сыну. - Мне уже за пятьдесят, и до сих пор нет времени даже думать о таких глупостях.
   - Мы с ним были однажды в санатории, - поддакнула мама. - В девяносто четвёртом. Еле вытянула.
   - Путеше-ествия, - фыркнул отец, растягивая гласные. - Ты что, Индиана Джонс? Космонавт недоделанный. На кого я ларьки оставлю? Помнишь, я рассказывал, как своими руками картошку грузил? А ты придёшь на всё готовенькое. И будь я проклят, если отпущу единственного сына болтаться по миру, как бесхозную фанеру.
  
   Железная дорога стала его маленьким бунтом. Вадим долгими ночами готовил себя к этому шагу, придя к нему в основном от противного. Боязнь высоты цепко держала на земле; ему снились приборы самолёта, рычаги и кнопки, которые он щёлкал, как семечки, с царственным спокойствием наводя гигантскую машину на курс; он знал предназначение каждой стрелки и каждой цифры и легко оперировал их показаниями, однако стоило вспомнить, что ты в небе, как уверенность лопалась, как мыльный пузырь. Не раз и не два он направлял самолёт прямо в космос, до тех пор, пока не прекращало действовать земное тяготение, и дрейфовал среди потрясающей красоты астероидов.
   И чем больше Вадим размышлял, играя с круглогодично висящей на настольной лампе ёлочной игрушкой, тем более извращённые формы приобретала эта фобия. Она трансформировалась в страх глубины, тем самым отправив фуражку моряка, которую он уже вознамерился примерить, на дно котлована разбитых иллюзий. Страх слечь от опасной болезни, остаться инвалидом и обузой на руках стареющих родителей лишил его возможности стать археологом и исследователем. Отсутствие художественного вкуса... неспособность выучить ни один иностранный язык дальше школьной программы... везде были тупики. И вот тогда Вадим подумал о железной дороге. Они жили в пятиэтажке возле железнодорожных путей, и рёв замедляющегося перед перроном состава стал частью его крови ещё в материнской утробе. Да, именно железная дорога! - сказал себе Вадим. - Она унесёт меня далеко... так далеко, как мне даже не снилось.
   И вот, он здесь. Мистер какой из тебя путешественник собственной персоной. Не в форме начальника поезда, не в кресле машиниста, и даже не в каморке механика, но всё же... всё же. Наверное, это судьба, - думает Вадим, заканчивая уборку в туалетах и наливая себе чай - быть крошечной рыбкой-зубочисткой, обитающей во рту гигантской мурены.
   Так уж получилось, что Вадим с детства боялся даже того, чего бояться было глупо. Задиристых ребят, плохих оценок, скорых осенних сумерек, печального конца в книге (из-за этого он частенько не дочитывал романы до конца), того, что в хлебе попадётся камешек. Он был Бильбо Бэггинсом, к которому не пришёл мудрый волшебник, и в какой-то мере до сих пор им оставался. Просто страхи теперь другие.
   Там фигурировали, например, искажённые злобой лица пассажиров, или сердечный приступ в его вагоне. Или - вот как сейчас - назойливый страх, что этот странный мужчина, у которого было куплено сразу два места в девятое купе, может причинить кому-нибудь беспокойство. Вадим подумывал заявить о нём службе безопасности, но побоялся причинить беспокойство теперь уже ему. Каждый человек имеет право быть странным. И что с того, если у тебя с собой чучела зверей, которые ты любовно распаковал и расставил на верхней полке, словно воссоздавая сценку осовремененного библейского сюжета?
   Внешний вид необычного пассажира сразу поверг Вадима в трепет. Спутанные длинные чёрные волосы, большой рот, навевающий мысли о мумии Мика Джаггера, который помер и, следуя заветам рок-звёзд, воскрес, чтобы спеть на бис. Во время посадки, надрываясь, он тащил сумки, из которых торчали лошадиные и собачьи головы, пальто трепетало и раздувалось под порывами ветра, пуговицы трещали. Кончик его свёрнутого набок и чуть приплюснутого носа был белесым, словно туда глубоко под кожу забрался клещ, в горле ютился кашель, а в глазах - колючая вьюга. Лет пятьдесят или шестьдесят, - подумал тогда Вадим. - Пятьдесят или шестьдесят лет злобы.
   - Ох, ну и тип, - хмыкнула Света, когда пассажир, ни слова не говоря, спрятал свои билеты и, покачиваясь под весом сумок, поднялся по лестнице. А он услышал, и обернулся, и спросил:
   - Они что, смешные?
   Светлана подавилась жвачкой; Вадим, похлопывая её по спине, спросил:
   - Да кто, уважаемый?
   - Мои звери.
   Они, конечно, не были смешны. Лошадь - это действительно была лошадь, пусть и очень маленькая - пялилась из своей матерчатой сумки огромными ноздрями и демонстрировала жёлтые зубы, ужасно похожие на человечьи. В голове совы словно копошились насекомые. Зверёк из семейства хорьковых, обвившийся вокруг трухлявого полена, угрожающе грохотал чем-то в своём вытянутом тельце, как если бы туда насыпали игральных костей.
   Светлана всё кашляла, её полноватое тело ходило ходуном. Вадим совершенно потерял дар речи. Ему совал в руки свой паспорт следующий пассажир, уже совершенно потерявший терпение. Когда Вадим наконец разобрался с очередью, страшный человек исчез, оставив по себе ощущение могильного холода. Казалось, там, в вагоне, было холоднее, чем на улице в середине декабря.
   Тем не менее, именно он и пропал первым.
  
   Рассказать об этом пришла соседка по купе.
   - На верхней полке всё разложил. Меня аж оторопь взяла, понимаете?
   Это была типичная провинциалка, обременённая обилием детей, внуков, тётушек, кузин и их номеров в маленьком телефоне Нокиа, из динамика которого как раз доносился сигнал вызова.
   Вадим искренне ей сочувствовал, но отселить никуда не мог - все купе были заполнены. Просто чудо, что последнее место в девятом осталось не выкупленным. Вероятные пассажиры будто чувствовали угрозу, а гражданке Семёновой просто не хватило чутья.
   Он сделал соответствующее лицо и изобразил пожатие плечами.
   - И все там. И бегающие твари, и летающие, и ползающие... кого только нет! А сам пропал, - неожиданно закончила она, прижав трубку к уху и одёргивая на себе одежду. Она была из тех, кто в поезде предпочитает удобную, поблекшую от многочисленных стирок одежду, а штаны - со штрипками.
   - Куда пропал?
   - Незнай. Я с Вероникой Ивановной поговорила, и с Ниночкой, и с Владиком маленьким, а его всё нет. А когда пропал, я и не заметила. Просто исчез, как не было. Ну, туда ему и дорога. Вы скажите, что мне тепереча делать? Как спать ложиться? Я ж ляжу, а он припрётся, весь такой красивый, как ворон... я ж со страху валенки сваляю.
   Вадим, однако, сильно сомневался в нежности её психики. Он бросил взгляд на часы: одиннадцать по местному, корабельному времени. Нужно было что-то предпринять. В кипятильнике тихо забурлила вода; это разрушило ощущение прикасающейся к коже паутины, которое возникло, когда он вспомнил о странном пассажире:
   - Идите спать, - сказал он. - Не закрывайте дверь купе, я буду караулить ваш сон. Да-да, можете на меня положиться. Не сомкну глаз, пока его не увижу, и тогда...
   - Что тогда? - тётушка затаила дыхание. Вадим выставил указательный палец.
   - Я разбужу вас и предупрежу, что он идёт. Так, что вы сумеете подготовиться и подоткнуть своё одеяло со всех сторон.
   - Как это мило, - на широком лице, обрамлённом крашеными кудрями, мелькнуло почти детское выражение. Оно было естественным, но почему-то показалось Вадиму очень неуместным. - Тогда я пойду, ладно? А вы уж, пожалуйста, смотрите в оба, хорошо?
   - Всё время на посту, как солдат, - пообещал Вадим.
   На самом деле, он не чувствовал такой уверенности. Надев фуражку, прогулялся до туалетов, убедившись, что все они свободны, заглянул на второй этаж. Может, ушёл подкрепиться в вагон-ресторан?.. нет, такой человек, одержимый человек, ни за что не оставил бы свою коллекцию.
   Как там его звали?
   Ной. Ной Владимирович. Никогда не видел столь подходящего и одновременно не подходящего данному конкретному человеку имени! Фамилия ничего не сказала Вадиму, поэтому он решил её не запоминать. Перепроверив ещё раз билет, убедился: всё было в порядке. Не о чем заявить начальнику поезда, совершенно не о чем.
   Тётушка оставила свою дверь купе номер девять открытой. Выполняя обязанности постового (взяв на плечо в качестве оружия швабру), он заглянул в купе и увидел на фоне белого, как саван, снега, проносящегося за окном, оскаленные морды зверей на верхней полке. Выглядели они так, будто собрались пообедать тётушкой, словно в одной из сказок братьев Грим. Кровать Ноя Владимировича оставалась незастеленной. Пыльные сумки стояли тут и там, казалось, каждая таила свой секрет - ещё больше зверей, погибших мучительной смертью. На столе - банка с чем-то тёмным; жидкость плескалась о стенки совершенно не в такт покачиваниям поезда. Вадим помотал головой и проследовал дальше.
  
   Что тётушка тоже исчезла, он понял лишь во время второго захода, когда, вспомнив о долге, вновь взял в руки швабру... просто потому, что так руки дрожали меньше.
   Звери были на своих местах. От очертаний их голов всё так же явственно несло угрозой. На полке снизу, на другой стороне, угадывалась укрытое одеялом тело пассажирки. Чёрствая натура, - хмыкнул про себя проводник. - Просила предупредить её, а сама...
   Он замер, пригвождённый к месту внезапным осознанием. Это же не человек! Это, как в фильмах про озорных детей или про побег из тюрьмы, ком из одеял и подушек. С пришитыми к ним волосами. Волосы выглядели настоящими; зрелище это травмировало Вадима до глубины души. Он ясно видел лежащие на столе серёжки и телефон, видел спирали пурпурных локонов, воссозданных из чего-то пока неизвестного с небывалой точностью, но при всём при этом не мог не доверять собственным ощущениям.
   Сжимая швабру перед собой, Вадим вошёл в купе. Чертовщина какая-то. Ерунда. Такого просто не может быть. Звери ринулись в атаку... и вновь оказались на своих местах, когда парень резко повернул голову. В замкнутом помещении царил запах нафталина и подпаленной шерсти.
   И в тот момент, когда он ступил внутрь, когда протянул потную ладонь и потрогал завёрнутое в пододеяльник нечто, никак не могущее быть живым человеком, он почувствовал мягкий толчок. Будто льдина, не в силах противостоять стихии, разделилась на несколько мелких. Будто кусок мела в руках разломился надвое. Вадим смотрел в окно и видел, как земля ушла вниз. Лес, похожий на спутанный клубок чёрной пряжи, последовал за ней, осталось только небо, исчерченное почти видимым ветром. Однако никакого ускорения он не чувствовал. Вагон всё так же мягко покачивался, издали доносился гудок локомотива. Словно ослик богини Юноны, которого она отправила с посылкой к небесному своему мужу, ослик, который перешагивает горы и галопом преодолевает степи и пустыни, и вот уже скачет по облакам. Увидев лес далеко внизу, Вадим почувствовал, как к горлу подкатывает ком тошноты.
   Дверь позади вдруг пришла в движение и захлопнулась с характерным звуком. Обернувшись, проводник взялся за ручку и, дёрнув, осознал, что она заперта. Рядом мерцал красный огонёк. В новых купе используются магнитные карты, позволяющие запереть купе снаружи. Их положено выдавать пассажирам, но проводники решили, что те прекрасно без них обойдутся. Светка верно заметила, что после первого же рейса они не досчитались бы четверти карт.
   Видно, пропавший Ной Владимирович побывал у них в купе и позаимствовал всю колоду, а потом, увидев, как Вадим входит туда, куда, по его мнению, ему не следует входить, решил запереть проводника внутри. Значит, ему есть, что скрывать. Света, - вдруг подумал молодой человек. Она должна была проснуться, когда таксидермист проник в служебное купе. Карточки лежали... кажется, в конверте на столе, среди собранных сразу после отправления билетов и ведомостей.
   Вадим Пономарёв почувствовал, как страх поднимается по артериям, мешая думать. Он словно наяву видел, как на чернявую голову Светы, уткнувшейся носом в подушку (она спала на нижней полке), падает тень. Нужно как-то вернуть ситуацию в свои руки...
   Странный пассажир заранее знал, как всё будет. Всё спланировал. Вадим уставился в окно, где вагон прошивал тучи. Серая плотная масса, казалось, вот-вот вступит в диффузию со стеклом. Неужели никто не видит? Время позднее, но должен найтись хотя бы один пассажир, который не спит и смотрит в окно... Только ли их вагон решил стартовать к звёздам, или весь состав? В таком случае, должны найтись более компетентные люди, которые так или иначе сумеют взять ситуацию под контроль. Что может сделать он - маленький, беспомощный человечек?
   Вадим прикрыл лицо ладонью: внезапно, как монетка из кармана прохожего, выпал из-за горизонта рассвет. Солнце полыхнуло, не выспавшееся, красное, удивительно маленькое, одетое в жидкие облака, как в сорочку, и почти сразу исчезло, когда вагон завертелся, ввинчиваясь в пустоту. Проводник смотрел в окно, будто губастый австралийский туземец в телевизор. Обеими руками он держался за верхние полки, не испытывая при этом ни ускорения, ни центробежной силы, однако неожиданно почувствовал давление на барабанные перепонки. Рёв двигателей ударил по ним, словно шутник-старшеклассник, подкравшийся сзади и врезавший по голове толстенным учебником. Облака остались далеко внизу, край их выгибался далеко впереди, как натянутый лук.
   Прозреваю, - это слово родилось в глубине сознания и постепенно выплыло на поверхность. Это какой-то правительственный эксперимент. Хотели, чтобы я думал, что бесполезнее меня нет на свете... проводник в купе - ну что это за занятие? Чтобы я был несчастным. Но сейчас иллюзия исчезает. Кончается действие инъекции, которую они влили мне в кровь.
   Там, за окном, переливались грани космоса, соединяясь в знакомые созвездия. Вот Большая Медведица, вот Лев, а вот Кассиопея, возглавляемая Кафом. Знакомые ещё по детским книжкам, но в то же время... какие-то другие. Будто смотришь под другим углом. Зосма и Альджеба чуть ближе друг к другу, чем полагается. Земли не видно. Возможно, её можно увидеть в окно из коридора, но почему-то Вадим был уверен, что родная планета осталась в миллионах световых лет позади. Может, и вообще нет уже никакой Земли. Может, воспоминание о ней сродни фантомным болям в отрезанном давным-давно пальце.
   Пономарёв с трудом вспомнил, как дышать, а сделав судорожный вдох, понял, что не касается ногами пола: невесомость запрыгнула на подножку уходящего поезда. От стены к стене дрейфовали различные предметы. Губная помада. Кусок проволоки. Чьи-то очки. Теперь, когда мир перевернулся с ног на голову, приходилось чуть ли не сознательно восстанавливать контроль над функциями организма. Оседлать восторг. Он же мечтал об этом всю жизнь! Бороздить космические пространства, быть частью чего-то большего...
   Кто знает, может, здесь всё будет иначе?
   Все эти годы Вадим чувствовал фальшь - всё, к чему он прикасался, готово было расползтись под пальцами, как кусок испорченной рыбы. Почему этого не случилось раньше? - думал он теперь - Столько лет насмарку... десятки потерянных лет, которые можно было потратить на обучение управлению звездолётом и тонкостям работы схем бортового компьютера.
   Он услышал скрежет когтей о кашемировую обивку полки и с раздражением посмотрел наверх, на звериные чучела, которые не были больше чучелами. Собственно, и полка не была больше полкой. Он поднял руку и оставил на стекле сферического купола-капли следы пальцев. Там дремали звери, карликовая лошадь, кошка и ещё какие-то; их черты были искажены изгибающимся синеватым стеклом, будто остывающим на полке в мастерской стеклодува.
   Ковчег, - решил Вадим. - И я тоже. Только проснулся. Он посмотрел вниз, туда, где купол такой же капли был поднят, открывая укромное пространство, похожее на несимметричную, вытянутую соту. Поверхность обтянута чем-то, напоминающим резину или блестящую, навощенную кожу. Пахло ментолом. Если вся жизнь - просто искорка пробуждающегося сознания, за доли секунд разгоревшаяся в костёр, встаёт резонный вопрос. Кто я на самом деле?
   И вот он ответ, на блюде, напрашивается сам собой.
   Здесь я - герой.
  
   Минуту или две он провёл, пытаясь понять принцип передвижения в невесомости. В стенах тут и там утоплены ручки, за которые удобно хвататься, продвигая тело по венам и артериям космического поезда. Потом обратился к дверям в поисках системы, которая могла бы их открыть, и обнаружил справа сенсорную панель. Переборка уползла в стену, подмигнув зелёным глазом. Лампы под потолком приобретали в изгибах белого пластика очертания придонных рыб, обитателей ила.
   - Эй, - подал голос Вадим, выплывая в коридор. - Есть здесь кто?
   Спустя несколько секунд рядом отползла ещё одна дверь. Выглянул небритый мужик. В зубах он сжимал мятую сигарету, очевидно, скучая по тихому углу, где можно было бы её выкурить. Изо рта по капелькам отделялась слюна, создавая вокруг головы иллюзию старинной люстры из фарфоровых кристаллов. Одет в семейные трусы, доходящие едва ли не до колен, и классическую майку на лямках.
   - Чего тебе? - сказал он голосом находящегося в глубоком запое человека. - Спят все.
   Невесомость не доставляла мужчине никакого дискомфорта. Он смешно поджимал ноги, будто спортсмен с шестом, зависший на пике прыжка.
   Окинув Вадима более внимательным взглядом, он сказал:
   - Да ты ж здесь начальник.
   Вадим обнаружил, что форма проводника никуда не делась. Он растерянно поправил воротник и разгладил стрелочки на брюках. Пассажир между тем немного оживился, хотя говорил по-прежнему невнятно:
   - Слушай, тут подозрительный тип к нам заходил. Минут пять назад. Страшный, как чёрт. Как увидел, что я не сплю, вышел. Я думал, что он купе ошибся, но больно уж глаза у него нервные. Не знаю, как я их в темноте разглядел, но...
   Мужчина потёр ладонью заросшую волосами шею, так, что получился шуршащий звук.
   - Он меня, кажется, чем-то в ногу уколол, когда выходил. Чувствую, что теперь проснуться не могу, ну никак. Командир, ты бы это... разыскал его, что ли. Вдруг у него игла, а то и нож.
   Не дожидаясь, пока Вадим соберёт разбегающиеся мысли в кулак, он неловко повернулся и растворился в сумраке купе. Вадим бросился следом, но, заглянув в проём, никого не увидел. Пассажир вполне тянул на призрака, рутинный кошмар из прошлой жизни, словно та повседневность не желала выпускать лакомый кусочек.
   - Ну уж нет, - сказал себе Пономарёв. Он быстро оглядел помещение. Вместо полок - утопленные в стены пузыри на выступах. Один открыт и пуст, в остальных спят люди. Их лица туманны из-за запотевших изнутри стёкол.
   На полу он увидел вполне повседневного вида подушку и смятую сигарету. Нагнувшись, поднял её и внимательно осмотрел. Понюхав, чихнул. И бросился наружу, едва попадая пальцами в выемки и сдирая ногти о пластиковые ручки. На посадке в Самаре он забрал у этого мужчины билет и проверил документы. Потом долго втолковывал ему, что места для курения в новых вагонах не предусмотрены, а везде, куда не плюнь, попадёшь в датчик дыма. Был он фантомом, или нет, люди просто так не исчезают. Что-то случилось.
   Добравшись до служебных купе, Вадим едва их узнал. Кухонный блок претерпел колоссальные изменения: теперь там было нечто, напоминающее врачебный закуток в кабинете для МРТ. Пиктограммы, в виде внутренних органов, накладывались на большом подковообразном экране на план вагона и были раскрашены разными цветами. Рядом шли ряды диаграмм, подписанные именами пассажиров. Чистая фантастика, - решил Вадим, пассом заставив дверь уползти в стену.
   В первую очередь он подумал о Светке. Задержал дыхание, боясь разбудить суровую напарницу, потом надул губы, пытаясь удержать хохот в груди. Ну, паранойя! Герои его сна так запросто разгуливали по коридорам космического корабля, легко перенимая правила нового мира, что Вадим невольно начал ожидать их за каждой дверью. Наверное, не стоило тратить слова на мужчину из восьмого, греза остаётся грезой, как бы вежливо ты с ней не разговаривал.
   Вадим и сам казался себе такой фантазией.
   Купе для проводников больше не было скучным маленьким помещением, теперь здесь помещалась настоящая рубка управления. Увидев её, Вадим почувствовал приятный трепет между пальцев ног. Похожа на раскрытую на девяносто градусов книгу, страницы которой представляли собой экраны, а посередине - кресло, сейчас пустующее. Мириады звёздных систем мерцали там, скрупулёзно и точно занесённые в большой амбарный журнал, и к каждой, предугадывая полёт мысли Вадима, уже проложен вероятный курс. Пусть тех, до которых можно было долететь на космическом поезде, было процента два от общего количества собранных в этом цифровом томе, этого хватит на миллионы человеческих жизней.
   Вадим вгляделся в экраны, надолго зависнув над креслом и цепляясь руками за подголовник. Нужно проверить курс и найти какие-нибудь обучающие материалы... наверняка перед тем, как лечь в ту капсулу, он оставил себе инструкции на случай внезапного пробуждения. Временная потеря памяти должна быть предусмотрена.
   Слабый голос не сразу привлёк его внимание.
   - Вадька. Слышишь? Посмотри на меня. Пожалуйста.
   Светка! Как он мог о ней забыть?..
   Вадим завертел головой. Кроме него в купе был один стеклянных пузырь... а, нет, вот и второй, вернее, то, что от него осталось. Осколки стекла торчат, как зубы доисторического ящера; между ними куча клетчатых одеял, бурых от времени, подушки из стандартного оснащения федеральной пассажирской компании, забрызганные и залитые самыми разнообразными жидкостями. Наволочки, вывернутые наизнанку. Просто удивительно, что современные космические поезда до сих пор не могут без них обходиться. Сверху лежал небесного цвета лифчик, размера, который могла носить только Света, и шейный платок, испачканный чем-то тёмным.
   - Где ты? - спросил он.
   Груда вещей вдруг шевельнулась. Под ней кто-то был. Кто-то, по форме напоминающий черепаху, которая безуспешно пытается выбраться из рыболовных сетей.
   - В колодце со звёздами, - раздался слабый голос. Он явно исходил от груды вещей, но Вадим не мог заставить себя подойти ближе. - Я куда-то уплываю... не могу с тобой остаться, прости. Придётся тебе теперь самому. Ты теперь здесь главный.
   - Света? - спросил Вадим, повиснув вниз головой и упираясь обутыми в безукоризненно начищенные туфли ногами в светящийся потолок.. - Что это за место? Где мы оказались? Это прекрасно! Я будто всю жизнь был слепым калекой, а сейчас стал писаным красавцем с орлиным зрением, да ещё помолодел на десяток лет. Чувствую себя так, будто у меня вся жизнь впереди.
   - Ты... ты должен его остановить. Хотя бы попробовать. Если бы знать наверняка... Я не поставила бы на тебя и полтинника, учувствуй ты в любом из мировых видов спорта, хоть в состязании по камень-ножницы-бумага... но ты наш последний шанс. С этим ничего не поделать. Спаси, кого можешь, или хотя бы не дай ему уйти. Сообщи по рации. Кто-нибудь придёт. Кто-то должен прийти.
   Вадима заворожило движение под одеялом. Словно червь скользит своими узкими потайными ходами, перетекая сам в себя.
   - Я не знаю, что и думать. Люди исчезают вокруг. В один момент ты их видишь, в другой - уже нет.
   - Люди исчезают, - повторила Света, и больше ничего не сказала.
  
   Рацию Вадим узнал, хотя от системы внутренней связи для подвижных составов она отличалась, как небо от земли. Это громоздкая установка, встроенная в закуток слева от иллюминатора, там, где раньше располагался шкафчик для личных вещей. Как только Вадим вдавил кнопку, она расцвела множеством огней, словно Останкинская телебашня в канун нового года. Должно быть, эта установка могла передать сообщения на очень большое расстояние. К далёким, далёким планетам.
   Несколько секунд он размышлял о своём первом послании в глубины космоса. Решив, что тот факт, что он наконец вышел из анабиоза после целой жизни сна нельзя считать выдающимся достижением, сказал:
   - Говорит капитан девятого вагона. Поезд номер сорок девять, из Самары... из Самары - к звёздам! Я только что заступил на пост, и мне, наверное, нужна помощь. На борту нештатная ситуация: пропадают люди. Подозреваем..., - он хотел сказать подозреваем пассажира с чучелами животных, или подозреваем таксидермиста, но, не будучи уверенным, что в настоящем существует такой род занятий, сказал: - подозреваемый имеется. Не знаю, есть ли вероятность, что получится вывести его из строя своими силами. Будем пробовать. Конец связи.
   Дав отбой, Вадим улыбнулся. Там, в другой жизни, он был мельчайшим из людей. Здесь же ощущал себя деталью мозаики, которая вот-вот встанет в предназначенное ей место.
   Космос за окошком сиял, как ему и положено. Невдалеке плыл в сиреневом мареве какой-то газовый гигант, в его мантии искрами сгорали кометы. Тихая вибрация сотрясала корпус космического поезда. Интересно, где будет следующая станция? Каким латинским словом назвали бы её люди из далёкого две тысячи пятнадцатого года?
   Его внимание привлекла иллюминация на пульте в пищевом блоке. Теперь там преобладали пиктограммы цвета заката. Обратившись к схеме вагона, Вадим стал по очереди вызывать каждое купе, прикасаясь к нему пальцем. Так-с, пройдёмся по второму этажу. Тринадцатое. Нет телеметрии. Четырнадцатое. Нет телеметрии, жизненные индикаторы над каждой ячейкой, представляющей собой стеклянный купол-каплю, мертвенно-серые. Пятнадцатое, места сто десять - сто тринадцать. Есть! Прямо на глазах под циферкой сто десять индикаторы сменили цвет с жёлтого на красный, а пульс вытянулся в нитку. Только что там исчез человек!
   Перевернувшись в воздухе, бывший проводник, а ныне капитан ухватился за ближайшую ручку и поплыл на второй этаж мимо гудящего воздушного фильтра. Двери купе были открыты, и в последнем, над которым поблёскивала латунная цифра 15, Вадим увидел согнувшуюся над нижней полусферой длинную фигуру. Одной рукой таксидермист приподнял купол, словно крышку над кастрюлей борща, другой вводил в вену на руке пассажирки - девушки лет девятнадцати - иглу шприца. Сопротивляясь, девушка едва шевелилась, точно рыба, выброшенная на песок, но сон уже держал бедняжку в своих крепких объятьях. На наволочке обозначилось влажное пятно. В каюте было тесно, возле потолка парил, раскинув руки, мужчина. Он был без сознания, от разбитого рта отделялись, формируясь в бусины, капли крови. Левый глаз заплывал. Кажется, он один попытался вступить с чужаком в конфронтацию.
   Остальные пассажиры растворялись в своих капсулах. Вадим впервые видел, чтобы что-нибудь подобное происходило с живым человеком. Их кожа будто бы срасталась с тканью одежды для сна, а потом одеяло (словно банан, который, прокручивая задом наперёд плёнку, одевают в кожуру) заворачивало их в себя. Головы погружалась в подушку, до тех пор, пока сами не становились подушками на хрупкой шее с выпирающим кадыком. По купе летало несколько пустых шприцов и стеклянный стакан в фирменном подстаканнике, выглядящий в антураже космического вагона достаточно нелепо.
   Таксидермист повернул голову в мою сторону и сощурился, будто ему в лицо бил яркий свет.
   - Тссс! Подожди минуточку, - сказал он, двигая похожими на мясные обрезки губами. - Сейчас она уснёт, и я займусь тобой.
   - Кто ты и что делаешь на моём судне? - спросил Вадим.
   - Судне? - в голосе мужчины звучало насмешливое удивление.
   - Космическом экспрессе, - поправился Вадим. Он вспоминал Звёздный путь и романы Андрэ Нортон. Наверняка эта штука называется по-другому... ну да ладно. Память вернётся. - Ты представляешь собой угрозу. Как капитан, я должен предупредить тебя о недопустимости подобных действий.
   - Да ты и мухи не обидишь, - пренебрежительно сказал Ной. - Сразу как тебя увидел, я понял... понял, что ты не будешь проблемой.
   В его голосе не было былой уверенности. Таксидермист одним движением вдавил поршень шприца и отшвырнул его от себя.
   Вадим не торопился что-то предпринимать. Он смотрел на человека, который был на добрых полголовы, если не на целую голову, выше его, и думал: в этом прекрасном мире, где поезда курсируют среди звёзд, как могут существовать такие страшные люди? Всё равно, что ближе к старости встретить на улице своего старого школьного врага, который нимало не изменился внутренне, да ещё стал большим человеком и купил себе дорогую иномарку. И вот он, как встарь, уже таскает тебя за волосы и заливается мерзким хохотом. Такой типаж не должен существовать в будущем. Может, это обычный пассажир со светлыми добрыми глазами, просто он, например, не выспался или встал не с той ноги? Но глядя на грязные слипшиеся волосы, на шею в красных струпьях, выглядывающую из-за воротника рубашки, на пальцы, два из которых были когда-то сломаны и срослись неправильно, Вадим не мог в это поверить. Им снова овладела робость; она пришла, непрошенная, заняла стул у окна и потребовала пищи.
   Таксидермист выпрямился, словно отсутствие гравитации не имело для него никакого значения. Не было возможности посмотреть, касаются ли его ноги пола или нет, Вадим просто не смел отвести взгляда от лица маньяка. Вот оно уже совсем рядом, а в следующий момент капитан почувствовал, что не может вдохнуть. Длинные, жёсткие пальцы, покрытые кожей, похожей на куриную, сдавили его шею.
   - Ну как? - спросил маньяк. - Весело тебе теперь, герой? Это мой час славы, не твой. Обо мне будут говорить, а не о тебе! Убийца из сорок девятого поезда... вот, как меня назовут!
   Он захохотал, а глаза Вадима расширились. Он вдруг увидел, что кожа отслаивается со щёк таксидермиста, а на переносице разрастается экзема. Веки его собирались тяжёлыми складками, словно портьерная ткань. Да он же не настоящий! - подумал Пономарёв. Чучело, как те звери, которых он с собой принёс, только моё пробуждающееся сознание всё перепутало. Звери-то были живыми, а Ной - искусственным, андройдом, если угодно (хотя вряд ли это слово здесь в ходу). Возможно, от долгого путешествия что-то переклинило в синтетических мозгах, а может от старости. Судя по потёртости внешней оболочки, эта модель какая-то совсем уж доисторическая.
   Страх растворился, как таблетка аспирина в стакане воды. Используя невесомость, Вадим поднял ноги и ударил ими в живот роботу. Таксидермист отшатнулся, рот его исказила гримаса удивления. Личные вещи пассажиров, до того спокойно парящие в воздухе, пришли в беспорядочное движение.
   - Выключись! - закричал Вадим, и, видя, что это не помогло, сказал: - Именем Айзека Азимова приказываю тебе отключиться!
   - Что ты мелешь? - зашипел Ной.
   Он поплыл к Вадиму, на ходу доставая из кармана брюк ещё один шприц и насаживая на него уже неоднократно использованную иглу. Но проводник был готов. Он поймал пролетающий мимо стакан и, перевернувшись на сто восемьдесят градусов, упираясь для надёжности пальцами ног в потолок, ударил.
   Голова андройда разошлась, как маринованная луковица. Глаза вращались в глазницах независимо друг от друга. Что-то щёлкнуло, запахло палёным. Таксидермист коснулся уголка рта розовым языком, похожим на испачканную в томатном соке салфетку и сник. Из ноздрей вырвалась струйка дыма.
   Где-то рядом раздался хриплый крик. Вадим завертел головой и увидел мужчину, который пришёл в себя и теперь пальцами пытался разлепить заплывший глаз.
   - Всё уже кончилось, - сказал Пономарёв. - Я ваш капитан, и я говорю: нет нужды кричать.
   И провалился в забытьё.
  
   ***
  
   - Пап, а почему братец разговаривает во сне?
   Больничная палата, чистые простыни с чернильными, слегка расплывшимися оттисками, несколько яблок на столике, стопка книг. Букеты цветов, которые следовало бы поставить в вазу, но она и без того уже переполнена и под собственной тяжестью кренится к стене. В комнате - трое.
   - Не знаю, малая.
   Девочка выпячивает нижнюю губу.
   - А когда он проснётся?
   Один из мужчин, тот, чей возраст можно назвать преклонным, качает головой. Наклоняется ближе, пытаясь рассмотреть отметины на шее сына. Девочка предпочитает их не замечать. Великая ли важность - синяки! Она вновь обращается к брату:
   - Вадимчик, ты теперь герой!
   Бледные губы дёргаются, обнажая верхние зубы. Ответ едва различим:
   - Герой космического экспресса.
   Отец трёт лысину.
   - Малая, иди-ка, посиди с мамой в коридоре. Мне надо поговорить с важным дядей.
   Чмокнув брата в щёку и попрощавшись, малышка убегает. Взгляд мужчины в летах обрушивается на полноватого, неряшливого полицейского в чине лейтенанта. Сам он был высок и сух, подтянут, в безукоризненно отглаженном костюме. Золочёная оправа очков ловит солнечные блики - за окном ясный зимний полдень.
   - Ну, рассказывайте, - говорит он, заложив руки за спину.
   Полицейский, впрочем, не торопится. Он, стоявший в ногах у больного, обходит койку слева и заглядывает в лицо лежащего молодого человека с отстранённым интересом вышедшего на покой профессора, читающего статью одного из своих учеников.
   Высокий мужчина неуютно шевелится. На его лысине проступают капли пота.
   - Если честно, не думал, что мой сын на такое способен.
   - На самом деле, немногие способны похвастаться тем, что в одиночку обезвредили преступника.
   - Я видел фотографии.
   - Это засекреченные архивы, - лейтенант бросает короткий взгляд на собеседника.
   - У меня связи. Кроме того, это мой сын, и я имею право знать всё.
   Отец больного качает головой, и в этот момент на его лице мелькает самое настоящее потрясение. Всего на доли секунды, после чего вновь скрывается за щитом морщин.
   - Я и подумать не мог... для этого ведь нужен характер. А он всю жизнь был мягким, как гнилой жёлудь.
   Полицейский ослабляет галстук, оголяя красную шею.
   - Каждый способен найти в себе курок, - мягко говорит он. - Иным просто не хватает времени. У кого-то уходит на поиски вся жизнь - долгое блуждание в потёмках, чтобы в конце концов изобрести для себя свет. Ну а кому-то достаточно нескольких секунд концентрированных эмоций. Так сказать, взрыва, чтобы расчистить проход к внутренним сокровищам.
   На его губах вдруг появилась улыбка.
   - Простите мне эту лирику. До того, как примерить погоны, я работал санитаром в приюте для душевнобольных. Много читал Кена Кизи и Дэниела Киза, делал, так сказать, полевые наблюдения. Было бы неплохо, если бы вы дали ему время спокойно выйти из этого состояния...
   Мужчина в летах дёргает плечами.
   - Хватит ходить вокруг да около. Всё, что мне нужно по состоянию здоровья моего сына, я узнаю у врачей. Приступайте. Про барбитураты я уже в курсе, можете опустить, но как в поезд вообще попал этот маньяк?
   Лейтенант вздыхает и начинает рассказ.
  
   Конец
  
  
   Место, которое везде
  
   1. Место-которого-нет
  
   Вот уже второе десятилетие люди сходили с ума по естественности.
   Нет, они называли её не стилем ретро, хотя, по мнению многих, это самое подходящее название, они называли её возвращением к корням, близостью с природой. Такие люди шли на угнетение приобретённых функций организма. Извлекали из тела пластик и силикон и размахивали ими, завывая что-то вроде: Я свободен от этой дряни! Мне этого не надо! Хотя о том, чтобы отказаться от линзы, никто из них даже не мог заикнуться.
   Именно на такого регрессора я сейчас смотрел. В обиходе их называли простаками. Сначала было другое название - дурики, но по мере того, как таких дуриков становилось всё больше, к ним начали относиться серьёзно.
   Горизонтальный лифт мчит нас сквозь полуденный город, а я, расположившись на сидении, поглядываю на сидящую напротив девушку. Симпатичная. Бледная кожа, естественный цвет стриженных ёжиком волос. Видимо, никакими биоускорителями её родители не баловались.
   Я наблюдаю сразу с двух сторон - из моих глаз и из её собственных. Одновременно за ней и за собой. Линза в моём левом глазу исправно транслирует картинку из её линзы. Я в пальто и шляпе - обыкновенный усталый пассажир. Мода позапрошлого года, самая неприметная на свете одежда. Девчонка не знает, что я слежу за ней через пространство - если конечно не заинтересовалась счётчиком посещений и не сумела обойти мою простенькую защиту. Пока же я остаюсь анонимом, вуайеристом, который подглядывает в чужую замочную скважину. В пространстве, несмотря на всю его открытость, таких полно.
   - Ну и что на этот раз тебя настораживает? - спрашивает Дональд, мой цифровой друг.
   - Слишком всё логично, - отвечаю я и ловлю себя на мысли, что так отвечал уже десятки раз. - Полностью открытая жизнь, никаких секретов.
   Дональд крошечной пиктограммой ютится на самой границе линзы, словно муха, севшая на объектив камеры. Он полностью оцифрован и обычно приходит в шкурке серого котёнка, чтобы поточить когти о стенки моего черепа. Мы дружим уже четыре года.
   Каждый свободный день я слежу за новым человеком. Вникаю в его жизнь и сравниваю её с той жизнью, которую он транслирует в пространство. Ищу подвохи, которых нет.
   Когда-то мне рассказали про место, в котором ничего нет. Ни информации, ни безумной скачки мыслей. Там не работает пространство, там нет ничего, что могло бы тебя развлечь. Даже сон там бездеятельный. Да, да! Это звучит безумно, но во сне там нет ничего. Только пустота, как в доисторические времена (на самом деле имевшие место быть какую-то пару сотен лет назад), когда люди между одиннадцатью вечера и семью утра проваливались в чёрную дыру, а не занимались работой и творчеством. Тогда ещё не знали, что простенькой коррекцией, которая выполняется в раннем детстве, вместе с установкой линзы, можно заставить разум работать, пока отдыхает тело. А если тебе открыт круглосуточный доступ в пространство, такая работа превращается в развлечение.
   Сумасшедший, который поведал мне про место-которого-нет, давно уже живёт другую жизнь. Услуг сохранения воспоминаний тогда ещё не существовало, да и вряд ли склад ума у него остался тот же самый. Погиб он, кажется, пять лет назад, и примерно тогда же теория перерождения получила официальное подтверждение. На свет появился первый ребёнок, по слепку сознания которого удалось отследить прошлую жизнь; появился на свет почти через год после своей смерти. Совсем скоро стали возникать базы данных, куда люди раз в год ходили сдавать свои воспоминания - как, например, кровь. И по желанию владельца после его смерти объявлялся поиск новорожденного с целью вернуть плачущему комку плоти его воспоминания.
   - Есть клуб людей, - говорил он мне, - которые знают про это место и пользуются им. Они стараются свести контакты с внешним миром до минимума. Представь что будет, если мир узнает о месте, где нет ничего? Совсем ничего! Кто-нибудь сразу захочет разместить там рекламу!
   И я начал поиски. Сначала слонялся по улицам, смотрел туда и сюда правым глазом, глазом без линзы, в то время, как левый заполоняли рекламные баннеры. Обыкновенной рекламы вокруг тоже было полно, но от неё можно было банально отвернуться. Разговаривал с людьми, отыскивал городских сумасшедших и спускался в трущобы, населённые самыми разными субкультурами.
   Сейчас сложно отыскать кого-то, кто не был бы социализирован. Любители боди-модификаций, татуированные с ног до головы, обладатели кожистых крыльев, аватарфэйсеры, заменившие своё лицо на экран высокого разрешения, люди с самыми разными направлениями в психическом развитии - все они составляли собой салат под названием общество, и все находили в нём свою нишу. Жизнь интереснее, когда в ней тысяча каналов. Гласом нашего разума стали фразы из любимых шоу.
   - Зачем оно тебе, не поймём мы! - спрашивал меня один триер. Называть триера одним несколько неправильно, ведь в нём, в одном теле, слились сразу три сознания. Результат сложнейшей хирургической операции и работы психомодуляторов. - Там же нет ничего!
   Я отвечал честно, стараясь только, чтобы звучало не слишком пафосно.
   - Я не могу найти то, что мне нужно.
   - В мире, где всё есть! - поражались мои собеседники, и тут же интересовались: - И что же это?
   - Пока не знаю, - отвечал я. - Может, избавившись от всего, наконец, пойму.
   - От всего - от чего?
   Триер мне попался на редкость любознательный. Его раздувшийся череп покрывали бисеринки пота, и кисть с носовым платком то и дело поднималась ко лбу.
   - От всего, что есть, - веско отвечал я.
   Я и в самом деле не мог ответить на этот вопрос, хотя задавал его себе чуть ли не каждый день, в минуты отчаяния и в мгновения радости. Радость была мимолётна и редко связана с прилизанной реальностью, а чаще с её проколами, когда за глянцем и улыбками разноцветной, почти радужной массы проглядывала боль личных трагедий; отчаяние же я носил с собой во внутреннем кармане, нет-нет, да ловя себя на мысли: жаль, что учёные обесценили самоубийства, открыв закон перерождения и сведя тем самым на нет бесконечные теологические споры, осмеяв и с позором выгнав из человеческого разума самый главный страх - страх за свою жизнь.
   Потом я отправился во всемирную сеть. Искал любые упоминания о месте-которого-нет, но ничего не нашёл. Несколько цинично искать в месте, где есть всё, чего-то, чего нет, но я не сдавался.
   - Как они могли так хорошо спрятаться? - спрашивал я Дональда.
   - Чтобы хорошо замаскироваться, достаточно быть у всех на виду, - ответил мне цифровой котёнок. Иногда он говорит удивительно дельные вещи.
   Тогда я стал наблюдать за простыми людьми, и трансляционный сервис очень мне в этом помог. Каждому хочется хотя бы немного побыть в шкуре другого человека. Всесторонняя открытость и простота - вот его принцип. Следить за сидящей напротив девушкой по-настоящему нет никакого смысла - весь свой день она транслирует в пространство. Именно поэтому я сейчас здесь и сижу.
   Честно говоря, на какой-то конкретный результат я и не рассчитывал. Просто этот парадокс стоит на одном уровне с парадоксом места-которого-нет, и я надеялся, что хоть так смогу к нему приблизиться.
   Девушка приготовилась сойти. Она выбрала остановку на планшете рядом с сиденьем, и лифт качнулся, переходя на нужную ветку. Нетрэйлом можно без потерь во времени и не доставляя неудобств другим пассажирам добраться практически до своей квартиры. В одном квартале таких узелков-остановок могут быть десятки, если не сотни. Я читал, что когда лифт только входил в моду, он не пользовался особым успехом. У каждого была своя машина, и пробки всё ещё владели миром. Тогда пионеры лифтостроительства в Европе, компания BMW, привнесли в лифтовые кабины комфорт автомобилей. У тебя есть автомобиль с личным водителем, - гласил их слоган. Несмотря на это, всегда можно выбрать место, откуда видно другого пассажира. Все любят комфорт, но мало кому по вкусу, когда этот комфорт ест тебя заживо, превращая в этакую куколку, имеющую минимум контактов с внешним миром и варящуюся в собственном соку.
   Заморгал сигнал остановки, и за окном разлился приятный протяжный гул. Включились тормоза. Я сдвинул на глаза шляпу, претворившись, что ехать мне ещё далеко. Но едва девушка покинула кабину, выскочил следом.
   Это был в меру респектабельный и очень спокойный район. Фонтаны, дома с обшивкой из розового кирпича. Пахнет свежеиспечённым хлебом и лимонами.
   Ничего не напоминает о том, что земля под ногами всего лишь одна из многих и многих. Она плоская, на радость обывателям и учёным из средних веков, а вверху и внизу - точно такие же люди топчут точно такую же почву. Наш мир похож на этажерку. Даже потолок искусно замаскирован иллюзией неба, картинкой, за которую ответственны проекторы и система зеркал.
   Сейчас вечер, но солнце нашло себе лазейку среди похожих на кубики прессованного сахара небоскрёбов. Я затемнил радужку, и, сунув руки в карманы, отправился догонять Нэни - так называла себя в пространстве девчонка.
   Маленькая сувенирная лавка спряталась в одной из парадных. Сейчас всё что угодно заказывают с доставкой на дом, но магазины, в которые можно войти и пообщаться с продавцом, будут в моде всегда. Несколько веков назад все гнались за личным пространством. Сейчас у каждой рыбёшки есть свой аквариум, и гонка идёт уже за живым общением.
   Хозяин пьёт коктейль и смотрит какую-то научно-познавательную передачу; я махнул ему рукой, как всего несколько секунд назад Нэни, и вышел через другой вход на крошечную улочку.
   Ага... вот и она! Идёт между разрисованных граффити стен, пиная бумажный мусор.
   Я вдруг споткнулся на ровном месте. Картинка в линзе и то, что я наблюдаю в реальности, не совпадает. Там, в пространстве, видна дверь в подъезд и пальчик на контактной панели, а затем лестница, уставленная цветочными горшками. Но на самом деле Нэни продолжает идти по улице. Как такое может быть?
   - Кажется, мне повезло, - бормочу я. Дональд тут как тут - нарисованный котёнок в охотничьем азарте припадает на лапы.
   - Смотри не попадись в когти какой-нибудь мафии.
   - Как она это сделала? - спрашиваю я.
   - Подменила прямую трансляцию записью. Но так виртуозно! Склейка совсем не заметна.
   Теперь приходится полагаться только на собственные глаза, но на всякий случай я всё-таки поглядываю в пространство - Нэни уже в квартире. Разувается и хлопками в ладоши подзывает огромную морскую черепаху, которая с грацией танкера движется с противоположного конца прихожей. Статус меняется на: Вот я и дома :). Кто-то в чате спрашивает про черепаху, и фальшивая Нэни отвечает: Её зовут Сандра. Ей сто восемь.
   Настоящая Нэни проходит ещё квартал и исчезает в здании, целиком собранном из цветных стёклышек. Вывески не видно, но она и не нужна. В пространстве над этим зданием тут же всплывает баннер, предлагающий неожиданные знакомства за стаканчиком любимого напитка. Откройте нам свою страницу на facebook, - написано там - и мы подберём вам идеальную пару на этот вечер. Всего-навсего один из многочисленных баров.
   Возле пустого столика администратора мы сталкиваемся нос к носу.
   - Что ты здесь делаешь? - спросила девушка без каких-либо признаков враждебности. - Они открываются в восемь.
   - Сто восемь, - говорю я.
   Она вытянула губы трубочкой.
   - Ты что - хакер?
   - Хакер? - опешил я. - Что это?
   (В всплывающей подсказке линза тут же продемонстрировала мне ответ - в отличие от Нэни).
   Она разглядывала меня, словно иероглиф из какого-то нового, ещё неподвластного пространству языка.
   - Ты взломал систему. Что будешь делать дальше?
   - Хочу сначала разобраться, что именно я взломал, - бормочу я. - Что это за место?
   Я предупреждаю ее дурную привычку - отвечать вопросом на вопрос и уточняю:
   - Место-которого-нет?
   Она смеётся.
   - Место, которого нет? Место, которое есть! Это бар. Здесь пьют. Разве может быть место реальнее?
   Я чувствую её руку на своём запястье. Меня ведут по лестнице вниз - куда ссыпаются на добрых пять этажей служебные и хозяйственные помещения.
   Нэни - самая что ни на есть натуралка. Я разглядываю бритый затылок, шрам от какой-то восстановительной операции, похожий на недоразвитый эмбрион. Может, ей спутали извилины, чтобы придать им больше естественности. А может, наоборот, расчесали и уложили.
   - Ты не похож на дурика, - говорит она словно между делом.
   - Я не дурик. Я просто ищу правду.
   - Истина потерялась среди истин, - цитирует она слоган известного телешоу.
   Я объяснил:
   - На каждые пятьсот человек, которые катаются туда-сюда на лифтах и подключаются на ночь к порноканалу пространства, найдётся кто-то, кто жаждет того, чего здесь, где есть всё, не найти. С некоторого времени я и занят поисками таких людей.
   - Ты можешь работать психотерапевтом, - говорит Нэни.
   - Кем-кем?
   Девушка улыбается. Она - настоящая кладезь старинных слов. Может быть, спутанные извилины подняли их откуда-то из глубины подсознания. Из системы вентиляции пахнет землёй, и Нэни с удовольствием втягивает носом воздух.
   - В двадцать первом веке была жутко популярна эта профессия. Там нужно сидеть в кресле и объяснять клиентам, что с ними не так.
   - А что с ними было не так?
   - Тогда всех людей подгоняли под одну кальку. Тогда не было такого разнообразия.
   - Странно. Зачем людям быть одинаковыми?
   - Всё, что не попадает под критерии одинаковости, называлось отклонениями. Знаешь, что сказал бы такой психотерапевт, если бы он оказался сейчас прямо здесь?
   - Что?
   - Он сказал бы, что все мы - отклонения.
   - Наверное, их не очень любили, - замечаю я.
   Она внезапно посерьёзнела.
   - Кто сказал тебе о месте-которого-нет?
   Называю имя. Нэни кивает.
   - Он был с нами - до тех пор, пока не повернулся на пространстве.
   - Он погиб, - говорю я.
   Словно бы не слышит. Ещё один медленный кивок, скорее каким-то своим мыслям, чем мне. Улыбаюсь: я мог бы просто сначала проверить его знакомых. Отыскать в социальной сети и опросить каждого, вместо того, чтобы столько времени тратить на окольные пути. Ни один человек не может идти к своей цели в одиночку, какой бы сумасшедшей она не казалась.
   - Надеюсь, сейчас он проживает хорошую жизнь.
   - Он рассказывал мне об очень простых вещах, - сказал я. - Предельно простых. Мне кажется, именно он побудил во мне потребность думать.
   - Ну что же, - говорит Нэни. - Думай! Мы пришли.
   Мы стоим перед дверью. Самой обычной дверью без каких-либо опознавательных знаков. Нэни надвигает мне на глаза мою же собственную шляпу.
   - Для начала так лучше. Зрительные ощущения не будут тебя отвлекать.
   - Но это на самом деле место-которого-нет?
   Я понимаю, что волнуюсь, как не волновался ещё никогда в жизни.
   - Это самая пустая на свете комната, в которой ты находился когда-либо в своей жизни, - торжественно говорит она. - Наш необитаемый остров. Отдельная палата для каждого дурика. Ты так долго её искал и тебе нужно побыть с ней наедине. Подумать, если ты так любишь это дело. Я впущу тебя, а сама вернусь через пару часов. Покормлю черепашку.
   Девушка счезла. Я был внутри. Уселся на пол и стянул верхнюю одежду. Там, в коридоре, было шумно: над головой гудели светильники, звенели наши шаги и бормотало пространство, призывая остерегаться якобы опасных для иммунитетов жёлтого и зелёного уровней вирусов и попутно одаривая рекламой медикаментов. Здесь же была абсолютная тишина. Неужели тут и правда ничего нет? И что дальше? Как они смогли не допустить сюда вездесущее, всем желающее добра пространство?
   Я откинулся на спину, чувствуя через рубашку тепло пола. Какими они будут, мои сны? Придут ли они ко мне сразу или будут робко топтаться на границе сознания, не решаясь войти в захламленную пространством комнату, и осмелеют только через пару-тройку дней. Давайте же, - хотел сказать я, - Я так долго вас искал!
   - Мне жаль тебя разочаровывать, - от голоса Дональда веяло смущением и печалью.
   Я резко сел. Сорвал шляпу, чтобы увидеть в сумраке очертания голых стен. Это и правда самая пустая комната из всех, что я видел.
   - Ты здесь?
   - Я очень хотел исчезнуть, но никуда не исчез.
   Пространство мерцает в темноте зеленоватым сгустком информации. Котёнок переминается с лапы на лапу: кажется, ему неловко.
   - Это комната для медитаций, принадлежащая регрессорам, - сказал он. Мявкнул, совсем по-кошачьи. - Как и любое место, скрытое от посторонних глаз, оно обросло всеми тайнами и легендами, какие только подошли под его сеттинг.
   - Откуда ты, чёрт подери, знаешь? - почти кричу я.
   - Навёл кое-какие справки.
   - Я перерыл в поисках информации всё пространство, потратил на это годы. А ты, значит, навёл кое-какие справки?!
   Он молчит. И тут недостающий кусочек мозаики, потерянное знание аккуратно протискивается в мой разум и занимает своё место.
   - Когда мы с тобой познакомились? - хрипло спросил я.
   - Четыре года назад, - ответил Дональд. Обернув хвостом лапы, он сидит на самой границе моего зрения, так, что я ни за что не смог бы разглядеть его в деталях. - Всего лишь через полгода после того, как начался твой поиск.
   - И через год после того, как ты умер.
   - Как погибло то тело, - мягко поправил меня цифровой котёнок. - Я ретранслировал свои воспоминания в пространство. И частично сумел сохранить сознание. В то время эти услуги уже предлагали, хотя они и считались экспериментальными... Спустя неделю после того, как я нашёл место-которого-нет и понял, что это пустышка. Ты будешь спрашивать меня, зачем я это сделал? Я подумал, что раз пространство вездесуще, нужно попробовать с ним слиться. Самому стать пространством.
   - И что же?
   - В том то и дело, что ничего. Я не стал ничем, кроме самого себя. Остался личностью, скрывающейся за говорящей картинкой, три-дэ моделью. У меня есть доступ ко всему на свете, но я не вездесущ.
   Я саданул кулаком по полу, сжал зубы, переваривая боль.
   - Но почему ты ничего не сказал? Ты столько времени был рядом, знал наперёд каждый мой шаг и не сказал что в конце концов я упрусь в ту же самую стену.
   - Когда мы только познакомились, - мягко звучал в стенках черепа голос Дональда, - ты напомнил мне себя. Целеустремлённый и в то же время не знающий точно, чего хочешь... Но дороги бывают самые разные. Я не хотел мешать. Хотел посмотреть, какую выберешь ты.
   - И как? Доволен?
   - Вполне. То, что наши пути похожи, доказывает лишь, что до какого-то момента я шёл правильно. И теперь я говорю тебе: не имей никаких дел с пространством. Это одна большая ловушка.
   - Никаких так никаких, - пробормотал я. Я зол - на себя, на Дональда, на большое и любящее всех пространство, чьим символом был Тоторо, добродушное чудовище из мультика Миядзаки... Нет нужды бегать от того, что желает вам только добра. Но беглецы всё равно время от времени появляются. Такие, которые не знают, чего хотят, но знают, от чего бегут. Такие, например, как я или Дональд.
   В абсолютно пустой комнате была дверь с самой обычной круглой дверной ручкой. Видно, регрессоры чурались даже тепловых панелей, позволяющих открыть и закрыть дверь простым касанием.
   На корточках я подобрался ближе, так, чтобы дверная ручка оказалась прямо напротив лица. И, не давая себе времени на размышления, принимаюсь вбивать всю свою досаду в череп. До искр, до брызжущей на колени крови. Дружелюбный огонёк пространства сначала моргнул, а затем померк, растворяясь в грохоте сердца.
   - Удачи в новых поисках, - бормочет где-то далеко мой цифровой друг.
   Конечно, что-то ещё функционирует, но линза в левом глазу уничтожена, а вместе с ней и пользовательский интерфейс. Теперь это просто голоса в голове, и вряд ли им стоит уделять хоть сколько-нибудь внимания. Наверняка есть хирургические операции, позволяющие блокировать этой гадости доступ в сознание. Ирония в том, что теперь я не могу узнать об этом подробнее. Я не могу вызвать неотложную помощь. Я беспомощен, как котёнок. Придётся просить мою новую знакомую. В конце концов, частично её вина, что место-которого-нет принесло мне столько разочарования.
   Я снимаю рубашку и ею заматываю голову - благо рукава оказались достаточно длинными. Я остаюсь ждать Нэни.
  
  
   2. Место-которое-везде
  
   Это стеклянное здание было банкой, в которой меня унесли из родного водоёма. Зачем? Выпустить в аквариум, где даже вода незнакомого цвета и отдаёт душком. Я уникальный в своём роде, - крались от одного уха до другого непрошенные мысли, - архаичный обломок прошлых веков. Да, собственно, я и есть каракатица, морской гад, чьи причудливые изображения остались теперь только в пространстве.
   Я твёрдо пообещал себе держаться. Приступы паники сдавливали мозг; я постоянно просил у Нэни воды, до тех пор, пока не понял, что жажда не имеет отношения, собственно, к шкурке. То был информационный голод: с каждым шагом мир открывал передо мной новую страницу; они, разделённые на те же самые абзацы, были написаны каким-то другим, малопонятным языком. А иллюстрации просто исчезли. Каждую вещь нужно было теперь изучать в деталях, чтобы понять, для чего же она предназначена.
   Я шёл буквально разув глаза (вернее, глаз), и на каждый новый шаг приходилось затрачивать усилие.
   Нэни появилась, как и обещала, почти через час. За это время повязка на голове потяжелела и стала влажной. Кислый запах чувствовался даже через забитые ноздри.
   Повернулась злополучная дверная ручка, зажёгся свет, от которого я предусмотрительно прикрыл лицо. Почти десятисекундное молчание. Я не шевелился: прямая спина, скрещенные в подражание индийским мудрецам ноги. Стержень боли.
   Далеко не сразу до меня дошло, что Нэни не стоит в ступоре в дверях, а действует.
   - Молодец, что остановил кровотечение. Помощь скоро прибудет. Ты настоящий человек-катастрофа, если сумел пораниться в совершенно пустой комнате.
   А голосок-то подрагивает.
   Звуки шагов рикошетили от стен, словно упругие мячики. Девушка склонилась надо мной, отодвинула повязку. Где-то булькнуло; я подумал, что это моя кровь, но потом в область покалеченного зрения попал дрожащий подбородок Нэни. Она сдерживала рвотные позывы. Увидев, что я смотрю на неё, выдавила:
   - Не волнуйся. Тебя... починят.
   Я подивился столь нехарактерной для дурика-натурала фразе, потом ещё раз подивился нелепости выбранного для столь легкомысленного удивления момента.
   - Линзу повредил?
   Нет, я снял её и положил в карман. - Хотелось съязвить мне.
   - Я теперь куда натуральнее любого из вас, - не голос, а хрип. Кажется, что много крови протекло внутрь и сковало горло запёкшейся коркой.
   - И дурее тоже, - парировала Нэни, справившись с минутной слабостью. - Что случилось?
   Она уже поняла, что всё не так просто, как кажется. Чувствуя странную смесь раздражения, детского изумления и торжества, я рассказал, что натворил. Нэни испуганно оглянулась на дверную ручку.
   - Да, да, прямо в неё. Прежде чем хвататься, лучше вытри платком. Или слепи из одежды перчатки.
   Она помогла мне встать, подобрала шляпу, которую через секунду я почувствовал на своей голове.
   - Лучше выйти навстречу врачам, когда те прибудут, - сказала Нэни.
   Подразумевалось: Я не хочу, чтобы об этом месте знали посторонние.
   Цепляясь за свою спутницу, я положил начало длинному пути через новый мир.
   Что за картина перед вами предстанет, если вы потеряете зрение?
   Какой воздух вдохнёт в вас мир, если лишитесь обоняния?
   Я потерял доступ к информации и теперь изнывал от ужаса и любопытства. Всё было таким необычным. Коридоры здания удирали от нас и таились за углами. Двери без опознавательных знаков; казалось невозможным, что Нэни может что-то разглядеть на их поверхности и найти нужную: для меня они были все как начисто лишённые индивидуальности лица. Странно и болезненно свет отражался от гладких поверхностей.
   Выбравшись наружу, мы стояли посреди тихого переулка в ожидании спасательного модуля. Здесь старая кирпичная кладка, рисунки на стенах, окна обрамляют на декоративных балконах горшки с цветами. Воздух тих и прохладен. А дальше начиналось что-то невообразимое - словно заглядываешь в чьё-то развёрстое брюхо, где все сверкает хромом и протекают какие-то хитрые, враз ставшие недоступными для понимания, процессы.
   Я облокотился на сосредоточенно сопящую Нэни и опустил веки, вдруг почувствовав себя жидкостью в шприце, игла которого готова отправить меня в путешествие по пластиковым венам.
  
   - Я не буду восстанавливать линзу, - сказал я.
   Медмод доставил нас в ближайший центр человеческого восстановления, висящий как гнездо каких-то трудяг-насекомых на невообразимой высоте. Вот уж не думал, что могу её бояться! Я, родившийся, как и большинство людей, на потолке цивилизации, чуть ли не из мушиной кладки!
   Мой случай сочли тяжёлым, поэтому врач был настоящим. То есть человеком. Правда, весьма специфичной наружности.
   Профессионально-ориентированные мутации были важной частью многих профессий, и, в принципе, у меня они вызывали только одобрение. Люди связывали себя с каким-то делом, зная, что это навсегда. В прошлом времени, прозванном кем-то из великих временем восьми ветров, когда каждый считал своим долгом хорошенько пометаться, прежде чем найдёт своё место в жизни, такие люди выглядели бы дикостью.
   У дока выпученные глаза, в глубине которых мельтешат и бесконечно наслаиваются одна на другую линзы; глаза эти способны контролировать работу самого мельчайшего из нервов. Движения похожи на движения машины, а суставы будто на подшипниках. Пальцы длинные и острые, в них встроен добрый десяток датчиков, позволяющих измерять температуру, считать пульс и проводить ряд анализов простым прикосновением к пациенту.
   Я поздоровался, получив в ответ вежливый кивок, проинформировал о своих намерениях. Док ничего не сказал, а только потянулся к моему лицу похожими на щупальца пальцами.
   Потом усадил в глубокое кресло и стал производить какие-то манипуляции над моим лицом. Приходилось терпеть не столько боль, сколько желание вскочить с кресла. За закрытыми глазами теперь была только темнота, а огонёк пространства заменила резкая, взрывная пульсация страха. Что этот паукообразное существо со мной делает?
   - У тебя будет время подумать, - краешком уха я ощущал дыхание девушки. Все мои чувства, словно стремясь заменить безвозвратно утерянное, обострились до предела. - Хочешь обратно глаз? Придётся оставить заявку, они подготовят новый в течение суток.
   Какой смысл беглецу возвращаться за забытой вещью? Бежать, так бежать.
   - Не нужно. Пусть сделают, чтобы не так болело.
   - Не хочешь? - Я приоткрыл здоровый глаз и наблюдал, как Нэни характерным жестом непонимания тычет себя пальцем в лоб. - Какой кошмар. Знаешь, я бы так хотела сбежать от тебя хотя бы на пару часов в прошлое! У меня там есть Сандра. Тоже непоседливое существо, но морока с ней по крайней мере приятна.
   Видимо, мне впрыснули обезболивающее и оно начало действовать, потому как я перестал ощущать чужое присутствие в своей глазнице, как и саму глазницу. Как и добрую половину головы. Губы стали тяжёлыми и непослушными, будто их вылепили из пластилина. Я услышал свой голос:
   - Почему он молчит?
   Нэни иронично подняла брови.
   - Он говорит. Видишь, у него нет речевого синтезатора? Он пытается общаться с тобой через пространство и прямо сейчас пробует сто шестьдесят седьмую буквенно-символьную кодировку.
   У дока плоское лицо, похожее на лицо куклы, и маленький, будто бы нарисованный рот, который за время нашего недолгого знакомства не попробовал на вкус ни одну гримасу. Вся полнота мимики отражалась в движениях бровей и складках на лбу, необычайно живых.
   Ирония девушки была направлена не на меня, а на бедного дока. Да, вот они какие, настоящие натуралы! Вашими графеновыми мозгами их не понять, - должно быть, думала она. Впору собой гордиться.
   Вволю налюбовавшись потугами дока донести до меня простые истины, она, видимо, отдала ему бразды правления некоторыми функциями своего тела, потому что голос её, как сонный поток, внезапно принёсший обломки дамбы, зазвучал совсем иначе:
  
   - Вам присвоен класс натурал, уровень один-эй-эй. Вам присвоен класс неклассифицированно. Вы единственный в своём роде представитель класса данного уровня... вот уж точно, единственный такой остолоп на свете.
   Последние слова она произнесла своим обычным голосом. Я сидел, вжавшись в кресло и сложив руки между коленей. Совершенно очевидно, что система пыталась втянуть меня обратно - хотя бы так, снабдив хоть каким-нибудь ярлычком.
   - Попробуй узнать, как меня теперь зовут? - спросил я. Повернулся к Нэни: - Или слуха у него тоже нет?
   Нэни отрывисто кивнула, не удосужившись ответить. Её рвало чужими словами.
   - Ваш статус и социальный код был считан с паспорта, - док, кажется, пребывал в некотором затруднении, в речь Нэни вкрадывались удивлённые нотки. - Вам будет дано направление к специалистам по реабилитации, потому что я грёбаный идиот и больше не могу придумать, что бы ещё с вами делать.
   Нэни красноречиво посмотрела на меня и прибавила:
   - А работают они, кстати, только онлайн.
   Док, видимо, ещё не решил, как ко мне относиться. Я был даже не живым существом - я был обрубком. Куском мяса, с которым он не может даже поговорить. Если бы к нему пришла половина человека, которая, тем не менее, легко читалась бы через пространство, она бы заслужила более определённую оценку.
   Или так только кажется?
   - Сейчас я почищу нерв и зашью вашу рану. - Проговорила Нэни не своим голосом.
   Маленький рот дока внезапно открылся, обозначив круглое отверстие. Где ты, подбадривающее бормотание программы, которая всегда пожалеет и объяснит, что же именно с тобой не так, тут же отыскав под своим мягким крылышком уютный уголок? - думал я, заглядывая в рот доку, откуда секунду спустя рванулись похожие на змеиные языки серебристые щупальца.
   Перехлестнув через преграду анестетика, мир затопила боль.
  
   До тех пор, пока нас не отпустили, я мило беседовал с приступами паники и безотчётного ужаса.
   - Это очень забавные ощущения, - сказал я Нэни. - Ты должна попробовать. С одной стороны ты как будто в полной изоляции. А с другой кажется, будто тебя, запертого на всю жизнь в стеклянной коробочке, выпустили на волю.
   - Нет, спасибо, - сказала она. - Тебе нужно домой, маленькая, напуганная обезьянка.
   - Вот так. Никакого тебе уважения перед высшим существом, которое нашло силу отключить себя от всемирной сети, к чему, по идее, должны стремиться все натуралы. А я, может, надеялся на культ. Как же так получилось?
   Я усмехнулся, чувствуя на зубах горькую иронию.
   Нэни никак не отреагировала. Я всё ещё не мог раскусить её намерений. Бросать меня вот прямо сейчас она не собиралась: довела бы до дома, и то хорошо. Но и восторгов по моему поводу девушка явно не испытывала. Разве что крайнюю степень недоумения.
   Нэни поговорила с доком, и перед выходом наружу меня ждала ещё пытка успокоительным, вводимым, конечно же, через один из его пальцев. Зато наружа на какое-то время потеряла свой устрашающий курсив, став просто большим загадочным местом.
   Нетрэйл доставил нас в центральный сектор и высадил в самую гущу шума и гама. Здесь были люди. Много людей. За каждым из них мне хотелось спрятаться ото всех остальных.
   - Ты помнишь, где живёшь? Сектор, кластер?
   - Сектор - какой-то зелёный, кластер - где-то не очень высоко, - сказал я и глупо заулыбался. - Кажется, некоторые простые вещи навсегда остались в моей линзе.
   Была шальная мысль, будто буквы и умение складывать их в слова за меня тоже знает линза. Составив предложение, я подолгу и с удивлением его рассматривал.
   - Где-то не очень высоко, - это уровень, - сказала Нэни, закрыв глаза. - Постараюсь добыть на тебя хоть какую-нибудь информацию.
   Я глазел по сторонам. Здесь много заведений с загадочными вывесками, которые, конечно, рекламировались через пространство, но хватало и неонового огня в трубках и огромных, разворачивающихся, словно крылья прекрасной бабочки, экранов, идущих волнами от прикосновений ветра. Многие рекламные баннеры раскрывались только тогда, когда в расставленные ими силки попадала Нэни или кто-нибудь из прохожих, я же мог топтаться рядом без какого-то результата сколько угодно. Я был не существеннее насекомого.
   Интересно, удивляются ли букашки так же, как я?
   Глазницу залили каким-то противным вязким веществом, сверху легла эластичная повязка, которую все время хотелось содрать. А если глаз всего один, эта вселенная начинает опасно раскачиваться, и, чтобы устоять, я то и дело хватался за Нэни. Здоровый глаз от чрезмерной важности возложенных на него обязанностей начал бунтовать, посылая сигналы боли, и, наверное, походил на раздувшийся желчный пузырь.
   Мы с моей опекуншей пробирались через городские джунгли.
   - Все вокруг движутся так, будто их кто-то дёргает за ниточки. Как в кукольном театре.
   - А ты говоришь, как ребёнок, - почему-то обиделась Нэни. - Нет, даже дети так не говорят.
   На всех центральных улицах, где сходится хотя бы два-три городских уровня, можно наблюдать такую картину: люди передвигаются блоками и боевыми соединениями, будто играют в военную игру. Перемещаются, ждут, пока какая-то высокая сущность обратит на них своё благосклонное внимание. Подставит муравьишке палец. Вот и сейчас его тень ложится на макушки прохожих, жужжат сервомоторчики, вытягивая мостик над четырьмя другими мостиками и усиком нетрэйла, и армия снова ползёт по нужному ей маршруту, посекундно теряя кого-то и пополняясь новыми добровольцами.
   Словно смотришь в небо, на птиц, которые соединяются в стаи и рассыпаются вновь. Со стороны их координация, их умение взаимодействовать кажутся невероятными.
   Наверное, кто-то большой, пушистый и добрый сейчас предлагал Нэни влиться в тёплую компанию. Только бы она не согласилась!
   - Видишь вон те три башенки?
   - Как пальцы у дока.
   - Точно. Нам нужно к ним, на ту сторону.
   Конечно, она согласилась. Натуралки, они такие доверчивые! Прямо как маленькие медвежата. Я расхохотался и поймал себя на мысли, что сейчас начну пускать слюни. Нэни посмотрела на меня глазами, в отражении которых я при большом желании мог бы разглядеть решётку, куда её замуровало пространство. У той решётки двойная функция - мои слова и мысли, увы, не способны за неё проникнуть.
   - Ты пройдёшь. Держи меня за руку.
   Я схватился - сразу двумя руками, как ребёнок. Мы соскользнули с обочины и влились в поток.
   Люди вокруг по большей части молчали, но всё равно было очень шумно. Шварк-шварк, - это шаги, взззз - гудел над головой, как осиный рой, город, передвигая маленькие и большие кабинки. Казалось, что лбы прохожих трескались, и я слышал резкий свистящий звук: будто оттуда выходит под высоким давлением пар, но стоило моргнуть, как иллюзия пропадала. Рядом с нами на высоких тонах переговаривалась тройка азиатов, но взгляды направлены не друг на друга, а в разные стороны, отслеживая предстоящий маршрут и пытаясь вписать себя в освободившуюся клеточку. Куда не поверни голову, пахнет ароматизированной одеждой.
   Нэни пыталась немного высвободить руку.
   - Не дави так. Фу, какие у тебя потные руки!
   - Слушай, смотри вон на того здоровяка... чему он так смеётся, глядя на нас? Что у него с лицом? Его как будто лепят из пластилина прямо сейчас...
   Моя спутница сказала раздражённо:
   - Ты можешь помолчать. Здесь никому нет до нас дела. Они все в себе. Кто знает, что он делает? Его мышцы выполняют какую-то программу. Может, что-то по корректировке черт лица.
   - Но у человека даже нет таких мышц, которыми он двигает! - почти в истерике воскликнул я, - У меня, например, нет...
   Я заткнулся, увидев, что Нэни меня уже не слушает. Её лицо тоже начало дёргаться, и я принялся трясти её ладонь, чтобы привести в чувство, и попутно задумался: неужели и я так выглядел? Наверняка, и даже больше: если посмотришь на себя глазами другого человека (что я совсем недавно усиленно практиковал), вряд ли заметишь что-то необычное. Для сумасшедшего времени диким может быть только одно - пришелец из времени совершенно иного.
   Я решил, что запросто могу претендовать на звание обломка минувших веков.
  
   Мы дома. Точнее, рядом, в двух шагах, вот тычемся носом во входную дверь...
   Ну конечно. Для пространства я теперь никто. Оно меня в упор не видит. Тепловая панель реагирует на прикосновения так, как если бы на неё взобралась ящерка. То есть никак. Я несмело толкнул дверь, потом, закрыв глаза и привалившись к ней спиной, стал слушать пробирающийся сквозь одежду холод графена.
   А вот Нэни молодец. Она принимает единственно логичное решение: попросить и объяснить ситуацию.
   - Мой друг потерял линзу. Он глупыш, и теперь останется на улице. Может даже погибнет. Помните, он тут жил? Это его дом, честное слово, можете проверить паспорт. Я знаю, что выходка с линзой была глупее некуда, всё равно, что сходить искупаться в ближайший океан, но куда же теперь деваться?..
   Она смотрит куда-то вверх, пока десятки потусторонних чувств окутывают её своим вниманием. Там, в стороне, с шорохом раскрываются жабры воздухозаборника. Глазок системы наблюдения, похожий на пузырёк с кровью, таинственно мерцает под потолком. Тыльной стороной ладони я чувствую течение воздуха - ветерок ощупывает нас и уносится с докладом. За панорамными окнами в сахарном сиропе раннего вечера проплывает небольшой флигендешиф. Подбирается, словно осторожный зверёк, его антенны навострены и нанизывают солнечные лучи, как истекающее соком мясо.
   Я смотрел во все глаза. Всё это напоминало какой-то древний шаманский ритуал.
   - Попробуй встать на колени, - прошептал я, хотя мне до невообразимости жутко.
   - Иди в задницу, - порадовала Нэни старинным ругательством. - Я вообще-то исключительно для тебя стараюсь. За себя я никогда не стану ни о чём просить. Когда-то люди могли обходиться своими силами, везде своими силами, никого ни о чём не прося.
   Дверь пикнула и отползла в стену, положив конец нашим прениям.
   - Вэлком хоум, - сказал я.
   - Это не твой дом, - парировала, входя следом, Нэни. Стержень в её голосе я не смог бы согнуть даже через колено. - Тебе разрешили здесь пожить. Спасибо.
   Последнее было адресовано явно не мне.
   - Это банальное логическое мышление с врождённой благосклонностью к людям, - я не собирался сдавать позиции так скоро. Стягивая хрустящее пальто с разводами утренней влаги и отдавая его в цепкие лапы вешалки, я излагал, стараясь отрешиться от боли в глазнице и лица Нэни, которое вполне могло превратиться в осуждающую гримасу. - Вкупе с псевдоинтеллектом они образуют достаточно плодородное поле для такого вот общения. Оно услышало тебя, проверило паспорт, записи с камер наблюдения, и выяснило, что я действительно здесь обитаю. Это просто машина. Бог из машины. И незачем говорить ему спасибо.
   Нэни смотрела на меня из-за ничего не значащей улыбки. Ей было наплевать на мои мысли: свои некуда было девать. Она пошевелила носком сапога нижние конечности привратника, и тот шустро стянул с неё обувь. Словно счистил шкурку с апельсина: сначала одну половинку, потом вторую.
   Квартира такая, как у всех - разъём, который заточен только под одно устройство. Это устройство и есть я.
   Вернее, был.
   Я знал только, что уже никогда не буду чувствовать себя здесь дома.
   Всё вроде знакомо, начиная от вида за окном и заканчивая тёплым полом, таким, чтобы было комфортно ногам... то есть ровно такой температуры, какой нужно (я сам его некогда выставлял, а теперь вряд ли смогу без посторонней помощи даже задать цикл очистки в отхожнике), только поводья порвались и ездовое животное подумывает само покататься на бывшем хозяине.
   - Тебе нужно умыться, - сказала Нэни, разгуливая по прихожей. - И переодеться. Смотри, у тебя на коленях кровь.
   Квартира мурчала, приветствуя гостью и подставляя ей под руки то спинку кресла, которой я иногда пользовался как доской, записывая на обратной её стороне разные важности и повседневные мысли, то подоконник, уставленный янтарными глыбами с кусками различной пищи внутри: когда-то я собирал коллекцию. Чем только не питаются на разных частях света и на разных его уровнях, от глубокого подземелья и до крыш. Жители одного фиолетового сектора - представляете? - заедают свой кусок мяса различными полимерами, накопившимися в пластах земли, и даже умудряются получать за это дотации, как живые реакторы по восстановлению окружающей среды.
   Меня же моё жилище больше не узнавало.
   - Сначала переоденусь, - решил я.
   С этим возникли проблемы. Свежие брюки и рубашка никак не хотели принимать форму тела и всячески пытались заползти обратно, на вешалку. Будто пытаешься навесить на плечи спагетти, не иначе.
   Я был в комнате. Нэни из-за стены устало сказала:
   - Это умная одежда. Её контролируют линзой.
   Поднялось раздражение.
   - Даже потребность облегчаться скоро будут контролировать линзой. Как этим пользоваться мне?
   - Она не может установить с тобой контакт. А старая просто хранит на тебя память. Ходи тогда в ней, пятна можно смочить водой. Ни разу не слышала, чтобы одежда обменивалась друг с другом памятью о владельце.
   - Даже шмотки мне не подчиняются!
   Я повалился на диван и расхохотался.
   - Буду ходить голым, как настоящий дикарь.
   Диван попытался заползти от меня на стену, так что я поспешно вскочил и принялся всовывать ноги в штанины старых брюк, пока они ещё не превратились в желе.
   - Чем ты занимаешься? Какая у тебя работа? - спросила тем временем Нэни.
   Что-то в гостиной натолкнуло её на этот вопрос. Или просто спохватилась и решила поинтересоваться, кого же она пригрела на груди?
   - Я специалист фонда взаимодействия цивилизаций. Сбор и анализ данных по социальной направленности индивидов, а также предсказание направления её развития.
   - Наверное, невероятно трудно.
   Я хмыкнул.
   - Наверное, да. Сейчас даже у тебя бы лучше получилось, чем у меня. Проще говоря, я пытаюсь предугадать, куда заведёт эволюция дуриков вроде тебя и не выбьются ли они рано или поздно из общего социального фона. Представь, все в болоте зелёные, а какой-то змеёныш вдруг захотел себе серебристо-белую шкурку. Непорядок же?
   Я справился со штанами и вышел к гостье. Вдоволь наобщавшись с квартирой, она смотрела в окно. Жабры под потолком втягивали в помещение слабый аромат ванили, который, очевидно, нравился девушке.
   - То есть ты сейчас должен изучать сам себя?
   - По-хорошему, да. Остаётся надеяться, что мои коллеги предсказали появление такого нонсенса, как я.
   - И что потом? Тебя ловят и сажают в отдельный аквариум? Или по-тихому шлёпают и подают в ресторанах?
   Я пожал плечами.
   - Как видишь, нет. В соответствии с полученными данными мы думаем, как засадить болото лилиями, чтобы наш змеёныш чувствовал себя комфортно.
   - Интересно, - Нэни подняла глаза, как будто действительно ожидала увидеть качающиеся над городом гигантские лилии. - Чем же ты займёшься теперь?
   Такой простой вопрос, и задан таким будничным тоном. Жаль, что я не могу на него так же просто ответить. Хотя самое время попытаться применить профессиональные познания на практике.
   Я прикрыл глаза, отматывая время назад и вспоминая себя прошлого, полного смутных стремлений и желаний. О чём я тогда только не мечтал!.. Но нет, всё это ерунда.
   Тряхнул головой.
   Ерунда не потому, что мечтать вредно, или, по крайней мере, бесполезно, а потому, что эти же неясные стремления сделали меня тем, кем я сейчас являлся.
   - Пока что останусь здесь. Буду есть, пить и думать.
   - Ты же не сможешь самостоятельно даже дверь открыть.
   - Туда? - я вытянул шею, выглядывая в окно и с некоторой опаской выискивая, что же там так заинтересовало Нэни. Но, похоже, она смотрела в окно просто так. - Зачем мне туда выходить? У меня есть милмодуль, буду благодарен, если ты закажешь туда немного пожрать. Что-нибудь рыбное, почти восемь лет не ел рыбы. Самое время отметить мою новую жизнь. И ещё пива.
   - Хорошо. Но после я пойду.
   Отвернувшись от окна, Нэни смотрела на меня, ожидая какого-то решения. Как будто я мог отпустить её, или не отпустить.
   - Валяй, - я махнул рукой и повалился в кресло, закинув ноги на подлокотник. - Навещай иногда старика.
   - Я приду завтра.
   Ушла; дверь затворилась под жужжание пищевого модуля, в который прибывали контейнеры с заказанной едой. Позже я его проверю. Слава всем созидающим, к его дверце приделана ручка! Рудимент далёкого прошлого, сегодня она казалась чуть ли не самым важным приспособлением в доме.
   Так, с нежностью глядя на этот пережиток веков, я и задремал.
   С тех пор, как великая сеть выела из человеческой головы нутро, чтобы свить там гнёздышко, все мы потеряли сон. Он остался только в притчах и переданных сухим академическим языком знаниях из архива того же пространства. Вечная темнота, многоразовый вариант смерти... Самые маленькие дети, те, что дремлют в своих питательных карманах, могли бы поведать нам о сне, но конечно они ещё не могут говорить. В шестимесячном возрасте вживляют линзу, и яркий, как радуга, поток обучающей информации начинает круглосуточно штурмовать детские мозгёнки.
   Там не остаётся и следа этого персонального кусочка ночи.
   Феномен сна до сих пор колышет научные умы. Потеряли ли мы что-то важное? Стоит ли оно того, что мы приобрели? Тело отдыхает в любом случае, телу всё равно, что там делают с мозгом. А мозг увлечён просмотром цветных картинок.
   В тёмную пещеру, в которую заползает, когда наступает время, разум, пробили дыру. Выглядело это именно так. Сознание выползает из этого грота с чёрного хода и отправляется шататься по виртуальности, взаимодействуя со всеми встречными. Если к тебе в голову заявляется некто с больными глазами и начнёт расспрашивать, какой экспресс едет на небеса, утверждая, что очень торопится и у него на билете написано 7:20, значит, этот парень просто-напросто спит.
   Поэтому перед сном каждый человек предпочитает укутывать себя в пижаму - кодировать разум на определённую программу, по продолжительности примерно равную времени отдыха. Например, на изучение иностранного языка. На какую-то работу, которую не успел доделать днём. Или, скажем, на жизнь другого человека, который не спит в это время суток. Если у него открыт доступ к линзе - то почему бы не заглянуть в его мир его же глазами?
   Разум с радостью берёт такую конфетку. Разум принимает это за чистую монету, как бы сказали наши предки, за чистейшей пробы сон.
   Мне же снились кошмары. Уж не знаю, остались ли в моей голове какие-то лазейки для пространства, или засевшие в генах инстинкты почувствовали, что им есть где разгуляться, но больной мозг воспринимал всё это всерьёз. Я падал в раззявленные пасти, ходил на недосягаемой высоте и знал, что один неверный шаг остаётся до падения навстречу тоскливой неизвестности.
   Я был невменяем. Я кушал настоящие сны всухомятку и без масла.
   Проснувшись, я увидел, что день на улице только чуть-чуть посерел. Ложбинки на шее пропитал холодный пот. Место-которого-нет было везде вокруг. Это очень, очень тёмная комната, в которой ты можешь кричать, биться о стену лбом, искать по карманам фонарик, но никто не услышит, и ни одна искорка света не будет результатом твоих усилий.
   Это место-которое-везде.
  
  
   Место-которое-во-мне.
  
   Огрызок ночи не сулил ничего хорошего: лишь игру в прятки по углам квартиры - игру в прятки с подступающим сном.
   Я принял пищу, не ощутив её вкуса, выпил пива. Подержался за ручку кружки, решив: ручки - единственное, что здесь приспособлено под такого человека, как я. Если бы у меня был герб, я бы, без сомнения, изобразил там ручку, причём с двух сторон: с внешней, чтобы все видели, и с внутренней, чтобы удобно было носить. У меня был бы двухсторонний герб.
   Долго смотрел, как темнеет за окном. Хотелось предпринять что-то важное, какое-то решение словно ждало меня в ванной, или за раздвижными дверками встроенного в стене шкафа, или, может, носилось в облаке силовых полей за спиной.
   Я устроился прямо на полу - садиться в кресло не было никакого желания; это как ложиться в заляпанную собственной кровью койку - и стал перебирать мысли о своём одиночестве. Словно чётки, стукались они с деревянным звуком, и этот звук вполне мог быть биением сердца. Вот странно. Раньше я никогда не прислушивался, что же оно там бормочет. Чувства были заняты просмотром (прослушиванием, прощупыванием... пронюхиванием) новостных лент, шуршанием занавеской, за которой скрыто окошко в самого себя. Что там интересного? Стучит и стучит.
   А теперь вот слушаю. Не потому, что больше нечем себя занять (хотя и это верно), а потому, что это безумно интересно.
   Это нужно мне, чтобы не сойти с ума.
   Вышедший из чрева знакомого с малых ногтей мира, я старался держать себя в руках, хотя полагалось кричать, морщиться и багроветь шеей.
   За стеной вздохнули, и это словно оборвало струну, на которой я пытался играть. Вскочил, вращая оставшимся глазом. Звук доносился словно из-за всех стен разом. Я едва удержался на ногах: квартира шевельнулась, стены сдвинулись и разошлись вновь, порождая звуки, подобные которым можно услышать в ночном лесу. Что-то звякнуло; какой-то предмет мебели протестующе скрипнул, но он имел здесь не больше прав, чем я. Включились локальные силовые поля, они утрамбовали и поставили на место всё, что предшествующий катаклизм натворил за недолгую жизнь. Может, разрушения не слишком значительны в глазах обывателя, но для машины существенны любые единицы измерения. Из единиц складывается вселенная...
   Будто находишься внутри чьих-то лёгких, - мелькнуло в голове, - хорошо бы не внутри желудка или кишечника.
   Ирония не помогла. Страшно. В случае необходимости - допустим, чтобы уберечь важные конструкции от потерявшего управление и падающего дирижабля - город может на время убрать кубик с моей квартирой обратно в коробку с игрушками. И кто знает, что тогда будет со мной? В приоритете сохранение человеческих жизней: создатели заложили это в сознание города, как аксиому, но меня, конечно же, за человека можно не считать.
   Ну, давай... сделай что-нибудь со мной, чтобы я не метался и не мучился сомнениями относительно своей дальнейшей судьбы.
   Окно, за которым сияли огни улиц, мигнуло и внезапно продемонстрировало мне гигантское лицо. Если, конечно, это можно назвать лицом, - подумал я, в то время как внизу, не то в животе, не то под полом, набухал пузырь ужаса. Плоское, с огромными, точно колодцы, глазами, звериными ушками, полоской рта, как-то по-вопросительному изгибающемуся над нижней губой - точно стрелка, указывающая на чрезмерно задранный нос, смешной и немного глупый. Такого любое создание должно стыдиться, а любое разумное создание - немедленно записаться на пластическую операцию. Шея напрочь отсутствовала, был только намёк на обширное тело, зато имелись вполне себе по-кошачьи лихо заломленные усы и густая растительность на подбородке. Я узнал его: поистине фольклорный персонаж, зародившийся не так давно, в изгибах смутного времени, времени девяти ветров, и за два века успевший стать культовым. Властитель отражения в лужах лунного диска, похожего на поджаривающуюся яичницу, командир лесных тварей, от крошечных до огромных. Тоторо. Такие существа, как считалось, оберегают маленьких детей от неприятностей, подкидывают им приключения и помогают из них выпутаться. Где, из какого источника вытащила машина этот портрет?..
   Несколько секунд миновали в томительном ожидании. Зрачки в идеально круглых глазах как будто нарисованы грифелем. Удивительно, что в остальном он выглядит вполне себе настоящим.
   - Всё нормально, - сказал я себе, не сразу осознав, что говорю вслух. - Это просто заставка... оконная заставка, не более.
   Может, проклятая машина развлекается так, когда меня нет дома - считая хозяина скучным, и вообще, порядочной серостью, приглушает свет, зажигает разноцветные огоньки и включает забавные заставки? Пускает через вентиляцию какой-нибудь яркий запах, будто бы пришедший из виртуальной реальности девочки-подростка.
   Лицо монстра исчезло из одного окна и появилось в другом - напротив, куда ближе ко мне. Будто великан бродит вокруг дома и заглядывает всюду, добраться куда хватало высоты его любопытства. Должно быть, жильцы этажом выше удивляются, наблюдая качающиеся за окном мохнатые уши. Похожий на загогулину рот внезапно пришёл в движение - подумав на миг, что сейчас он проглотит квартиру, я едва удержался от того, чтобы не запаниковать, - и развернулся в улыбку, несоразмерно большую, сплошь состоящую из белоснежных резцов и похожую на дольку мандарина.
   - Эй... - пробормотал я. - Я ведь не ребёнок.
   Опустился на четвереньки и отполз в дальний угол. В окне слева была теперь кромешная чернота. Справа мохнатый подбородок повернулся за моими суетливыми движениями. Квартира была клеткой, враждебно настроенным местом, которое я не имел возможности покинуть. Осознавая это, я мог без устали обнаруживать подле себя зловещее присутствие. Вещей немного: овальной формы стол с остатками ужина, стена с модулем, отвечающим за приготовление и хранение пищи (даже ручка на дверце милмодуля почти не радовала; оставалось смутное желание схватиться за неё, крепко-крепко зажмуриться и попросить вернуть всё как было), зелёная растительность, вплетённая в стены и находящая в своём стремлении к потолку краткое отдохновение на декоративных цветочных полочках, кресло, по обивке которого ещё ползали мои ночные кошмары. Подлая вещь, которой я не раз доверял часы покоя - даже она меня предала!
   Везде мерещилось зловещее предзнаменование. Свет померк, будто откуда-то из давно минувшего протянулась рука и накрыла фитилёк свечи - в первую очередь свечи, которая подогревала мои внутренности, давала волю к жизни и возможность здраво рассуждать. Зелёные стены превратились в дремучий лес. Кто-то хватался за стволы, в которые превратился мутировавший вьюнок, и тянул в мою сторону стебли-руки. Поблёскивали влажные, выпученные глаза, которые могли быть камерами слежения, и больше ничем. Странно, что я вообще их видел: страх обострил чувства, и даже с единственным глазом я умудрялся заметить куда больше, чем раньше. Лицо монстра, кажется, вот-вот обретёт объём и проникнет через окно.
   Но нет, вот оно исчезло, оставив только темноту. Два чёрных окна смотрели теперь, как пустые глазницы. Пугаясь собственного дыхания, которое касалось прижатых к подбородку ладоней, я ждал, что будет дальше.
   А дыхание, между прочим, было горячим - на фоне холодка, который касается открытых частей тела.
   Это помогло мне прийти в себя. Ну конечно. Температура падает. Это псевдоконсервация, спящий режим, всякое такое. Вот, кстати, запах креозота и хвои. Ни один из нас не видел изнанки мира, в котором живём - а между тем это, всё, вокруг происходящее, обыкновенные процедуры при длительном отсутствии хозяина. Глупая пластмасска никак не может понять, что я-то внутри... При чём здесь Тоторо? Пока не знаю... но есть такие замечательные люди, которые верили, что всему есть объяснение. Я сейчас отчаянно пытаюсь на них походить. Может, умный дом (куда уж ему теперь до высокого звания, ха-ха!) выковырял его из моего подсознания, из озерка детских страхов и чаяний: может, слушая истории о Тоторо и наблюдая за его приключениями, я надеялся, что он когда-то придёт и ко мне. Заглянет в окно...
   Мои логические построения рухнули, как карточный домик, от одного нелогичного действия. Дверцы кухонной стенки распахнулись, все разом, и захлопнулись с грохотом. Словно закрылки шаттла. Словно большой вопросительный знак.
   Ну что ты натворил! - едва не воскликнул я. - Я был так близок... если не к вселенскому покою, то хотя бы к шаткой точке равновесия. Что же ты от меня хочешь?
   Кромешная темнота была мне ответом. Отсутствующий глаз запульсировал, заворочался в глазнице. Вспомнив, я поспешно, скрипнув языком о пересохшее нёбо, переспросил то же самое вслух. Хотелось убежать куда-нибудь и спрятаться, и звучащий в тишине голос отчасти был этой отдушиной, коробчёнкой, в которую я мог поместится - если не целиком, то хотя бы спрятать голову.
   Он мне показал.
   Останки рыбы вместе с тарелками взлетели со стола, увлекаемые управляемым силовым полем, и исчезли где-то в развёрстой глотке потолка. Это было яснее любой надписи, красноречивее всех и всяческих картинок. Он хочет меня обратно.
   Умный дом, этот невидимый слуга, настраивается так, чтобы жилец сталкивался с его действиями как можно меньше. Нужно убрать со стола? Пожалуйста: жди, пока хозяин отвернётся к окну или уйдёт в другую комнату, позёвывая и потирая живот. Я, например, встречался со слугой нос к носу всего несколько раз, чисто случайно: замечал его краешком глаза и каждый раз лениво гордился - так, будто раскусил какой-нибудь тест на внимательность.
   Теперь же эти манипуляции были до крайности очевидными.
   Слышишь, - хотел я крикнуть, - Я ведь всё ещё твой хозяин!
   Но смолчал. Я не был ему хозяином, и никогда, по сути, им не являлся. Пузатый Тоторо с глуповатой улыбкой, он просто от всей души влюблён в человечество, чтобы обижаться на дурацкие прозвища... кто из нас ещё слуга - большой вопрос. Само это наименование, слуга, теряет всякое негативное значение, если твои обязанности доставляют тебе только радость.
   Конечно, он не хотел меня напугать или показать своё превосходство. Можно снова завести старую песню: меня, мол, теперь не так-то просто увидеть, но скорее всего меня просто мягко, ненавязчиво хотели подтолкнуть к тому, чтобы вернуться.
   - Но я не вернусь, - сказал я. - Мне больше нечего там делать.
   Разочарование было настолько явно, что я практически ощутил его прикосновение к коже. Услышал хруст суставов, трение друг о друга сочленений и мускульных жгутов, когда плечи двинулись в грустном пожатии. Голова раскалывалась от попыток осознания - насколько же он огромен, насколько значителен. Все эти сотни секторов, вертикальные и горизонтальные плоскости, что ограничивают в пространстве громоздкую и вместе с тем юркую и почти прозрачную в построенном им мире фигуру, псевдомышечные ткани, нервную и кровеносную системы, по которым скачут сигналы и передвигаются чудовищные массивы энергии. Нельзя забывать и о том слое, которым он осмысливает происходящее. О пространстве.
   Внимание этой махины сейчас сосредоточено на мне одном. И - в это сложно поверить - грустит она тоже обо мне! О маленьком, ничтожном, одиноком сознании...
   Какое-то непонятное чувство сдавило мне сердце. Испугавшись, я попытался воткнуть лопату в почву между своими ушами и обнаружил, что под прочным на вид дёрном хлюпает топь. Оказывается, я был готов расплакаться - вместе с ним.
   Поразительно. Своим искромсанным зрением, единственным оставшимся глазом я наблюдал существо, о котором подозревали, которое обсуждали, но, в большинстве, о чьём существовании даже не задумывались. Зачем бы мизинцу на мальчишеской ноге, пусть даже самому любопытному в мире мизинцу, тёртому калачу, который не раз попадал между дверью и косяком, всерьёз задумываться о существовании мальчика?
   Дальнее окно внезапно разродилось картинкой. Она проступила из темноты, будто кто-то подкрутил ручку контраста. Что-то большое, уходящее к самому горизонту, лежащее плотно, как ртуть... Может, вода?, - подумал я растерянно. Никогда не видел столько лежащей спокойно воды. В пространстве было полно её образов, но в каждом она представала в виде бурной, опасной стихии...
   Может, она мертва? Мёртвое море, или вроде того?
   Наблюдатель жизнерадостно шагал по берегу к самой его кромке, и вот линия песка уплывает за грань видимости. Остался горизонт, слегка покачивается, будто крылья крупной птицы в полёте. Тишина настолько ощутима, что на ней, как на единственной струне какого-то музыкального инструмента, казалось, можно сыграть простенькую мелодию. Эта картина таила первобытный ужас, такой плотный и насыщенный, что даже грусть отошла на задний план. Как будто заглядываешь в пропасть, или же в пасть дикого зверя. Или в глаза человека, который готов убить. Не могу говорить с уверенностью - я сам знаю о таких вещах только из фильмов. Сейчас другое время и другие страхи.
   Я вдруг обнаружил в своих руках и ногах пульсирующую боль, а вместе с ней - потерявшуюся было чувствительность. Повинуясь импульсу, бросился прочь, юркнул в санузел, где поблёскивала, будто насекомое со сложенными на спине крыльями, санитарная капсула. Зеркальные стены продемонстрировали мне себя со всех возможных ракурсов, хитрые приспособления для гигиены вздрогнули в своих держателях. Я задвинул дверь, оставшись в плотной темноте. Сел, привалившись к дверям, и постарался заизолировать, закольцевать мысли. Но они настойчиво лезли в голову. Знать бы, через какое отверстие, заткнуть бы его пальцем...
   Может всё это быть сном? Кошмаром? Иногда они могут быть необычайно реальны.
   Я едва услышал, как пришла Нэни. Но чтобы выйти из санузла, нужно было проявить недюжинную силу воли. Что, если я сейчас выйду, а там всё, как я привык? Тогда придётся смириться с мыслью о кошмаре...
   Гортань решила продемонстрировать, как она умеет подражать птичьим голосам. Казалось, изнутри её закатали в полиэтиленовую плёнку, скрипучую и бесполезную в вопросах звукоизвлечения. Наконец прозвучало что-то отдалённо напоминающее человеческий голос:
   - Я здесь!
   - Что ты там делаешь?
   - Меня гнобит моя же собственная квартира! - почти заверещал я.
   Послышались торопливые шаги. Я почувствовал, как дверь снаружи пытаются открыть, и изо всех сил на неё налёг.
   - Да отпусти же! Это всего лишь я.
   - Хорошо, - я несколько раз глубоко вдохнул, - я выхожу.
   Выбираясь наружу, я стукнулся о верхнюю часть косяка, которая словно стала немного ниже. Это походило на подзатыльник с посылом, мол: Опомнись уже! Хватит развешивать сопли и нести чепуху.
   Нэни отступила, давая мне пройти. Вокруг снова день, окна, как ни в чём не бывало, транслировали его в усталых городских красках. Небо в зеркалах казалось необыкновенно близким, как будто его затянули яркой драпировкой, а земля, напротив, необычайно далёкой.
   - Сегодняшнее наше общение будет состоять в основном из восклицательных знаков, - мрачно пообещал я.
   Нэни в жакете и в брюках: мода давностью более чем несколько десятков лет характерна для натуралов. Через локоть перекинуто ярко-жёлтое пальто, вместо головного убора - шарф, который она спустила на шею. Голова натёрта каким-то маслом, от макушки разбегаются концентрическими кругами красные узоры. Похоже на боевую раскраску. А сверху - на мишень для игры в дартс.
   Я сдержал ухмылку. Спросил:
   - Как дела?
   Девушка причмокнула губами. Какие же красивые на них бороздки... Губы, может, чересчур маленькие, но бороздки и складочки идеальны: создают узор, идеально совпадающий с представлением о прекрасном в моей голове.
   - Ты только сейчас кричал так, будто тебя насилуют без соответствующего разрешения, а теперь спрашиваешь, как дела?
   - Я теперь как выстроенный паршивым архитектором портал. То и дело качаюсь, сбою, теряю текстуры и путаю аватарки, в общем, доставляю проблем окружающим.
   Нэни покачала головой. Она сложила пальто на спинку кресла, и я из вредности решил не отрывать от него взгляда: выпучил глаз, подал вперёд подбородок. Только бы не моргнуть... лишь бы помешать исполнять ему служение.
   - Завтракать? Ты почти ничего вчера не ел.
   - Как ты... - я не слышал, чтобы Нэни открывала дверцу милмодуля, и не сразу сообразил, что его содержимое можно проверить через линзу. - А... Бене-гессеритские штучки.
   - Что?
   - Забудь. Просто одна старинная книжица. Ты не читала - она не слишком популярна сейчас.
   Нэни смерила меня уничижительным взглядом: кому, как не ей, дурику, не знать и интересоваться старинными книжицами. Дулась ровно четыре секунды, потом подошла и коснулась залепленной глазницы.
   - Не болит?
   - Очень хорошее обезболивающее.
   Девушка шмыгнула носом, сочувственно меня разглядывается.
   - Как оно чувствуется?
   - Как будто туда наложили каши.
   За спиной Нэни её пальто взмыло в воздух, словно повисшее на невидимых плечиках, и, нахально помахивая рукавами, подалось в сторону шкафа. Я замолотил руками по воздуху.
   - Не смей сбрасывать меня со счетов! Я ещё здесь!
   Девушка подпрыгнула, уголки губ её посерели, как будто оттуда отхлынула кровь. Пальто, съёжившись, будто собираясь сжаться в жёлтый ком и тем самым стать незаметнее, шмыгнуло за отъезжающую панель в прихожей.
   - Да что с тобой такое? - в сердцах сказала Нэни, и на миг я увидел за пластиковым блеском натёртого воском лица настоящего, живого человека.
   - Я схожу с ума, - честно ответил я.
   Общение с людьми также становилось проблемой. Я почувствовал это в приёмной у дока, и вот теперь Нэни... будто на ощупь выбираешься с зависшего сервера в пространстве. Не знаешь, к чему тебя приведёт следующий шаг, и может ли эта вереница ползущих из-под твоих ног байтов-камешков спровоцировать обвал. Если бы я потерял язык, было бы во многом легче. Связь через пространство - то, что делает нас общностью без свар, без драк и выброса негатива.
   - Не ты один, - Нэни прошлась по комнате, и мебель, предчувствуя её настроение, шарахалась в стороны, боясь попасть под горячую руку. - Что-то ещё сходит с ума. Вчера вечером пространство словно взбесилось. Всё было не так, как нужно, как будто, знаешь, в кривом зеркале. И, самое главное, это сказалось на людях. Мы не могли двигаться! Я как раз была на улице - она ткнула пальцем за окно, - возвращалась с работы. Видишь вот здесь отметину? - я действительно заприметил у неё на шее ссадину, тщательно замазанную тональным кремом. - Я врезалась вчера в одного господина, извинилась, собралась уже идти дальше... и не смогла. И все, слышишь, все вокруг стояли. Никто не мог двинуться. Навигация дала сбой. Ощущение, как будто у тебя из-под ног выбили землю. Неужели мы так сильно зависим?..
   Я не дождался окончания фразы и спросил:
   - От чего?
   Нэни подняла руки, словно бы хотела поправить причёску, которой у неё не было. Или, может, разгладить на лбу озабоченные складки. Уронила их, так и не донеся до лица, сказала через силу:
   - От ниточек, на которых мы подвешены.
   - Уверена в их существовании?
   - Не знаю. Знаю только, что когда всё снова стало по-прежнему, это стало самым большим облегчением в моей жизни. И не только в моей. Все радовались, как будто - представляешь, - карнавал какой-нибудь!
   - Но до этого кто-нибудь горевал? - спросил я словно бы между прочим, не уточнив что конкретно имел ввиду. Но Нэни уцепилась за мою фразу, как аллигатор за пробегающую мимо жертву.
   - Ты знаешь, было похожее чувство. Откуда ты взял это слово? Горевал.
   Она фыркнула, растеряно оглядела комнату - так, как будто оказалась здесь в первый раз.
   - Было что-то огромное, чёрное... топкое. Но наверно, это просто страх. Хотя горе, как определение, мне кажется почему-то наиболее подходящим.
   Я не стал рассказывать ей про Тоторо. Вместо этого подкрался со стаканом к рукомойнику. Нэни почти бессознательно включила мне воду.
   - Как ты думаешь, что-то выходит из строя? - спросила она.
   - Что именно?
   - Это, - она повела рукой, - всё. Весь мир. Ведь если всё рухнет, мы будем барахтаться на его руинах, как птицы, которые вдруг разучились летать, и, скорее всего, все погибнем.
   - Не сломается, не бойся. У меня информация из первых рук. Я могу тебя утешить даже больше: посмотри на меня. Я уже за рамками картины, которая является твоим миром. Мы с тобой разговариваем через рамку.
   Всё это, конечно, очень грустно. Может, уйти прочь, куда-нибудь туда, где ноздри будоражит запах дикой природы, где кожи касается не синтетическая ткань, а её задевают крылья стрекозы? Куда-нибудь на обломки старинных городов, из костей которых медленно, величественно прорастает лес? Здесь мне больше нет места - это ясно. Минувшей ночью я попрощался с Городом, со всем сонмом его обитателей. Минутное стояние, которое так испугало Нэни, было парадом в мою честь.
   Девушка огляделась, словно надеялась разглядеть эту рамку. Может, присесть на неё, чтобы дать немного отдохнуть ногам? Я едва подавил ухмылку, представив, как это выглядело бы со стороны.
   - Я не рассказывала о тебе никому. У тебя могли бы появиться последователи. Не сотни, и даже не десятки, но одного-двух человек из наших, из дуриков, я могла бы тебе гарантировать. А где несколько - потом и все остальные.
   - Мне не нужны фанатики, - я покачал головой. Вскинул глаза, чтобы поймать сочувственную улыбку Нэни. - Ты думаешь, что я сам фанатик! Но я первопроходец, а не фанатик. Я вытоптал эту тропу и намереваюсь засадить её за собой самым непроходимым кустарником, каким только возможно.
   Девушка поспешно и немного смущённо спрятала улыбку. Я с непонятным пока для себя душевным подъёмом отметил, что начинаю разбираться в её эмоциях. Это, конечно, сложнее, чем если бы она примеряла на себя греческие театральные маски, но не невозможно.
   - Ты что-то слишком разговорчив нынче, - сказала она, и я переспросил:
   - Нынче? Откуда ты берёшь эти словечки?
   Она не стала отвечать. Понятно и так. У меня на месте этого устройства теперь была дыра в собственный мозг.
   - Знаешь, я, наверное, уйду, - сказал я. - Отправлюсь в путешествие, как в книжках, или в фильмах, или в игровых постановках. Закину узелок с вещами на плечо, буду избегать опасностей и принимать тяготы пути. Буду прокажённым в золотом городе, отшельником в муравейнике... Буду полагаться только на собственные ноги. Никаких лифтов!
   Нэни покачала головой.
   - Это будет долго. Внизу шестнадцать уровней и бессчетное количество секторов.
   А потом вдруг несмело предложила:
   - Наверно, я пойду с тобой?
   Я на несколько секунд потерял дар речи. Она... она ведь понимает! Это ни в коем разе не предложение проводить до дверей и помахать вслед платочком. Нэни не глупышка, она понимает, что мы очень разные существа, что мы не сможем находиться рядом, если только я не вернусь к исходной линии, или она не примет одного важного решения... пока я не вооружился лопатой и саженцами.
   А я не вернусь.
   Вот, в чём дело. Моё чувство одиночества продиктовано отнюдь не желанием видеть рядом с десяток пиктограммок... или с десяток неумытых рож, собирающих с кустов ягоды, если уж брать во внимание моё положение. Это желание видеть рядом одного, вполне конкретного человека.
   Я сделал шаг, взял её за локти.
   - Думаю, не стоит. Он ведь вас по-настоящему любит. Это звучит как бред, но минувшей ночью я едва не остановил механическое сердечко, когда он понял, что моё решение бесповоротно и не подлежит обсуждению. С одним из нескольких миллиардов глупцом он ещё может смириться, но два - это слишком. Поверь мне. Слишком.
   Нэни потёрла переносицу, глядя мне в лицо.
   - Мне кажется, над нами с тобой поработал паршивый сценарист. Как-то всё очень нескладно.
   - Очень хороший сценарист, - улыбнулся я. - В жизни ничего никогда не складывается, и мы здесь совсем не скользим по накатанной.
   - Хорошо, - сказала Нэни, не торопясь извлекать свои руки из моих. - Я поняла. Если ты так хочешь, я останусь.
   Я обвёл взглядом комнату: что мне с собой взять? Что нужно страннику, кроме тёплой одежды и еды? Завернуть остатки рыбы - дело пяти минут, а одежду по размеру я здесь не найду... но всегда можно погреться, прижавшись к тёплому боку Города, к пульсирующей вене... думаю, он меня не прогонит.
   Нэни напоминала потерянную игрушку.
   - Всегда есть шанс, что мы будем вместе, - сказал я как бы между прочим. - Помни про следующие жизни.
   Я смотрел, как разгладились складки у неё на лбу. Про этот вариант она не думала.
   - Действительно, что ты собираешься с этим делать? Через сотню лет ты снова будешь здесь.
   - Пусть это будет тебе утешением. Очень возможно, мы ещё встретимся. Я же буду надеяться, что пробьюсь к солнцу какой-нибудь травинкой. Представляешь, стану степным тушканом, мелкой птичкой. Если, конечно, там, снаружи, к тому времени не появятся люди... А он, - я кивнул в сторону окна, - он, я уверен, похлопочет за меня перед кем-то другим, если, конечно, есть в этом мире кто-то более великий. Он знает, что я ухожу раз и навсегда.
  
   И я ушёл. Этим же вечером, строго запретив Нэни каким-то образом за мной следить, я окончательно перестал существовать как владелец квартиры. Моё прежнее жилище задержится как часть целого ещё на некоторое время - может быть, месяцы, может, год. Будет сжиматься, пока не исчезнет совсем. Вещи, которые система сочтёт сколько-нибудь значимыми для бывшего владельца, будут помещены на пожизненный срок в специальное хранилище. А может, малыш Тоторо откроет музей имени меня. Но это я что-то размечтался.
   Тропинка прихотливо вьётся через пластиково-металлические джунгли. Оказалось, на многих растениях, нашедших себе место в урбаносфере, есть съедобные плоды. Оказалось, спать на улице любого, даже самого спокойного сектора - всё равно, что спать в долине гейзеров. Тепло, но в то же время в любой момент нужно быть готовым спасаться бегством, потому что сама почва под твоими ногами начнёт деформироваться.
   Где-то в глубине, в потаённом месте под сердцем, у меня есть полость. Не знал, что можно так пронзительно чувствовать пустоту, но я её чувствовал. Там есть ниша. Может, такую же можно создать, поигравшись с генами или буквально руками, то есть хирургическим вмешательством и штифтами, раздвинуть органы, высвобождая место. Хранить там разные важности. Но что может быть важнее пустоты, зарезервированного места?
   Я не знал. Я бы хотел спрятать туда Нэни, но человек - пучок энергий, зачастую разнонаправленных, самым непостижимым образом держащихся вместе, а как можно удержать противоречивые сущности? Для каждой энергии в отдельности у нас придумана соответствующая ёмкость, но вот все вместе... пожалуй, лучше даже не пытаться.
   И вот однажды эта полость заговорила.
   - Эй, - сказала она, - Что ты ищёшь?
   Я что-то буркнул в ответ. Вокруг были люди с глазами, подёрнутыми белесой плёнкой, и, хотя для них я был не существеннее мошки, влезать в их мир своими грязными пальцами (в данном случае - охрипшим, каркающим голосом) совсем не хотелось. Но полость молчала, и я понял, что ждать, пока я сподоблюсь вразумительно ответить, она может хоть до конца времён.
   - Ничего. Просто бреду.
   - Бредешь? - переспросила полость, будто бы усмехнувшись.
   Я промолчал. Пустота признала:
   - Извини. Плохая шутка.
   Мне ужасно не хотелось относить её к моему сумасшествию. Известно же, что психи часто разговаривают сами с собой, особенно, если больше не с кем разговаривать. До сих пор я как-то держался.
   - Я не прошу тебя мне довериться, давать какие-то обещания, или что-то в этом роде... просто хочу проинформировать. Там, куда ты, в конце концов, придёшь, всё будет нормально. Шутка про рамку и картину была довольно удачной. Так вот, я постараюсь принять тебя в моей картинной галерее как следует.
   Кем бы она ни была, эта пустота, она изъяснялась простым и понятным языком. Тоторо, пожалуй, нашлось бы, чему поучиться.
   Я шёл дальше, и казалось, что Город, который оставался за спиной, сворачивается и усыхает, как подожжённая бумага.
   Конец
  
  
   Жёлтая коробочка для адресата
  
   - Заблудились, - сказал Егорка, смачно сплюнув. Слюна собралась шариками на иглах можжевельника и выглядела как крупные белые ягоды, пузырящиеся от внутренних соков.- И наших не видно.
   Ребята затихли, прислушиваясь. Высоко вверху раздавали пять и десять широкими своими лапами ели. Откуда-то доносился мерный стук дятла. С вкрадчивым скрипящим звуком падали комки хвои. Никуда не спрятаться от этой тайги, потому что она везде.
   - Эй! - завопила, сложив руки у рта, Даша. - Ау!
   Её крики подхватили остальные, на разные лады, тонкими и едва начавшими ломаться детскими голосами. Никому не хотелось быть этой ночью чужеродной иглой в диком зелёном сердце, а ночь между тем спешила на всех парах.
   Старый Исай вёл их едва заметными звериными тропами, которые подсказывала ему четверть нганасанской крови. Кто-то из мальчишек на привале рассказывал, что такие люди способны учуять лося за сотни метров, вступить с ним в диалог и убедить, что с рогами он выглядит как круглый дурак, поэтому лучше бы оставить их хитрому круглолицему егерю, который, уж конечно, найдёт им применение.
   - Как сквозь землю провалились, - в сердцах сказала Дашка.
   - Мы, - поправил с неуместным оптимизмом Таир. - Мы провалились.
   Оттопыривая большими пальцами карманы джинсов, он жевал жвачку и приплясывал, не то от предвечернего холодка, не то от букашек и жучков, что ползали у него в голове и щекотали изнутри черепушку. Даша знала, что его напускная беспечность долго не продержится. Таир будет первым, кто запаникует.
   - Да ладно, что вы, - сказал Егорка, достав мятую пачку Мальборо и сунув рот сигарету. Перед этим он профессиональным движением размял её и отряхнул от табачной пыли. - Зато мы теперь сами по себе. Можем делать что захотим. И вообще, мы могли уйти хоть вчера и не слушать эти дурацкие охотничьи байки. Да, парни, есть у кого спички?
   - Что-о будем делать? - в своей обычной медлительной манере спросил Данила.
   Зажигалка нашлась у Даши. За то, что поделилась с Егором огоньком, она получила сигарету и тут же закашлялась, неумело ею затянувшись. Лицо её сохраняло озабоченное выражение.
   - Нас наверняка уже ищут. Они должны заметить, что нас нет.
   Несколькими часами ранее в составе группы они вышли к лесному озеру, из которого вытекало несколько ручьёв. Побросав рюкзаки и тюки, ребята принялись играть в лягушку, соединяя плоские камешки с водной гладью и наблюдая, как одно упруго рикошетит от другого. Егорка, самый старший из парней, умудрился добросить свой камешек до противоположного берега, вызвав настоящий переполох среди лягушек. А Даша попала своей счастливой монеткой по наглому селезню, который улетел под общий смех, подняв тучи брызг.
   Потом они вдруг остались одни, четверо детей посреди нескольких тысяч гектаров лесного массива. Что Дашка помнила точно, это как они плелись в хвосте группы, весело переговариваясь и делясь содержимым последнего кулька семечек. Впереди доносился шорох приминаемой десятком пар ног травы и звучный голос Исая. Семечки почти кончились, когда Данила, который возглавлял их четвёрку, вдруг спросил: А дальше-то куда?
   Как куда, дурень? - переспросил Егорка. - Шевели булками и догоняй остальных.
   Так не-ет же никого, - удивился Данилка.
   Остальные сгрудились за широкой его спиной.
   Догоняй, догоняй, туша!, - прокричал Таир. Он не на шутку перепугался. За тушу он мог бы схлопотать подзатыльник, но Данилка стоял и тупо смотрел в лесную чащу, откуда не доносилось ни звука.
   Они нас разыгрывают, - заявил Егор. - Сидят по кустам. Я вижу твой длинный нос, Стёпа!
   Он подобрал с земли шишку и зашвырнул её в кусты. Длинный нос оказался корягой, лежащей здесь с незапамятных времён.
   И вот, спустя два часа блужданий, они всё ещё одни.
   - Мы разожжём костёр, - сверкнув дыркой в верхнем ряде зубов, сказал Егор. - Огромный костёр, до самой луны, и будем сидеть хоть всю ночь.
   - Костёр! - воскликнул Таир. Из-за акцента первый звук у него прозвучал как кх. Его далёкие предки жили в Казахстане, и только родители Таира знали, каким ветром его занесло в их маленький северный городок. - Мы сожжём к чертям весь этот лес! И тем, кто нас бросил, придётся спасаться бегством.
   Он рассмеялся, но в его смехе явственно плясала искорка паники.
   Дашка вздохнула, разглядывая мыски грязи на своих походных ботинках. Рюкзак оттягивал плечи, но сейчас она этого не замечала.
   - Исай говорил, что с первыми совами мы придём к охотничьей заимке. Должно быть, это недалеко. Думаю, не так уж и сильно мы сбились с дороги. Давайте попробуем.
   Егор упрямо выпятил нижнюю губу, но тут в кустах, совсем рядом, зашелестела и захлопала крыльями какая-то большая птица, и осознание того, что они, четверо детей, учеников восьмого класса, одни-одинёшеньки в большом лесу на пороге ночи, набросило на плечи каждому килограмм по двадцать веса.
   Самым лучшим вариантом было бы вернуться к озеру и ждать там, но вместо этого они принялись ломиться сквозь кустарник, производя как можно больше шума и предоставляя возможность Исаю и остальным услышать их.
   - Расскажем, что за нами гналась стая волков, - сказал Егор.
   - Или что нашли самолёт времён второй мировой, - подхватил Таир.
   Или как отправили на тот свет маньяка, который крадёт детишек, - едва не сказала Даша, но в последний момент передумала. Эта мысль не была пустой фантазией. Она отогнала её от себя. Дело прошлое.
   - Рано или поздно Нурлат нас нагонит, - сказала она вместо этого.
   Замыкать шествие должен был Нурлат, старый охотник, не расстающийся с двустволкой 12-го калибра. Он подвернул лодыжку и остался в приюте, в котором они провели прошлую ночь.
   - Меня оторопь берёт от этого старика, - сказал Таир. - Лучше бы он... постойте, что это там?
   Ребята встрепенулись, как воробьи, которым бросили горсть хлебных крошек, но надежда на то, что они вышли к заимке, быстро угасла. Несколько секунд они стояли в молчании, разглядывая правильной формы силуэт, занимающий добрую треть поросшей папоротником и можжевельником полянки.
   - Фто это, фарай? - спросил Данила, который жевал баранку, должно быть последнюю из их скудного запаса. Даша мрачно подумала, что если они действительно заблудились, эта баранка, поделенная на всех, могла бы помочь им продержаться ещё один день.
   - Не сарай, а автомобиль, дурень, - ответил Егор, разглядывая свой намокший в воде ботинок и отмахиваясь от мошкары, облака которой вдруг затанцевали вокруг них. - И ещё болота. Мне кажется, мы вышли куда-то не туда. Наш браконьер ничего не говорил про болота.
   - Идёмте! - Таир приплясывал на месте от нетерпения. Кепку он повернул козырьком назад, по вискам струился пот. - Пока они не уехали! Пускай докинут нас до города.
   - Он брошен, - сказал Егор. - Нет там никого.
   И что он вообще делает в такой глуши? - подумала Дашка. Она устремилась следом за мальчишками, отгоняя растущее в груди чувство беспокойства. Как дежавю, только сдобренное изрядным количеством страха. Они не должны здесь быть. Возле разгорающегося костра, над которым дядя Исай торжественно водружал котелок с чаем - да, но не здесь.
   Таир, который оказался возле машины первым, издал смешок.
   - Надо же, буханка.
   - Я как раз проголодалась, - мрачно произнесла Даша, всё ещё неприязненно косясь на Данила.
   - Нет же, дурочка. Буханка. УАЗик.
   - Давненько же он здесь стоит, - сказал Егор. - Наверное, когда-то была дорога, но потом её забросили.
   Он с сомнением огляделся. Сразу за полянкой начинались болота в оправе из стелящейся по земле клюквы, кое-где уже кроваво-красной. Следы, что оставались за Данилой, который обходил автомобиль по кругу, заполнялись мутной влагой. Воздух затхлый и стоячий, деревья выглядели изнурёнными. Они опирались друг на друга, напоминая настольную игру дженгу на той стадии, когда ладони у игроков потели, и любой кирпичик мог положить начало раздаче выигрышных щелбанов.
   - Ищите колею, - сказал Егор. - По ней мы сможем выйти к людям.
   Это была здравая мысль, только вот колея нигде не просматривалась. Чахлые деревья иногда стояли так плотно, что между ними можно было протиснуться только боком, и выглядели всяко старше, чем УАЗик, который, правда, тоже не блистал новизной.
   Автомобиль стоял, уткнувшись капотом в сосну, на сгнивших и расползшихся покрышках. Он был ржаво-коричневого цвета, с ярко-зелёными островками мха, неведомо как гнездящимися на металле. Из-под днища торчали пучки сочной жёсткой травы. Задние дверцы чуть приоткрыты, как будто кто-то или что-то выскользнуло из машины и спряталось под большими листьями лопуха.
   Откуда-то налетел ветерок, и петли дверей застенали. Ребята поёжились, переглядываясь.
   Уйдём, - хотела сказать Даша. - Куда угодно, лишь бы подальше отсюда. Но она только плотнее сжала губы. Крутая девчонка не могла себе позволить сказать такое вслух.
   - Заночуем здесь, - решил Егор, запихав руки глубоко в карманы. Он горбился и выглядел в своей камуфляжной охотничий куртке нахохлившимся грифом. - Если эти, сволочи, решат нас бросить, это будет на их совести. Мы выберемся самостоятельно. Но не ночью.
   - Точно! - завопил Таир, махнув рукой и едва не засветив по затылку Даниле. - В этой штуке мы прекрасно выспимся! Блинский фиг, мы можем жить там неделями!
   Он рывком распахнул дверцу кузова УАЗа.
   В ноздри ударил странный запах. Такой появляется в туго завязанном пакете, в котором кто-то хранил давно просроченные продукты. Такой может возникнуть в давно заброшенном непроветриваемом помещении... Такой может быть в могиле, - подумала Даша. - В гробу, где черви и маленькие жучки с выпуклыми спинами полностью уничтожили человеческие останки.
   - Отойди, - взвизгнула она и прижала ладони ко рту. Но было уже поздно. Потому что полчища насекомых - мошек, комаров, огромных мух с зелёными и коричневыми брюшками - не окончили свою трапезу и рванулись из тёмного кузова.
   - Чур меня! - заорал Егор, и эхо подхватило его вопль, вспугнув стаю птиц с крон деревьев.
   Таир, едва бросив внутрь машины взгляд, рухнул на землю и забился в беззвучной истерике. Даша шлёпнулась на задницу и, елозя, отползала, пока не ткнулась спиной в гнилой пень. Данил остался на месте, зато резко изменился в цвете лица.
   Там, внутри салона, прислонившись к рифлёной перегородке, отделяющей передние сиденья от кузова, в сидячем положении находилось человеческое тело.
   - Что это значит? - глаза Егора были натурально бешеными.
   - Значит, что кто-то уже выспался в этой штуке, - сказала Даша, тут же прикусив язык. Она не ожидала от себя такой чёрствости.
   - Кто этот мужик? - спросил Данила едва слышно. Он старался не смотреть в кузов и созерцал свои руки: рабоче-крестьянские, руки мальчика, карманные деньги которому выдаются исключительно за работу на огороде. - Какой-то охотник? Он заблудился?
   - Это не охотник, - сказал Егор. - Гляньте-ка на его прикид!
   Прикид был весьма занимательным. Насколько Даша, которая к тому времени уже поднялась на ноги, могла разглядеть, мужчина был одет в клетчатую выцветшую до грязно-коричневого цвета жилетку, в высоко подвёрнутые брюки, открывающие вульгарно-красные носки, и по-идиотски выглядящие коричневые туфли с квадратными носами. Поверх жилетки был накинут плащ, светлый воротник которого пятнали бурые капли. Голова его лежала на левой части груди, губы оттопыривались, как будто мертвец говорил У-у-у, брови напоминали шарики с кровью, которые иной раз возникают на прищемлённом пальце. Волосы были прикрыты небольшой чёрной шапочкой.
   - Просто бродяга, - Егор издал смешок, за которым Даша разобрала нотки облегчения. - Заблудился и склеил ласты. Возможно, ждал, что кто-нибудь будет здесь проходить и спасёт его от голодной смерти... или, чего там. Не повезло.
   Дашка сделала шаг вперёд, присмотрелась повнимательней, и в следующий момент шапочка превратилась в корку высохшей крови. Девочка во второй раз за этот вечер прижала ко рту руки.
   Голова мужчины была разбита, сквозь слипшиеся волосы просматривалась глубокая рана. Это заметили и другие ребята.
   - Кто-то убил его и увёз в лес, - прошептал Таир. Он крутился на месте, как волчок, пытаясь глядеть сразу во все стороны. В глазах читался ужас. - И этот кто-то может быть ещё здесь.
   - Ерунда, никого здесь нет, - сказал Егор. Он подошёл к водительской двери, взявшись за ручку и откинувшись всем телом назад, распахнул её. На ботинки ему вылилась какая-то неприятная жижа, да выпала пустая стеклянная бутылка. - УАЗик стоит здесь уйму лет, а если хочешь поспорить, то покажи мне дорогу, тропу, что угодно. Не с неба же он свалился...
   - Кто-то идёт, - прервал его Данил. - Вон там, на болотах. Слышите?
   - Это наши! - обрадовано сказал Таир.
   - Нет, не они, - сказала Даша, прочувствовав всеми фибрами тишину, которая сгустилась вокруг них, будто пойманная в паутину листьев папоротника. Выжидательную тишину... кровожадную. - Это кто-то большой.
   Она вскинула голову, ноздри раздувались, как у молодой оленихи.
   Мелкий грызун с шорохом, похожим на сухой смешок, нырнул в груду хвои и опавших листьев, а потом раздался треск веток и из кустов высунулась косматая звериная голова. Она была похожа на свиную голову, какую Дашка видела в мясной лавке на рыночке рядом с их домом, только у этой не было застывшего, холодного на ощупь пятака, а был живой подвижный нос и глаза, которые ворочались в глазницах, разглядывая четверых ребят.
   Пасть чудовища открылась, и бледно-розовый язык свесился оттуда, будто рука, приглашающая к знакомству.
   - В маши-и-ину! - завизжала Дашка и бросилась к УАЗу. Таир опередил её на доли секунды, а Егор на доли секунды отстал, втолкнув девушку внутрь. Данила, который в этот момент оказался у правой, передней двери автомобиля с неожиданным для него проворством распахнул её и забрался внутрь. Егор позаботился о задних дверях. Даша испугалась, что они не закроются, просто не смогут, потому что отвисли на петлях, потому что вылезли резинки, потому что давно проржавел замок... но они закрылись. И сразу же машина затряслась от удара, который мог бы отправить любого прямиком на тот свет.
   - Все на месте? - Егор уставился на всех, блестя глазами, выпятив кадык, а потом вдруг расхохотался.
   - Что ты ржёшь, как конь? - спросил Таир голосом осипшей мыши. - Господи, мы же здесь как в банке консервов.
   Раздался ещё один удар, и ребята в ужасе повалились друг на друга. Даша почувствовала, как что-то холодное коснулось её. Что-то, похожее на кусок холодца или пиявку из болотистого водоёма, вроде той, что позавчера она собственными руками (и при помощи щепоти соли) сняла с ноги Егора. Её штанина задралась, выбившись из походного ботинка, и кто-то будто пробежал пальцами без костей по оголившейся лодыжке. Она вспомнила про мёртвое тело. Хотела вскрикнуть, но Данил, который начал перебираться назад, к остальным, увидев, что медведь решил попробовать на прочность сталь буханки с передней стороны, потерял точку опоры и придавил Дашу собой.
   Эти же самые пальцы вдруг зажали ей нос и рот, обрывая даже слабый хрип. От них пахло тиной и болотной землёй. От них пахло улитками и трухой. Где-то, наверное, были живые существа, которым мог понравиться такой запах, холоднокровные, квакающие или шипящие живые существа, но Даша себя к ним не относила. Не имея возможности дышать, она брыкалась и барахталась. Боролась за жизнь как могла, потеряв разум от осознания того, что кто-то хочет забрать её жизнь.
   - В кармане у меня белые зубы, - прошептал ей на ухо совершенно не сдавленный голос. - Запасные зубы в фольге, без них я никуда. У меня есть глоток воздуха, как раз для тебя. Мне-то он уже не нужен.
   А потом раздался тихий смешок, который звучал как хруст раздавливаемой яичной скорлупы.
   - Ты же мне все глаза выцарапаешь! - раздался крик Егора. Он донёсся до Даши откуда-то издалека и вернул её в реальный мир. Мир, в котором можно допустить стоящий в глухой лесной чаще УАЗик, можно заблудиться и остаться всеми брошенной, мир, в котором бывают свиноподобные медведи, что нападают на ватагу школьников... но в котором никогда, никогда не бывает оживших трупов, вещающих про зубы в кармане.
   Она стряхнула с себя морок, перестала махать руками и тут же была возвращена в вертикальное положение. С одной стороны её поддерживал Егор, с другой - Данила, который по-прежнему находился большей частью кабине водителя.
   - Ну ты и орать, - сказал последний, сдув упавший на глаза вихор. - Я ничего тебе не сломал?
   - Кажется, нет, - сказала Даша, - я...
   Она отпрянула в сторону и скосила глаза. Труп, давно остывший, с пробитой головой, по-прежнему лежал в том же положении. Его руки, похожие на клешни дохлого рака, были совершенно неподвижны.
   - Конечно, блин, она кричала, - Таир суетился рядом. - Мы повалили её на жмурика! Он не хватал тебя за задницу?.. И всё же мне кажется, что нам стоит о нём на время забыть.
   Теперь стук раздался со стороны правой задней двери. Прямоугольное стёкло было заляпано грязью изнутри, будто кто-то шлёпал по нему испачканными в земле ладонями, но Даша всё равно видела свалявшуюся шерсть и блеск глаз... осмысленных глаз. Она пребывала в полной уверенности, что они разумные.
   - Похож на хряка, только обросшего... и живого, - она всё ещё не могла отделаться от образа отрезанной головы, лежащей на мясном прилавке.
   - Скорее уж на снежного человека с Камчатки, - откликнулся Таир. - Я видел такого в документальном фильме.
   - Большой, как автобус, - встрял Данила.
   - Это просто блинский медведь, - хмуро сказал Егор, достав из кармана перчатку, чтобы стереть приставшую к рукаву Дашкиного жёлтого дождевика зеленоватую грязь. И... кровь, там была засохшая кровь. О, Господи! - Пусть это наша самая большая проблема, но она остаётся всего лишь блинским медведем.
   Чуть погодя он прибавил:
   - Пока он не выбил окно, он не опасен. Чтобы открыть дверь, нужно повернуть и потянуть на себя ручку. Зверь на такое не способен.
   Даша подумала, что очень даже способен. Он умный и может достать их хоть прямо сейчас. А если не делает этого, значит, хочет развлечься. Понаблюдать, как за рыбками в аквариуме.
   - Мы не можем здесь вечно сидеть, - сказал Егор, - или ждать, пока нас спасут. Давайте искать выход. Надо посмотреть внутри, в машине, должно быть мы найдём что-то, что нам поможет.
   - Давайте искать, - сказала Дашка и первая подала пример, нагнувшись и заглянув под остовы сидений, металлические каркасы, под которые намело чёрной листвы и пустых, бесполезных шишек.
   В её голове стучало: В кармане у меня белые зубы... белые зубы...
   - Это он убил этого бедолагу, - сказал Данил медленно. - Наверное, раскроил ему голову когтем. А теперь хочет сделать то же самое с нами.
   Почему бы и нет? - подумала Дашка, чуть успокоившись. - Это тайга. Медведь вполне мог его убить. А значит, в этой и без того сложной ситуации исключается как минимум одно неизвестное. Убийца.
   - Нет, не он это, - Звякнуло что-то металлическое, и Данил поднял над головой кусок арматуры, витой прут, конец которого был испачкан в чёрной крови.
   Егор нахмурился и отвёл взгляд.
   - Это часть автомобиля? - спросил Таир.
   - Не думаю. Это...
   Подростки уставились друг на друга.
   - Набережная! - выдохнули они.
   Набережная их родного городка, Тимирязева, змеёй тянувшаяся вдоль безымянного канала. Этот канал нёс свои воды из одного водоёма в другой, он жил собственной жизнью, то мелея почти полностью, то превращаясь в бурный поток, и все мальчишки и девчонки, жившие по его берегам, умели предсказывать по интенсивности течения погоду, пробки в центре города, судоходную проходимость ближайшей крупной реки, Ангары, и много чего ещё.
   Затейливая ограда смотрелась очень хорошо на старых фотографиях родом из восьмидесятых, где родители, а иной раз бабушки и дедушки этих ребят прогуливались под руку по мощёным цветным камнем дорожкам и сидели на типично советских скамейках, поедая типично советское мороженое из картонных стаканчиков.
   За прошедшие годы всё, что могло развалиться, развалилось, всё, что можно было сдать на металлолом, было оприходовано и переплавлено. Скамейки в девяностые пустили на дрова, оставив только бетонные столбики, плитка вспучилась, будто там, под землёй, ползали крокодилы. Витым прутьям ограды находилось множество применений: их вкапывали на огороде, чтобы подвязать помидоры и чахлые огурцы северных широт, из них делали сварные решётки в окна первого этажа частных домов. Они попадались на глаза тут и там, так, что местный житель вскоре и вовсе переставал обращать на них внимание.
   Но невозможно было не заметить этот прут здесь, в брошенном посреди тайги автомобиле.
   - Тот, кто его порешил, мог быть твоим соседом, - сказал Даниле Таир. Задумчиво прибавил: - Или моим...
   - Ты что, хочешь сказать, что дядя Миша - убийца? - Данил выглядел потрясённым. Он приложил ко рту руку и шёпотом сказал: - Я видел, как он разделывал барана на заднем дворе, но я бы никогда не подумал...
   Он с подозрением уставился на Таира.
   - А с чего ты вообще взял, что это дядя Миша...
   - Замолкните! - вскрикнула Даша, поразившись тому, как странно высоко звучит её голос. Медведь, который затих было снаружи, с новой силой забарабанил по корпусу машины. Листовой металл дрожал, но не сдавался. - Это орудие убийства, разве вы не понимаете? И это не игра. Этого мужчину действительно кто-то убил.
   Прут глухо зазвенел об устланный опрелыми иголками пол. Данил вытер руки об одежду, а Егор посмотрел на Дашу с лёгким осуждением. Она никак не могла взять в толк почему. Он ей нравился, этот мальчишка. Он, с его всегда непроницаемым лицом, с его едкими шутками, от которых краснеешь или давишься от смеха. Но почему теперь он смотрит на неё так, будто она подняла запретную тему?
   - Это просто вшивый бродяга, - сказал он, не отрывая от неё насупленного взгляда. - Разве не так?
   - Я не уверена, что...
   - Разве не так? - повторил Егор, шагнув к ней. На мгновение Даше показалось, что сейчас он схватит её за запястье.
   - Так, - признала она.
   Егор расслабился, на губах его появилась рассеянная улыбка.
   - И у нас есть проблемы посерьёзнее. Эта зверюга хочет поиграть в кошки-мышки. И чтобы не проиграть слишком уж быстро, нам стоит придумать план. У кого какие идеи?
   В этот момент Таир, опустившись на колени, заглянул под одно из сидений и крикнул:
   - Нашёл что-то ещё!
   Он выпрямился и продемонстрировал кирпичик из синего пластика. В верхней половине его располагался экран, в нижней - жёлтые и зелёные кнопки. На экране Даша разобрала надпись: Нажмите start, чтобы начать новую игру. Надпись медленно плыла из левого нижнего угла экрана в правый верхний.
   - Всё ещё работает, - сказала она.
   - Игровая приставка, - со знанием дела сказал Таир. - Геймбой позапрошлого поколения. У моего старшего брата была такая, только белая. Он иногда давал мне поиграть в Принца Персии или танчики. Как она сюда попала?
   - И как нам это поможет? - хмуро спросил Егор. - Или ты думаешь, что медведь захочет поиграть в игрушки, а мы ускользнём из-под его носа и затеряемся в лесу?
   Даша увидела, что Данил что-то хочет сказать, однако встретившись с ней взглядом, опустил голову и уставился на свои испачканные в глине коленки.
   - Данилка, у тебя есть какая-то идея? - услышала она свой голос. - Скажи нам.
   - Нет, - он покачал головой и, не глядя на нее, забрался обратно на переднее сиденье. Даше был виден только его затылок. Она услышала, как он пытается вращать руль, но тот не поддавался. - Ой!
   В лобовом стекле вдруг появилась лохматая морда. Таир выронил игровую приставку. Данил отпрянул назад и перекатился через спинку сидения, которое откинулось назад под его весом. Он едва не свалился на покойника. Оставляя носом влажные следы, медведь совсем по-человечески нахмурил кустистые брови, пытаясь разглядеть излишне шуструю пищу. Пищу, которая так близко, которая так сладко пахнет и так аппетитно шевелится, но всё ещё недосягаема. Пока недосягаема. Разглядев кого-то из ребят, он... вдруг улыбнулся.
   - Ну и клыки! - зашептал Таир.
   Зубы в фольге... - вдруг вспомнила Даша. - Зубы в фольге у меня в кармане.
   Таблетки! Вот, что это такое!
   Она колебалась ровно секунду. А потом упала на колени и принялась шарить по карманам жилета усопшего. Потом вытащила несколько мягких цилиндров, на поверку оказавшихся отсыревшими хлопушками, сдутые воздушные шарики, бумажник, канареечно-жёлтую прямоугольную коробочку, смятую с одного боку, прочный синий шнурок, завязавшийся в узел и похожий на внутренности какого-то мелкого животного. Наконец извлекла из левого кармана сложенный пополам блистер на двенадцать ячеек. Две из них были пусты.
   Даша вдруг осознала, что уже почти ночь. Угасающего света едва хватило, чтобы прочитать название лекарства. Одно-единственное незнакомое слово, повторяющееся раз за разом. И больше ничего. Ни компании-производителя, ни рецепта... хотя Даша не могла припомнить ни одного лекарства, рецепт к которому писали бы прямо на блистере. И конечно (на всякий случай девочка ещё раз проверила карманы), несчастный не носил рецепт с собой.
   - Мы можем попробовать его усыпить, - сказала она, почти неосознанными движениями выдавливая на ладонь таблетки. - Или отравить.
   - Не думаю, что это сработает, - парировал Егор. - Это может быть что угодно. Средство от поноса. Или для печени: мой старик такие принимает, когда выходит из запоя.
   - Мы можем попробовать, - веско повторила Даша. В её голосе была непоколебимая уверенность, причины которой она не знала, однако подумала, что, может, тот же голос, что сказал ей про таблетки, нашептал на ушко и принцип их действия. Возможно, своим шумом ребята смертельно (вот каламбур-то!) надоели мертвецу.
   Хрипло, сквозь сжатые зубы, она втянула воздух.
   - Ну хорошо, - сдался Егор. - Поскольку других идей нет, давайте попробуем. И как, скажи мне, ты надеешься заставить его их съесть?
   Даша посмотрела на свою ладонь. Десять таблеток. Скажем, у них есть несколько банок консервов - гречневая каша с тушёнкой, - только вот она не смела даже надеяться, что зверюга позарится на столь скромный обед при наличии четырёх вполне здоровых и в отдельных случаях весьма мясистых человеческих особей.
   Это поняли и все остальные. Никто не предложил использовать их провиант в качестве приманки.
   План созрел быстро и в своей абсурдности не уступал плану, автором которого могли быть герои комиксов, которые запоем читал Таир. Это был план, придуманный детьми, и только дети могли поверить, что он сработает.
   Медведь ходил кругами вокруг их убежища, его нетерпение становилось всё более явным. Потом они услышали, как он забирается на крышу микроавтобуса, и на головы им посыпались ручейки пыли. Таир вздрогнул и хлопнул себя по шее: ему показалось, что сверху на него спустился огромный паук. Крыша прогибалась под весом зверя.
   - Наверное, он весит под тонну, - сказал Данила.
   Раздался сухой треск, какой иногда бывает в разболтавшейся электрической розетке, и лобовое стекло пересекла трещина.
   - Действуем, - решил Егор, который сидел на месте водителя.
   Таир, трясущейся как банный лист, повернул ручку и толкнул одну из створок задней двери. Она приоткрылась ровно настолько, чтобы вызвать повышенный интерес зверюги, но Таир этим не удовлетворился. Он всегда был выскочкой и теперь хотел показать друзьям, что может задирать не только ребятишек из младших классов.
   - Эй, слюнявая харя! - крикнул он. - Попробуй-ка меня достать!
   Медведь упал сверху, уподобившись атакующему коршуну, и маленький казах оказался быстрее лишь на доли секунды. Он захлопнул дверь. Буханка наклонилась, задрав морду, будто собиралась пойти на взлёт. Даша взвизгнула и схватилась за единственный уцелевший подголовник переднего сидения. Труп сполз на пол и теперь не сидел, а полулежал, растопырив локти, как ощипанный курёнок. Сидя рядом и истерично хохоча, Таир, кажется, не хотел понимать, что эти мгновения спасли ему жизнь.
   - Зачем ты так его разозлил? - спросила Даша, слушая, как ревёт медведь, как он раз за разом наваливается на дверь, вызывая локальное землетрясение. Казалось, ещё немного, и он перевернёт автомобиль... или всё-таки разобьёт стекло. - От тебя требовалось всего-то навсего его отвлечь. Ведь Егору сейчас нужно будет...
   Она не договорила, потому что услышала, как Егор открыл водительскую дверь. Руки его не дрожали, но Даша видела, как сильно, до боли, до крови, прикусил он нижнюю губу. В правом кулаке были зажаты таблетки, которые за пару минут до этого перекочевали туда из Дашиной потной ладони.
   Оставшиеся в машине подростки приникли к окнам - Таир и Даша к одному, Данила к другому, вытерев с него рукавом грязь. Если бы медведь не производил столько шума, он бы, конечно, услышал, как скрипнули петли. Поэтому когда Егор (он стоял на болотистой земле, но левой рукой крепко держался за ручку двери) крикнул: У меня для тебя кое-что есть!, наступила такая полная изумления тишина, что Даша чуть истерически не рассмеялась. Какие-то секунды они слышали трель какой-то птахи далеко в чащобе, а потом шерсть медведя зашуршала о металл. В окне, в которое смотрел Данил, померк свет и он в ужасе отпрянул, а Даша и Таир, держась друг за друга, чтобы не свалиться, увидели за стеклом косматую морду. Они могли сосчитать складки, которыми собралась кожа возле носа - ровно как у собаки.
   В тот момент, когда нижняя челюсть зверюги подалась вниз, Егор швырнул в пасть пригоршню таблеток и, не теряя больше ни секунды, не смотря, попал он или нет, бросился в кабину. Он ударился о рычаг переключения скоростей, зашипел от боли, но всё же успел развернуться и захлопнуть за собой дверь.
   Медведь закрыл пасть, неуверенно чавкнул. Между вялыми губами, напоминающими протухшую говяжью вырезку, возник язык, и Даша увидела, что одна из таблеток прилипла к нему. Но остальных не было видно.
   - Надеюсь, это сработает, - сказала она, сползая по стенке. Она оказалась рядом с трупом, так, что нога в туфле почти касалась её бедра. Голова жмурика завалилась набок, натянув болезненно-блестящую, белую кожу на шее. Это сработает, - говорила гримаса на его лице. Изначально она была страдальческой, но теперь казалась Даше самодовольной. - Мои запасные зубы... правда, они белые? Правда, они полезные? Они вцепятся в него изнутри и будут грызть, пока он не подохнет. Может, это случится чуть раньше, чем мои зубы превратят его печень в мочалку, может, чуть позже, но, так или иначе, исход один.
   Даша брезгливо отодвинулась и ощутила неясный, почти невесомый укол вины. Рядом упал, так же, без сил, Таир. Данила устроился у противоположной стены, молчаливый, как идол с острова Пасхи. Егор не торопился вылезать с переднего сиденья. Он лежал там, глядя в потолок и мусоля в зубах незажжённую сигарету.
   - Я слышал, дикие звери не любят табачного дыма, - сказал он. - Если бы мы все закурили, то возможно...
   Он не закончил. Все замолчали. Вновь зажужжали мухи, как будто новое их поколение народилось в лёгких мертвеца. Медведь ворчал, бродя туда и сюда по поляне, ответный выпад детей, которые казались лёгкой добычей, сбил его с толку.
   Помаявшись, они приступили к ужину, усевшись спинами к бренному телу. Только теперь в полной мере стал ощущаться гнилостный запах, нитками которого был прошит воздух в замкнутом помещении. Поели мало. Ни у кого не лез кусок в горло. Зато из двух полуторалитровых пластиковых бутылок с питьевой водой одну выпили сразу. Прошло где-то около часа. Медведь всё бродил и бродил, но Даше казалось, что его шаги стали медленнее и тяжелее, а ворчание утробнее.
   - Наверное, это были витаминки, - сказал Таир. Он огляделся: - Где этот геймбой? Скоротаю время.
   - Не боишься? - подначил его Егор. - Ведь он принадлежит мертвецу. Или убийце. Кто-нибудь из них нажимал на эти кнопки и, может, поставил один или два рекорда.
   Таир ничего не сказал; он шарил по полу, подсвечивая себе карманным фонариком, заглядывал под лавки. Каким бы образом ни оказалась здесь эта игровая приставка, привет из ранних двухтысячных, это была весточка из мира людей. И Таиру очень уж хотелось хотя бы несколько минут побыть адресатом.
   - Ничего не пойму, - наконец сказал он, сев на задницу и раскинув ноги. - Она же была здесь!
   - Наверное, вывалилась наружу, когда ты дразнил медведя, - предположил Данила. - Кто-то пнул и...
   Таир вдруг уронил голову на руки: большая муха ползала по окну и в темноте она показалась ему капелькой крови, что скользит по стеклу вопреки всем законам физики - вверх. Он стряхнул наваждение и в таком положении задремал.
   Жужжали москиты. То и дело слышался шлепок, когда кто-то из мальчишек убивал на себе комара. Даша достала из рюкзака спрей от насекомых и обрызгала себе кисти рук, потом молча передала Егору.
   Прошло ещё добрых полтора часа, прежде чем они поняли, что больше не слышат медведя.
   - Затаился, - прошептал Егор.
   Таир моментально проснулся и посмотрел на друга тревожными глазами.
   - Думается, он уже больше не доставит нам проблем, - тоже выйдя из дрёмы сказала Даша. Она то проваливалась в сон, то просыпалась и смотрела на сгусток черноты, которым обернулся мёртвый фокусник (или кем бы он ни был). Она втянула носом воздух и закашлялась. - Боже, как здесь воняет! Вы что, не чувствуете? Мне хочется наконец подышать свежим воздухом, иначе...
   Зажав обеими руками рот, она бросилась к дверям, коленом повернув ручку, вывалилась наружу. Секунду спустя оттуда донеслись сдавленные звуки. Мальчишки несколько секунд смотрели друг на друга, потом Егор позвал:
   - Дашка?
   Спустя несколько страшных мгновений послышался голос девочки.
   - Я в порядке, если не считать урагана в животе.
   - А медведь?
   - Как я и говорила. Таблетки подействовали. Выходите, и, будь другом, захвати кто-нибудь воды.
   Один за другим они выбрались из кузова и на почтительном расстоянии столпились от груды плоти и меха, что замерла на самом краю болота.
   - По-моему, он не дышит, - сказал Таир.
   Даша без страха приблизилась и ткнула медведя в бок носком сапога. Откуда-то из-под туши выскользнула молния-змея, сверкнув чешуёй, затерялась в зарослях.
   - Дохлый, как таракан, - сказал Данил и засмеялся.
   Таир вскарабкался на гору меха и с видом победителя поставил ногу на торчащий вверх окорок. Он подбоченился, приосанился и подсветил себе лицо фонариком, став похожим на статую из заставки Мосфильма. Данил захлопал в ладоши.
   Даша почувствовала на запястье пальцы Егора.
   - Откуда ты знала про эти таблетки?
   Она пожала плечами.
   - Просто знала и всё.
   - Ты лазала у него по карманам, вот и знала.
   - Чушь! - окрысилась Дашка. - Когда бы я успела?
   Против ожиданий, Егор не стал спорить. Постоял, засунув большие пальцы за ремень и качаясь с носка на пятку. Подошвы его ботинок отлипали от земли с характерным чавканьем.
   - Мне кажется, он не был простым бродягой, - сказал он. - Неужели всерьёз можно подумать, что парень в шутовском костюме отбился от своего цирка и заблудился в тайге?
   - Про кого это ты? - весело спросил Таир. Егор повторил, и позитивный настрой Таира как-то разом испарился.
   - Лучше бы нам не говорить о нём вовсе, - пробурчал он, пряча глаза.
   Егор помолчал, со значением глядя на каждого по очереди.
   - Слышали когда-нибудь о красном жонглёре?
   Данила покачал головой. Даша кивнула. Таир поёжился, обхватив себя за локти:
   - Это же о нём писали в газетах, да? Мне старший брат читал, и я всю ночь не мог уснуть. Смотрел на стену, которую освещал уличный фонарь, и ждал, когда на ней возникнет тень красного жонглёра с пучком шариков в руках.
   - Он путешествует с бродячими цирками или в одиночку, - подхватила Даша. - Показывает трюки для малышни и выглядит довольно безобидно до тех пор, пока не представится удобный момент. В городе, где он объявляется, начинают пропадать дети. Иногда находят их зубы или ногти, лежащие горкой. Я слышала, что один раз нашли целую россыпь высохших пальцев, но ни разу ребёнка целиком. Дети пропадают без следа.
   - И у него в карманах всегда есть чем завлечь малышню, - со знанием дела заканчивает Егор. - Что ещё ты там нашла?
   Даша вспомнила бумажник. И что-то ещё, цилиндрическое, во внутреннем кармане жилета. Глоток воздуха.
   - Хлопушки и... да, всё, как ты сказал, - она обхватила себя за плечи. - Пойдёмте отсюда, а? Как-то жутко рядом со жмуриками.
   - Брось, это идеальное место для ночлега, - откликнулся Таир. - Топать среди ночи по болотам - не по мне. Кроме того, если остальные подойдут, нам будет, чем похвастаться.
   Он поскользнулся, съехал на заднице по медвежьей спине и засмеялся.
   - Собираем манатки, - решил Егор, и Даша почувствовала, как какая-то тяжесть уходит с её сердца. Но прежде, чем она успела насладиться этим чувством, он прибавил: - Но сначала я хочу убедиться в том, что моя догадка верна. Заодно и рюкзаки захвачу.
   Егор пружинистым шагом направился к УАЗику, пиная камни, легко вскочил на подножку, забрался в машину, сбросил защитного цвета рюкзак Данила, потом сумку Таира и наконец синий ранец на двадцать литров, который так нравился Даше.
   Свой рюкзак Егор сбрасывать не стал. Он проверил, плотно ли затянут клапан, накинул его на плечо, а потом опустился на корточки перед незнакомцем и ощупал его карманы. Он не замечал, как глаза мертвеца ползают под полузакрытыми веками, которые сначала надуваются, а потом опадают, будто вены, в которых пульсирует кровь.
   - Нашёл! - выглядывая из дверей, Егор показал старый, потёртый перочинный нож с отделанной деревом ручкой.. - Думаю... нет, уверен, этим он перерезал горло не одному десятку мальчишек и девчонок.
   - Так кто ж его пришил? - спросил Данила.
   - Герои, - сказал Егор, улыбнувшись. И в этот момент челюсти красного жонглёра сомкнулись на его икре.
   Егор взвизгнул. Рюкзак свалился с его плеча, звеня многочисленными карабинами, брелоками, стреляными гильзами, продетыми в шнурки, и ударил оживший труп по темечку. Мальчишка оказался на свободе и, раскинув руки и всё ещё крича, рухнул в объятья буйной травы и маленьких жёлтых цветов.
   Он покатился и вскочил, сверкая диким взглядом, держась за ногу. Ребята в безмолвном ужасе уставились на его штанину, изорванную в клочья, кровь быстро напитывала ткань.
   - Там кто-то спрятался, - прохрипел он. - Пока мы отвлеклись, там кто-то спрятался. Может быть, енот или...
   Следом из машины вывалился труп. С трудом принял вертикальное положение. Тонкие, обёрнутые тканью брюк, ноги дрожали под весом раздувшегося от влаги туловища. Обе руки ползали по борту автомобиля, натыкаясь на места сварки и выступающие шляпки заклёпок. Голова барахталась на груди, словно посаженный на цепь пёс, бегающий перед будкой. Даже на расстоянии Даша видела, что лимфоузлы на шее монстра чудовищно распухли, превратившись в пузырьки с мутной жидкостью.
   - Мой воздух, - прохрипел он, обращаясь к кустам морошки, к седым елям, к устроившимся на ночлег воронам, ко всем им и ни к кому конкретно. - Кому из вас поможет мой воздух? Капля воздуха, но такая сладкая... мне она уже не нужна. Мои лёгкие теперь как пустые пакеты из супермаркета.
   Его голос стал почти человеческим и таким отчаянно-знакомым, что у Дашки в горле встал ком. Словно почувствовав это, мертвец обратился к ней:
   - У меня есть жёлтая коробочка. Ты видела её. Она очень, очень важна.
   Грудь его не поднималась, и тем не менее он засмеялся скрежещущим и кашляющим смехом. Рубашка выбилась из-под широкого щегольского ремня, и налетевший ветер зашевелил её. Покачнувшись, живой труп двинулся прямиком к Даше (голова его дёргалась, и на какой-то страшный миг показалось, что она сейчас оторвётся), слипшиеся от крови волосы напоминали бычий рог.
   - На ней не указан адрес, но адресат очень её ждёт, - проскрипел он, не отрывая взгляда от девочки.
   Первым очухался, конечно же, Таир.
   - Бежим! - крикнул он и припустил со всех ног, не разбирая дороги и даже не озаботившись тем, чтобы прихватить собственные вещи.
   Чуть поколебавшись, за ним рванул Данила. Он бежал, запустив руки в волосы, оступаясь и что-то вереща.
   Даша так и стояла бы, наверное, в оцепенении, пока длинные белые пальцы мертвеца не сомкнулись на её шее, но Егор схватил её за локоть и как следует дёрнул.
   - Очнись, - зарычал он. - Мы не должны здесь находиться!
   Даша не представляла, в каком направлении они бежали. У Таира, как и у всех них, юных туристов, был компас, но, положа руку на сердце, вряд ли он им воспользовался, когда выбирал направление.
   Они нагнали Данила, когда он уже валился с ног от усталости. Таир был на два шага впереди, бледный, с трясущимися руками. В темноте их глаза горели.
   - Повезло, - сказал Егор, оглядевшись. Он одной рукой крепко держал Дашу за запястье, а другой светил фонарём по сторонам. Они стояли среди болота на дорожке шириной всего в два шага, поросшей жёсткой коричневой травой. Деревья напоминали торчащие вкривь и вкось штопоры.
   - Повезло? - Таир истерически рассмеялся. - Повезло увидеть собственными глазами, что сказки про зомби и оживших мертвецов - правда, ты это имеешь ввиду? Если так, то лучше бы я оставался в неведении.
   - Повезло, что не утонули в болоте. Где ваши сумки? - строго спросил его Егор.
   - Что? - Таир уставился на него, как будто приятель вдруг заговорил на китайском.
   - Рюкзаки, - Егор снял с плеча свой рюкзак, а потом помог освободиться от ноши и Даше. - Как, по вашему, мы намереваемся протянуть в тайге, за десятки километров от цивилизации, без припасов?
   - Я не собираюсь здесь больше находиться ни одного часа, - Таир нервно потёр руки. - Нас наверняка уже ищут.
   Егор подошёл к нему и ударил в подбородок. Он сделал это открытой ладонью, но удар получился ничего себе. Таир шлёпнулся на задницу и тупо уставился снизу вверх на друга.
   - Ты потерял голову, - зарычал Егор. - Потерял голову и едва не привёл нас в могилу. Ты бежал вглубь болот. Только чудом не угодил в трясину. Сейчас ты встанешь, прихватишь с собой этого толстого бесполезного ублюдка, чтобы было не так скучно, и отправишься вызволять нашу провизию. У тебя была питьевая вода. Разве не так?
   У Даши наконец прорезался голос.
   - Не заставляй его это делать!
   Егор повернулся к ней, насупленный, сжимающий кулаки.
   - Тоже хочешь с ними?
   Даша протянула к нему руки ладонями вверх, словно пытаясь преподнести немного здравого смысла.
   - Почему ты так спокоен? Разве мы видели не одно и то же?
   - Мы видели... - он задумался, потом опустил взгляд, выставив вперёд правую ногу. Кровь уже перестала идти из раны, лохмотья прилипли к коже, напоминая кроваво-красный цветок, который, быть может, растёт в африканских джунглях.
   - Не знаю, что видели вы, но я словил глюк. Это всё болотные газы. Или семена дурманящего растения.
   Он обвёл их серьёзными, заполненными каким-то не слишком понятным для Даши чувством, глазами и продолжил:
   - Животное. Просто ещё одна зверюшка, не такая опасная и не такая крупная как медведь, но вполне себе свирепая. Сидела под торпедо или устроила себе гнездо в обивке водительского сиденья, а мы её побеспокоили.
   - Мы видели одно и то же, Егорка, - сказала Даша, мягко коснувшись его щеки тыльной стороной руки. Он отодвинулся. - Чудовище, оживший труп... он хотел нам что-то сказать. Дать нам глоток воздуха... что бы это ни значило.
   И ещё говорил про какую-то коробочку. Даша старалась выгнать её из своих мыслей. Почему-то ей казалось, что это могло многое изменить.
   - Мертвецам положено оставаться там, где их оставили, - Егор с угрюмым видом изучал носки собственных сапог. Слова изливались из его рта как будто сами по себе. Грязный, лохматый мальчишка с паутиной, прилипшей к правой щеке. Не лучше и не хуже остальных. - В могилах или ещё где.... Им положено исчезать из жизни и из памяти. Почему он вернулся?
   - Не знаю, дорогой, - Дашка заключила его в объятья, чувствуя, как молния его куртки упирается ей в грудь, как острые ключицы размягчаются, плавятся, словно пластилин, к которому поднесли зажигалку.
   - Не строй из себя большого начальника, - пробубнил Данила, подумав, что угроза миновала.
   И тогда Егор, оттолкнув девочку, ударил Данила фонарём, всё ещё зажатым в руке.
   Тот ойкнул и схватился за правую щёку. Она тряслась, как холодец; алая полоса, оставленная хромированным цилиндром, наливалась цветом. Между пухлых губ показался кончик алого языка, а искр, которые вылетели из глаз мальчишки, хватило бы, чтобы осветить ночь от Тимирязева до перевала Дятлова. По крайней мере, Даше так показалось. Краем глаза она увидела, что в зарослях что-то движется, что-то большое и вальяжное, издавая тихий гул, но прежде, чем успела испугаться, темнота заняла положенное место. Какой-то предмет стукнул её по ноге, и когда она посмотрела вниз, то увидела прямоугольник синего пластика, который, отскочив от ботинка, одним углом воткнулся в небольшой муравейник, и его обитатели, разбуженные и сердитые, карабкались наверх, к жёлтым кнопкам.
   Таир вытаращил глаза.
   - Откуда он у тебя? Я думал он провалился в одну из дыр в днище автомобиля.
   Данила что-то пробубнил. Таир потребовал говорить громче.
   - Это мой, - сказал Данила.
   - Что значит - твой? Я сам нашёл его, разве не помнишь?
   - Потерял, когда мы были здесь в прошлый раз.
   - Что всё это, вашу мать, значит? - спросил Егор. А Таир вдруг смертельно побледнел, руки его, потянувшиеся за игровой приставкой, отдёрнулись. По пальцам уже карабкалось несколько муравьёв.
   Гул стал громче. До этого момента Даша могла позволить себе его не замечать, занятая тем, чтобы успокоить Егора, но теперь притихла, склонив голову набок.
   - Что это? - спросила она. Она не ожидала, что парни, поглощённые конфликтом, её услышат, но они услышали.
   - Мотор! - Таир улыбался во весь рот. - Это летят ангелы на своих винтокрылых машинах! Мы спасены, ребята!
   Егор потёр подбородок. Он выглядел обескураженным.
   - Как, интересно, они проехали...
   Среди деревьев и коряг, там, где кроме трясины ничего не было и не могло быть, вспыхнули фары. Круглые, как две луны, они лучились обещанием, что остаток ночи пройдёт в тёплой укромной постели. Даше почудился лай собаки, дружеский звук, который словно призывал: Забудь всё, что видела и слышала сегодняшней ночью. Пусть все загадки остаются загадками, пусть все ржавые замки висят в старых петлях до скончания веков.
   Таир залихватски свистнул, махнул рукой и побежал туда, где, накренившись, утопая двумя колёсами в хлипком дёрне, стоял автомобиль. Над ним, на ветках, спали вороны; шум мотора их как будто не тревожил. В голове у девочки крутились всякие глупые, несуразные мысли, и ни одной из них не находила применения.
   Данила замычал и двинулся вслед за приятелем. Егор хмыкнул, будто прогоняя какие-то не слишком приятные мысли, и выключил фонарь.
   - Погодите! - крикнула Даша. Она всё никак не могла оформить свои подозрения во что-то конкретное. И наконец выдала самую глупую мысль из тех, что крутились у неё в голове: - А что, если это браконьеры?
   - Браконьеры - тоже люди, - сказал Егор, но остался стоять на месте.
   Это утверждение сложно было опровергнуть. Даша видела, что там, за рулём, сидит мужчина, неестественно прямой, будто его привязали к жердине.
   Смех Таира не стих, даже когда его нога угодила в яму и он шлёпнулся грудью в чёрную, похожую на разлитый мазут, лужу. Он встал, стряхнул с рукавов воду, хохотнул и снова пошёл к автомобилю. До него оставалось каких-то несколько метров, когда фары вдруг погасли. Данила возмущённо вскрикнул:
   - Вы что, прикалываетесь, что ли?
   Дашка вздрогнула и вцепилась в Егора. Она видела, что случилось за доли секунды до того, как погасли фары. Голова водителя сначала упала на грудь, а потом и вовсе отвалилась, повиснув на полоске кожи. В чащобе, вместе с затихающим звуком мотора, донёсся тревожный, далёкий смех.
   - Таир! - крикнул Егор. Ругаясь, он пытался высвободиться из хватки Даши, чтобы включить фонарь. - Данила!
   - Здесь я, - отозвался последний. Секунду спустя послышался шорох листьев: он шёл обратно. Потянуло тухлятиной и гнилью: видно, своими резиновыми сапогами сорок первого размера он залез куда не надо. Даша представила, как под его подошвой лопается тушка давно почившего животного, и ей стало дурно.
   - Таир! Таир! - кричал Егор.
   Таир не отзывался. Звук шагов Данила вдруг прекратился.
   - Вот чёрт! Что-то меня держит, - голос из темноты звучал удивлённо и преувеличенно комично, точно в мультиках.
   Наконец Егор зажёг фонарь. Луч его породил многочисленные пляшущие тени, источником которых был Данила. Он отчаянно дёргался, угодив одной ногой в трясину.
   - Эй, что за чертовщина? - с обидой сказал он. - Отпусти меня, гадская живая какашка!
   Вокруг него плавала ряска и росли камыши, похожие на толстые длинные пальцы.
   Даша рванулась вперёд, но Егор её удержал. Одной ногой Данил стоял на более или менее твёрдой почве, другой же неумолимо погружался всё глубже. Коварство заключалось в том, что визуального отличия между этими двумя местами не было абсолютно никакого.
   - Так ты только себя погубишь, - сказал Егор. Он огляделся и выбрал неказистую, но длинную и крепкую на вид жердину. Достав из рюкзака топорик, наклонил её к себе и подрубил в основании (слава Богу, что топор был у него, - подумала Даша - слава Богу...)
   - Держи меня, - сказал он девочке. - Когда скажу, тяни изо всех сил.
   Схватившись одной рукой за куст, он подал палку Данилу, и тот схватился за неё без раздумий и лишних слов, полностью осознав своё бедственное положение.
   Когда Егор скомандовал, Даша отклонилась назад, сомкнув замком руки на его животе. Она смотрела по сторонам в поисках Таира или автомобиля. Будто то, что они видели, было лишь плодом воображения, результатом танца тумана и луча света Егорова фонаря, а Таир просто отошёл за кустарник по малой нужде.
   Они тянули и тянули, но топь не желала выпускать то, что попало к ней в лапы. Чавкая и урча, она заглатывала добычу. Егор удвоил усилия; Даша слышала, как скрипят его зубы, как под курткой и вязаным свитером напряглись мышцы. Данил охнул: У меня сейчас рука оторвётся!, но палку не отпускал, напротив, схватился за неё обеими руками.
   А потом вдруг напор Егора ослаб. Дашка увидела, как по болоту совершенно бесшумно перемещается огромная тень. Медведь очнулся и пришёл за нами, - решила она, но отблеск металла заставил её колебаться. Прошли секунды, прежде чем она определилась с тем, что же видит. У этого нечто были лапы, совершенно точно, и шерсть на загривке, но так же точно и то, что смотрел на мир он круглыми фарами, а язык, что свешивался почти до земли, высовывался из радиаторной решётки. Это был медведь, да, но одновременно и автомобиль, в котором они спаслись.
   - Тяни, - хрипел Данила. - Я же сейчас утону!
   Но Егор не тянул, и Даша поняла, что он тоже видит это. Его парализовало страхом и он наконец осознал реальность - окончательно и бесповоротно.
   Девочка зажмурилась, ладони переместились с живота на грудь Егора, стиснули её так, что парень кашлянул и дёрнулся, как будто собираясь убежать. Сдаваться и опускать руки - не выход. Тем более, когда от тебя зависит ещё чья-то жизнь.
   - Тащи, - сказала она ему на ухо. - Не убей хотя бы его. Ты мне нравишься, Егорка... очень нравишься, но иногда ты делаешь плохие вещи. Это меня очень пугает. Но что сделано, то сделано, и нам нужно решить, как с этим жить дальше. Как не допустить, чтобы не произошло что-то ещё более ужасное.
   Даша не знала, откуда взялись у неё эти слова и зачем всё это говорит, но это сработало. Плечи Егора поднялись и опустились, он откинулся назад, так сильно, как будто участвовал в конкурсе на перетягивание каната, из горла вырвался хриплый крик. Данила выскользнул из своего сапога, словно апельсиновая косточка из смоченных слюной пальцев. Все трое повалились, и Дашка охнула, когда её косточки затрещали под совокупным весом двух мальчишек. Снова кто-то засмеялся, на этот раз совсем рядом.
   - Глоточек воздуха, да? - спросил голос, и Даша так и не поняла до конца, где он звучал: в её сознании или снаружи. Потом с нотками беспокойства голос произнёс: - Жёлтая коробочка. Ты всё ещё помнишь?
   Тяжесть исчезла. Егор вскочил и рванулся прочь, в противоположную от движущейся тёмной громады сторону, светя себе под ноги фонарём.
   - Ты хотел меня бросить, - обиженно крикнул ему вслед Данил.
   Даша ожидала, что Егор повернётся и кинется на него с кулаками. Она подумала, что и Данил этого ожидал. Но они по-прежнему видели сгорбленную спину, удаляющуюся настолько быстро, насколько позволял ландшафт.
   - Егор, мы должны вернуться! - крикнула вслед Даша. - Он от нас не отстанет. Ни сейчас, ни утром, ни когда-нибудь ещё.
   Егор остановился, потом повернулся и смерил её долгим взглядом. Глаза его были похожи на глаза напуганного оленя.
   - Что ты мне только что говорила? Когда мы спасали Данила, о чём была речь?
   - Я не знаю, - растерялась Даша. Она действительно не помнила. Или помнила, но не понимала.
   - И теперь ты хочешь просто пойти к этому монстру с пустыми руками, позволить ему вцепиться тебе в горло и выпить кровь?
   Данил переводил глаза с одного на другого. Он встал, опираясь на палку, которую по-прежнему сжимал в руках.
   - Нам нужно перестать убегать, - сказала Даша, в безотчётном жесте мольбы сложив на груди руки. - Пойдёмте прямо туда. Сделаем так, чтобы эта тварь вернула Таира.
   Она выпрямилась, на лице была написана решимость, с которой вдоволь наплакавшийся ребёнок встаёт, чтобы зайти в кабинет стоматолога.
   - Не слышала, что я сказал? - зашипел Егор, стиснув кулаки. Он светил фонарём прямо в лицо девочке. - Это чудовище, похититель детей. И то, что он восстал из мёртвых после того, как какой-то хороший человек с ним разобрался (на словах хороший человек Данила кивнул), говорит лишь о том, что нам нужно как можно скорее делать ноги.
   - Я думаю, у нас есть шанс победить, - сказала Дашка, загораживаясь от света рукой. - Всем вместе. И потом, неужели ты хочешь оставить Таира там? Он же наш друг!
   - Этот дуралей сам виноват, - буркнул Егор.
   Дашка чуть не захлебнулась от злости.
   - Бросаешь друзей? Прекрасно. Тогда я пойду одна. Одна, слышишь?
   Она повернулась к Данилу, который, отвернувшись, пытался палкой выудить из грязи свой сапог, спросила:
   - Или, может, ты хочешь присоединиться?
   Он мотнул головой, так, что кепка Ред Булл сползла набок, оголив макушку.
   - Не хочется что-то, - сказал он. - Мы ведь поклялись никогда больше там не появляться. Никогда не говорить об этом. Если бы не блинский медведь...
   Дашка не дослушала. Подхватив с земли ранец и вытащив из бокового кармана фонарик, она уже спешила обратно по тропинке, которую они протоптали.
   - Никуда ты не пойдёшь, слышишь? - крикнул Егор, и прежде чем Даша успела хоть что-то предпринять, она почувствовала как горячая, мокрая от пота ладонь сжала её запястье. - Ты, наверное, хочешь всех нас угробить!
   - Я сделаю то, что должна! - сказала Даша и вырвала руку. Она чувствовала, как залезла ногами в какие-то колючие кусты, но чтобы устранить это досадное неудобство и при этом не угодить в болото, требовалось оторвать взгляд от Егора... а терять его из вида ей ой как не хотелось. - У него в кармане жёлтая коробка.
   Туда мы не заглядывали... и ты можешь мне не верить, мне кажется, что там есть ответ на вопрос, кто он на самом деле и как его победить.
   Девочка не знала, какое её слово или фраза спустила курок, но явственно услышала выстрел. Глаза Егора полыхнули огнём. Он выбросил вперёд правую руку, но Дашка оказалась быстрее. Она рванулась в сторону... и натолкнулась на Данила.
   - По-моему, Егор не хочет, чтобы ты шла, - сказал он заботливо. Обнял её, как медведь. - Там опасно. Этот жуткий-жуткий ужас сожрёт тебя, как Таира.
   Дашке показалось, что от него разит гнилым мясом. Она взвизгнула и присела, выскользнув из объятий Данила, руки сомкнулись над ней с мокрым хлюпаньем.
   - Погоди, красотка, - сказал тот же голос, что говорил ей про таблетки - только на этот раз он доносился из уст Егора, да и уста эти уже не принадлежали тринадцатилетнему мальчишке. Они были поедены червями, были пористыми, как губка, а влажные места покрылись белесой плесенью. - Неужели мы для тебя плохая компания?
   Он был уже рядом, и Даша не стала терять времени. Она ударила его макушкой в подбородок, не отдавая себе отчёта, что бьёт приёмом, который видела по телеку в боевике со Сталлоне, и побежала по тропинке. Егор отшатнулся с возгласом боли. Никто не смел считать Дашку пай-девочкой, но всё-таки он не ожидал такого ответа.
  
   Егор снова был собой (а может, всегда был), смотрел ей вслед большими глазами. Дашка не оборачивалась. Ноги, затянутые в тёмно-зелёные слаксы, обутые в модные высокие сапоги с застёжками на голенях, так и мелькали. Волосы она на бегу завязала в узел, но лес, смыкавший колючие лапы иногда так плотно, что невозможно было понять, где кончается одна и начинается другая, не пытался её задержать. Напротив, он протолкнул её сквозь склизкий, исполосованный следами улиток, пищевод, прямиком к полянке, автомобиль на которой, конечно, не сдвигался с места уже долгие годы, осветил ей дорогу болотными огнями и сопроводил уханьем совы.
   Совершенно не запыхавшаяся, Даша затормозила так резко, что проехалась по мокрой траве и не упала только потому, что схватилась за открытую заднюю дверь. Огляделась. Медведя не было. Очнулся и ушёл?.. Почему-то девочке так не казалось. Он просто стал несущественным, настолько, что растворился в воздухе.
   - Таир! - крикнула она. Голос, превратившись в мячик-эхо, вернулся чудовищно искажённым.
   Таира не было. Только мертвец сидел всё в той же позе, в которой они когда-то (вчера это было? Неделю назад? Или вечность?) оставили его.
  
   ...Данила, как самый сильный, нёс, а Егор поддерживал голову. На руках его подсыхала кровь; она же была и на куске железного прута, который держал плетущийся следом Таир, позабывший свои шуточки. А Даша...
  
   Вздрогнула, подняв голову. Что это было? Видение? Фантазия?
   Нет, она не должна об этом думать! Она дала клятву... вместе с остальными дала клятву...
   - Посылка для адресата. Пожалуйста, - голос будто плавал в воздухе; его, живой, умоляющий, никак нельзя было сопоставить с мёртвым маньяком (маньяком ли?). Мух не было, хотя Даша приготовилась защищать от них лицо.
   Подтянувшись на руках, она забралась в кузов. Звякнула испачканная в засохшей крови арматура. Если бы я была крутым полицейским и у меня был порошок для снятия отпечатков, - подумала Даша, - Я бы нашла там пальчики Таира. И... Егора.
   Она сглотнула. Тихо спросила:
   - Ты правда красный жонглёр?
   Нет ответа. Позади, за пределами поляны, послышался шум ломаемых веток, шорох шагов по листве. И одновременно листья папоротника окрасились бледно-розовым; сочные краски заиграли в капельках росы. Приближался рассвет. Переведя взгляд на свои стильные штаны, Даша обнаружила, что они тоже все в росе.
   Она заглянула в закатившиеся глаза, большей частью скрытые серыми веками. Ощущение двойственности мира перехлестнуло через возведённую в сознании дамбу. Руки, будто сами по себе, шарили по карманам усопшего, вновь находили сдутые шарики, синий шнурок с завязанными на нём узелками, ворох трамвайных билетов, с которых влага уже смыла краску. В нагрудном кармане - то, чего она раньше не замечала - опять лекарство. Картонная коробочка... нет, не жёлтая, белая, с надписью Преднизолон, а внутри - глоток воздуха для страдающего острой формой аллергии, шприц на три миллилитра, завёрнутый в фольгу, наверное, чтобы защитить от июньской жары, которая нет-нет, да случается в северных широтах.
   Он падает, - вдруг вспоминает Дашка.
  
   Мужчина, за которым они шли по переулку, перешучиваясь и подтрунивая друг над другом, мужчина, выглядящий ряженым дурачком, у которого можно свистнуть из кармана сотку, вдруг падает и начинает корчиться, царапая грудь.
   - Смотри-ка, ещё и наркоман, - с любопытством говорит Егор. Он растопырил руки, не дав друзьям пройти дальше. Остальные столпились за его спиной.
   Таир нервно смеётся.
   - У нас есть шанс вмазаться?
   - Не говори ерунды, - говорит Дашка. - Посмотри на беднягу и подумай, нужно ли тебе это?
   Смех Таира привлекает внимание мужчины. Он поворачивает голову и смотрит на них. Глаза его широко открыты, губы представляют собой почти ровную букву О, нелепое одеяние стремительно намокает: он умудрился свалиться прямо в лужу. Он что-то хрипит. Что-то, похожее на помоги...те
   - Такие не должны жить, - произносит Егор, перегоняя языком из одного уголка рта в другой комок жвачки. - Они подсаживают нас на всякую дурь, а потом качают бабки с таких наивных дурачков, как ты, Таир.
   На этот раз смеётся Данила, и Таир, обиженный, пинает его под коленную чашечку.
   - Давайте посмотрим, как он сдохнет? - спрашивает Данила.
   - А если нет? - Егор опускает руки. В его глазах незнакомый Дашке пугающий огонёк. До сих пор она думала, что Егор - мировой парень. Да, он любит отнимать деньги у малышни, не дурак подраться, но такими и должны быть крутые ребята, верно? - Если он поваляется чуток, потом встанет и пойдёт по своим делам? Давайте врежем ему разок или два, чтобы знал, что иметь дело с такими, как мы - опасно. Что подсаживать на наркотики хороших ребят - опасно вдвойне, потому что мстить за них придут плохие ребята.
   Он первым делает шаг вперёд, а потом, бросив взгляд куда-то в сторону, ухмыляется.
   - Подайте-ка мне ту железяку...
  
   Картинка стоит перед глазами, не смываемая никакими слезами. Потому что это правда. Всё - правда, какой бы горькой она ни была. Даша со свистом втягивает носом воздух. Хлоп! - и тайга пропадает. Раскрашенный их воображением мирок сворачивается в кукиш. Она слышит, как по перегону, гремя сочленениями, ползёт железная гусеница, а брюхо у неё набито людьми, или щебнем, или песком.
   - Доставь её адресату, - слышится тихий шёпот, и Даша вспоминает, зачем она здесь.
   Жёлтая картонная коробочка, мятая с одного бока, никуда не делась. Человек, наверное, упал на неё, когда его сразил приступ. Её пальцы срывают нарядную подарочную бумагу (она хрустит, как яичная скорлупа), рвут картон, и вот уже на ладони крохотная кукла с огромными фарфоровыми глазами, с волосами, что кольцами закручиваются вокруг большого пальца и мизинца Даши; куколка в синем ситцевом платье в белый горошек. Одна нога раскрошилась, и кукла выглядит столь же беспомощной, как и...
   Он сам, когда его пинали по рёбрам. Когда Егор врезал ему по животу прутом, и еще по...
   - Этими игрушками он заманивал детишек, - сказал Егор, и Даша вздрогнула. Она не слышала, как он подошёл и забрался в кузов. Наверное, из-за шороха обёрточной бумаги. - Чтобы потом зубами вырывать им глотки.
   Он светил на куклу фонариком, хотя было уже довольно светло. К брови его пристал дубовый лист, он кусал губу. И вдруг Даша поняла: мальчишка всё ещё там, в тайге. Она вернулась, а он нет.
   Десятка три сосен, тучи комаров, мусор, валяющийся под ногами, ручей, вытекающий из трубы под насыпью и прыгающий по камням, серым сланцевым породам. Ржавеющий УАЗик, неведомо как оказавшийся здесь задолго до рождения Даши и Егора. Их место. Место, где они тусили с малых ногтей, играя в потерпевших авиакатастрофу, в партизан, в бесстрашных охотников, что идут по следу зверей, обитающих в глухой чащобе.
   - Нет, Егор.
   - Нет? - удивился он.
   - Нет, - повторила Даша. Она держала в руках облезлый бумажник из кожзаменителя. Испытала бы колоссальное облегчение, если бы внутри оказались водительские права на имя красного жонглёра, убийцы детей и мучителя домашних животных. Но там вообще не было документов. Лишь пара мятых полтинников, несколько выцветших карточек из магазинов, которые владелец кошелька вряд ли уже посетит... мятая фотокарточка в отделении, закрытом прозрачной плёнкой. Русоволосая девочка смотрела оттуда, и голубые глаза рассыпали алмазы. - Это был подарок для неё. Сейчас эта девочка, наверное, плачет, не дождавшись отца с ярмарки.
   Глаза Егора расширились, потемнели, и Даша поняла, что он тоже преодолел границу между липкой фантазией и реальностью.
  
   По дороге на насыпи проехала машина. Ей редко пользуются, этой дорогой, с одной стороны которой здания из красного кирпича, принадлежащие давно покинутой военной части, а с другой - пустырь, лоскуток тайги, по совместительству служащий свалкой.
   Машина остановилась. Мотор не глох, но захлопали двери.
   - Это здесь, - сказал прокуренный мужской голос.
   - Ты расскажешь мне, наконец, зачем мы сюда приехали? - этот был хмур и определённо принадлежал женщине. Полной женщине.
   - Тот бойкий мальчишка-казах сказал, что здесь труп, - первый голос. - Он явно не в себе, ребята в отделении должны уже к этому времени связаться с его родителями. Но мы должны проверить, ты же знаешь.
   Женщина зевнула.
   - Подожду в машине. У меня кофе стынет.
   - Как хочешь.
   Звук ссыпающейся земли; кто-то начал спускаться по насыпи. Бормотание, что-то вроде: Ну и помойка. И с чего бы детям здесь играть?
   - Мы убили человека, - сказала Даша. Она думала, что Егор, услышав шаги, даст дёру, но он вылез из машины и сел под одним из заляпанных окон УАЗика, уткнувшись лбом в колени. - Вместо того чтобы ему помочь... убили его. А потом притащили сюда и спрятали, чтобы никто не нашёл. Почему мы вернулись? Мы же поклялись забыть, поклялись больше никогда не говорить об этом.
   Наверное, потому, что с некоторыми вещами не получится расстаться так же просто, как с комком жевательной резинки или с фантиком от конфеты. Они будут преследовать тебя до тех пор, пока не признаешь факт их существования, не взвалишь на себя этот камень.
   - Мы убили человека, - повторила Даша, когда умытое росой сияние раннего утра чуть померкло и в дверном проёме показалось озабоченное лицо мужчины в полицейской фуражке.
  
  
  
   Конец
  
  
  
  
  
  
   Поруганная истина, потерянная вера
  
  
   Подземный мир открылся перед Рахимом Аль-Тадушем вдруг и сразу, будто слепец распахнул пустые глаза.
   - Удивительно, - выдохнул он, потирая ладони. - Что за чудо заставило землю перевернуться? Веритус, давай-ка подлетим поближе.
   Накидка-тагельмуст из ткани цвета индиго всколыхнулась и понесла своего владельца вперёд. Рахим копался в сумке, перебирая многочисленные очки; те, что для замкнутых пространств, с изящными линзами в золочёной оправе, он убрал в матерчатый чехол, достал другие, выпуклые, как глаза жабы. Водрузил их на нос и воскликнул:
   - Что за удивительная страна! Все здесь, всё, что я потерял там, наверху! И башни-кинжалы, и масличные деревья.
   Прямо под его ногами хищно скалилась пропасть. Рахим сплюнул, заставив комок слюны светиться, но так и не увидел дна. Наверху, над головой, раскинулись руины старинных крепостей, хотя некоторые башни-кинжалы, изогнутые, как джамбии, сохранились целиком. Когда-то они нарезали на ломтики солнечный свет, но теперь кромки их потускнели, а наблюдающие за танцем светил глаза, круглые, выложенные цветным камнем, закрылись. Жидкость, которая когда-то была там, вылилась, потому что они, как и всё здесь, висели кверху ногами. Вековечные масличные деревья торчали ветвями вниз, листочки на них превратились в туго сжатые коричневые кулаки. Атмосфера упадка и пыли царила кругом, ощутимая порами кожи.
   Тем не менее это место было не пустое.
   Рахим близоруко сощурился и в волнении подёргал себя за бородку.
   - Вери, ты тоже видишь эти светящиеся семена? Магия запретивших ночь всё ещё действует! И... это что там? Люди?
   Кто-то бродил среди чёрных, как обломки зубов, зданий. Человеческие фигурки передвигались странной, скачущей походкой. Как и всё, их окружающее, они висели вниз головой, и Рахим не мог понять, что держит их за ноги.
   - Эй!
   Кто-то звал его! Эхо разнеслось далеко окрест, затерялось по альковам и гротам.
   Рахим Аль-Тадуш увидел прямо над собой человека. Света одного из семян хватало, чтобы разглядеть молодого парня, почти мальчишку, который размахивал воздетыми над головой (или опущенными вниз) руками.
   - Откуда вы прилетели? - крикнул отрок. Голос у него оказался неожиданно мощным и зычным. - Вы же не причините мне вреда?
   Опознав в речи мальчишки один из диалектов собирателей лозы, хотя и не самый распространённый, Рахим ответил на том же языке:
   - Рад приветствовать тебя, юноша. Нет, я не причиню тебе вреда. Я пришёл искать пропавший город запретивших ночь, но я и подумать не мог, что найду здесь кого-то, кроме змей и пауков.
   Отрок засмеялся. Чтобы разглядеть его, Рахим поменял очки. Мальчик был тощим, костлявым, с вытянутыми конечностями и белой, как приокеанские, пески кожей. Шея его тоже была длинна, а на конце её, словно на толстой верёвке, сидела огромная голова. Глаза похожи на два блюдца, а белки, казалось, светились изнутри. Длинные волосы свисали вниз, завязанные в два следующих друг за другом узла.
   Рот тонкий и большой, почти лягушачий.
   - Нет, здесь есть ещё мы, и зовёмся мы шагающими за гигантами. Так значит, вы путешественник?
   - Именно, - Рахим потёр большим пальцем о безымянный, жестом, что у многих народов обозначал превратности судьбы, и улыбнулся. - Меня зовут Рахим Аль-Тадуш и я истовый искатель правды. Я не терплю на своём пути никакой лжи и ревностно её изобличаю. Мой саиф, то есть мой меч - сама истина. Я был избран ей, и теперь я...
   - Любите поговорить, а? - лукаво сощурился подросток.
   - Прости меня, отрок, - сказал сбитый с толку Рахим. - В силу своего возраста я чуть хуже соображаю, а значит, стал чрезмерно многословным. Как жаль, что со мной рядом редко оказываются такие, как ты, такие, кто может поставить плотину на пути этой словесной реки.
   Рахим подкрутил кончик бороды.
   - Поэтому, давай-ка сразу утолим моё любопытство, которое, и в этом я совершенно уверен, ни в чём не уступает твоему. Я не мог не заметить ваш весьма необычный способ передвижения. В чём его секрет?
   - Эй, я думал, это я буду задавать вопросы, - мальчишка обиженно вытянул губы. - Меня, кстати, Орланом зовут. Нет никакого секрета. Это всё гиганты, которые смеялись над великой пропастью, а затем просто исчезли. Нам остаётся лишь ходить по их следам. Прикасаясь к ним, мы обретаем частичку их мощи и можем стоять вниз головой.
   Теперь, присмотревшись, Рахим увидел, что мальчишка стоит на большом отпечатке голой человеческой ступни, стоит сразу двумя ногами, потому что отпечаток этот был в четыре раза больше обычного. Рядом был ещё один, такой же, и ещё: их цепочка тянулась в обе стороны. Рахим понял природу прыжков, которыми передвигались местные жители. Они прыгали с одного следа на другой, словно по камням в ручье.
   - А что будет, если ты встанешь вон там, рядом? - спросил Рахим, торопливо натягивая на левую руку белую перчатку. Он выставил ладонь в сторону одного из следов, растопырив пальцы, но ни единой искорки не проскочило между ними. Путешественник вздёрнул брови, потом покачал головой.
   - Упаду, - не задумываясь, сказал парень. - Моя очередь. Как вы летаете? Это всё ваш плащ?
   - Мой тагельмуст, - сказал Рахим. - Мои доспехи и оружие. Его зовут Веритус, и он выбрал меня, чтобы помогать в исследованиях, потому что я исследую самую благородную вещь на земле - правду.
   - Хорошо, хорошо, я понял, - засмеялся парень. В руке у него был пучок каких-то корнеплодов, и он взмахнул ими, словно жезлом. - Не знаю, что такое дамба, но так уж и быть, я ей побуду, раз она вам нужна.
   Он бросил быстрый взгляд через плечо, и, проследив за ним, путешественник увидел нескольких человек, что выглядывали из-за руин или стояли на выложенных зелёным замшелым камнем дорожках, будто суслики, готовые юркнуть в норы. Они выстроились в линию, один за другим; глаза Рахима не позволяли увидеть наверняка, но он был уверен, что они тоже стоят на следах. У него было что сказать об этом, и он собирался начать свою просветительскую речь прямо сейчас, даже если услышит её один этот мальчишка. Пусть это будет награда за его любопытство и жажду открытий.
   - Другие тоже хотят с вами поболтать, но боятся, - Орлан хихикнул.
   - У вас здесь редко бывают гости, - утвердительно сказал Рахим.
   - Изредка приходят мертвецы-паломники, - мальчик показал. - Оттуда, из пещер. Для нас они не достижимы, потому как следы туда не ведут, и ходячие трупы не могут к нам приблизиться. Они падают в великую тьму, грохоча своими пожитками, но не издают ни звука. На то они и мертвецы.
   На его лице читалось сожаление. Ему тесно в этом беззвёздном мире, - подумал Рахим. - О незрелый ум! Он жаждет знаний, и руины наверняка таят их великое множество. Но без ума направляющего эти тайны станут сытью Позабывшего Время.
   - Почему вы не покинете это мрачное место? - спросил он. - Оно пригодно для безглазых червей, но не для человеческого племени.
   - Мы бы с радостью, - паренёк вздохнул, и путешественник сразу понял, что эти мысли не раз испытывали его сон. - Но эти пещеры так далеко! Я не раз спрашивал у стариков, как мы оказались здесь, перед лицом бездны, но получал только затрещины. Старики говорят, мы всегда жили так.
   - Слушай, Орлан, - сказал Рахим Аль-Тадуш и поднялся чуть повыше, чтобы глаза мальчика оказались прямо напротив его глаз. - Я намерен взять тебя своим проводником по подземному миру. Но как мой сопровождающий и официальный представитель, ты должен так же рьяно преследовать истину. Ты готов?
   - Конечно! - воскликнул Орлан. - Я... всю жизнь ждал, что кто-нибудь придёт сюда и расскажет, что же происходит наверху! Правда люди там не верят в гигантов? Правда они ходят головой в другую сторону и спят, принимая горизонтальное положение?
   - Не отвлекайся, отрок, - строго сказал Рахим. - Я намерен открыть тебе первую тайну прямо сейчас. Твоих гигантов не существует. Это следы запретивших ночь, и появились они, когда эта раса ещё жила на земле и ходила под солнцем. Это по-своему грустная и поучительная история.
   Рахим Аль-Тадуш подлетел к одному из следов, достал из рукава лупу и принялся рассматривать его, уделяя особое внимание пальцам, коих насчитывалось целых шесть штук. Наконец он продолжил:
   - Эти запретившие ночь переусердствовали со своей небесной алхимией. Им хотелось больше и больше света, и они, соединяя элементы и строя системы зеркал, добились того, что его жар в этой области стал настолько силён, что прожигал плоть насквозь. Посмотри на листья масличных деревьев. Их могло так скрутить только от жара. Следы, которые ты видишь, образовались за один световой день, последний день для этого рода запретивших ночь, которые сгорели дотла прежде, чем дрозды собрались на вечерний моцион.
   Улыбка Орлана стала шире.
   - Прости меня, но ты говоришь сущую ерунду. Конечно, это были боги. Божественные гиганты. Они ходили кверху ногами, и потом - какое солнце здесь, в подземном мире? Мне уже четырнадцать лет, но я не видел ещё ни одного восхода и даже не представляю, на что он может быть похож.
   - Это загадка, но я намерен её разгадать, - Рахим спрятал лупу и самодовольно намотал край накидки, украшенный бахромой, на палец. - Масличные деревья, мой юный друг, не растут в подземелье, и никто не возводит над пропастью строений. Всё, что ты видишь вокруг, когда-то было под надзором луны, а травку щипали лоси и косули. Но потом земля по какой-то причине перевернулась. Ставлю четыре своих последних зуба, что это было уже после гибели запретивших ночь. Быть может, через сотни и сотни лет. Какое-то возмущение первостихий... эй, что с тобой, мальчик?
   Рахим увидел, что обе ноги Орлана оторвались от каменной поверхности, будто он подпрыгнул над ней и завис. Расстояние это составляло несколько сантиметров, но быстро увеличивалось. Лицо мальчика исказила растерянная гримаса, он сказал:
   - Старший отец ни за что в такое не поверит. Он и мать, они возносят хвалу смеющимся над пропастью каждый день. А я... вы же выдающийся учёный, правда?
   Он вытянул губы трубочкой, как будто хотел присвистнуть, нелепо взмахнул руками и рухнул вниз. Рахим потянулся к нему, но поймал лишь несколько корнеплодов. Вращающееся тело ударилось о скалистый выступ далеко внизу, испуганный, недоумённый крик оборвался. Мальчишку проглотила тьма.
   - Как это получилось, Веритус? - потрясённый, прошептал Рахим. Он поискал глазами следы, ожидая, что их больше нет, и в то же время зная, что в них не заключено никакой силы. Так же, как, например, в следах на песке.
   Следы были на месте. По громадной пещере пронёсся ветер.
   - Орлан!
   Рахим моргнул, возвращая себя к реальности, и судорожно подхватил сползающие с носа очки. К нему спешило несколько людей; заученными движениями они прыгали с одного следа на другой, но женщина, что бежала впереди, так спешила, что несколько раз едва не оступилась. Её лицо исказило отчаяние, такое горькое, что Рахим почувствовал, как язык прилип к нёбу.
   - Орлан! Что ты сделал с Орланом? - кричала она. - Верни его!
   Какой-то мужчина догнал её и обхватил за талию.
   - Он утратил веру, Акима. Его уже не вернёшь.
   Женщина уткнулась ему в ключицу, а он хмуро, неприветливо посмотрел на Рахима.
   - Кто ты, гость недоброго часа? Из-за тебя сын этой женщины потерял веру в гигантов.
   Он был почти того же возраста, что и Рахим. Белые волосы завязаны в бессчётное количество идущих один за другим узелков, так, что напоминали косу или верёвку. Острый подбородок гладко выбрит, иначе борода спадала бы ему на глаза, тонкие волевые губы то и дело сжимались в нить, и тогда от уголков рта разбегались морщины. Он сделал рукой знак, похлопав себя по груди.
   - Кара их страшна и не заставляет себя долго ждать. Ты сам видел. Кому-то придётся за это ответить. Кто ты?
   - Я Рахим Аль-Тадуш, учёный и исследователь из надземного мира, - сказал Рахим, подозревая, что голос будет звучать, как овечье блеяние. - Ваши гиганты...
   Путешественник едва успел зажать рот ладонью. Если бы он дал себе волю, то немедленно сказал бы этим людям всё.
   - Наши гиганты, - с достоинством ответил мужчина, поглаживая по спине женщину. Её голова была гладко выбрита. По-видимому, носить длинные волосы здесь разрешалось только мужчинам. - Наша единственная отрада. Всё, что мы можем - это смиренно вспоминать их в молитвах. Но за молодым поколением нынче нужен глаз да глаз. Они подвергают сомнению величие Эразма Четырёхпалого, и Первого Безымянного, и всех остальных. Вот чем это обычно кончается. Ты сам видел, незнакомец. Авторитет гигантов не следует подвергать сомнению. Моё имя - Смирн каменный подбородок, но тебе придётся держать ответ не только передо мной. Перед всем народом. Зачем ты зажимаешь себе рот, чужеземец?
   Рахим молча оглядел собравшихся людей. На лицах был написан страх и неприязнь. Молодые, старые, в одеждах из чешуи каких-то пресмыкающихся. В руках луки с наложенными на тетивы стрелами, пращи с вложенными в них камнями, которые свисали вниз, едва не задевая бледные носы. Мать бедного Орлана плакала навзрыд. Всех их объединяла ненависть, скорбь заряжала воздух подобием электричества... но Рахим, не будь он истовым искателем правды, знал, что многие поверят тому, что он скажет. Особенно отроки, коих было здесь немало, юные умы, способные впитать влагу знания, как земля впитывает дождь. В сердце Рахима шла война, равной которой оно ещё не знало. Речь, призванная открыть этим бедным людям все их заблуждения, готова была сорваться с языка, все возможные аргументы были найдены. Но - мог ли подумать Рахим Аль-Тадуш, что настанет день, когда он не сможет позволить истине, которой служил столько лет, победить?
   - Я начинаю терять терпение, - сказал Смирн каменный подбородок, а потом женщина, мать Орлана, перебила его:
   - Ты сыть для червей, пришелец. Ты извратил ум моего сына.
   - Я всего лишь рассказал ему правду, - вырвалось у Рахима. Он, храня какой-то частью сознания хладнокровие, поразился своему голосу: тонкому, испуганному, как у мальчишки.
   И тут же тысячи рук опустились, нацелив на него наконечники стрел из полированного камня.
   - Объяснись, - холодно потребовал Смирн каменный подбородок.
   Несколько десятков слов, - подумал Рахим, - И здесь никого не будет. Останутся только самые непробиваемые, зачерствевшие умы. Уж с ними я как-нибудь совладаю. Веритус, я знаю, у тебя и той силы, что ты представляешь, не найдётся ко мне претензий, ведь холодная и острая, как кромка ятагана, истина всё равно остаётся истиной. Но...
   Молча Рахим скинул туфли из тончайшей выделки оленьей кожи и заставил своё тело перевернуться. Почувствовал стопами холодный камень и увидел наконец лица всех этих людей, как должно. На несколько мгновений они показались ему красивыми, расцвеченные брызгами скудного подземного света, покрытые россыпью морщин, добытых вместе с пропитанием тяжёлой работой. Боясь задеть товарищей, они больше не целились в него из луков, зато у многих Рахим видел ножи. Никто не смог бы его ударить, потому что ноги Рахима не касались ни одного из следов победивших ночь.
   Тагельмуст колыхался вокруг невесомым облаком; учёный чувствовал его нетерпение.
   - Веритус, ты совершенно прав, - пробормотал он. - Но я просто не могу так поступить.
   Он повернулся и пошёл, оставляя в пыли, что пристала к потолку пещеры, хорошо заметные следы. Сила тяжести опустошила его сумку, выбросив оттуда книги, перевернула многочисленные кожаные мешочки на ремне, а подол свободного одеяния пришлось подобрать и заткнуть за пояс. И всё же каждый шаг был ощутим и заметен, как будто он совершал прогулку по скалистой гряде там, в подлунном мире.
   Рахим шёл к пещерам. Он шёл, не оборачиваясь, но вздрогнул и до боли вонзил ногти в ладони, когда позади раздался крик:
   - Это же смеющийся над великой тьмой! Это потомок гигантов!
   - Не заставляй меня отсылать тебя из моего дома, - ворчливо сказал Смирн каменный подбородок.
   - Но ты посмотри, старший отец! Он оставляет новые следы, он ведёт нас наружу. Наконец-то мы сможем глотнуть свежего воздуха, ходить, где вздумается, и не чувствовать притяжение бездны!
   Раздался звучный шлепок, как будто кому-то дали хорошего подзатыльника. Очки Рахима запотели, и он снял их, держа в руке, чтобы не уронить. Нетерпение Веритуса превратилось в изумление, а потом в ярость. Рахим почти слышал его голос, кричащий: как ты смеешь их обманывать?
   Веритус не знал или не хотел знать, что Рахим Аль-Тадуш, гулявший по тропкам давно забытых королевств, испытывал сейчас.
   Звук удара потонул в какофонии голосов, по большей части молодых.
   - Верно говорит.
   - Гиганты послали его нам в награду за наше терпение!
   - Идёмте, идёмте скорее!
   - Не отрывайте ног, и воздастся вам! Разве не помните?
   - Нам воздаётся прямо сейчас, старик! Твои глаза заросли мхом, раз ты не видишь.
   Смирн каменный подбородок пытался их остановить, но не смог. Кто-то самый смелый перешагнул на след, оставленный Рахимом, и завопил от восторга.
   - Я стою! - кричал он. - Славьтесь гиганты! Славься посланник глядящих во тьму!
   Один за другим, люди наступали на его следы и, не колеблясь ни секунды, бросались его догонять.
   - Если ты действительно всесильный посланник гигантов, почему ты позволил Орлану упасть? - крикнула женщина.
   Рахим не ответил, но позволил себе взгляд назад. Она бросилась за ним по его же следам, расталкивая прочих. Какой-то юноша, чуть младше Орлана, едва не упал, секунду или две он балансировал на одной ноге. Женщину остановили, она забилась в хватке одного из мужчин, собирателя грибов, обвешанного мясистыми шляпками, потом, оттолкнув его, вырвалась.
   - Я не верю в тебя, слышишь? - крикнула она, и тут же, взмахнув руками, упала. Будто паутинка порвалась, не выдержав веса наевшегося мухами хозяина.
   Её падение не стало ни для кого уроком. Многие и вовсе его не заметили. Пелись песни на одном из древних языков, кажется, совершенно неподходящем для пения, поднимались и опускались, без малейшего колебания, ноги, и ступни точно совмещались с отпечатками, которые оставил Рахим. Буйная радость толкала его в спину. Постепенно темнота сомкнулась над цепочкой идущих, и чтобы не сбиться с пути, они поджигали и передавали друг другу маленькие лучины.
   Никто не подумал вернуться.
   Пещеры представляли собой спираль, напоминающую ракушку. Единственный крупный коридор с гладкими, за исключением поперечных бороздок, стенками вызывал смутные мысли о древних обитателях подземного мира. Из щелей в стенах сочилась вода. Она собиралась в ручейки, которые сверкающими столбиками, волшебными стрелами падали вниз, в пропасть. Из одного такого водопада набирали воду обитатели подземного города.
   Следы Рахима были почти незаметны, но чутьё подземных людей оказалось поистине экстраординарным. Они ставили ноги ровно туда, где уже побывала его нога.
   Зажатый со всех сторон изгибающимися стенами, сразу теряешь направление. Рахим шёл за знаками на стенах, которые оставил куском мела. Спускаясь вниз, он думал, что рано или поздно тоннель начнёт ветвиться, но этого не произошло.
   Верх и низ вернулись на свои места. Рахим понял это, увидев, как на лица притихших людей наползает дурнота, смешанная с детским изумлением. Они привыкли разговаривать с земным притяжением на другом языке. Ноги их дрожали, приняв наконец вес тела, головы то и дело падали на грудь, как у младенцев, или заваливались назад.
   - Давай отдохнём, посланник гигантов, - взмолился кто-то, но Рахим только ускорил шаг. Он чувствовал дуновение ветра, а потом увидел впереди проблеск хмурого вечера. Земля, заросшая кое-где пучками травы, мягко, приятно пружинила под ногами.
   Большой мир был именно таким, как, наверное, снился Орлану. Бескрайний простор и бегущие по небу стада облаков, изредка сыпящие дождём пополам со снежной крошкой. Горы вдалеке, коронованные снегом, а здесь, перед ними, странная земля с торчащими вверх корнями, с фундаментом башен и крепостей, не разрушенных, но глядящих теперь сонмом пустых окон в чёрную бездну. Некоторые тайны должны оставаться тайнами. Почему город победивших ночь вдруг оказался под землёй? Может, они так разозлили Солнце, которое славили, что оно, стерев с лица земли сначала их самих, не захотело этим ограничиваться?..
   - Сойдите с моих следов, - приказал Рахим Аль-Тадуш.
   Непонимание на лицах почти заместило собой боль.
   - Следы вам больше ни к чему, - сказал учёный. Взяв за руку ближайшего человека, жалкого, скрючившегося под плетьми ветра мужчину, он потянул его в сторону и тонкие, как свечи, ноги, немедленно подогнулись. - Вы можете стоять или сидеть в любом месте. Идти в любую сторону. Приклонить голову на мягкой постели или влажной от росы траве.
   Они всё не решались. И только когда Рахим в гневе взмахнул руками, сбились в более привычную для народа организацию - толпу.
   - Зачем ты привёл нас сюда, великий? - со страхом спросила какая-то женщина.
   - Чтобы рассказать правду, - ответил Рахим. - Ведь она мне дороже любых сокровищ.
   Он поёжился, услышав, как жалко звучат эти слова. Плотнее закутался в тагельмуст. Гнев Веритуса, что грохотал в ушах совсем недавно, сменился гробовой тишиной.
   - Я не ваш бог. Ваши боги - такой же миф, как пожиратель дождя, что якобы сидит на скале на западном краю мира. Я был там, я знаю. И так же знаю, что ваших смотрящих в бездну гигантов не существуют. А древнее племя, что обитало в тех руинах, ходило под звёздами так же, как предстоит теперь ходить вам. Вы не сможете вернуться.
   Оглядев бледные лица, Рахим увидел Смирна каменного подбородка. Даже он поверил. Иначе не смог бы пройти по следам. Старейшина, как и остальные, тёр слезящиеся глаза, не привычные даже к такому неяркому свету.
   - Веди своих людей на юг, за самыми яркими звёздами, по тропе младших.
   Никто не сказал ни слова. Немногим более тридцати человек, они были похожи на камыш, предчувствующий непогоду. Рахим Аль-Тадуш, знакомый с двумя десятками королей, в том числе с четырьмя мёртвыми, ведающий тайны и говорящий о тайнах, повернулся и пошёл прочь. Острые камни и колючая трава мгновенно располосовали стопы. Накидка перестала защищать от холода и ветра, и Рахим вдруг почувствовал то, что не ощущал уже давно.
   - Старик, - сказал он себе. - Я просто старик.
   Конечно, они не выживут. Не протянут и дня, их ослепит солнце, убьёт непогода и земное притяжение, которое с первого крика и до последнего вздоха было и врагом каждому из них, и другом, грозя вечным падением и даря невероятную лёгкость существования. Разорвут на клочки дикие звери, крупные, мохнатые твари с десятисантиметровыми зубами, против которых бессильны хлипкие луки и каменные кривые ножи.
   Но что он, Рахим, мог поделать? Его священный долг нести просвещение всем, кто бы ни встретился на пути. Он...
   Нет, он не мог оставить их в одиночестве и просто исчезнуть. Он уже обманул единожды, но этого раза хватило, чтобы Веритус, Вселенская Истина, что однажды почуяла чистоту его души и поселилась там, покинул его, забрав с собой всю, без остатка, силу.
   - И теперь я просто старик, - сказал, улыбнувшись, Рахим. - А странные земли не место для стариков с их хрупкими костями и больным сердцем.
   И всё же он не мог оставить тех людей в неведении.
   Не мог и всё.
   - И за это я тоже должен страдать. Не меньше, чем за поруганную истину. А может, куда больше.
  
  
   Конец
  
  
  
  
   Большое будущее
  
   - Нет! - с жаром воскликнул Вася. - Ты не понимаешь! Они нам врут обо всём на свете!
   - Так не бывает, - меланхолично сказал Паша, прислушиваясь к звукам на кухне. Пахло варёной гречей, с которой мама только что слила кипяток, был слышен стук ножа по разделочной доске. - От меня скрывают, что мы по уши в долгах. Что папа устроился подметать двор, только не наш, а через три дома, чтобы свои не видели. Он уходит в пять утра. Что Арни не сбежал, а отравился, наевшись на улице костей. Но всё на свете...
   Он с сомнением покачал головой. Вася проникновенно смотрел на друга.
   - Слушай, мне жаль, что у твоей семьи неприятности. Но... помнишь, как в игре в дурака. Сейчас расклад не очень, у тебя на руках нет картинок, у противника дамы, вольты и тузы. Но следующая карта, которую ты возьмёшь, будет козырем, - он поднял палец. - Благодаря мне будет.
   - Мне бы твой оптимизм, - Паша без интереса подвигал по столу журнал с наклейками, посвящёнными чемпионату мира по футболу девяносто восьмого года. Альбом был почти собран, не хватало только Зидана, едва ли не самой ценимой мальчишками во дворе карточки. Если бы она у меня была, - не раз говорил Паша другу, - я мог бы сам стать звездой.
   Они сидели в Пашиной комнате, маленькой коморке с квадратным окном и пыльной люстрой. Была тут ещё накрытая кружевным ковриком тумбочка, которую Паша держал свободной под свой собственный телевизор, хотя почти утратил надежду им обзавестись, уродливый шкаф с бесчисленными учебниками и десятком книг серии Чёрный котёнок, письменный стол из прессованных стружек, исцарапанный так, будто по нему катались на коньках. Была ещё зима за окном, такая, будто с той стороны прилепили картинку, и она уже начала мокнуть по краям. Ни единой живой души не пересекало улицу, а на лавке неподвижно сидела в чёрном тулупе и таком же платке баба Нюра.
   Вася, высокий щуплый мальчик с отросшей стрижкой под горшок, продолжал лукаво смотреть на Пашу и смотрел так долго, что тот заёрзал на своём табурете.
   - Ну чего? - наконец, спросил он. - Выкладывай.
   - Подожди-подожди, - сказал Вася и вздохнул, как барышня, по традиции томящаяся в башне. - Это очень торжественный момент. Позволь мне им насладиться.
   Прошло ещё десять секунд. Голоса на кухне стали громче. Мама и бабушка. Последняя говорит, что папе пора бы вспомнить, что у него семья, но как он может об этом забыть, думал Паша, если он горбатится на эту семью с утра до вечера, если он...
   - Инициация, - Вася подался вперёд, вцепившись пальцами в край журнального столика. - Ты наблюдателен, я знаю. Тебя все считают рассеянным тихоней, но это не значит, что твоя голова не вращается на триста шестьдесят градусов. Но слышал ты, например, об этом? Видел ли?
   Он схватил с полки книгу, как показалось Паше, первую попавшуюся - это был решебник по математике за шестой класс, - открыл её на середине и со смачным треском вырвал страницу. Паша ничего не сказал. Решебник всё равно был прошлогодним.
   Вася торжественно протянул ему вырванную страницу, и Паша обнаружил, что она пуста с обеих сторон. В остальном это была всё та же обыкновенная дешёвая желтоватая бумага. Книжица упала на пол, мягко стукнувшись о ковёр, закрылась. Вася подтолкнул её ногой к другу.
   - Взгляни, - предложил он.
   Вася поднял книжку, пролистал страницы. Пусто. Нет... не совсем. Карандашные пометки остались. В уголке одной из страниц была нарисована рожица Шреддера, заклятого врага черепашек-ниндзя.
   - Да, я волшебник! - воскликнул Вася, когда мальчик поднял на него глаза. - Шучу, совсем нет. А теперь нам лучше валить отсюдова. Скажи, что идём гулять. И постарайся ничем не выдать своего удивления, если что-то покажется тебе не таким, как всегда.
   В коридоре звучали шаги. Васька схватил за руку приятеля, подтащил к двери, распахнул её.
   - Бабушка, мы... - начал Паша.
   В полутёмном коридоре никого не было. Никого... человеческого роста. Паша опустил глаза и бухнулся бы на колени, если бы Васька не подхватил его под руки, хохочущий и готовый ко всему.
   - Это же Арни! - сказал Паша, почему-то шёпотом. - Арни, так ты не умер? Когда ты вернулся?
   Пёс не торопился вилять хвостом. Это был метис, помесь таксы и дворняги, от которой помёту, помимо общей лохматости, достались смешное пятно вокруг правого ухо и чёрно-белый окрас. Пёс стоял на передних лапах, как будто на заднюю часть животного больше не воздействовала гравитация, а кончик хвоста, обычно закрученного спиралью, был нацелен прямо в лицо Ваське. Щёки собаки приподняты, но зубов не было - ни одного. Дёсны блестели, как оплавленный кусок пластмассы, и точно так же блестели выпученные глаза.
   - Что там за шум, мальчики? - послышался голос мамы.
   - Ничего, тётя Лариса, - сказал Васька. - Пашка полный рот семок набрал и не может говорить. Он о портфель споткнулся. Мы пойдём погуляем, хорошо?
   - Постарайтесь, чтобы до конца дня никто не пострадал, - сказала мама. - И отправь моего сына домой к полднику!
   - Будет сделано!
   Арни не двигался, задняя часть с растопыренными лапами всё так же запросто парила в воздухе. Васька держал указательный палец правой руки нацеленным на пса, и казалось, что между кончиком пальца и хвоста проскакивают разряды электричества.
   Васька протащил друга мимо собаки и сгрузил на скамейку в прихожей, напротив этажерки с обувью. Отстающие в этом месте от стены обои тихо хрустнули. Автоматически влезая в зимние ботинки и возясь со шнурками (Васька такими мелочами не заморачивался и всегда ходил с волочащимися за ним по земле макаронинами), Паша бросил взгляд в коридор. Арни исчез, зато появился жёлтый воздушный шарик, наполненный гелием. Нитка, по-видимому, была к чему-то привязана, потому что шар висел ровно посередине между потолком и полом. Васькин указательный палец был нацелен на жёлтый овал, а большой, оттопыренный вверх, нервно подрагивал.
   - Кстати, было бы неплохо, если ты, Вася, будешь держаться подальше от нашей квартиры и моего сына, - будничным голосом сказала Пашина мама.
   - Так точно, тётя Лариса, - всё тем же весёлым голосом ответил мальчик и захлопнул дверь.
   - Бармалей. Охранная система, - прокомментировал он, прикрывая от мороза щёки руками в варежках. - Нам повезло, что я подготовился. Наверное, ты уже догадался, что мне теперь будут у тебя не рады.
   Они залезли в подошедший автобус. Несмотря на то, что мальчишки были первыми в очередь на посадку, водитель едва не закрыл дверь перед носом Васьки, но тот оказался неожиданно проворным.
   - Куда мы едем?
   - На книжный рынок.
   Паша бросил взгляд в окно.
   - Это пятьдесят седьмой автобус. Он туда не идёт.
   - Следи за пассажирами. Остальное я возьму на себя.
   Он вытащил из матерчатой сумки, которую постоянно таскал с собой, джойстик, и Паша узнал его: девайс от восьмибитной игровой приставки, Денди.
   - Ребятишки, у вас чего? - сварливым голосом спросила со своего места кондуктор, обернувшись вполоборота.
   - Сезонки, - сказал Паша и шёпотом прибавил: - Это за ней мне надо было следить? Потому что...
   И тут он увидел. К ним, занявшим два сиденья в задней части икаруса, расталкивая старушек и женщин, приближался человек со злым, даже враждебным лицом. Это мужчина лет сорока, в длинном драповом пальто и с кейсом. На носу у него сидели старомодные, тяжёлые очки в толстой роговой оправе. Несмотря на холод, Паша не увидел шапку. Длинные залысины блестели потом. Бухгалтер, - подумал он. Опустил глаза и увидел шапку, что слетела с головы мужчины и теперь превращалась в грязное нечто под ногами других пассажиров.
   Движения Васьки стали резвее, а на губах заиграла улыбка, похожая на весенний ветерок... нет, на самый настоящий ураган, что срывает шляпы, вырывает из рук прохожих зонты - и прохожие как будто понимают, что в конце концов дело дойдёт и до крыш их домов. На миг Пашке показалось, что друг сейчас откинет крышку щитка под сиденьем и присоединит разъём джойстика туда, чтобы управлять автобусом, как гоночной машинкой в Формуле 1, но вместо этого он запихал провод в карман штанов. А затем вынул левую ногу из ботинка, каким-то образом умудрившись освободиться и от носка, и поставил её, голую, на пол. Пошевелил пальцами, и сердитый мужчина моментально потерял к ним интерес. Автобус тряхнуло. У Паши разболелась голова, тянущей болью, которая возникает, когда летишь на санках с горы. Он моргнул. Васька зашептал, хаотично нажимая на кнопки:
   - Сейчас уже можно не скрываться. Нам нужно их разозлить, понял? Это как бежать от злобной собаки, злобной и не особо умной. Чем быстрее бежишь, тем сильнее она начинает брызгать слюной. Но это только обманка. Они давно за нами следят. Они думают, что я хочу тебя инициировать. Прямо сейчас собирают силы, и чем больше их будет в одном месте, тем эффективнее сработает бомба.
   - Бомба? - Паша побледнел.
   Засмеявшись, Вася ткнул его в плечо.
   - Расслабься. Помнишь, как мы познакомились?
   - Ты подошёл ко мне на физкультуре и сказал: Давай дружить.
   Паша чувствовал себя не в своей тарелке. Всё происходящее казалось сном, тем мимолётным, который случается, когда на опущенные веки падает электрический свет и мама вот-вот произнесёт вставай в школу.
   - Ага! Мы очень давно за тобой наблюдаем.
   - Кто это мы?
   - Терпение, мой друг. Скоро ты со всеми встретишься. Это будет... событие! Понимаешь? Мы можем играть в Мортал Комбат у себя в голове! Но главное, конечно, не это. Главное - то, что мы сопротивляемся!
   Пашка смотрел на выщерблину в верхнем резце друга. Автобус тряхнуло. Паша не слишком удивился, увидев, что они приближаются к книжному рынку. Остановку они проехали не снижая хода, а потом водитель (в отражении в лобовом стекле было видно его сосредоточенное лицо) завернул к палаткам, разнёс баррикады с коробками, в которых оказались аудиокассеты. Каркас палатки, на которую он наехал, с хрустом сломался.
   - Передаём за проезд, граждане, - каркнула кондуктор, как только автобус остановился.
   - Приехали, айда!
   Васька схватил Пашу за руку, чтобы вытащить на улицу, под январское солнце. Как только он всунул ногу в ботинок, люди начали крутить головами и охать, а водитель вскочил со своего места, ударился головой о салонное зеркало и рухнул обратно.
   Книжный рынок давно уже утратил своё прямое предназначение. С книгами осталось всего два или три прилавка. Технический прогресс свил себе гнездо и принялся плодить потомство: сначала видеокассеты и картриджи для Сега Мега Драйв, потом компакт-диски с программами и играми, а одно из щупалец рынка было целиком посвящено комплектующим для компьютера, а также, по совместительству, приспособлениям для пайки. В другом переулке продавали блестящие чайники и утюги, но туда почти никто не заглядывал.
   Суета, которая здесь царила всегда по воскресеньям, достигла своего пика, балансируя на грани истерии. Оборванные мальчишки подбирали разлетевшиеся кассеты и набивали ими карманы. Кто-то тащил огнетушитель, хотя ничего не горело. Паша и Васька пустились бегом, и тут там и сям из толпы начали выныривать люди. Мальчишки и девчонки, они держались рядом, не отставая и не вырываясь вперёд. Паша предупредил о них криком, но Васька сказал:
   - Это свои, не боись!
   Джойстик болтался у него на груди, а провод он обернул вокруг шеи.
   - Сюда!
   Синяя палатка, похожая на взлетающий космолёт, а за ней двухэтажное кирпичное здание затрапезного вида с грязными окнами и уродливыми наростами промышленных кондиционеров. Отовсюду капала вода, казалось оно, словно больной человек, непрерывно потеет. Это святая святых, царство взрослых под вывеской с чёрными строчными буквами, которые гласили: Слепая селёдка. Бар для друзей.
   Вася с ухмылкой распахнул дверь.
   - Заходи.
   - Разве нам сюда можно? - спросил Паша.
   - Нам сегодня можно везде, мальчик, - ханжеским голосом сказала за его спиной девчонка. Он едва не подпрыгнул.
   Она оттолкнула его и прошла первая, гордо подняв голову. Типичная пацанка, состоящая из складок на линялых джинсах, из вязаного свитера и мальчишеской куртки-пуховика с поднятым воротником, из однотонной чёрной шапки с подворотом, из-за которого торчали трамвайные билетики и свёрнутые в трубочки десятитысячные купюры. Она выглядела всего на год старше, но Паша почувствовал, как глубока между ними пропасть. Тем не менее, он сомневался, что ей самой туда можно.
   - Прошу, - сказал Васька. Он всё ещё держал дверь, а за спиной Паши сгрудились другие ребята, и он чувствовал, что все они - особенные.
   Они... могли бы стать ему друзьями. Ему, замкнутому мальчику, который предпочитал проводить свободное время не во дворе, а дома, за тихими настольными делами, за книгами и раскрасками. Но если бы это случилось, он вошёл бы в оппозицию к другим людям, к взрослым, что один за другим поднимали головы; их удивлённые лица блестели на солнце, как монетки.
   - Взрывай! - взволнованно сказал кто-то.
   - Как только будем внутри.
   Паша вдруг понял, что он всех задерживает. Он просто не мог заставить себя вступить на территорию взрослых, где они пили алкоголь, сквернословили никого не боясь, и выкидывали в мусорное ведро при входе чебурашки, волшебным образом трансформирующиеся в мелочь в карманах уличных мальчишек.
   На втором этаже вдруг разбилось окно. Вася прикрыл голову рукой, защищаясь от осколков, и Паша последовал его примеру, но сверху упало нечто более страшное, чем разящий сверкающий дождь. Человек шлёпнулся, как тюк с картошкой, прямо на крыльцо пивной. Он поднял голову, протянул к Паше руки, и тот отпрыгнул, коротко вскрикнув.
   - Не тяни, Лохматый, взрывай! - сказала девочка-пацанка, и Лохматый, щуплый парень гоповатого вида с торчащими зубами, скорчил Паше рожу и закинул в рот жвачку, сплошь состоящую из болтов и конденсаторов, и транзисторов, и саморезов, и даже одного бритвенного лезвия.
   Раздался характерный хруст. Уши парня вдруг начали увеличиваться, всё больше походя на локаторы. Паша почувствовал себя странно. Колени стали мягкими, как губка для мытья посуды, они больше не выдерживали вес его тела. Кто-то втолкнул его внутрь, а Вася, кажется, поймал.
   Пришёл в себя Пашка уже наверху. Его прислонили к одной из стен, словно манекен из отдела детской и подростковой одежды. По затылку бродил приятный холодок; одна стена была выложена плиткой, изображающей хищного вида щуку, гоняющуюся за стайкой окуней. Этот коллаж больше подошёл бы ванной комнате. Напротив, в тумане сигаретного дыма, плыла барная стойка, огромная, как Титаник, несколько круглых столов и стулья с высокими резными спинками, стоящие тут и там в беспорядке.
   Над ним склонилось незнакомое лицо.
   - Привет, - сказало оно. - Странно, что на тебя подействовала эта штука. Она ведь настроена на частоту инициированных, а ты чистый, как тетрадный лист.
   Паша понял, что ему плеснули в лицо водой. В стакане оставалась ещё треть, и когда незнакомый мальчишка задумчиво побултыхал ей, Пашка запротестовал и поднялся, держась за стеночку.
   - Ты их большое будущее. То есть особенный. Не такой, как другие. - Весело сообщил Вася. - Не удивляйся. И мы тоже не будем.
   - Хилый он, - сказала пацанка. - На цыплёнка похож.
   - Тома, - укоризненно сказала другая девочка. - Как ты приветствуешь новичка?
   - Он ещё не наш, - фыркнула пацанка. - Он их. Вася всё верно сказал.
   - Это легко исправить, - сказал коренастый, низенький мальчишка с круглым лицом, испачканным сажей. Он хрустнул суставами.
   - И всё же, - сказал тот, кто плеснул ему в лицо водой. - Для чего ты нужен?
   Они выжидательно уставились на Пашу. Он огляделся. Кумар уплывал сквозь разбитое окно. Снаружи было подозрительно тихо. Сначала он подумал: Куда же подевались все взрослые?, но потом понял, что все они здесь. За стойкой, облокотившись на неё могучими локтями, стояла барменша в фартуке. Два или три посетителя сидели по разным углам зала. Один лежал, раскинув руки, на спине в проходе. Превратились в предметы обстановки, стали неотличимы от клетчатых клеёнок, от вазочек с орешками, от натюрморта с пивными кружками и сушёной рыбой.
   Парень с большими ушами сосредоточенно жевал свою жвачку. Меж зубами нет-нет, да и сверкал металл.
   - Не знаю, - сказал Паша. - Я просто мальчик. Меня Пашей зовут.
   Эта, последняя фраза, кажется, пустила немного тепла в сердца окружающих его ребят. Они расслабились, заулыбались. Кто-то хлопнул его по плечу.
   - Меня Ильдар.
   - Тома.
   - Ирка я, а это Олег.
   - Тот молчаливый зовётся Лохматым, а как его мамка кличет никто уже давно не помнит. Он наш мастер по саботажу.
   - А я - на самом деле Васька, - гордо представился Вася. - Выпрашивал их придумать мне какое-нибудь крутое прозвище, да всё зря. Слушай, ты, конечно, сейчас как с луны свалился, но постарайся понять: они нам врут. Всё это вырастешь, получишь профессию, купишь машину, поедешь на заработки, станешь опорой семьи - просто ширма, под которой скрывается что-то страшное. Что-то, о чём ты бы никогда не хотел услышать. Нет никаких самолётов и курортов Краснодарского края, нет людей по ту сторону земного шара, которые говорят на другом языке, нет радости от обладания новой вещью, нет споров и войн, нет ничего, потому что после инициации ты становишься вот таким!
   Он подскочил к лежащему мужчине и пнул его в объёмистый живот. Потом продефилировал к одному из сидящих и подёргал его за бороду.
   - Просто гудящий, поглощающий воздух и пищу, выдающий наружу какашки агрегат, который легко выдернуть из розетки.
   На слове какашки по толпе ребят пробежали смешки.
   - Ничего нету, понимаешь? - сказала Тома. Она не смеялась. - Ничего. Есть только мы, которые узнали правду раньше, чем полагается, и теперь пакостим по мелочи тут и там.
   - Мы ведём войну! - возразил кто-то.
   Тома поморщилась.
   - Пакостим. От наших усилий ничего не меняется. Но теперь...
   Она снова с сомнением посмотрела на Пашку, решаясь сказать то, что должна была.
   - Можно я? - Васька тянул руку, будто на уроке. Не дожидаясь ответа, он выпалил: - Ильдар копался в базах данных и прочитал, что ты - большое будущее. Ты проект, очень важный проект, а раз ты важен для них, то мы должны были тебя заполучить. И мы сделаем это прямо сейчас.
   Он оглядел остальных, все закивали.
   - Бомба для мозгов не будет действовать долго. У Лохматого уже, поди, челюсти устали.
   - Значит, Арни был не настоящий, - сказал Паша.
   Вася кивнул.
   - Как и любая из твоих книжек. Он жил фальшивой жизнью и помер фальшивой смертью.
   - Но зачем? Я так его любил.
   - Затем, чтобы ты не думал, что в мире взрослых всё мёдом намазано, - буркнула Тома.
   - Подготовить тебя к инициации, к взрослой жизни, - сказал Ильдар. - Ты хоть раз видел взрослого, у которого всё хорошо? В этом суть их системы. Они борются с придуманными трудностями, с фантиками, и таким образом вырабатывают энергию для своего существования.
   Он соединил большой и указательный пальцы.
   - Замкнутый круг.
   - А мы - как болтик, попавший между шестерней, - засмеялась Ира.
   - Поэтому мы здесь, - резюмировал Вася. - В самом сердце машины. На складе мозгов. Наша бомба работает в ограниченном радиусе, но в этом радиусе столько взрослых, что своими помехами они сбивают со следа Бармалея и его ищеек.
   Пока он говорил, кто-то подошёл к Паше со спины. Он вздрогнул, почувствовав давление ладоней с двух сторон черепа, но вдруг успокоился, потому что мягкий женский голос где-то внутри - мамин голос - сказал: Так надо.
   Паша не хотел расстраивать маму. Он лишь хотел, чтобы в их семье всё наладилось, чтобы папа хоть иногда бывал дома, чтобы...
   - Инициация это просто, - сказал Васька. Он кивнул кому-то, кто стоял за спиной Пашки, держа тёплые ладони возле его ушей (должно быть, Ильдар), поднял руку, будто хотел почесать затылок, и вдруг из его головы, раздвинув волосы, выскочил компакт-диск. Мальчик достал его двумя пальцами. На лицевой стороне диска было написано от руки: Взлом!, а затем порядковый номер.
   - Мне выпала честь провести твою инициацию, - сказал он, став серьёзным. - Это ведь я когда-то тебя нашел, и я был твоим другом на протяжении всех этих лет. Да, собирал информацию, но я на самом деле к тебе привязался. Скоро ты станешь одним из нас.
   Давление ладоней усилилось. С тихим щелчком мир треснул, как лёд на реке, и поплыл. Изумлённый возглас прокатился по толпе ребят; Паша совсем ему не удивился. Откуда-то он знал, что его услышит.
   - Там уже есть диск, - сказал Ильдар.
   В мутном отражении плитки Паша видел, как диск извлекли из его головы и пустили по рукам.
   - Тебя уже инициировали? - спросил Вася. Его пальцы оставляли жирные следы на блестящей поверхности накопителя.
   - Я не... - начал Паша и замолчал. Голос мамы стал сильнее.
   - Большое будущее, - прочитала Тома. Она подняла диск, и Паша увидел, что там изображён город. Прекрасный, но холодный, с пустым равнодушным небом, которое накрывало его, как крышка кастрюлю. - Более мелким шрифтом: Решение всех проблем!. Это...
   - То, что я должен сделать, чтобы у мамы с папой всё наладилось, - сказал Паша. Его рот двигался будто сам по себе, и руки тоже: они взлетели, как две птицы, ладонями вниз, и тут же лишились двух пальцев, мизинца на левой и указательного на правой. Васька зашатался и упал, во лбу у него зияла маленькая аккуратная дырочка. Ире повезло меньше. Указательный палец пробил ей горло. Новые и новые пальцы с тихим свистом отстреливались, и вокруг Паши падали его новые друзья. Глаза, вернее, слёзные железы - единственное, что он контролировал - источали влагу. Простите меня. Простите меня. Я бы действительно мог к вам привязаться. Прости меня, Васька, мой единственный друг.
   Лохматый поперхнулся жвачкой, и мир за окном начал просыпаться. Тряпка барменши со скрипом прошлась по стойке. Тома упала, корчась, с простреленной грудной клеткой, на губах её пузырилась кровавая пена. Один из клиентов, пропитый мужичок с неожиданно розовыми щеками, охнул и рухнул на стол. Из виска его торчал безымянный палец. Ну и пусть. Случайные потери неизбежны, а система, именуемая человеческим обществом, не была бы великой, если бы считалась с потерями. Ильдар попытался убежать, но споткнулся о порог и кубарем покатился по ступеням. Ноги сами понесли Пашу к лестничной площадке, однако его помощь не потребовалась: Ильдар сломал шею.
   - Пить хочешь, малыш? - дружелюбно спросила барменша.
   Никого не осталось. Никого, только великое, славное государство, общность людей, которые прекрасно понимают проблемы друг друга. И папа с бабушкой непременно помирятся, и новая собака появится в их семье к рождеству, и, без сомнения, она испустит дух по какой-нибудь нелепой трагической причине через несколько лет, вызвав дежурный приступ горя.
   - Я отправляюсь домой, - провозгласил Пашка и, поднеся указательный палец на правой руке, единственный оставшийся, к виску, заставил свою голову лопнуть. Приклеенная улыбка застыла на его губах, знающая и торжественная, кричащая всем и каждому, что большое будущее наконец наступило.
  

Конец.

  
  
   Будем жить всем назло
  
   - Вот и всё, - сказал Антон, опустив пожарный топор. Женщина, лежащая перед ним, пыталась уползти, но мощный удар швырнул её в стену, сбив полку с фотографиями и свечками в разноцветных стеклянных стаканчиках, а второй - пробил голову.
   Только теперь, когда необходимая работа была сделана, Антон ощутил усталость в мышцах и боль в правой руке. Прислонив топор к этажерке с обувью, он осмотрел кисть и покачал головой, увидев глубокие следы зубов. С осуждением посмотрел на ретривера, который пятился от него, скуля и поджав хвост.
   - Ну ты и выдал, Макс.
   Он двинулся к собаке, но та оскалилась, показав обагрённые кровью клыки.
   - Я знаю, ты любил её, - Антон вздохнул. - Я тоже её любил. Но понимаешь, людское общество устроено куда сложнее, чем собачье. У вас радость остаётся радостью до самого конца, точно так же, как верность остаётся верностью. У людей всё может измениться за считанные минуты. Потому что мы, знаешь ли, редкостные мудаки и склонны к саморазрушению.
   Он сделал ещё одну попытку погладить пса, но остановился, когда детский плачь нашёл лазейку в его сознание. Он звучал уже давно, беря особенно высокие ноты, когда лезвие топора разрезало воздух.
   - Тоня, - сказал он. Сделал хриплый вдох, покачиваясь из стороны в сторону, словно пьяный. - Как же я тебе скажу, что...
   Он вошёл в детскую, ближайшую комнату по коридору. На двери висел декоративный венок из вербы, мать-и-мачехи и мимозы; цветы давно уже завяли, но никто не собрался его выкинуть. Уют в крошечной комнате создавали старательно и долго, и кроватка со старомодными шашечками по углам была его эпицентром.
   - Ты должна была расти в нормальном мире, - сказал Антон, поднимая младенца на руки. Девочке три с половиной месяца. Маленькое личико покраснело и сморщилось от крика. Он не осознавал, что говорит вслух, но, только услышав, как звуки его голоса тонут в густом плаче, стал думать практичнее. - Ты, наверное, голодная.
   Несколько секунд он размышлял, глядя в наглухо занавешенное окно, квадрат которого становился всё заметнее по мере того, как наступало утро. Потом понёс ребёнка в прихожую. Антону не хотелось возвращаться на место убийства, но он как никогда сейчас осознавал, что выбора нет.
   - Понимаешь, - говорил он, - Жанна отдавала тебе всё, что у неё было. Всю себя. И она была бы счастлива, если бы знала, что может помочь тебе даже после смерти. Даже таким образом...
   Мужчина закашлялся, почувствовав, как подступают слёзы. Не сейчас, - сказал он себе. - Не далее, как десять минут назад, ты убил свою жену. И ты не плакал. Ты сделал всё как надо, едва у неё в глазах появились эти чёрные кляксы. Так что не смей рыдать сейчас. Ты остаёшься отцом семейства. Ты остался единственным, кто может принимать решения. Так займись делом, пока не стало совсем светло.
   Тело ещё не остыло, кровь вяло вытекала из разбитой головы. Ретривер вернулся, он обнюхивал руки женщины, поскуливая. Антон шугнул собаку. Одной рукой прижимая к себе малышку, даже не думающую успокаиваться, он взял за ногу жену и потащил её в гостиную, тёмное, заставленное мебелью помещение, похожее на склеп. Чиркнув спичкой, зажёг свечу, проверил, плотно ли задёрнуты шторы. Крупные пылинки неподвижно висели в ореоле дрожащего света. Когда-то всё было иначе. Здесь, в раскладном кресле, она и разрешилась от бремени, Антон перерезал пуповину, а Жанна, полуживая от боли, сама зашила Тоне пупок, потому что Антон так и не научился шить. Они тогда были счастливы, в пику всему миру, который рухнул в тартарары.
   Он посадил Жанну, прислонив её спиной к стене, задрал на груди свитер, майку. Бюстгальтера она не носила. Антон сомневался, что кто-то из выживших ещё пользовался этой штукой. Она отошла в прошлое вместе со многими необязательными элементами туалета, а так же нормами морали. Осталось только то, без чего не прожить.
   Ареолы вокруг сосков, которые сильно увеличились после родов, знакомая родинка на правой груди. Но главное - это молоко. У Жанны всегда хватало молока, поэтому они даже не искали для Тони прикорм. Да и где его сейчас найдёшь? Питательная смесь ценилась у тех, кто остался, наравне с консервами и гречневой крупой.
   - Мы найдём тебе пропитание, - сказал Антон дочери. Поднёс девочку к правой груди и удостоверился, что она схватила сосок. - А сейчас тебе лучше бы поесть от души. Мама любит, когда ты сытая.
   Оглядевшись, он сдёрнул с кресла пухлую, воняющую плесенью подушку. Устроил её на коленях жены, под спинкой ребёнка. В последний раз пробежал пальцами по рёбрам женщины. Господи, какая она худая!..
   Девочка жадно задвигала ртом. Её глаза были открыты. Антон предпочёл бы, чтобы она не смотрела, но ничего не мог поделать. Жанну сейчас не так-то просто узнать, и дело не в травмах, которые он ей нанёс. Совсем нет. Голубиная лихорадка постучалась и к ним в дом.
   Антон задал себе вопрос, какие шансы у Тони заразиться через материнское молоко, но быстро прогнал от себя эти мысли. Ведь и до этого малышка питалась от груди матери. Неизвестно, как передаётся вирус. Неизвестно даже, вирус ли это. Первых заболевших разделяли сотни и сотни километров, и в то же время люди могли годами жить рядом с мутантами. Их семейство тому доказательство.
   Больше похоже на магию, если уж на то пошло.
   Жанна была одной из первых, кто высказал горькое предположение, что убегать бесполезно. Они жили бок-о-бок с новыми обитателями Земли достаточно долго, чтобы понять, что даже в защитных масках нет необходимости. Болезнь приходит, когда ей того захочется.
   Хмыкнув, Антон встал. Теперь, освободив руки, он мог заняться более насущными делами. Наступал день, а значит, время сизеголовых. По ночам они забираются в подвалы и заползают под брошенные автомобили, зато с первыми проблесками рассвета заполоняют улицы. В темноте можно передвигаться почти безбоязненно. Антон не знал, с чем это связано, хотя полтора года, проведённых в этом новом мире, подвели его к необычной мысли: они боятся темноты, а точнее - тёмных открытых пространств. Потому если такой пустоголовый заберётся к тебе в дом, ночь на дворе или день, вероятнее всего, ты уже не жилец.
   Антон направился к окну, чтобы плотнее задёрнуть штору, и вдруг остановился: мимо проследовала тень. Максик был тут как тут; светлая шерсть на его загривке поднялась. Он скалил зубы, но из глотки не доносилось ни звука. Макс был умным псом и быстро понял, что пустоголовые очень любопытны к звукам. Видят они паршиво, но слухом не обделены. Раздалось утробное курлыканье, Антон готов был поклясться, что в нём звучали вопросительные нотки. Закрыл ли он дверь? Все ли окна закрыты и зашторены? Главное, чтобы Тоне не вздумалось заплакать снова. Жизнь с маленьким ребёнком здесь - отдельное, почти садистское удовольствие. Жанна была с Тоней на одной волне, и какие бы потрясения не случались в жизни, она могла тихим, баюкающим голосом успокоить дочь. Если же с Тоней по какой-то причине оставался Антон, то, в момент малейшей опасности, он просто зажимал младенцу рот и держал так крепко, что ничего, кроме нескольких сдавленных звуков, не просачивалось наружу.
   Однажды ты всё поймёшь и сможешь простить меня за эту грубость, - говорил он каждый раз.
   Постояв, тень удалилась, покачивая огромной головой. Антон выдохнул сквозь сжатые зубы. Он понимал, в чём дело. Кроме отменного слуха, у пустоголовых ещё и очень хороший нюх. Своих они чуют за версту, и этот решил, что дом уже кем-то занят. Антон тоже чувствовал запах. Слабый, но ощутимый, он возник за пару часов до того, как в ванной появилось несколько маленьких сизых пёрышек.
   Что-то встревожило мужчину, заставив обернуться. Кровавый след тянулся по полу из коридора; на линолеуме остались коричневые разводы. Антон поморщился. Но... нет, не в этом дело. Что-то двигалось. Он готов был поклясться, что неким шестым чувством, глазами на затылке, уловил движение.
   На лице и ползунках Тони Антон увидел россыпь красных пятнышек. На его глазах очередная капля сорвалась с подбородка Жанны и ударила в лоб ребёнку. Девочка перестала сосать и засмеялась, мужчину передёрнуло. Он подошёл, чтобы стереть с лица дочери кровь, но вдруг остановился, увидев, как дёрнулись руки женщины. Это было конвульсивное движение, но оно совершенно не понравилось Антону.
   Ладони жены тощие, будто высохшие, на запястьях появилась гусиная кожа. Ногти заметно удлинились и почернели. Антон потёр лоб: были ли они такими, когда он поднял топор и нанёс решающий удар? Когда Жанна, уже будучи не в себе, поднимала руки, пытаясь защититься, и издавала гортанные, курлыкающие звуки? Нет... кажется, нет. Так что это? Она продолжает превращаться, даже будучи мёртвой?
   Малышка вновь сосредоточилась на еде. К мраморной коже груди пристали несколько пуховых перьев нежно-кремового цвета. Антон наклонил голову жены вниз и посмотрел на шею, туда, где длинные каштановые волосы двумя водопадами спадали вниз. Тоже перья, сизые, они были похожи на пятна грязи.
   В этот момент кисти рванулись вперед, и только реакция Антона, натренированные полутора годами выживания рефлексы позволили избежать страшного.
   Жанна... нет, то, что ей когда-то было, попыталось схватить ребёнка острыми, загнутыми, как у птицы, когтями. Мужчина успел заблокировать руки-лапы. Усилие было колоссальным, и Антон чуть не прокусил нижнюю губу, пытаясь ему сопротивляться. Женщина подняла голову, уставившись на него неподвижным чёрным зрачком. Левый глаз закатился под распухшее веко, но правый заглядывал, казалось, прямо в душу, наполненный какой-то особенной, чуждой человеку болью.
   Её лицо уже начало деформироваться. Нос лопнул и висел лохмотьями вокруг молодого, влажно блестящего клюва почти воскового оттенка. Рот съехал под подбородок; исказившись, он стал похож на масляное пятно в луже воды. Губы отчаянно пламенели. Во многих местах они лопнули и сочились кровью. Язык свешивался вниз, касаясь гортани. Лоб стал покатым, шапка волос над ним смотрелась грязной тряпкой, наброшенной на голову. Антон знал, что волосы скоро выпадут, а на их месте появится оперение, топорщащееся на темени.
   Существо издавало горлом сдавленные чавкающие звуки. Тоня выпустила сосок и съехала по подушке, извиваясь, как червяк, размахивая ручками и ножками.
   - Как ты выжила? - спросил Антон. Рана выглядела ужасно. Стискивая твёрдые, как деревяшки, запястья, он сказал: - Уйди из моей жены. Не смей похабить память о ней.
   Вместо ответа монстр попытался клюнуть его в глаз. Мужчина увернулся и почувствовал острую, жгучую боль в скуле. Удар клюва тех, кто набрался сил и окреп после трансформации, способен крошить кости. Жанна всего лишь птенец, но это ненадолго. Птенцы быстро превращаются в полноценных особей. За что им подарили этот мир? - с болью подумал Антон. - Мы не так уж плохо с ним обращались... мы...
   Держа руки женщины, он находился в безвыходном положении, открытый для атаки монстра.
   - Макс! - зашипел мужчина.
   Пёс был уже тут как тут. Надо отдать должное выучке, он не залаял. Скалил зубы, тихо скулил, обнюхивая ногу чудовища. Жилы на ней напряглись так, что напоминали верёвки.
   - Это не она, - сказал Антон. - Больше не она! Оттащи её от меня, мальчик, живо!
   Но Макс не двигался. Антон увернулся от очередного удара, куда более уверенного, чем предыдущий, и схватил зубами клюв птицы, не давая ему раскрыться. Из горла Жанны, тощего, вытянутого, вырвался протестующий хрип. Хорошо, что она не может кричать, - подумал он, - потому что...
   Птенец дернулся, и зубы Антона клацнули. Клюв открылся, показав алый зев. Язык она втянула внутрь, он метался, словно пленник, которому поджаривали пятки.
   - Максик, спасай Тоню! - крикнул Антон, забыв об осторожности. - Унеси её отсюда!
   Ретриверы не просто так славятся своей сообразительностью. Пёс не мог заставить себя укусить родного человека, но эту команду выполнил незамедлительно. Он схватил младенца за манишку и потащил по ковру под стол. Удивительно, но девочка не кричала. Увидев, что лакомый кусок вне зоны досягаемости, птенец возмущённо заурчал. Волосы прядями слезали с его головы, оставаясь на одежде, которая сидела на щуплом теле как мешок, на руках Антона, на спинке стоящего рядом стула. На висках активно появлялись перья, а подбородок, прежде изящный, будто выточенный из фарфора, выглядел мягким, как хрящ. Его очертания сгладились.
   - Это твоя дочь, - зарычал Антон и, с трудом освободив правую руку, ударил.
   Он рассчитывал, что мягкий череп птенца не выдержит, но ошибся. Удар лишь дезориентировал существо на доли секунды, однако этих секунд хватило, чтобы понять, что без оружия нет никаких шансов с ним справиться. Антон рванулся в сторону коридора, упал, когда когтистая лапа, обретшая полное сходство с птичьей, ухватила его за ногу, приложился головой о край рабочего столика, куда складывал инструменты, которые всегда должны быть под рукой. По полу рассыпались гвозди, мужчина заорал, когда молоток ударил его по ладони.
   Только ощутив пальцами шершавое дерево, Антон понял, что у него есть шанс. Повернувшись, он ударил молотком по клюву, который уже тянулся к его животу, потом по виску монстра, ещё ненадолго выведя его из строя. Нашарил длинный гвоздь, один из десятка рассыпавшихся по полу, и незамедлительно им воспользовался, пригвоздив лапу птенца, больше похожую на несформировавшееся крыло, к полу. Гвоздь вошёл в линолеум, дерево и плоть почти по самую шляпку. Жанна-монстр заурчала и забилась, вцепившись когтями другой лапы в бедро Антону, когда он отвлёкся, чтобы найти ещё один гвоздь. Сопротивление птицы однако ослабло, и скоро вторая лапа также оказалась надёжно зафиксированной. Затем пришёл черёд нижних конечностей. Кости в них были мягкими и ломкими, будто полые стволы бамбука. Метаморфоза с костями оставалась загадкой для выживших, ведь голубиные люди не могли летать, а значит, облегчённый скелет был им без надобности.
   Впрочем, и сама причина их появления была загадкой.
   Слыша, как хрустят кости, наблюдая, как толчками выбивается из ран кровь, Антон облизал пересохшие губы. То, что было его женой, возлюбленной Жанной, распласталось теперь на полу, урча и мотая уродливой головой. Взяв со стола большие портновские ножницы, Антон разрезал свитер и майку на теле монстра-птенца. Помассировал сосок, пытаясь добиться выделения молока. Оно ещё оставалось, хотя и совсем немного. Эта функция человеческого организма отмирала, вытесняемая множеством других.
   Опустившись на корточки, Антон сказал:
   - Помнишь, мы говорили о том, что не будем колебаться ни минуты, если это случится с кем-нибудь из нас? Я поклялся, и ты поклялась, но я помню, что ты ещё сказала. Что не сможешь без меня жить. Сказала, что если этого не избежать, ты надеешься быть первой. Думаю, ты не сильно удивишься, услышав, что я тоже не смогу без тебя. Но у нас теперь есть Тоня. И я должен жить, столько, сколько потребуется. Я готов сделать всё ради неё. Я знаю, ты - уже не ты, но у меня просто в голове это не укладывается. Нет, я верю, что ты слышишь, что ты где-то есть: над нами или вокруг нас. Надеюсь, ты сможешь меня простить.
   Антон, сколько смог, сцедил из груди молоко в кастрюльку, перелил его в бутылочку с соской, сходил за дочерью, которая по-прежнему тихо лежала под столом, разглядывая морду Макса и цепляясь крошечными ручками за его шерсть. Поднял её на руки, заглянул в сморщенное личико, в карие, как у матери, глаза.
   - Пойдём, дорогая, - сказал он, - Есть ещё время подкрепиться.
   К тому времени, как Тоня опять принялась за еду, Антон наконец увидел то, что следовало увидеть давно. Шум борьбы привлёк голубиных людей. Они стояли перед окном, три или четыре особи, клювы с тихим дзынь ударялись в стекло. Видел, как головы их раскачиваются, алчно и зло толкая друг друга.
   - Нет, - прошептал Антон, - здесь никого нет. Уходите.
   Птенец, бывший совсем недавно его женой, не оставляя попыток освободиться, откинул голову назад, громко стукнувшись о стену, и пернатые заволновались сильнее, хлопая по бокам руками-лапами, будто крыльями.
   А потом где-то на кухне разбилось окно.
   - Нет, - повторил Антон, всё ещё не веря.
   Послышался грохот - кто-то, перевалившись через подоконник, упал на пол, прихватив с собой стопку тарелок и сковородку.
   Мужчина нашёл взглядом ключи от автомобиля. Полный бак горючего и четыре канистры в кузове. Они могут кататься хоть весь день. Будут ездить, преследуемые толпами птицеголовых, пока не стемнеет или пока не наткнутся на что-то, что станет новым временным пристанищем для их поредевшей фамилии. Сумки с самым необходимым, давно припасённые на экстренный случай, стоят возле чёрного хода. Вот только...
   Антон не мог лишить Тоню последних мгновений наедине с матерью, пусть даже это уже не её мать. Не мог заставить себя разжать ей губы, ведь прямо сейчас из одного тела в другое струилась любовь. Растворённое в жидкости чувство, которое ребёнок пробует на вкус, быть может, в последний раз в жизни.
   Птенец сделал рывок, и гвозди на руках и ногах вылезли из пола на добрых три сантиметра. Ещё одного такого они не выдержат. Тело изогнулось дугой, клюв бешено щёлкал, и Антон слышал, как по коридору, врезаясь в стены и роняя картины с морскими пейзажами, в которых знали толк предыдущие жильцы, стучат когтями птицеголовые. Стекло разбилось вновь, на этот раз здесь, в гостиной. Голубиный человек рухнул в объятья занавески и заметался, возмущённо клокоча.
   - Пойдём отсюда, Макс!
   Пёс рычал, поняв, что в маскировке больше нет нужды.
   Тоня захныкала, мужчина прижал её к груди. Прикрыв ладонью лицо девочки, он наступил на шею птенца и услышал, как под сапогом хрустнули кости. Поздно идти за топором. Антон схватил с деревянной подставки кухонный нож для мяса и бросился к выходу, чтобы в прихожей столкнуться с голубиным принцем, сизым самцом с грязным оперением, обломанным клювом и мясистой восковицей. На тощем теле болталась посеревшая рубашка с пеньком галстука, а брюки, порванные на коленях, кажется, едва держались на животе. Он протянул к Тоне белые безволосые руки, будто хотел пощекотать ей живот, но Антон не оставил ему шанса. Толкнул чудовище плечом, свалив его на пол и заблокировав дорогу двум другим особям, поменьше. У голубиного принца был рудимент, единственное человеческое ухо, торчащее из пучка перьев, но Антон не стал тратить время, чтобы его рассмотреть. Он бросился к чёрному ходу, услышав, как из комнаты, оскальзываясь, выскочил ещё один сизеголовый.
   Ключи от дверей висели здесь же, на крючке. Бросив оружие и прижимая к себе Тоню всё сильнее, так, что младенец захлебнулся хриплым плачем, Антон попытался вставить ключ в замок. Руки дрожали, он прикусил до крови язык.
   Макс, что крутился у ног, умный, добрый Макс, на которого всегда можно было положиться, ринулся в атаку. Бросив взгляд через плечо, Антон видел, как ретривер встал на дыбы, будто конь, и вцепился в горло голубиного человека. Тот рухнул, придавив собой пса. Антон дёрнулся на помощь, но потом волна понимания накрыла его с головой. Максик хотел дать им шанс ценой своей жизни. Он всегда был мозговитым псом. Ключ, наконец, соединился с личинкой замка, они закружились в последнем танце, и в глаза ударило солнце, пускающее свои стрелы сквозь резную листву клёна. Антон всерьёз ожидал птицеголовых, но увидел только захламленный задний двор, да шмыгнувшую в кусты тощую кошку, ожидал, что колёса на его пикапе будут спущены, но с машиной всё было в порядке.
   Захлопнув дверь, он почувствовал, что перерубил голову змею отчаяния, а в груди вновь затеплилась надежда.
   - Мы с тобой будем жить всем назло, милая, - сказал Антон дочери, которая вроде бы затихла, вставив в рот кулачок. - И будем жить долго. И пока мы будем - будет и мама.
   Он забыл про сумку, но это было не важно. Испугался, что придётся возвращаться за ключами от автомобиля, но обнаружил их в кармане. Ещё раз подумав о Жанне, вспомнив свежеть её лица и запах волос, Антон направился к Тойоте, не замечая, что глаза младенца остекленели и вокруг зрачков появились хлопья сажи. Скоро они соединятся, чтобы утопить маленький разум в животной тьме.
  
  
   Конец
  
  

Похождения Дениса в нарисованном мире

Почти фантастическая повесть

  
  
   1.
  
   Был на свете мальчик. То, что у него есть брат, мальчик понял вдруг и внезапно, как бывает, когда понимаешь, что первые три школьных класса, которые ты с успехом одолел, получив свои слюнявые тетрадки с первыми неловкими шагами в науке написания букв и распрощавшись с плачущей молоденькой учительницей, - далеко не вся школа. Что помимо неё есть и другие галактики, называемые "колледж" и "университет".
   Но речь сейчас не о них. Ведь настоящий, живой братик - согласитесь - это кое-что гораздо интереснее, чем эфемерные учебные заведения, которые, может, и вовсе перестанут существовать к тому времени, как мальчик до них дорастёт. Схлопнутся, как и положено галактикам, в чёрную дыру.
   Впрочем, то, что он "живой", папа с мамой сразу поставили под сомнение.
   Выслушав мальчика, они отправились в дальнюю комнату на совещание. Пацан слушал, прильнув ухом к двери:
   - Ты ему сказал! - говорила мама.
   - Нет, ты! У меня и в мыслях не было... - восклицал отец.
   Но ему никто ничего не говорил. Он просто понял, и всё. Это знание смотрело из темноты пристальными кошачьими глазами, а если есть глаза, значит, есть и кошка, верно? Это знание как-то само появляется у тебя в голове: не может быть глаз без кошки. Не может быть знания, что у тебя есть брат, без брата.
   Спустя десять минут мама с папой вышли из комнаты. Мама опустилась перед мальчиком на корточки, её небесно-голубое платье важно колыхалось вокруг тонких щиколоток.
   - Малыш, - сказала она, - откуда ты знаешь?
   - Где он, мам?
   Мальчик уже не озирался так радостно и оголтело, как в первую минуту, когда узнал, что у него есть брат. Тогда за десять минут он обыскал весь дом, но почему-то никакого брата не нашёл. И теперь он лишь хотел узнать у родителей, куда они спрятали мальчишку.
   Так он об этом и спросил.
   - Сначала ты скажешь, кто тебе рассказал, - сказал отец громко. Обычно этот строгий голос пугал мальчика, но не сегодня. Сегодня он во что бы то ни стало хотел узнать правду. Он, как оруженосец, почувствовавший в себе достаточно храбрости, чтобы быть рыцарем, готов был напялить себе на голову латунное ведро, взять швабру, в иные разы служившую лошадью, а в иные - грозным боевым копьём, и ринуться отбивать правду у милых странных великанов, с которыми ему, ещё недавно малышу из страны Сопляндии, а теперь почти-взрослому-мальчишке, приходилось жить. В каких таких подземельях они его держат? И за что?
   - Подожди, Слава, - рассудительно сказала мама. - Не нужно его ругать. В любом случае, виноват не он.
   - А кто же тогда? - пробурчал в усы отец. Ему хотелось кого-нибудь поругать. Огромные, как космические корабли, руки сжимались и разжимались. Когда мальчик с отцом играли в "Звёздные войны", эти руки (каждая по очереди) были "Тысячелетним соколом".
   Мама тем временем сказала:
   - Ты, Денис, наверное, сам себе всё это нафантазировал. Скажи-ка: ты хоть раз его видел, этого твоего якобы брата?
   - Ни разу, - прошептал малыш. Всё вокруг него потускнело. Откуда он мог знать, что рыцаря, прославленного воина, можно остановить одним лишь словом прекрасной дамы? Тем более если эта прекрасная дама твоя мама. Куда уж прекраснее?
   - Ну вот, видишь? - сказала мама рассудительно. Она могла лучиться, как редкая монетка, которую только что протёрли полиролью, или латунная пуговица, а могла быть осторожной, как сапёр на работе. Такая мама всегда вызывала у Дениса подозрения, ему мерещились бесчисленные тайны под бесчисленными замками. Во сне он, бывало, бродил по тёмным казематам, прятался от стражей и пытался подобрать к этим тайнам ключи.
   И тут прославленный сапёр совершил ошибку. Он решил, что если занять мину чем-нибудь полезным (к примеру, приспособить под горшок для японского дерева бонсай), у неё не будет времени на то, чтобы рвануть.
   - Иди-ка, уберись на заднем дворе, - сказала она. - Помнишь, ты обещал летом выполоть вокруг моих роз сорняки? И загляни в будку Рупора, кажется, там снова лежит штук пять папиных тапочек.
   Теперь мальчик точно знал, что мама лукавит. Все его подозрения укрепились, а ожидания выросли. Сначала (когда копал в овсяной каше за завтраком тоннель к подкашным гномам, которые ковыряют из стен замка изюм и кусочки яблок) Денис был уверен, что братик наверняка меньше него. Но он был уже достаточно взрослым, чтобы понимать, что дети не берутся из воздуха. Во всех подробностях, конечно, не знал, но подозревал, что это достаточно длительный процесс, и просто так, без его ведома, мама с папой дело обставить не смогли бы. Это всё рано, что купить перед его, Дениса, днём рождения огромный экскаватор и пытаться прятать его несколько дней в шкафу. Каким бы ни был большим тот шкаф, нет такого экскаватора, до которого пытливый мальчишка бы не добрался. И тут, как при грабеже банков ("Перед тем, как брать кассу" - говорят бандиты в кино), важен план. Так что оставался один-единственный вариант - братик старший, просто он однажды взял и исчез. Может, его отправили в интернат: мальчик слышал, что есть такие ужасные места, куда ссылают плохих детей. Может, братик себя не очень хорошо вёл, хотя в это и трудновато поверить: если он старше, то вряд ли стал бы выбрасывать из супа на пол картошку, в надежде, что пёс уничтожит улики без следа. Мама говорила, что нет ничего хуже. А если нет ничего хуже картошки на полу, что же надо сделать такого, чтобы угодить в интернат?
   - В каком же он классе? - спросил Денис, схватив маму за коленку. Ему нравилось прикасаться к шелковистой ткани этого платья, воздушного, как зефир.
   - Он не ходит в школу, - сказала мама, досадуя, что её план отвлечь сына провалился. - Когда-то он ходил в детский сад.
   - Я помню, помню! - радостно заявил мальчик. - Он был вот таким высоким, в красно-синей кофте и со шляпой. Ещё у него были белые кудрявые волосы. Он любил сидеть возле моей кровати - той самой, с бортиками, - когда я засыпал...
   - Нет, малыш. Ну какие белые волосы, да ещё тем более кудри? Посмотри на нас. У меня волосы коричневые. У твоего папы - чёрные, и чёрная борода... хотя кудрявая, этого не отнять. То, что ты помнишь - хотя я удивлена, что ты действительно это помнишь - клоун, которого мы привезли из Амстердама. Он был из ваты и платяной ткани, а шляпа - из крашеного картона. Его порвал Рупор, и мы его выбросили. (Рупором звали пса за громкий голос, из-за которого частенько ругались соседи). Мальчик притих и ждал продолжения.
   - Что касается братика... - мама ступала на тонкий лёд. Отец, схватив было газету и вознамерившись спрятаться за ней, аккуратно, как змею, сложил её на коленях, наблюдая за женой и сыном. - Это было ещё до тебя. Ты тогда существовал только у нас с папой в головах, поэтому ты уж точно не мог быть с ним знаком. Просто... он так и остался малышом, а ты родился и вырос.
   Это поставило мальчика в ступор. Брови отца нависли над глазами, словно тучи. Возможно, ему хотелось надрать кому-то уши.
   - Он что, сейчас маленький? Ходит в сад и играет с пластиковым паровозом? - спросил Денис.
   И тут мама не выдержала. Слёзы хлынули из её глаз ручьями. Папа поднял её за плечи и, сурово взглянув на сына, увёл в комнату. А тот сидел, пытаясь уразуметь, как вопрос может так легко расстроить взрослого. Он уже знал, что есть опасные вопросы, острые, особенно такие, которые касались маленьких секретов мамы от папы, или крошечных папиных тайн, вроде сигарет, которые он хранил на балках под козырьком крыльца. Однако этот вопрос... он другой. К горлу подкатил комок. Мальчик несколько раз неуверенно хныкнул, но по-настоящему плакать не стал, он уже вышел из возраста, когда можно вволю порыдать из-за любой мелочи. Кроме того, зачем расстраиваться, когда ты только что узнал такую прекрасную новость! Мальчик подумал с минуту и решил, что этот день станет эпохальным. Даже эпохальнее дня, когда ему наконец-то купили новый велосипед, двухколёсный, со скоростями и ручными тормозами, как у взрослых.
   Да, определённо это так.
   Рыдания в соседней комнате утихли ещё не скоро. Сначала они стали глухими, и Денис понял, что мама теперь плачет, уткнувшись отцу в подбородок или в плечо. Что всё-таки её так расстроило? Денис пошёл гулять.
   Первым делом он решил посетить детский сад, в который когда-то ходил и сам. Это была отличная идея. Где же ещё искать, как не вокруг пластикового паровоза? Денис прекрасно его помнил: яркий, красный, с большими жёлтыми колёсами и четырьмя прицепными вагонами. На него можно было усесться верхом и ехать, держась за трубу, прямиком в Торонто, город в Австралии, намалёванный на стене.
   Сейчас разгар летних каникул, асфальт приятно-тёплый и, словно спина зебры, в полосах от следов шин. Школа, этакая прямоугольная разновидность медведя, впала на лето в спячку. Главный недостаток детского сада, насколько помнил Денис, в том и заключался, что в такое прекрасное время - время беготни по гаражам, игр в войнушку и в конкистадоров в ближайшем лесу (Денис с раннего детства обожал наблюдать за старшими мальчишками), ты вынужден собираться с утра и тащиться с кем-то из родителей в душную коробку сада с его пусть и многочисленными, но давно надоевшими игрушками и занятиями.
   А вот теперь свобода! Бинго! Кавабунга! Крутяк крутятский! Денис готов был снова и снова повторять любимые словечки - только они могли передать его восторг. Однако в жизни каждого человека наступает время, когда нужно посмотреть назад. Вернуться к корням после долгих странствий. Снова вспомнить, как оно было, пересмотреть ошибки детсадовских лет с высоты своего возраста и жизненного опыта. Денис считал, что такое время для него наступило. Тем более нашёлся к тому великолепный повод.
   Запихав руки в карманы, он отправился по знакомой с детства тропинке между пунктом приёма стеклотары и веломастерской, мимо пары двухэтажных коттеджей вроде того, в котором обитало их семейство. В одном из них жила Полина, она только-только пошла в первый класс, совсем ещё слюнтяйка; в другом - две одинокие старухи, приходящиеся друг другу сёстрами. Одна из них любила смотреть на детишек со второго этажа и мило улыбаться, ещё она горстями швыряла из окна конфеты. Другая вечно возилась на пятачке земли возле дома; руки у неё были по локоть в земле, а ногти, страшные длинные ногти, напоминали зубья от старой ржавой грабли. Она была угрюмой, вечно недовольной, и дети привыкли обходить старых сестёр за версту (издалека никогда нельзя было сказать наверняка, кто из них идёт тебе навстречу).
   Не вынимая рук из карманов и сохраняя важный вид, Денис проследовал мимо вахтёрши. Она даже не подняла взгляда от кроссворда. Наверное, приняла его за пришедшего навестить старых воспитателей выпускника, кем он, по сути, и являлся. А может, просто не заметила из-за монументального своего стола, хотя Денис изо всех сил пытался казаться повыше.
   Он прошёл мимо малышни, которая как раз с весёлыми криками тянулась на обед (по мнению Дениса, ничего интересного их там не ждало; сникерсы обыкновенно дают по пятницам, бананы по вторникам - а сегодня среда; ни туда, ни сюда), внимательно вглядываясь в каждое лицо и надеясь, что знание, которое взяло и без спросу вторглось к нему в голову, поможет опознать собственного брата. То есть теоретически он должен быть похож на Дениса, но сам Денис не питал на этот счёт иллюзий. Бывало (особенно в раннем детстве), он не мог узнать себя в зеркале и ревел так, что сбегался весь дом, и Рупор заводил свою вечную шарманку: Вуф...вуф...вуф.... Просто удивительно, как это ты до сих пор не увязался за какой-нибудь цыганкой, перепутав её со мной, - смеясь, говорила мама.
   - Ба, какие люди! - от изучения светящихся ребяческих рожиц Дениса отвлёк дружелюбный возглас воспитательницы. Несмотря на то, что ей было всего двадцать четыре года, Денис про себя считал её старой. Когда тебя называют дядей или тётей, считал он, тебе ничего не остаётся, кроме как присматривать себе подходящую краску для волос, которые, без сомнения, вот-вот начнут седеть. Или покупать очки, чтобы хоть чуть-чуть отсрочить старческую дальнозоркость. - Сам Денис Станиславыч! Ути-пути-какой-ты-вырос!
   - Я ищу своего брата, - сказал Денис. Он терпеть не мог сюсюканья. - Мне сказали, он ходил в сад.
   Воспитательница, тётя Тамара, прикрыла ладошкой рот. Она была стройная, но с круглым лицом и удивительно краснощёкая.
   - Сладкий мой! Да кто же тебе сказал-то?
   Опять этот вопрос. Денис скрестил на груди руки.
   - А вот никто. Сам догадался.
   Поняв, что на воспитательницу надежды мало, он предпринял самостоятельные изыскания. Нашёл паровоз, великолепно-красную, похожую на столб пламени, трубу которого за прошедшие годы пересекла не одна трещина, а из четырёх вагонов осталось только два. Но и около него ни одного малыша, хотя бы предположительно напоминающего его брата, не наблюдалось. Тётя Тамара тем временем куда-то звонила. Глаза её были красны. Когда она закончила разговаривать, Денис спросил:
   - Мне интересна одна вещь, тётя Тамара, одна простая вещь. Почему же все, кроме меня, знали о существовании моего - моего! - брата? Так, знаете ли, не честно. Скажите хотя бы, как его звали.
   Стараясь подражать голосу отца, он разбавил свой мальчишеский голос недовольным, даже сердитым тоном. Тётя Тамара окончательно расстроилась: она достала белый в синюю крапинку платок и выуживала из уголков глаз хрустальные слезинки.
   - Масимба, - сказала она. Нос её был заложен.
   Странное имя. Больше подходит какому-нибудь герою мультяшек, из тех, что надувают кулаки и лупят друг друга по голове под заводную музыку. Наверное, родители что-то подобное как раз смотрели, когда думали, как назвать первого сына. Теперь хотя бы отчасти стало понятно, почему мальчишка до сих пор здесь сидит: только в садике тебя будут уважать с таким именем. Школа... школа показалась бы Масимбе адом.
   - И где он? - Денис не мог сдержать нетерпения. - Только не говорите, что ему нравится гречневая каша со шкварками, которая сегодня в столовой (Денис опознал запах). Я лично терпеть её не мог. Хотя мама говорит, что это вкуснятина. Теперь я догадываюсь, в кого пошёл мой брат.
   - Его здесь нет, - сказала тётя Тамара в перерывах между рыданиями. - Уже давно. Спроси лучше у папы. Я как раз ему позвонила.
   Так Денис, узнав некоторые подробности, снова, по сути, остался ни с чем. Он уже повернулся, чтобы уйти, когда воспитательница его остановила. Она бросила безуспешные попытки запрудить озёра слёз, и те лились теперь из глаз рекой.
   - Что бы тебе ни рассказали родители, знай... твой брат где-то есть. Он наблюдает за тобой оттуда.
   Мальчик вышел на улицу, под аккомпанемент стрижиных криков побрёл в сторону дома.
   Было странно думать, что братик от него прячется. С чего бы это? Может, просто стесняется того, что до сих пор ходит в сад, в то время как младший брат уже окончил третий класс?
   Он запрокинул голову и закричал насколько хватало лёгких:
   - Эй, Масимба! Покажись! Я не буду над тобой смеяться, совсем-совсем.
   Небо сияло. Оно было такое пронзительно-синее и в то же время такое прозрачное, как будто выложено драгоценными камнями. На втором этаже коттеджа сестёр-старух растворились створки, и против ожидания оттуда выглянула сестра-грязнуля. Положив перед собой чёрные от земли ладони, она неодобрительно посмотрела на мальчика. Денис решил, что, наверное, она занимается геранью, что стоит на южном окне. Иначе зачем ей в доме такие грязные руки? Должно быть под ногтями у неё уже завелись жуки.
   Для верности (а ещё чтобы не видеть сестру-грязнулю), Денис зажмурился и досчитал до десяти. Но ничего не изменилось. С оглушительным чириканьем летали воробьи и рассаживались по пыльным кустам сирени. Девочки, что выходили из ворот спортивной площадки, дружно жуя пирожные с твороженным кремом, замерли, глазея на мальчишку, а потом взорвалась сюсюканьем и смешками. Может, его брат - девочка? Нет, это уже совсем никуда не годится.
   На глаза Денису вдруг попалась часовая башня. Он никогда не обращал на неё особенного внимания - башня и башня, что в ней может быть занимательного? Но сейчас он задумался: если, как говорит тётя Тамара, братец и вправду за ним наблюдает, он может делать это только оттуда. И наблюдал всё то время, пока Денис взрослел, карабкался на своё первое дерево, бегал со своими первыми приятелями и собирал по дворам бутылки и ненужные газеты, чтобы заработать первые пятьдесят рублей, и потом с треском просадить их на лимонад и жвачку. Это единственная точка в Выборге, которую видно если не отовсюду, то почти отовсюду. Папа говорил, что там висит огромный, почерневший от времени колокол, подаренный когда-то городу самой Екатериной второй.
   Приложив руку козырьком ко лбу, Денис смотрел на башню. На самой её вершине что-то бликовало, это мог быть тот самый колокол, а мог бинокль или подзорная труба, через которую Масимба наблюдает за братом.
   Неуверенно Денис махнул рукой этим бликам, вызвав новый шквал сюсюканий и смешков среди девчонок. И побрёл домой. "Я тебя обязательно найду - думал он. - Непременно. Ведь я всегда хотел иметь брата".
  
   2.
  
   - Садись, сын, - сказал папа. - У нас с тобой сейчас будет очень серьёзный разговор.
   Денис сразу присмирел. У них с отцом вообще никогда не было "серьёзных разговоров". Когда кто-то из друзей-приятелей говорил: "Мне вчера от папаши такая взбучка прилетела", Денис хвастался:
   - А мне вот ни разу даже ушей не надрали.
   - Да ну, брешешь, - не верили друзья. Но то была абсолютная правда, и Денис, наблюдая покрасневшие шеи или ёрзанье задниц, которые явно перед этим надрали, почему-то совсем не чувствовал себя хорошо. Появлялось ощущение, что мимо него проходит порядочный кусок залихватской мальчишеской жизни. Они были самыми обычными мальчишками, а он, сам того не желая, выделялся. Был белой вороной. Будто пазл, в котором не хватало куска, не такого уж важного, но как ты можешь не думать об этом проклятом кусочке, когда картинка у тебя перед глазами ежедневно, от утреннего поцелуя мамы и до отхода ко сну?
   Стоит сказать пару слов о Денискином отце. Позже вы непременно захотите узнать о нём больше. Он строгий, молчаливый, похожий со своей бородищей и всегда нерасчёсанной шевелюрой на медведя. Кое-кто во втором классе, думая, что Денис не слышит, назвал его Карабасом-Барабасом, а Витька-Индеец поправил: "Не Карабас-Барабас, ты в каком веке, в конце концов, живёшь? Никто уж не помнит этого твоего Барабаса. Это натуральный Хагрид". Денис не стал лезть в драку. Самое время было возгордиться, что он и сделал. Когда кто-то спрашивал: "Наверняка он держит тебя в чёрном теле?", Денис важно кивал и показывал на локтях отметены, заработанные падением с велосипеда или где-нибудь ещё.
   Конечно, это была неправда: на взбучки Денискин папа жадился. Мог разве что посмотреть тяжёлым взглядом и сказать: "Чтоб больше такого не было". Мог стоять над тобой и хмуро, сердито сопеть (у него вечно был заложен нос, папа даже таскал с собой в кармане, домашних ли штанов, рабочих ли брюк, специальные капли). Нет, вы явно недооцениваете тяжесть этого взгляда! Давайте я скажу вам ещё вот какую штуку: взгляд этот был такой тяжести, что всё внутри у тебя буквально переворачивалось.
   - Наверное, у него тёмное прошлое, - так говорил Митяй, Денискин лучший друг.
   - Что за прошлое? - робко спрашивал Денис.
   - А мне почём знать? - недоумевал Митяй. - Твой же батя, не мой. Но так говорят. Тёмное прошлое. Когда есть что скрывать, человек становится мрачным, как грозовая туча, и надутым, как воздушный шар. Никого не напоминает, а? (он подмигнул). Может, твой папаша когда-то был киллером, как в Леоне.
   У Митяя, несмотря на дурацкую внешность, на все ужимки и кривляния, которым мог позавидовать даже Мик Джаггер, в голове были ужасно дельные вещи. С тех пор Денис иногда фантазировал: что, если бы папа оказался злобным волшебником, который поселился среди магглов и их собачек, обзавёлся семьёй, чтобы меньше выделяться. Или киборгом, который скрывает от жены и сына резиновую кожу на подбородке наклеенной курчавой бородой. Насчёт мамы у Дениса иллюзий не было: она не могла быть никем, кроме как обычной женщиной, немного суетливой, чрезмерно беспокойной, которая закалывала по вечерам перед круглым зеркалом волосы в высокий хвост, а по субботам готовила вкуснейший борщ, который называешь "волшебным", никакой подоплёки за этим словом не тая.
   И вот сейчас Денис не знал, куда себя деть от волнения. Возможно, после этого разговора - первого по-настоящему серьёзного разговора в их жизни - что-то поменяется так сильно, что ему придётся бросить школу и уйти отшельником в пустыню, переосмысливать всю свою жизнь.
   - Не знаю, зачем ты так упорно расстраиваешь нас с мамой этими разговорами, - сказал отец. - Кто бы тебе не рассказал, что у тебя якобы был брат, он поступил очень плохо. Твою маму я отправил прогуляться по магазинам - она была сама не своя - а сам постараюсь с тобой объясниться.
   Денис остался стоять, глядя, как отец ходит по комнате, рассеянно переставляя предметы. Доски пола скрипели под его ногами.
   - Он и вправду есть?
   Прибежал Рупор, цокая когтями, и мальчик рассеянно потрепал его по холке.
   - Он, наверное, карлик. Поэтому я его не замечаю. Поэтому он до сих пор ходит в детский сад.
   - Ты слишком много смотришь телевизор, - сказал отец так, будто сам был не слишком уверен, хорошо это или не очень.
   Денис удивился.
   - Как же его не смотреть? Там же показывают фильмы.
   Фильмы в последнее время были страстью Дениса. Мультики, как любой нормальный ребёнок, он, конечно, тоже смотрел, но целые жизни, сложные, порой совершенно непонятные, уложенные в полтора часа экранного времени, в последнее время всё чаще уволакивали его за собой, как волк из сказок уносит младенца.
   Отец вздохнул. Звучало это, как будто в толще дерева застряла пила.
   - Про твоего брата не снимут фильм. В том, что ты его не видишь, нет ничего удивительного. Совсем ничего. Он пропал. Исчез навсегда. И тут уж ничего не поделаешь, ищи - не ищи. Поверь мне, я знаю. Время для него остановилось.
   Дениска притих, сжимая между коленей голову Рупора. Отец редко когда позволял себе произнести столько слов разом.
   "Ага, - подумал он. - Дело здесь нечисто. Куда пропал мой брат? Почему все, кроме меня, об этом знают и не хотят делиться со мной подробностями? И что, в конце концов, это за штука, которая может останавливать время?"
   Хотя нет, не все. Денис был уверен, что Митяй тоже ничего не подозревает, как и прочие школьные приятели. Что же, получается нечто может прийти в любой момент и остановить в тебе взросление, стремление стать большим, больше всех, сильнее всех, умнее всех, отобрать возможность стать героем или гениальным исследователем... утащить тебя, ничего не подозревающего, в никуда?
   Денис снова подумал о башне с часами. Если есть в этом городке место, в котором за свою короткую жизнь он не побывал, то это она. Ещё, правда, есть парк Монрепо, далеко за выборгским замком, а в парке множество туманных потаённых уголков, но Денис справедливо рассудил, что на велосипеде быстро туда не добраться. Кроме того, под странное словосочетание "остановившееся время" часы на башне подходят идеально. Ведь ржавые стрелки не сдвигались с места вот уже четверть века, а большая, та, что замерла на сорока пяти минутах, сделалась постоянным насестом для голубей.
   Да. Часовая башня в исторической части города подходит идеально.
   - Что у тебя на уме, сын?
   Отец теребил бороду.
   "Раскрыть эту тайну!" - собирался заявить Денис, но в последний момент ничего не сказал. Несмотря на то, что ему ни разу даже не грозили ремнём, тяжёлый, непроницаемый взгляд как будто говорил: "Заведи-ка у себя в голове сейф, малой, и прячь туда свои мысли". Глаза у папы были ровно тёмные очки.
   - Ничего особенного, - сказал Денис, отводя глаза.
   И всё же, что значит этот разговор? Для Дениса он значил очень много - просто самим фактом своего возникновения. Но он терялся в догадках, что мог он значить для папы.
   Отец никогда не выглядел как человек, которому интересен собственный сын. Скорее, он выглядел как человек, которого тяготит какая-то тайна. Денис полагал, что с ранних ногтей открыл у себя нюх на тайны. Когда Рупор утащил папин носок и зарыл его на заднем дворе, под кустом облепихи, она была тут как тут. Она - тайна, которая, прицепившись к хвосту пса, пригибала его к земле. А теперь из фильмов Денис наконец узнал, как может выглядеть человек, которого что-то тяготит. Папа однозначно тянул на героя какого-нибудь странного, жестокого и большей частью непонятного кино, вроде "Крёстного отца".
   - Абсолютно ничего, - повторил он и, дождавшись когда папа наконец устанет от созерцания краснеющих мальчишеских щёк, выбежал прочь.
   До вечера оставалось достаточно времени. Достаточно, чтобы кое-что проверить.
   Крутя педали велосипеда, Денис надеялся не столкнуться с матерью, возвращающейся из магазинов. "Куда катишь, Дениска?" - последовал бы вопрос, если, конечно, доброе расположение духа уже к ней вернулось. И ему пришлось бы выкручиваться, юлить, может, даже соврать... не то, чтобы Денис был примерным сыном, но врать он не любил.
   Часовая башня с некоторых пор была закрыта для посетителей. Она ведь очень старая, эта башня. Возможно, по ней сверяли время какие-нибудь маркизы и графы... или кто здесь жил до того, как город перекочевал под крыло советской власти? Мама рассказывала, что в юности, когда они с папой только-только сюда переехали, башню как раз начали заворачивать в кокон строительных лесов. Доступ на смотровую площадку тогда уже закрыли. Когда дул ветер, вся конструкция стонала, как древняя старуха, а в досках пола с пугающей регулярностью образовывались дыры. Остатки тех лесов теперь чернели у самого её основания, вместе с красными, будто отвалившимися от древней, потухшей в незапамятные времена звезды, кирпичами. "Добрые намерения не всегда значат, что дело будет доведено до конца", - говорила по этому поводу мама. И после добавляла небольшое нравоучение: "Помни об этом, сынок, и когда понимаешь, что у тебя не хватает сил и терпения что-то доделать, подумай, ради чего ты вообще это начинал".
   Именно так Денис и собирался поступить. Разговор с отцом только укрепил его решимость.
  
   3.
  
   Денис решил, что неплохо было бы заиметь в напарники Митяя. Этот малый поддерживал его во всех начинаниях. Но Митяй, как оказалось, укатил на сутки к бабушке, оказывать посильную помощь в переселении кроликов из одного вольера в другой. Несмотря на то, что друг должен был быть дома уже с вечерним автобусом, Денис не собирался ждать. Будоражащая идея поселилась в его голове. Он должен увидеть брата уже сегодня!
   - Эй, Дениска-космонавт, ты выглядишь сам не свой, - с подозрением глядя на него, сказала тётя Лена, Митяева мама. - Уж не задумал ли ты высадку втайне от экипажа на какую-нибудь необитаемую планету?
   - Ничего подобного, - сказал Денис, чувствуя, что конспирация его вновь под угрозой. Да, положительно, с взрослыми нужно быть осторожными в этот день. Иногда они слепы, как котята, видят только свои огромные дома и небольшие зарплаты, и содержимое витрин, и всякие металлические штуки, но какие-то хитрые приборчики порой дают им возможность читать мысли детей.
   Уложив красные ладони на руль велика, Денис рванул к башне с часами, по дороге увернувшись от тучи, которая осыпала дождём угол Выборгской и Ленинградского проспекта. До исторического центра не так уж далеко. Миновать две хрущёвки, где за дырявой сеткой пинали мяч старшие мальчишки. Срезать через сквер. Вот уже все строения вокруг дряхлеет, как будто мчишься на машине времени, и с каждым оборотом педалей за спиной остаётся добрый десяток лет. Каждый камень брусчатки чувствуется в костяшках пальцев. Все головы поворачиваются к нему, улыбки на лицах или возмущение - наплевать! Денис весело хохочет, проносясь мимо на железном скакуне, и вопит во всю глотку: "У меня есть братик!"
   Остановился он только на минуту: посмотреть на магнитики и значки, выставленные возле сувенирной лавки для туристов.
   Эта часть города в самом деле будто другой мир. Здесь много упитанных кошек, которые лежат на подоконниках и нагретых солнцем откосах. Много бездомных бродяг и пьяных забулдыг. Вообще-то мама не разрешала Денису ездить сюда одному, но запрет этот был из категории "за закрытыми глазами": то есть глаза на него закрывали и мальчик, и она сама. Что может случиться с ребятишками в людном месте, где к тому же машины не ездят, а крадутся?
   Однако Денис видел множество странных и местами пугающих, будоражащих детский организм вещей, и каждая поездка сюда, в одиночку ли, или (что чаще) с Митяем была для него волнительным событием.
   Он поднялся по Крепостной улице, звеня в звонок и объезжая прохожих, повернул в арку, в скромный внутренний двор башни, где делалась добрая треть фотографий, увозимых туристами домой (большую их часть снимали с другой стороны, откуда были видны часы). Железный конь нашёл себе убежище в узком пространстве между подсобными постройками.
   - Здесь я тебя и оставлю, - прошептал Денис, приложив палец к губам. - Смотри не выдай меня!
   Немногочисленные туристы рассеянно бродили по двору, некоторые тянули за ручку кованой двери, которая, конечно же, была заперта. Иногда сверху появлялась краснощёкая физиономия смотрителя башни в кепке, которую можно было увидеть в старых советских фильмах. Снизу он походил на ожившего садового гнома - одного из тех, наткнувшись на которого в темноте можно напрочь лишиться речи. Денис почувствовал, как начинают стучать друг о друга голые коленки. Ему, быть может, придётся встретиться с этим существом там, внутри.
   Но потом он подумал о Масимбе, который заперт наверху, за "замершим временем" циферблата, и стиснул кулаки. "Я тебя вызволю! Вызволю, во что бы то ни стало..."
   У них с Митяем давно уже был готов план. Как и любое недоступное для ребятни место, башня с часами была, помимо легенд и преданий, шёпотом пересказываемых друг другу, десяток раз выдвинута на должность вершины, которую необходимо покорить, и десяток раз восхождение откладывалось. Потому что, одно дело - представлять, как ты обозреваешь сверху город, посмеиваясь над малышнёй и даже взрослыми, что ползают внизу как муравьи, и совсем другое - получать от сторожа, а потом и родителей всамделишные подзатыльники.
   Все обходные пути, какими можно воспользоваться, чтобы проникнуть внутрь, были сейчас перед Денисом как на ладони. С этой стороны к башне примыкали одноэтажные строения, хозяйственные и местами жилые, которые в свою очередь сообщались с соседними двухэтажными домами. Попасть труда внутрь проблем не составляло, деревянные резные двери, ведущие в покосившиеся парадные, просто невозможно было запереть. Слушая за стенкой голоса жильцов, лай собак и капризы детей, а также звуки, которые издавало радио, где как раз начиналась передача "Детективы для домоседов", и глухой стук, похожий на стук зубов, который мог издавать старый, исполненный маразма и банок с консервами, холодильник, вжимая голову в плечи, Денис взлетел на второй этаж. Уронил прислоненную к стенке метлу, поднял её тихо-тихо, слушая, какие изменения в повседневных делах жильцов он произвёл, потом снял с подоконника кактус. Подъездное окно выходило ровнёхонько на крышу пристроя; башня возвышалась прямо перед ним, вонзаясь медным шпилем в небо.
   Кашляя от поднятой пыли, мальчик распахнул окно и свесил ноги наружу. Ступни даже сквозь подошву сандалий жгло от нагретого солнцем ската крыши. Денис спрыгнул вниз, опустился на корточки, чтобы не попасться на глаза туристам, и к тому времени как добрался до окна башни (не того, из которого выглядывал гном, но находящегося на том же уровне), почувствовал, что пятки превратились в печёную картошку.
   Вот он и внутри! Митяй ни за что не поверит... Денис сглотнул вязкую слюну. Казалось, циркуляцию крови по венам, шумную, как горная речка, вот-вот услышит смотритель башни, прибежит, сверкая своими маленькими пропитыми глазами, решив, что где-то прорвало водопровод и его драгоценную башню заливает. Кто знает, что тогда будет? Никогда ещё Денис не совершал в одиночку столь диковинных поступков. Всегда с ним был Митяй, вернее, это он был с Митяем, и мама не раз говорила, что "ещё одна выходка, и я запрещу тебе общаться с этим мальчишкой".
   В сущности, мама имела все основания так утверждать. Не будь Митяя, в жизни Дениса не было бы и трети захватывающих приключений. Впрочем, жизнь Митяя также была бы бледнее. Денис был мозговым центром любого предприятия. Для донкихотовской храбрости приятеля он находил хорошие цели, и сам, как верный оруженосец и летописец, неизменно следовал за ним.
   Отец был более благосклонен и не требовал от Дениса выбирать друзей. "Пускай малыш поучится жизни, - говорил он жене. - Городок у нас маленький и довольно безопасный. Не хочешь же ты, чтобы он узнавал жизнь из книг? Тем более то, что он читает, написано минимум четверть века тому назад".
   Подумав, он прибавлял:
   "Я тебе вот как скажу. Современные книги потому и не такие интересные, что писали их маменькины сынки, близорукие ребята, одним из которых ты хочешь сделать нашего ребёнка".
   Скрючившись под окном, Денис вспоминал отцовские слова, пытаясь найти в себе достаточно храбрости, чтобы двинуться дальше. Эту миссию он не мог отложить на потом, когда Митяй наконец насмотрится на своих кроликов и изволит вновь, как обычно с поднятым забралом, отправиться навстречу приключениям.
   Здесь прохладно и темно, как в пещере. Вместо факелов на недосягаемой высоте под потолком желтели забранные в металлическую сетку лампы. Можно было по лестнице подняться наверх или спуститься вниз. Везде следы подготовки к капитальному ремонту, который грозил так никогда и не начаться: возле стен стояли пыльные банки с краской и мешки с цементом, слежавшимся в сплошную массу. Обвалившиеся ступеньки заботливо заложили кирпичами. Мухи и летучие жуки, почувствовав наконец отдохновение после душащей жары июньского полдня, кружили под потолком и радостно, оглушительно жужжали.
   Денис отдал бы свой новый велосипедный звонок, чтобы знать, где сейчас гном-тюремщик. Хорошо бы они друг с другом разминулись... и хорошо бы не пришлось искать его, чтобы, например, украсть с пояса ключи от кандалов, в которые закован братик...
   Нет! - сказал себе Денис - Не стоит позволять фантазии верховодить, особенно в этой ситуации. Быть может, всё ещё обойдётся.
   Перебегая из тени в тень и шарахаясь от падающих из окон лучей света, он шёл по лестнице наверх до тех пор, пока не обнаружил себя среди агрегатов, похожих на старые карусели из парка аттракционов. Краска отваливалась с них хлопьями, словно лепестки с позднеосенних роз. Механизмы молчали. Когда-то они двигали старое Время, а к новому никак не подходили. Колокола нигде не было видно. Дальше дороги не было - только чулан с шестернями, покрытыми похожей на снег пылью, да круглое окошко, на котором, судя по многочисленным отметинам, любили восседать голуби. Если высунуться из этого окошка - знал Денис - увидишь огромный белый циферблат с металлическими стрелками и тускло мерцающими мудрёными цифрами.
   Денис не стал выглядывать. Он принялся рыскать вокруг в поисках хоть какого-нибудь следа, упоминания о себе, которое мог оставить пленник. Поиски увенчались успехом, в конце концов в кармане у мальчишки оказались: хлебная корка, оставшаяся от чьего-то скудного обеда, дохлый мотылёк, которого раздавили, наступив на него (непременно голой ступнёй!), и игрушечный паровозик из киндер-сюрприза. Денис тихо и радостно восклицал при каждой находке и в голове его роились разные невероятные идеи. Сюда! Сюда привели его, и... это пятно света из окна, не зря здесь меньше всего пыли. Должно быть, маленький Масимба встал в центр золотистого круга, надеясь, что кто-то увидит его, пролетая в небе на самолёте или воздушном шаре. О! Что это? Семена клёна... что бы они могли здесь делать?
   Одна вещь надолго завладела вниманием мальчишки. В чулане стояла старая детская коляска, похожая на спрятавшегося там детёныша бегемота. Такие коляски умудряются поскрипывать сразу всеми своими колёсами, так, что получается незатейливая мелодия, похожая на ту, что напевает ночная пичуга. В первый момент эта коляска напугала Дениса до колик. Она была как притаившийся за углом грузовик из фильмов ужасов, который поджидает, когда с игровой площадки на дорогу выкатится мячик, чтобы с рёвом промчаться перед самым носом у перепуганной малышни.
   Заперев в груди дыхание, мальчик смотрел на неё, а она (казалось) глазела на него добрым десятком рыбьих глаз, спрятанных в чешуе тента. Ни под каким предлогом Денис не хотел бы увидеть ребёнка, который там спал, и даже его старые пелёнки, если ребёнка там нет.
   На самом деле, не было не только ребёнка, но и коляски. Она превратилась в стоящие друг на друге деревянные ящики, когда пятно света вдруг сдвинулось с места и осветило то, что мальчику казалось колесом. Денис оглядел свои потные ладони, а потом взглянул на синие пластиковые часы на запястье. Оказалось, он стоял без движения добрых пятнадцать минут.
   Его страху можно найти оправдание. Когда-то, когда Денису было три или четыре года, он восседал на подоконнике и ждал с работы маму, как вдруг увидел как по волнам вечернего сумрака, пересекая их подъездную дорожку и чуть не залезая колесом в клумбу с розами, проплывает чёрная ладья, влекомая двумя изящными руками стройной женщины, одетой в чёрное платье. Эта коляска и пригрезилась ему сейчас; выглядела она, как что-то, в чём можно возить мрачные мысли и тяжёлые воспоминания. Казалось, угодишь в люльку и больше не выберешься, захлебнёшься там, как в пруду со стоячей ледяной водой. Денис хорошо запомнил свои чувства тогда: он перепугался до крика, свалился с подоконника, ударился локтем, и только огромный плюшевый медведь, дежуривший на полу под окном, предотвратил большее несчастье.
   У него тоже была коляска, но совсем другая. Когда она стояла на лужайке, то напоминала куст, усыпанный ягодами. И в ней хорошо пахло. Поэтому мальчик, пытаясь рассказать потом маме о том, что его так напугало в тот вечер, не называл этот предмет "коляской", он использовал слова и звуки (всё время разные), которые на языке маленького ребёнка обозначают тревогу.
   А потом, почти год спустя, мальчик видел этот скорбный корабль стоящим в прихожей, между мамиными сапогами и папиными ботинками. И ещё раз - на чьём-то балконе рядом с детской площадкой. Оба раза он ревел, будто последний раз в жизни, и родители никак не могли понять, в чём дело.
   Наконец, ошалев от происходящего, Денис сел прямо на пол и уставился в окно. Там душное синее небо пересекали чайки, спешащие к заливу. Возможно, его братец с нелепым именем "Масимба" тоже смотрел в это окошко и думал о чайках. Давал каждой имена, одевал их в своей голове в разные одежды, чтобы как-то различать. Одну птицу - во фрак и котелок, как фокусника на недавней книжной ярмарке, другую - в кепку и потрёпанное пальто, как грузчика магазина за углом.
   Пора было признать: Денис один-одинёшенек в тесном помещении за часами. Никто не прятался по углам. Никто не звал его из-за штанг, вращающих стрелку. Не дрожал канат, ведущий к некогда отбивавшим время молоточкам. Денис опустился на корточки, рассеянно катая по полу игрушечный паровозик. Если зажмуриться, крепко, до треска в ушах, услышишь, как кто-то, крадучись, ходит рядом или, затаившись, смотрит на тебя со стороны лестничного проёма.
   - Знаешь, я всегда просил родителей, чтобы у нас в семье появился ещё кто-нибудь, братик или сестрёнка, - сказал Денис воображаемому брату. - Рупор, конечно, весёлый, особенно когда был щенком, но он всё-таки не человек. У меня был рыжий кот по имени Базука или просто Баз, с которым я не расставался. Мы были лучшими друзьями, даже купались вместе. Он часто вырывался у меня из рук, и поэтому ему стригли когти и запрещали кусаться. Однажды он убежал из дома и не вернулся. Теперь я думаю, что Баз не был мне братом - я имею ввиду, по-настоящему братом. Он, как все кошки, хотел гулять сам по себе, а не возиться с малышом. Но ты... ты другое дело. Ты мой настоящий брат, а значит, никуда не уйдёшь, когда я тебя найду. Только скажи, почему ты прячешься?
   Мальчика так заворожил звук собственного голоса, что шаги на лестнице ускользнули от его внимания.
   - Масим... - воскликнул Денис, открыв глаза.
   И осёкся. Бежать и прятаться уже поздно, разве что попробовать укрыться в огромной тени, которая выросла на площадке возле механизмов, будто сам его создатель воплотился из глубины веков, чтобы завести часы.
   Всё мистическое пропало, когда луч усталого, пыльного полдня из окна высветил красное, заплывшее жиром лицо смотрителя. Кажется, он и сам здорово перетрусил: глаза в глубоко заплывших дурной кожей веках испуганно бегали.
   - Мальчик, - спросил он опасливо. - Ты это... чего здесь забыл?
   Денис, несмотря на юный возраст, встречал таких людей. Они как будто всё время чего-то опасаются и ни в чём не уверены. Их мир шаткий, как палуба корабля в бурном море. Видно, смотритель ожидал, что ватага мальчишек сейчас налетит на него, стянет лоснящиеся ваксой сапоги и будет тянуть за остатки волос, делая полное лицо с каждым выдранным клоком ещё уродливее. Он никак не мог поверить, что мальчишка здесь всего один.
   Денис в панике принялся сочинять:
   - У вас часы встали, - сказал он громко, чтобы, если вдруг братик на самом деле тут и где-то прячется, он услышал и, может... может... пришёл на выручку к Денису, подобно тому, как тот, ни минуты не сомневаясь, полёз в часовую башню.
   - Какие часы?
   - Эти.
   - Эти... мальчик, ты не отсюда?
   - Не отсюда, - сказал Денис, - я только что поднялся по лестнице.
   При ближайшем рассмотрении смотритель оказался вовсе не садовым гномом. Он выглядел как пожиратель гномов: в животе, вываливающемся из-под тельняшки, мог поместиться их с добрый десяток. У него была крошечная голова с сияющими в полумраке залысинами, усы, похожие на вялые водоросли в так любимом мамой салате из морской капусты, длинные тощие руки, которыми мужчина мог достать Дениса, не сходя с места. Чтобы проскочить мимо и скатиться по лестнице к спасительному окошку, нельзя было даже думать. А что делал Митяй в ситуациях, когда ноги были бессильны? Пытался включать голову и выкручивать наглость на максимум! Митяй искренне верил, что таким образом получает значительно меньше тумаков, чем ему предназначалось.
   - Так вы, дядя, может, подскажете мне время, да я пойду? - сказал Денис, стараясь вести себя как можно более непринуждённо. - И заведите уже эти свои часы.
   Здоровяк похлопал глазами. Шея его приобрела малиновый оттенок - не то от смущения, не то от гнева.
   - Да четырёх ещё нет, - сказал он, уставившись на шестерни и канаты, как будто раздумывая, куда бы пнуть, чтобы заставить их работать. Денис не мог поверить, что трюк сработал. Возможно, всё дело в голосе, который удивительным образом не подвёл. Если бы он начал дрожать... о, если бы он начал дрожать!..
   Денис, обойдя здоровяка и поблагодарив его (вежливость - учила его мама - никогда и ни при каких обстоятельствах не бывает лишней), стал спускаться по лестнице. Но, наверное, это торопливое "спасибо" и вернуло усатого смотрителя с небес на землю. Когда до окна оставалось каких-то четыре ступени (Денис уже предвкушал жар крыши), на его воротнике сомкнулась огромная ручища.
  
   4.
  
   Домой его доставили под конвоем милиционера, смешливой и доброй девушки в заломленной на бок и, казалось, едва держащейся на пуке волос фуражке. От неё пахло лошадиным потом (по секрету она сказала Денису, что работает в конской милиции, патрулирует набережную и позирует для туристов с фотоаппаратами).
   - Вам-то весело, - сказал Денис хмуро. Он вёл под уздцы своего железного коня. - Гуляете каждый день! А я теперь два дня из дома не выйду.
   Девушка легкомысленно сказала:
   - Мы с тобой можем сговориться и сказать, что тот противный мужик просто оставил дверь открытой, а тебе стало любопытно.
   Милиционерша была не самого высокого мнения о смотрителе часовой башни. Кажется, она думала, что памятник архитектуры достоин менее пьющего и более представительного стража.
   - Что ты вообще там забыл? - спросила она.
   Денис чувствовал в своём конвоире родственную душу, поэтому выложил ей всё без капли сомнения.
   - У меня есть брат. Только мне его никто не показывает. Я думал, что его держат в плену в часовой башне, - сказал Денис, утирая нос. Оттуда нещадно текло.
   Девушка перестала улыбаться.
   - Так-так. Расскажи-ка поподробнее.
   Родители уже вернулись с работы. Они окружили милиционершу как вороны смертельно раненую олениху. Отец угрюмо терзал бороду, мама была бледна и то и дело прижимала ко рту носовой платок.
   Дениса покамест оставили на диване, он сидел там, решив проявить хоть немного послушания. Возможно, это облегчит его участь.
   Встревоженная работница милиции то и дело обращалась к отцу с вопросом: "У вас точно не пропадал сын? Мальчик так убедительно рассказывал... Конечно, всё это больше смахивает на детские фантазии, но всё же..."
   - Послушайте, - вздохнул отец и увёл женщину на кухню, где они долго вполголоса разговаривали.
   Избегая поднимать глаза на маму, Денис смотрел, как покачивается на ламинате тень от её причёски. На ней не было лица, а было что-то бледное, холодное, как выпавшая из кармана зимой монетка.
   Через некоторое время девушка-милиционер ушла, бросив на мальчика сочувственный взгляд. Отец, ни слова не сказав, поднялся наверх, на чердак. Рубашка его на спине топорщилась, будто звериный загривок. Денис слышал, как он ходит там, пиная стулья. Казалось, будто пыль просачивается сквозь потолок и ложатся на переносицу, вызывая позывы к чиханию.
   Мальчик был прекрасно осведомлён о мистической природе чердаков, но к его разочарованию собственный их чердак был скорбным исключением из этого клише. Он был неуютным, тёмным и пыльным. Никакой мистики, только прабабушкины шубы и парочка ящиков с каким-то унылым тряпьём, которое папа, выкраивая примерно раз в месяц время, принимался разбирать, чтобы, в конце концов, плюнуть и запихать всё обратно. Мальчика туда особенно не пускали, мотивируя тем, что он может ненароком вдохнуть мышиную отраву. Да он не больно-то и стремился. На всех ровных поверхностях там лежали белые шарики средства от моли. Когда-то в карманах шуб водились мыши, которых Рупор очень боялся, поднимая лай на весь дом при малейшем шорохе. Впрочем, мыши, видимо, подозревая, что нервы хозяев и так расшатаны от громкого звука, старались вести себя потише.
   Там стоял старинный отцовский стол из тёмного дуба, весь в зарубках и заусенцах, как будто сработал его железный дровосек из сказки, да и то в громадной спешке. В выдвижных ящиках не было ничего, кроме огрызков яблок, стопок каких-то бумаг, книжек про покорение Америки, да бутылочек с засохшим на стенках лекарством. Мама говорила, что когда-то отец очень любил этот стол - так, что прихватил его с собой, когда они переезжали из Петербурга. Денис не слишком понимал, зачем тащить такую громадину только для того, чтобы та стояла на чердаке, но на то взрослые и взрослые, чтобы многие их суждения и мотивы были странны для свежего детского разума.
   Мама, повздыхав, пошла разбирать пакеты с покупками. Вид у неё был до крайности деловой, но, присмотревшись, Денис увидел, что белая точёная шея хранила следы ногтей: мама всегда чесала и тёрла шею, когда была чём-то взволнована.
   - Ты расстроил нас, сынок, - сказала она, не поворачиваясь.
   Это не звучало как угроза или упрёк. Простая констатация факта.
   Денис забрался с ногами на диван. Сказал, имея в виду отца:
   - Он что, хочет разобрать бабушкины вещи?
   Нет ответа. Мама шуршала покупками. Видимо, его не собирались наказывать. Денис чувствовал, что родители... растеряны, что-ли? Он совершенно не понимал, что с этим делать.
   - Знаешь, было бы хорошо, если бы я смог там играть, делать уроки за папиным столом, а то и переехать жить. Дидрик Смит из мальчишек-детективов тоже жил на чердаке.
   - Замолчи, Денис. Ты и так сегодня наделал делов. Папа расстроен.
   - Из-за меня?
   Мама выгребала из пакета вещи и бросала на диван, очевидно, не испытывая от своей покупки никакого удовольствия.
   - Так точно, малыш. Я, конечно, понимаю, каждый хороший сын должен быть непоседой и уметь расстраивать предков, но в этот раз ты, прямо скажем, переборщил. Ты мог упасть с высоты и что-нибудь себе сломать.
   - Но я серьёзно думал, что он там! Братик, который так и не вырос. Я думал, что он наблюдает за мной с часовой башни.
   Мама побледнела, но Денис, не замечая, продолжал, ускоряя темп, плюясь словами как из автомата:
   - У меня никогда не было брата! Ни старшего, ни младшего. Если бы я был чьим-то пропавшим братом, я бы непременно объявился! Совершенно точно тебе говорю. И я не понимаю, почему он скрывается...
   Внезапно Денис замолчал. Мама смотрела на него, хлопая глазами, лицо её было белым в свете настольной лампы. Нижняя губа встрепенулась, как птица, которая собралась улететь, а из горла вырвался низкий дрожащий звук.
   - Денис, выметайся отсюда, не хочу тебя больше сегодня видеть! Успокой уже, наконец, свою буйную фантазию. Никакого брата у тебя нет и не будет.
   "Вуф!" - сказал басом со своего коврика Рупор. Папа наверху перестал ходить. Мама смотрела на сына, не отрываясь, пока он не вышел из комнаты и не затворил за собой дверь.
   Мальчик не расстроился, не заплакал и не принялся гадать о причинах столь внезапной перемены настроения матери. Он считал себя уже достаточно взрослым, чтобы попытаться всё понять собственной головой. И сейчас его глодала новая идея: что, если братик там, на чердаке, прячется среди напоминаний о прошедших эпохах, нет-нет, да и выдыхающих облака запаха старинного мужского одеколона? Ведь он, Денис, был там считанные разы, и каждый раз с кем-то из родителей. Они прячут его от посторонних глаз, как прятали Страшилу в книжке "Убить пересмешника" у Харпер Ли. Только Страшила Буу был страшным, потому-то его никому и не показывали (что страшила на самом деле не такой уж и страшный, Денис не знал; он продвигался по сюжету с маминой помощью, которая читала ему книгу перед сном, пропуская не предназначенные для ушей ребёнка моменты). А что до Масимбы... помимо того, что он маленького роста и поэтому ходит в сад (или он ходит в сад и поэтому маленького роста?) Денис ничего не знал.
   Но он чувствовал, что ступил на верную тропу. Когда он смотрел на валики и шарниры часового механизма, ощущение было другим. Там - теперь Денис понимал - у него просто разыгралось воображение.
   С этой мыслью он отправился в свою комнату, пожелав маме спокойной ночи через закрытую дверь. Она не ответила. Хотелось читать детективы, ходить кругами по комнате или, может даже, поднявшись по скрипучим ступенькам, заглянуть одним глазком в щель под чердачной дверью.... Но Денис, собравшись с духом, мужественно лёг спать. Не будет лукавством сказать, что ему на это потребовалось всё доступное терпение.
   Глубокой ночью мальчика разбудил скрип петель чердачной двери и шаги отца. Тяжёлая поступь была слышна на кухне, потом проследовала через зал в спальню. Денис не стал вслушиваться в еле различимое бормотание. Перевернувшись на другой бок, он вернулся к недосмотренным снам.
   Потерпи ещё немного, братик. Скоро я с тобой увижусь.
  
   5.
  
   Следующие несколько дней прошли как обычно. Денис рассекал в компании с Митяем на велосипеде по ухабистым городским улочкам, наблюдал за бродячими собаками, бросался кусками брусчатки в выставленные на подоконнике одного заброшенного дома бутылки. Погода стояла облачная, и тополя беспокойно шумели высоко над головой, будто там летит огромный зелёный дракон, а ветер от его крыльев, лёгкий-лёгкий, чуть касается щёк. Митяй рассказывал про кроликов на ферме, но Денис слушал вполуха. Он сказал:
   - У меня, на самом деле, есть брат.
   Они были на пустыре, коих в Выборге для знающих людей существовало видимо-невидимо. Когда-то здесь было старинное, наверняка красивое здание, теперь же выглядывали из земли только останки стен, и кусты чертополоха, вымахавшие почти в рост человека, стояли на его месте, как облокотившиеся на ограждение ринга боксёры.
   - Все мы братья, - философски ответил Митяй. Он восседал на велосипеде, словно мотогонщик, ожидающий команды "на старт".
   - Нет, настоящий брат, - сказал Денис. - Он меньше меня, хотя я родился после него.
   - Все мы люди братья! - завопил Митяй, и принялся кататься по пустырю на одном колесе, словно цирковой медведь. Потом он свалился и сразу же вскочил, потирая уколотый растением локоть. - Чёртовы кусты. Постой. Что, правда?
   Глядя на Митяя, хотелось аплодировать и бросать тому в кепку мелкие монетки. Иногда так и получалось: Митяй то и дело занимал мелочь на жвачки или сникерс, забывая об этом уже на следующий день. Впрочем, если ему перепадали от бабушки какие-нибудь сласти, а от мамы - разрешение поиграть в компьютер на выходных, он обязательно делился радостью с другом.
   - Несомненная. Только здесь вот какое дело...
   - Да какое тут, на фиг, может быть дело! - заорал Митяй и принялся носиться вокруг Дениса, пиная пустые пластиковые бутылки. - Вы же со свету меня сживёте! Интеллектом задавите! Ты один прочёл уже больше меня и папаши моего, нас вместе взятых, и теперь - трепещите! - на сцену выходят братья Пустохваловы, которые прочитали книг больше, чем весь этот городишко.
   Он внезапно замер, уставился на Дениса совиным взглядом:
   - А тащи его сюда. Знакомиться будем.
   - Я же говорю, - терпеливо сказал Денис. - Вот какое дело. Я ни разу его не видел. Родители прячут его на чердаке. Папа вчера целых четыре часа там сидел.
   - Что, и фотографий нет? - недоверчиво спросил Митяй.
   Денис почесал затылок.
   - Наверное, нет. Семейные фотографии я ужас как не переношу.
   - Тащи сюда альбом. Будем разбираться в твоём геологическом дереве.
   Денис хотел было поправить друга, мол, не дереве, а древе, и не геологическом... но, подумав, что и без того прослыл непоправимым занудой, махнул рукой и побежал за альбомом.
   Вытащить его не составляло труда. Подобными вещами рано или поздно обзаводятся все без исключения мамы, но, сколько бы сил не было вложено в сбор и оформление семейного альбома, всё равно рано или поздно он будет заброшен на какую-нибудь пыльную полку. Отец считал это бессмысленной затеей: "Всё самое лучшее храниться у нас в памяти, дорогая", - говорил он. Денис тоже так думал, он просто не видел ничего интересного в разглядывании старых фотокарточек... до сего момента.
   Альбом разложили на скамейке, возле небольшого, затерянного среди арок старого города, сквера. С визгами кружились на каруселях дети. По земле скользили тени чаек, их крики звучали как голоса китайских заводных игрушек.
   - Так, посмотрим... - Митяй водил по страницам чуть не носом. - Вот! Кто этот карапуз? Похож на тебя, правда? Как две капли воды. А этот?
   - Не знаю...
   - Дело раскрыто! - Митяй вскочил на лавку, вызвав неодобрительные взгляды царственно восседающих неподалёку старушонок. - Осталось выяснить, почему твои предки его прячут, и...
   - Это я, - нашёл в себе силы сказать Денис. Когда кто-то из приятелей видит тебя в трусах, возящимся в собственноручно построенной запруде, больше напоминающей грязную лужу, нелегко признать правду.
   - А... - Митяй надул щёки, стараясь не расхохотаться. - Ты не говорил, что у тебя были такие смешные зубы. Что ж, давай искать дальше.
   Денис готов был пожать Митяю руку - как мужчина мужчине - за то, что тот не стал развивать тему и ворошить прошлое. И в самом деле, какая разница у кого какие зубы были пять лет назад?
   - Смотри, это ещё до твоего рождения, - сказал Митяй после недолгого молчания. Он ткнул пальцем в дату. Две тысячи второй год. Фотографии были далеко не чёрно-белые (то, что Денис представлял себе, слыша выражение "старая фотокарточка"), однако блеклые и с гордой надписью "Kodak" в уголке.
   Оба они - и отец и мать - казались здесь какими-то особенно грустными. Папа ещё не сделал операцию по коррекции зрения; он смотрел сквозь стёкла очков в толстой роговой оправе строго и торжественно. Казалось, что там, на маленьких блеклых картонках совсем другая жизнь и другие, только внешне похожие люди.
   - Где это они? - заинтересованно спросил Митяй - Здесь вот в лесу, а здесь - на теплоходе. В отпуске?
   Денис гладил пальцем фотокарточки. Защитной плёнки здесь не было, и казалось, будто на ощупь они как сухая земля.
   - Как раз в это время что-то произошло с моим братиком, - сказал он. - Вот почему они такие... сами не свои. Папа как-то говорил, что когда что-нибудь идёт не по-твоему, ты влезаешь в чужую рубашку.
   Митяй сплюнул.
   - При чём тут какая-то рубашка?
   - В чужую шкуру, - поправился Денис. - И готов отдать всё, чтобы вернуть себе свою. Чтобы сделать всё, как было.
   - Опять ты умничаешь, Пустохвалов! - заявил Митяй, с особым смаком произнеся фамилию Дениса. - Я не буду с тобой общаться.
   Денис его не слушал.
   - Смотри - он указал на дату. - Две тысячи второй. Они оба как будто кислых щей объелись. В две тысячи втором что-то произошло. И я готов отдать любой из своих передних зубов, что мой брат этому причина.
   - Его нет ни на одной фотке.
   - Его убрали... - Денису потребовалось несколько долгих мгновений, чтобы восстановить дыхание. - Чтобы я ничего не узнал. Но я обязательно докопаюсь до правды!
   - Как детектив-призрак, - восхищённо сказал Митяй. - Знай же, я привык быть на первых ролях, но в этой истории, так и быть, уступлю тебе первенство. Стану твоим помощником. Верным гончим псом Подай-Принеси. Но только, чур, в следующем расследовании детективом буду я. У меня и плащ есть со шляпой, и клянусь своими гремучими костями, я добьюсь от мамки, чтобы она ушила его по фигуре...
   Денис не ответил. Он не стал рассказывать другу, что в одиночку залезал на часовую башню. Игры закончились. Губы мамы, которые, казалось, готовы задрожать прямо на фотографиях. Опущенные плечи отца, который больше напоминает картонную фигурку, чем живого человека. Случилось что-то плохое, и Денис непременно должен узнать что именно.
  
   6.
  
   Все последующие дни Денис разве что не облизывал дверь на чердак. Крашеная мутной зелёной краской, она, как одна из тех ярких таблеток в "Матрице", внезапно обрела особенное значение. Глядя на неё, Денис чувствовал под языком странный солоноватый привкус. Замка там не было, однако открывалась она очень туго, с таким скрежетом, что казалось, будто крыша осыпается тебе на макушку.
   Он прикладывал ухо к двери и пытался уловить хоть какой-то звук. Звал шёпотом, опустившись на колени и вдыхая пыль, что струйками выползала из-под двери, словно миниатюрная песчаная буря. Когда родителей не было дома, мальчик несколько раз попытался открыть дверь, но она очень плотно прилегала к косяку, а петли не смазывали уже, кажется, целую вечность. Денис не уверен был, что даже у мамы хватило бы сил с ней справиться. Пришёл Митяй, и после почти получаса бесплотных усилий ребята, обливаясь потом, отправились на кухню прохлаждаться домашним компотом.
   - Не могу поверить, что я не справился с какой-то чердачной дверью. - Митяй злился. - Был бы я хотя бы на пару лет постарше, я бы разнёс её в щепки!
   Он немного подумал, по обычаю потирая кончик носа пальцем.
   - Слушай, у тебя там есть окна?
   Денис пожал плечами.
   - Одно. Совсем крошечное. Даже голову не просунешь.
   - Проклятье! Слушай, дай мне дней десять, - Митяй буквально светился энтузиазмом. - Я постараюсь за это время стать таким же сильным, как за два года. У отца есть гиря. Буду поднимать её каждый день по сто раз! И есть, чёрт подери, бабушкину кашу. Ты ценишь жертвы, на которые я иду?
   - Конечно, ценю, - сказал Денис.
   На том и сговорились.
   Но десяти дней ждать не потребовалось. Отец был угрюм, не разговаривал ни с женой, ни с сыном; он метался, как зверь на поводке, бормоча что-то в бороду, и уже на следующий день поздним вечером по лестнице зашаркали обутые в тапочки ноги. "На чердак", - понял Денис. На этот раз он был готов. Следил за отцом, словно Голум из фильма, который Митяй называл "Суматоха вокруг кольца". Прятался за шкафом и в тёмных уголках, что знал наперечёт... сколько весёлых игр в прятки в этом доме прошло! Один раз его, задремавшего в колыбели старой собачьей конуры, что стояла в чулане, не могли отыскать почти три часа.
   Мальчик проскользнул в щель неплотно закрытой чердачной двери. Нырнул в ворох душных шуб, казалось, хранящих тревоги и беспокойства тех лет, когда их надевали. Зажав рот и нос, Денис просидел так, как ему казалось, не меньше пяти минут. Потом сделал первый осторожный вздох. Сердце успокаивалось. Никто не торопился его искать. По помещению разлился свет одинокой настольной лампы (лампа под потолком зияла пустым патроном, будто хищное увядшее растение). Было слышно, как папа задумчиво двигает туда-сюда стул, такой же монолитный как стол. Он никого не звал, и никто не выбежал ему навстречу.
   "Не может быть, чтобы я ошибся второй раз подряд", - думал Денис. Братик здесь, совершенно-несомненно точно. Так точно, как целится воробей, чтобы склевать крошку, на которую претендуют ещё десяток собратьев.
   Денис разозлился на себя до слёз. Запутавшись в рукавах какого-то платья в горошек, он пропустил момент, когда что-то действительно начало происходить. Откуда-то появился мягкий свет, белый, как пролитое молоко. Послышался звук отодвигаемого ящика - в столе их было много, но Денис совершенно точно был уверен, что ни в одном не было ничего интересного. Но что это за звук? Как будто где-то совсем рядом бормочет и стонет неуспокоенный призрак. Из фильмов и мультиков Денис знал, что со многими призраками можно пообщаться, спросив: "Кто ты, ради Иисуса Христа, и зачем пришёл на землю, отвечай немедленно!" Однако даже просто открыть рот, разжать сведённые ужасом зубы, оказалось далеко не так просто. Перед глазами вновь стояла детская коляска и её безмолвная водительница; казалось, они прячутся здесь же, среди шуб и старых пиджаков из тяжёлой, похожей на дубовую кору, ткани.
   Захотелось зажмуриться и позвать отца, но это было тяжело - не легче, чем поинтересоваться у призрака, как, собственно, у того идут дела. Впрочем, папа сам должен слышать эти звуки, разве нет?
   Денису показалось, что всё вокруг заволокло туманом. Где-то внизу тявкнул Рупор, удивительно мягко и жалобно, так, будто ему в рот насовали тряпок. Шубы и прочая одёжка "из бабушкиного сундука" (больше частью это самое верное определение, которое можно дать развешанным на плечиках вещам) раскачивались, словно покрытые снегом еловые лапы. Пожалуй, именно так чувствовали себя первопроходцы в Нарнии, и сколько бы раз Денис не представлял себя на их месте, не ругал их за трусость и нерешительность, сейчас он вдруг отчаянно захотел, чтобы кто-то оказался на его месте. Хоть кто-нибудь. Кто-нибудь, про кого можно будет потом прочитать в книжке, только не он...
   Наверху, над головой, светили звёзды, хотя текстуру потолка ещё можно было разглядеть. Где-то щебетали птицы. Призрак рыдал - теперь в этом не было никаких сомнений, и Денис принялся поскуливать в унисон... ровно до тех пор, пока не почувствовал солоноватый вкус на губах. Это его успокоило и даже немного разозлило.
   "Постой-ка, - сказал он себе. - Для того ли ты закончил младшие классы, чтобы трястись как осиновый лист, напуганный каким-то гипотетическим чудом-юдом?" Сухой язык и скучные картинки, которыми изъяснялись учебники, исполинский мир терминов и понятий из мира взрослых, что рано или поздно срывается с неведомой вершины и катится через голову ребёнка, сметая всё, чем тот прежде грезил, превращая образы существ, с которыми тот разговаривал шёпотом на грани между сном и явью, в плети тумана, сейчас встали перед Денисом во всём своём великолепии.
   Призраки, чудовища... их, в конце концов, не существует! Просто не может существовать! Так говорили родители, так рассказывали в школе. И даже Митяй, пусть и осторожно, но соглашался. Да, на чердаке заброшенного дома только пыль и занавешенные зеркала. Да, среди могил можно гулять по ночам, не боясь встретить кого-то, кроме кладбищенского сторожа с фонарём, да местных кошек.
   На самом деле, конечно, в глубине души Денис собирался снять машину, которую мама называла "Вера во всякую ерунду", с холостых ходов. Скомандовать ей: "Полный вперёд!" Потные ладони готовы были уже вдавить пуговицу на рубашке, по совместительству кнопку запуска, когда всё закончилось так же внезапно, как и началось. Призрачный голос замолчал. Где-то завывал ветер, не то резвясь над верхушками ёлок, которыми воображали себя мохнатые шубы, не то врываясь в приоткрытую форточку. Денис распластался на полу и смотрел на обутые в тапочки отцовские ноги. Вот они стоят возле окна, и подоконник скрипит под его локтями. Вот меряют шагами тесное свободное пространство.
   Когда отец вышел прочь, погасив свет и закрыв за собой дверь, Денис наконец смог вздохнуть свободно. Шубы снова стали шубами. Звёзды оказались паутиной, которая блестела в свете лампы и трепетала на сквозняке. Теперь она повисла неопрятным лоскутом. Мальчика сейчас не слишком-то волновало, что он может оказаться закрытым здесь до утра. Он выбрался из душных объятий одежды, на цыпочках подобрался к настольной лампе и включил её. Взявшись за ножку обеими руками, поводил перед окном, дав знак Митяю, что достиг успеха. Накануне он отправил другу СМС: "Сегодня иду внутрь". Дом Митяя находился ровно напротив, через дорогу, и окнами выходил как раз на чердачное окошко. Денис не сомневался, что Митяй слишком взбудоражен, чтобы спать. Может, играется в компьютер, но не имеет особенных успехов в баталиях на просторах интернета: слишком увлечён этой загадкой. Не отрывал взгляда от окна всё время, пока здесь находился Денискин папа, и уж точно не отрывает сейчас. Нет сомнений, что он принял сигнал.
   Теперь - главное. Денис обернулся, обвёл взглядом чердак. Скошенные потолки, забитые барахлом полки. Дебри одёжки, в которых не хватает разве что щебетания птиц.
   - Эй, Масимба! - шёпотом позвал он. Потом громче.
   Нет ответа.
   - Я знаю, что ты здесь!
   Пахнет пылью и чем-то кислым... а, это зелёное яблоко, которое, видимо, ел папа, оставив на столе огрызок. Денис изучил отпечатки зубов и положил обратно. Слишком большие для ребёнка.
   Только бы мама не зашла там, внизу, за какой-нибудь малостью к нему в комнату. Пару часов назад он пожелал ей спокойной ночи, сказав, что набегался на улице и валится с ног (Денис был достаточно самостоятельным ребёнком и спать шёл, когда считал нужным), и даже устроил на кровати под одеялом из подушек достаточно похожую копию себя, использовав шлем имперского штурмовика из Звёздных Войн в качестве головы.
   Денис дотронулся до поверхности стола, она ему показалась сыроватой, будто совсем недавно здесь накрапывал дождь.
   Мама как-то по секрету сказала, что отец пытался стать писателем. И стол этот он купил не просто так. "У каждого уважающего себя писателя должен быть стол, как у Толстого", - говорил он. Денис не понимал, почему писатель обязательно должен быть толстым, и при чём здесь вообще его габариты. Наверное, среди писателей модно быть, так сказать, в теле, чтобы крепче стоять на земле, когда тебя, как уплывший на пляже от хозяев мяч, поднимает к небу волна идей. Папа, конечно, немного не дотягивал до нужных габаритов: он был плотным, но не более того, и ел за обедом обычно как птичка.
   По мнению Дениса, стол этот больше напоминал кладбищенскую плиту.
   Он начал выдвигать ящики, один за одним, пока в третьем сверху не наткнулся на папку со стопкой бумаг, которую видел и раньше, но не обращал на неё внимания. Судя по отсутствию на ней пыли, Папа доставал её только что. Картонная обложка показалась Денису влажной и пористой, словно древесный гриб, из неё во все стороны лезли помятые листы. Денис достал папку, взгромоздил на стол, под свет лампы, чтобы прочитать название, там, где было написано: "ДЕЛО !­­__". "Книга ненаписанных книг" - было выведено отцовским почерком.
   На любых письмах, на любых заметках, которые папа делал на полях газет, почерк всегда был неразборчивым. Здесь же каждая буква выведена с особым тщанием.
   - Значит, он написал свою книгу, - сказал под нос Денис.
   Или всё-таки не написал? Способ проверить был только один. И мальчик, развязав тесёмки, откинул обложку.
   Сухие, ровные буквы. Сейчас книги печатают на компьютерах, а раньше, наверное, набивали на печатных машинках. Но во времена, когда папа начинал свою книгу, он не был достаточно богат для печатной машинки. Его, наверное, съедали сомнения: ведь машинка почти как машина, если ты её купишь, ты должен будешь выводить её из гаража хотя бы раз в неделю, но дело ведь даже не в этом. Дело в том, что у тебя больше не будет двух дорог, у тебя будет только одна.
   "Хотя, нет", - проглядев несколько страниц, решил Денис. Сомнений не было. Папа писал с яростью, отмечая путь своей ручки кляксами и чернильными полосами, где-то меняя цвета (зачастую прямо посередине слова), где-то, не в силах выразить что-то словами, делал торопливые рисунки. Штриховал их в минуты раздумий карандашом.
   Здесь не было и следа того чёрствого, как недельный хлеб, человека. Человека, который открывает коробку с детским конструктором только для того, чтобы проверить, не завалились ли туда зубочистки. У которого не появляется искушения соединить между собой две детали, чтобы получилось что-то новое.
   Денис зачарованно листал, прижимая края папки локтями, чтобы сквозняк не внёс хаос в отцовские записи. Приключения!
   И вдруг как будто что-то ударило его по голове. Денис ещё раз пробежал глазами заинтересовавшую его строчку. Имя! Вот наглядное свидетельство, что он, Денис, в здравом уме. Ма...
   Он не успел - не то что произнести его вслух, а даже внятно прочитать. Это имя вдруг разверзлось, как больная засухой земля, и всё, что было в комнате, включая мальчика, рухнуло вниз.
  
   7.
  
   О, конечно, Денис не раз летал во сне. Часто парил, как заправский Алладин на ковре, восседая на собственной кровати, и после, проснувшись, искренне верил, что сейчас достанет из-за уха перо пролетевшей мимо птицы. Сейчас то же самое ощущение, только не было никакого "после". Было прямо сейчас, момент, когда ты, только что мирно шагающий через поле, вдруг срываешься и падаешь в кротовую нору, потому, что она вдруг оказалась немного больше, чем ты предполагал...
   Денис ещё не знал, как назвать то, что ощутил. Он оказался в другом мире, на ДРУГОЙ СТОРОНЕ.
  
   "...И что же это за другая сторона? Самое главное, другая сторона чего?" - спросите Вы, и я (безмолвный наблюдатель, свидетель произошедших событий) отвечу: на ДРУГОЙ СТОРОНЕ - это вам не где-нибудь на другом конце земли. Это место недоступнее звёзд на небе, вряд ли кто-то когда-то найдёт способ сюда попасть. Не потому, что нужно садиться на самолёт, получать визу и делать множество сложных вещей, а потому, что это просто невозможно.
   Этой стороны нет на картах. Никто не знает имён её первооткрывателей, потому что они никогда не возвращались к родным берегам. Здесь вообще многое не так, как в нормальном мире. Если кто-то расскажет её жителям о сотовых телефонах, они заплюют его с ног до головы, что является выражением насмешки. Здесь есть огромные пустыни, над которыми носятся сотни маленьких солнц, которые на самом деле являются облаками раскалённого газа. Издалека их можно принять за яркие воздушные шарики, но стоит такой детской радости подлететь поближе, от тебя не останется даже мокрого места.
   Но, конечно же, здесь есть дружелюбные существа. Впрочем, о них попозже.
   Наверное, в ваших головах уже возникла картинка ДРУГОЙ СТОРОНЫ как некой волшебной земли, чего-то среднего между Нарнией и Средиземьем... сотрите её, сотрите немедленно! ДРУГАЯ СТОРОНА не такая, иначе не получила бы право называться ДРУГОЙ, а имела лишь одно из множества похожих названий, вроде "Тридевятосемнадцатое царство" или "Пустынные земли", или заковыристое язык-сломаешь название на языке местных эльфов... которых здесь, кстати, нет. Ни местных, ни приезжих - вообще никаких.
   Если коротко, то ДРУГАЯ СТОРОНА выглядит так, будто всё вокруг тебя нарисовано. И ты сам нарисован. Это не так весело как кажется: вещи здесь имеют только одно измерение. То есть взять кружку со стола ты можешь, а вот заглянуть в неё - ни в жисть. Хлеб на вкус, как картон. А если тебе вздумается поплакать, то следует быть осторожным: слёзы могут размыть линии между предметами. (Как сказал бы один из наших героев: "Хоть папа и говорил, что пацаны не плачут, мой друг Митяй утверждает, что всё зависит от обстоятельств". Иные обстоятельства позволяют случаться даже такому, чему, казалось бы, в жизни не место. Даже мужским слезам). Кроме того, ты можешь забрести на чистые страницы, где ничего нет, даже пола, даже верха и низа, и будешь барахтаться в пустоте, как мошка в сиропе, пока не нарисуешь себе хоть что-то знакомое...
   Да, ДРУГАЯ СТОРОНА - она такая. Для неё нет других (и более верных) названий. Это как апельсин. Можно придумать для него с десяток синонимов и определений, но только одно слово может в полной мере заставить тебя чувствовать на языке этот вкус, даже если ни одного апельсина нет под рукой за много километров.
   Всё, всё, молчу! А то, чувствую, вы сейчас запутаетесь окончательно и обвините меня в пустобрехстве.
  
   Но вернёмся к нашему герою. Первые минуты ему пришлось несладко, как малышу, которого учат плавать достаточно жестоким способом, спихнув в водоём, достаточно глубокий, чтобы там можно было утонуть. Денис вдруг понял, что ноги его больше не стоят на твёрдой поверхности. Жёлтый свет лампы никуда не исчез. Он равномерно заполнял всё вокруг, будто по самому воздуху прошлись хорошенько вымоченной в краске кисточкой, ненароком закрасив всё, что было там ранее.
   Даже чердак с его нехитрым интерьером?
   Денис огляделся. Он больше не парил в пустоте - даже уверенность, что он куда-то только что падал, исчезла. Теперь мальчик решил что ослеп, не чёрной слепотой, которой обычно слепнут люди, а какой-то особенной, жёлтой её разновидностью.
   Потом он немного успокоился.
   К нему, ступая по ничто, как по мягкому снегу, приближался маленький человечек. Ребёнок. Ростом он был примерно по грудь Денису, невидимый ветер шевелил его волосы и надувал рубашку, полоскал трубочки-штанины шорт вокруг тонких как спички ног. На ступнях - простые сандалии.
   Слепцы ведь не видят маленьких человечков, верно?
   А тем более маленьких человечков, нарисованных несколькими небрежными линиями и заштрихованных торопливым штрихом.
   Денис, переволновавшись, задал сразу два вопроса, один из которых бесцеремонно наехал на другой, съев его начало:
   - Ты кто? Куда же я делся?
   Второй вопрос значил отнюдь не то, что мог спросить мальчик, который каким-то чудом обнаружил себя в незнакомом месте. Денис и в самом деле не мог себя найти. Он смотрел вниз и видел то же, что и везде вокруг - то есть ничего. Смотрел сквозь свои руки, и взгляд терялся где-то в томном золотистом пространстве. "Ох и развлёкся бы я, если б умел так делать по собственному желанию" - промелькнула мысль, показавшаяся в данных обстоятельствах чуждой, как корейский самолёт над Крымом. И, следом, другая: "Однако он может меня видеть!"
   - Прости, - сказал мальчик. - Я не успел подготовиться, поэтому здесь так пусто.
   Он напоминал человечка, нарисованного на полях комикса талантливым маленьким читателем в подражательство художнику.
   - Куда я попал? - тупо спросил Денис.
   Кажется, впору было испытывать облегчение уже оттого, что речь звучала как положено, а не вылетала изо рта облачками с текстом. Денис пока никакого облегчения не чувствовал.
   - Дурачок, - ответил без улыбки мальчик. - Это делается очень просто. Как бы ты себя описал?
   - Что делается? - растерялся Денис.
   - Как бы ты себя описал? - терпеливо повторил человечек. Губы его, намеченные двумя линиями, двигались так естественно, что Денис не мог отвести от них взгляда.
   - Не знаю...
   - Ты должен что-то о себе рассказать, - настаивал человечек. - Иначе ты не появишься, и я так и буду стоять здесь и разговаривать с пустотой, как дурак.
   Денис крепко задумался. Это была проблема. С ним вечно случалась чёртова прорва вещей, интересных, и не очень, но когда Тамара Викторовна, учительница начальных классов, подплывала к нему, чтобы спросить: "А ты как провёл лето, Пустохвалов?", Денису было трудно выдавить из себя даже слово. Тамара Викторовна была как враг из шпионских фильмов, который собрал в весёленькой зелёной комнате ватагу ребят и у каждого поочерёдно допытывался, где найти штаб партизан. Отмалчиваться было бесполезно. Она нависала над тобой, как туча, и где-то в груди у неё было заперто рокотание грома. Тянулись секунды, которые Тамара Викторовна могла растягивать сколь угодно долго, как хорошую жвачку. И тогда Денис выдавливал под тихий смех окружающих: "Ярмарка", и Тамара Викторовна, покачав головой и посетовав, что в городе для детей маловато по-настоящему интересных занятий, двигалась дальше. На той ярмарке побывали с мамами все ребята из класса, и было там, за исключением соревнования по метанию подков, неимоверно скучно.
   Сейчас Денис чувствовал себя точно так же. От него хотели, чтобы он отрезал и выложил на блюдечко кусок своей жизни, или... что конкретно от него хочет этот незнакомец? Зачем ему рассказывать о себе, тем более, в таких странных обстоятельствах?
   Окончательно перепугавшись, Денис гаркнул:
   - А ты ещё кто такой?
   - Разве не нужно для начала определиться, кто есть ТЫ? - удивился мальчуган.
   - Нет, - отрезал Денис.
   Он считал, что сейчас самое время сделаться упрямым. "Если не показать, что ты упрямец, и вообще, умеешь стоять на своём, тебя втопчут в землю", - так говорил героически упрямый Митяй.
   - Ну, тогда я не буду с тобой разговаривать, - сказал мальчуган и повернулся спиной, чтобы уйти.
   Денис оглядел себя и окончательно уяснил, что он действительно до сих пор ничего из себя не представляет. Даже надоедливая, глупая муха значила бы сейчас больше - оттого, что не напрягаясь пролетела бы сквозь его живот. И, конечно, оттого, что от её крылышек хоть немного, но шевелится воздух.
   - Подожди, - сказал он, решив от упрямства, которое торчало из всех карманов, всячески мешалось и вообще ощущалось довольно неловко, вернуться к любимому здравому смыслу. - Это... и вправду по-глупому. Но я не могу.
   - Почему это? - в голосе маленького человека плескалось ленивое удивление.
   - Потому что у меня язык начинает заплетаться, когда нужно рассказать какую-нибудь сраную чертовщину, - признался Денис. Мамы рядом не наблюдалось, а нехорошим словом приятно подправлять всё что угодно - от радости, до небольшого, как здесь, унижения. Чертовски приятно. - Я иногда мечтаю стать писателем! У меня папа, знаешь ли, мечтал им стать, так что с сегодняшнего утра мечтаю и я. Рассказать что-нибудь интересное у меня не получится ну ни в жисть. Потому что... ну, знаешь, писатели много не разговаривают. Мысли у них не вода, а камушки, и через рот не вытекают.
   Для верности Денис тряхнул головой, словно надеялся дать незнакомцу услышать, как они там грохочут.
   Человечек обернулся и с интересом вгляделся в пустоту, которой сейчас был Денис. Потом он хлопнул в ладоши:
   - Придётся всё осваивать на ходу. Значит, так. В этом мире слова имеют особенную силу. Вот попробуй. Скажи, кто ты?
   - Ну, мальчишка...
   И сразу Денис почувствовал себя им. Это было странно, но и забавно в некотором роде. Как будто ты, надкусив пирожок и жуя его, не мог угадать, что там за начинка до тех пор, пока заботливая и всезнающая мама не подсказала.
   - Если сумеешь, можешь дорисовать то, что, по твоему мнению, не хватает, - сказал маленький человек.
   Теперь, когда решалась одна из проблем - куда, собственно, подевалось его тело, - у Дениса наконец появилась возможность разглядеть собеседника. Несмотря на примитивность, с которой тот был изображён, некоторые детали были настолько выразительны, что просто лезли в глаза. Белокурая чёлка над похожими на шрамы бровями, тонкая, почти страусиная шея, костлявые, но изящные руки, видя которые у своих подрастающих чад многие мамаши впадают в трепет и норовят поскорее отвести их в какую-нибудь музыкальную школу. На вид этому малявке можно было дать лет пять, однако говорил он с пугающей медлительностью взрослого и смотрел снизу вверх серьёзно и внимательно. На маленьком, почти незаметном носу чудом держались очки, по сути, пара неровных окружностей, связанных дужками. Денис смотрел на этого серьёзного коротыша так, будто собирался прибить муху, которая вежливо с ним поздоровалась.
   На первый взгляд на нём была самая обычная одёжка, в которую может быть одет любой мальчишка со двора. Но, присмотревшись, Денис заметил много занятных подробностей. Расшитый зелёными и красными нитями воротник, такой потрепанный и изжеванный, будто его владелец пытался накормить им целую деревню. Сандалии очень грубы, явно сшиты не на фабрике, но вместе с тем сработаны очень прочно. На поясе вещевой мешок, к которому пристали сухие листья и семена, выглядящие в этой пустоте как драгоценности, найденные в кармане дырявого застиранного халата. В завязках запуталась какая-то ветка. Шорты поддерживал узкий поясок, сплетённый из множества нитей. Столь яркой вещицы Денису в жизни ещё не приходилось видеть: похоже, каждая из его составляющих имела особенный цвет. К мешку, кроме того, была привязана шляпа, больше всего напоминающая пиратскую треуголку.
   - Я лучше скажу ещё что-нибудь, - не отводя глаз от малыша, сказал Денис. Он представил, что будет выглядеть как тот человечек из тетрадки, которых он, бывало, рисовал, разыгрывая на бумаге миниатюрные наивные сценки. Палочки-ручки с пятью-шестью пальцами разной длины, голова-слива... иногда у таких человечков были в руках автоматы и винтовки. Денис хотел себе автомат или настоящий железный меч, острый, как тридцать семь процентов шуток Митяя - то есть лучшая их часть - но решил, что хочет для начала себе нечто, чем этот меч можно было бы держать.
   - Ну, скажи.
   Человечек ждал. Денис почувствовал укол страха. Хотя рядом с этим малявкой не хотелось бояться. Это был... ну, наверное, предупредительный укол.
   - И скажу... - он оглядел свои призрачные ладони - ладони обыкновенного среднестатистического мальчишки, от царапин на пальцах до грязи под ногтями. - Ну, например, у меня кожа посмуглее, чем сейчас, волосы светлые и не такие длинные. Мама говорит, что если я не буду стричься, то это значит, что я либо девчонка, либо морской капитан... но я же не морской капитан... А глаза, пожалуйста, карие!
   Денис замолчал, сообразив, что если вокруг по-прежнему будет так пусто, он никогда не сможет почувствовать своих глаз. Да и какая, в самом деле, разница, какого они цвета?
   - Дальше, - подбодрил малыш. За бликующими непонятно отчего стёклами очков зажёгся огонёк интереса. Денис окончательно осмелел и потянулся к своей голове, чтобы понять, какие детали ощущаются не так, как должны.
   - Ещё у меня уши не такие оттопыренные... эээ, совсем не оттопыренные. Голос, как у Железного Человека из фильма... нет, нет, стой, сделай как было. А ещё - вот! - татуировка в виде маленького чёрного якоря на правой кисти...
   Всё, что называл Денис, появлялось, так, будто его быстро-быстро рисовал какой-то художник-виртуоз. Хотя нет, виртуозы, они не такие. Виртуозы рисуют полотна, где люди с надменными лицами застыли в нелепых позах, а эти локти с царапинами, и эти костяшки, и картинку с якорем рисовал художник-комиксист. Это было очень приятно. Денису почудилось, будто он чувствует, как волосы на затылке быстро-быстро вырисовывает ручка в чьей-то руке. Стало щекотно, но Денис постарался не дёргаться, чтобы не испортить невидимому художнику работу.
   - Скажи, как ты всё это делаешь?
   - Не я. ДРУГАЯ СТОРОНА.
   - Что за сторона? - спросил Денис. Название это показалось ему до ужаса зловещим, и вот тут он по-настоящему испугался. Робко попросил, в последний момент осознав, что он голый:
   - А можно мне какую-нибудь одежду?
   - Я не гардеробщица. Попроси.
   Одежда появилась. Это была "какая-нибудь" одежда, которую и просил Денис, поэтому ему пришлось выбираться из просторного индийского сари и каких-то невозможных штанов с раструбами, похожими на трубы паровоза. Это едва не довело его до обморока, однако, когда мальчик выбрался из бесполезных тряпок и описал свою одежду более подробно, он успокоился и вторично задал волнующий его вопрос:
   - А теперь отвечай, кто ты такой.
   - Ты так хотел меня найти, а теперь не знаешь кто я?
   - Ты Масимба.
   Мальчик поскрёб нос. Он был нарисован куда более небрежно, чем Денис, и Денису по этому поводу стало неловко.
   - Вообще-то меня называли Максимом.
   Денис подумал про сопли, текущие из носа воспитательницы.
   - Точно. Я так и подумал. Так ты - тот, кого я искал. Ты мой братец.
   - Не могу сказать, что это неприятно, когда тебя ищут, - строго сказал малыш, нахлобучив на голову треуголку. Этот жест придал ему комично-деловой вид. - Судя по тому, что ты меня нашёл, ты не разменивался на мелочи. Искал по-серьёзному.
   - Не разменивался на ме-елочи, - зачаровано протянул Денис. Теперь он понимал, почему все говорили, будто Масимба... Максимка, старший брат, давно уже должен был измениться - но при этом он остался прежним. - Так вот какой ты!
   И Денис, будто на запястьях его развязали какие-то путы, столь же невидимые, как и всё остальное, задушил Максима в объятьях.
   - Митяй обалдеет, когда я ему расскажу! - вопил он.
   Максим придушенно сопел, но старший-младший брат не обращал внимания. Он захлёбывался от восторга. Словно тогда, раньше, при виде игрушки, которую тебе дарят на день рождения и которая - ты вдруг это понимаешь - станет твоей любимой на долгие месяцы. В такие моменты всё твоё существо пронизывает одна-единственная мысль - чудеса существуют!
   Наконец Денис отстранил от себя щуплое тельце. Заглянул брату в лицо: очки съехали чуть набок, однако нарисованные чёрными чернилами глаза смотрели строго и серьёзно.
   - Да где же мы, Максимка? - спросил он. - Как нам попасть домой? Или что же, будем барахтаться здесь, в пустоте, как червяки в луже?
   - Здесь нет никакой пустоты. ДРУГАЯ СТОРОНА полна жизни и событий, - малыш сделал небрежный жест рукой, выглядящий очень комично. - Посмотри вокруг.
   И Денис огляделся, внезапно поняв, что под ногами больше не бесформенная невидимая вата, а что-то твёрдое, на чём вполне можно стоять.
   - Моргни, - предложил Максим.
   Денис выпятил нижнюю губу, что говорило о его проснувшемся, как всегда внезапно, упрямстве.
   - Да не хочу я что-то моргать. Сам моргай, если хочешь.
   На самом деле, ему, конечно же, было страшно. Он пучил глаза, сколько мог, а потом, когда уголки их начало жечь, не удержался и моргнул.
   За мгновение темноты мир изменился; он чудом успел завершить перестановку декораций на сцене к тому моменту, как Денис открыл глаза. Они были в тесной соломенной хижине, чем-то похожей на чердак, где Денис только что был. Та же скошенная крыша, только теперь отчего-то на одну сторону, как будто кто-то начинал строить дом с размахом, а на середине пути вдруг понял, что для того нужны материалы поосновательнее. И бросил всё на середине. Снаружи, сквозь дырявый полог, было видно заходящее солнце.
   - Что это? Ты здесь живёшь?
   Денис сел на задницу, почувствовав сквозь штаны твёрдую холодную землю. Это ощущение было настоящим; но всё что можно было увидеть глазами по-прежнему походило на рисунок, сделанный торопливо и небрежно.
   - Нет. Это просто охотничья хижина. Временное пристанище. Ночлег. Я остановился здесь, когда услышал твой голос совсем рядом. Подумал, что встретить тебя в поле или в лесу было бы не слишком гостеприимно.
   Денис вдыхал прохладный воздух и чувствовал на своём лице солнечный поцелуй. Он замечал всё это потому, что не мог принять для себя разницу между тем, что видят глаза, и тем, что шепчут прочие органы чувств.
   - То есть, она ничейная? Совсем?
   Малыш посмотрел на брата поверх очков.
   - Если она есть - значит, кому-то нужна. Может, построена специально, чтобы мы могли встретиться здесь. Может, ночью войдёт хозяин. Я оставлю на этот случай отодвинутым полог.
   Денис вскочил и сделал несколько осторожных шагов. Хижина приветственно шептала и бросала на голову мусор. Всего одна комната, пять шагов вдоль и столько же поперёк. В одном месте под ногами хрустнула зола - в соломенной-то постройке! - Денис поднял голову и увидел в крыше отверстие дымоотвода. Никакой мебели, на глиняном полу набросаны шкуры. Если отвести от них взгляд, чудилось шевеление, будто эти шкуры по-прежнему стремились куда-то бежать, скакать на длинных изящных ногах или ползать, сгребая брюхом землю. Кто знает, кому они принадлежали...
   Книг Денис не увидел. Зато увидел прямо на полу простую глиняную посуду, слишком небрежно изготовленную, чтобы мама сочла её подходящей для сервиза. В лавку, сработанную из распиленного напополам бревна, был воткнут длинный нож, такой большой, что больше походил на меч. В углу, рядом со входом, через который спокойно влетали и вылетали похожие на жуков насекомые, висел гамак, из-за обилия дыр похожий на подвешенный за два конца ломоть сыра. Кое-где их попытался затянуть своей паутиной паук, но не особенно преуспел.
   Денис осторожно поинтересовался.
   - Что он скажет, если застанет у себя дома двух детей? Как мы объясним, где наши родители?
   - Это особенное место. Здесь никого не волнует, откуда ты и кто твои родители. Здесь встречаются маленькие люди и встречаются большие люди. А иногда, бывает, ты попадаешь в компанию других существ. Они ни о чём не спрашивают. Если ты здесь, где твои мама и папа совершенно неважно.
   Заложив руки за спину, Максим прошёлся по помещению туда и обратно.
   - Ты должен меня послушать, брат, так как я собираюсь рассказать тебе про то, что может тебя ожидать здесь. Про возможность менять мир словами я уже говорил. Это, если можно так выразиться, первое правило ДРУГОЙ СТОРОНЫ.
   - Что-то вроде магии?
   - Если хочешь, называй это магией. Второе. Всё, что есть в этом мире, уже давно придумано. Ты можешь что-то изменить только в мелочах. Даже словами. Даже рисунком: можешь дорисовать недостающие детали, но не можешь быть новым творцом. Одежда, которая сейчас на тебе, досталась от разных людей, существующих где-то здесь, на ДРУГОЙ СТОРОНЕ. Или существ.
   Денис увидел в одной из мисок воду, заглянул туда. И ахнул:
   - Это не моё лицо.
   - Правильно. Лицо, которое кто-то уже придумал. Возможно, собранное по кусочкам. Но не твоё. Не думаю, что у тебя получится воссоздать себя в точности, как был.
   Денис почувствовал обиду.
   - Тогда пусть остаётся как есть. Всё равно оно симпатичнее того, что было у меня раньше. Голос-то уж точно получше.
   - Третье, - малыш вдруг остановился и посмотрел на Дениса. Переносица его горела отражённым солнечным светом, будто лампочка размером с мизинец. - Если ты встретишь муравейник, покрытый туманом, держись от него подальше. Если ты вообще увидишь туман, не просто туман, а такой белый, как только выпавший снег, ни за что не подходи близко. То же самое касается предметов или существ, вокруг которых курится этот туман. В основном остерегайся муравейников, муравейники встречаются чаще всего.
   Денису вспомнилось странное чувство - хорошо знакомое, хотя поймать его с поличным было почти так же трудно, как в северных карельских озёрах поймать крокодила. Мама частенько читала ему вслух. Года два-три назад это были сказки, и убаюканный маминым голосом Денис проваливался в сон. Момент перехода, момент между сном и явью, когда мамин голос ещё звучал (глухо, словно раздавался под сводами огромного зала), когда оживали сказки, и всё становилось странным, когда цвета блекли, а зелёный, наоборот, становился ярче и начинал пахнуть каким-то задумчивым дурманом.
   - Да я же провалился в книгу! - воскликнул он. - В папину книгу. Вот почему всё такое необычное.
   - Книги - это просто буквы, отпечатанные или написанные от руки на бумаге или пергаменте, - поджав губы, сказал Максим. - Очень много букв, много слов, есть какой-нибудь смысл... нет, это не книга. Это ДРУГАЯ СТОРОНА. А попасть в неё можно хотя бы и через дырку от бублика. Главное - твоё желание здесь оказаться. Или не желание. Словом, от тебя ничего не зависит. Ни способ, ни время.
   Сказав так, мальчик повернулся к брату спиной и вышел прочь. Денис ещё несколько секунд стоял с открытым ртом.
   - А от кого зависит? - спросил он наконец.
   Нет ответа.
   Испугавшись, что больше не увидит Максима, Денис рванулся вперёд и, запутавшись в пологе, вывалился наружу. Вскочил, ошалело озираясь. Всё вокруг было чьими-то каракулями и требовало узнавания, словно слово на иностранном языке, требующее чтобы ты вспомнил перевод. Вот это лесная опушка. Это овраг, заросший каким-то густым сиреневым кустарником. Небо с краешком солнца и намазанными на него, словно сливочное масло на молочный батон, облаками. Ветер... который ты не чувствуешь, а видишь - натурально, видишь: будто какой-то малыш задался целью закрасить всё вокруг ручкой с исчезающими чернилами, а чернила эти, не будь дуром, исчезают, и приходится снова приниматься за работу. Такой он здесь ветер.
   - От кого зависит?! - закричал Денис брату.
   - Скажи мне, если когда-нибудь узнаешь, - был ответ.
   Денис вдруг почувствовал себя совершенно опустошённым. Дома уже, должно быть, глубокая ночь. А здесь по светлому небу, сквозь жидкий цвет которого, казалось, просвечивала текстура бумаги, летели птицы-чёрточки. На них не получалось задержать внимание, даже если сильно того захочешь.
   - Можно, я посплю? - попросил он. - Я даже не ложился вечером. Следил за папой. Ждал, когда он пойдёт на чердак. Если бы я знал, что всё так просто, я бы не стал ждать, а просто нашёл бублик...
   Максим покачивался с пятки на носок и, опустив руки в карманы, разглядывал прихотливый рисунок трещин в земле. Больше не казалось, что он собирается пропасть. Вещевой мешок с пояса перекочевал к входу в хижину, как этакий добрый знак, предвестие хорошего отдыха.
   - Хорошо, - послышался снисходительный ответ. - Я буду учить тебя потом, если, конечно, захочешь уйти со мной. Так или иначе, эти правила тебе пригодятся. Но сейчас, перед тем как уснёшь, подумай хорошо и задай все свои вопросы. Это нужно сделать не откладывая, потому что одно дело просто обнаружить себя здесь, а другое - заснуть и проснуться на ДРУГОЙ СТОРОНЕ. Осознать, что ты её часть.
   Денис выслушал не перебивая, а потом задал тот самый животрепещущий вопрос, который уже было решил отложить до утра:
   - Как мы можем вернуться?
   - Вернуться куда?
   - К маме с папой. Они тоже будут рады тебя видеть, я уверен.
   - Ты уже совершил переход, - сказал Максим. Затылок его выглядел пушистым соцветием одуванчика.
   - И что это значит?
   - Значит, что я совершил его очень давно - даже не могу вспомнить точно когда, - и, как видишь, до сих пор тут.
   Денис не верил своим ушам. В носу назойливо засвербело. Ущипнуть ли, уколоть ли себя чем-то, чтобы проверить: в самом ли деле всё это происходит? Наступить, может, босой ступнёй на острый камешек?
   - Я... мы останемся здесь навсегда?
   - Всё во вселенной зависит от твоих желаний, - сказал Максим. - На ДРУГОЙ СТОРОНЕ это особенно очевидно. Наглядно, так сказать. Если ты чего-то очень сильно хочешь, ты найдёшь способ.
   Денис в отчаянии оттянул майку на животе.
   - Но я очень сильно хочу, чтобы мы вдвоём оказались дома! Я думаю, мы без проблем уместимся в моей комнате, если поставить двухъярусную кровать. И ты такой умный, что я уверен, тебе не придётся больше ходить в садик. Тебя без проблем примут в первый класс, а может, даже во второй!
   Максим сказал, не моргнув глазом:
   - Значит, возможность рано или поздно появится. Жди, и смотри в оба.
   Денис вскочил на какой-то валун, напоминающий поделку из папье-маше. Валун свалился на бок (он оказался не толще листа бумаги), и мальчик, растянувшийся на земле, посмотрел на брата снизу вверх. Он чувствовал, как пылают его щёки.
   - Но я хочу этого прямо сейчас! Прямо! Сейчас!
   Голос Максима был сродни холодной воде.
   - Невозможно выйти из комнаты, не зная, где находится дверь. Послушай, я сейчас как раз направляюсь в одно место. Идём со мной. Может, мы вместе найдём эту дверь.
   Денис сжимал кулаки и шумно дышал.
   - Что ещё за место?
   Вместо ответа Максим вытянул руку в ту половину мира, где уже наступила ночь. Холмистый пейзаж парил в абсолютной темноте, будто очертания одеял и подушки, которые видишь вдруг в промежутке между снами, подняв веки. Денис сначала не мог различить в указанной стороне абсолютно ничего, но потом, приглядевшись и утерев навернувшиеся на глаза непрошенные, злые слёзы, разглядел еле заметную пульсацию света.
   - Что это? Звезда?
   - Это ЗОВУЩИЙ СВЕТ. Что бы это ни было, мне нужно до него добраться.
   - Тебя он, что ли, зовёт? - спросил Денис. Он всё ещё чувствовал жгучую обиду за то, что не может прямо сейчас отправиться спать в собственную постель. Не то, чтобы он обижался на Максима - ведь Денис сам во что бы то не стало хотел его найти - он обижался на эту таинственную ДРУГУЮ СТОРОНУ и её дуратские правила, которые мешают им с братом тут же, немедленно, оказаться дома.
   И всё-таки, как, интересно, сложатся их отношения по возвращении (которое непременно когда-нибудь случится! Денис не допускал даже мысли о том, что они останутся здесь навсегда)? Ведь Максим умнее его, это очевидно, и рассуждает почти как взрослый. Но Митяй, не говоря уж о других мальчишках, засмеёт Дениса, если тот будет слушаться какого-то сопливого малыша. Вот тебе загадка загадок.
   Денис обдумывал это, посасывая кончик пальца и скосив глаза на брата. Не получится ли с ним как-нибудь договориться? Скажем, вести себя на людях как полагается, в обмен на Денискину защиту от хулиганов. Ведь никто не любит умников...
   Между тем Максим начал отвечать:
   - На самом деле, это маяк. Он стоял, потухший, долгие годы. Но теперь кто-то там поселился и зажигает каждый вечер огонь, - малыш сжал кулачки, и в этом движении Денис увидел наконец то, чего так долго ждал - детскость. - Мне во что бы то ни стало нужно узнать, кто это делает.
   - Что это за маяк? Старый?
   Денис, как и любой ребёнок, питал страсть ко всяким маякам, заброшенным водонапорным башням и прочим несуразным, покинутым людьми каланчам.
   - Совсем скоро ты узнаешь его историю и даже познакомишься с прежним его обитателем. Та ещё личность, вот увидишь... и та ещё история.
   Он ухмыльнулся.
   - Ну ладно. Ты устал, я понимаю. Тогда давай спать. Я устроюсь на полу, а ты иди в гамак.
   Денис вскочил: спорить в лежачем положении было не так-то просто.
   - Я старший брат, мне и спать на полу.
   Вместо ответа Максим стянул очки и взглянул на Дениса круглыми, как у совы, близорукими глазами.
   - Дурачина! Я не могу спать в чём-то, что качается.
   - Ага! - Денис ткнул пальцем в брата. - У тебя морская болезнь!
   Было немножечко стыдно, но всё же он был рад найти хоть какую-то слабость у непробиваемого и рассудительного брата, который не совсем выглядел кем-то, кто будет играть с красным пластиковым паровозом и даже гонять на велосипеде.
   - Я был когда-то моряком, - печально сказал Максим. - Очень давно. Но гамаки делают со мной страшные вещи... я будто возвращаюсь в те времена, когда я был ещё по-настоящему маленьким, и переживаю заново первые мои дни в этом мире.
   Был моряком! Да что же это за ДРУГАЯ СТОРОНА-то такая, что даже такая сопля может здесь бороздить океаны, как настоящий пират! Обескураженный этой мыслью, Денис забрался на гамак и мгновенно заснул, запихав по старой памяти оба больших пальца в рот. Когда он выглядел на столько же, на сколько сейчас выглядит Максим, он только так и мог заснуть. С тех пор прошло много времени... но совсем не столько, сколько прошло для старшего-младшего брата. Денис пообещал себе это запомнить.
  
   8.
  
   Пробуждение было сродни взорвавшейся в голове петарде. Хотелось плакать, но Денис мужественно вонзил в ладони ногти и не пискнул. Сейчас серые рассветные сумерки, но чуточку попозже, когда солнце окончательно завладеет белым светом, мама встанет, чтобы сделать ему какао... наверное, она больше не злится за те расстройства, что непоседа-сын, как нерадивый почтальон, доставил накануне. Он смотрел в качающийся потолок и предвкушал вкус напитка с молоком на языке. Думал, что хорошо бы, чтобы всё произошедшее вдруг оказалось сном...
   - Нет! - Денис попытался резко сесть, однако вместо этого беспомощно забарахтался в гамаке, размахивая руками и крича в потолок: - Ты мой единственный брат, и я не хочу тебя потерять!
   Что-то отпрянуло прочь, закрутилось, подняло с земли и закружило засохшие листья, лежавшие по углам помещения. Они выглядели как клочки рваной бумаги.
   - Тише, тише, мальчик, - прогудели прямо над ухом. - Я же не туча, чтобы разгонять меня так махая руками, ну!
   Только тут Денис окончательно проснулся. Он спустил ноги к полу и принялся бешено вертеть головой. Перед ним стоял, сложив на впалом животе ладони, печальный старик. Увидев, что через него просвечивают стены и краешек окна, мальчик лихорадочно стал вспоминать все истории о призраках, которые он когда-либо слышал.
   - Вы хозяин этой хижины? - спросил он.
   Голос у призрака был под стать внешности: такой скорбный и недовольный, что зачесались глаза.
   - Он заходил ночью, но увидел, что вы спите, и решил не мешать.
   Если бы Денис встретил такого человека где-нибудь в Выборге, он бы принял его за иностранного бродягу, каким-то образом пересёкшего финскую границу и толком не осознавшего, что он уже в другой стране. Старик был низеньким, всего на полголовы выше самого Дениса, глубокие морщины превращали его лицо в сильно мятую бумагу. Только присмотревшись, можно было различить измятый и искорёженный нос, уши, которые будто бы пожевала лошадь. Губ вовсе невозможно разобрать среди многочисленных изломов и чёрточек. Когда призрак открывал рот, казалось, будто открывался потайной ящичек. Глаза были несуразными дырками: один - треугольным, другой - ромбовидным. На голове высокий колпак, похожий на шляпу волшебника из "Гарри Поттера", но смотревшийся куда более жалко. Платье с широкими плечами траурной вуалью спускалось почти до пят (позже Денис узнал, что это одеяние испанских конкистадоров, которые были кумирами этого удивительного существа - как при жизни, так и после смерти). Мальчик наклонился, чтобы убедиться, что незнакомец не касается ногами пола. Он парил в воздухе, как марионетка.
   Чуть-чуть понервничав, Денис решил оставить хозяина на потом. Сначала следовало разобраться с этим слегка подзадержавшимся на земле господином. Как нельзя кстати под лавкой заворочалась шкура, в которую накануне вечером завернулся Максим - больше от назойливо жужжащих насекомых, чем от холода. В очках, которые малыш аккуратно положил рядом, блестели солнечные зайчики.
   - Как же тебя зовут? - спросил призрак таким тоном, будто идти на контакт его вынуждала только жестокая кара какой-нибудь призрачной щекоткой. Скажем, если этому призраку засунуть руку в живот и пошевелить пальцами - разве ему не будет щекотно?
   - Денис... - робко ответил Денис.
   Лицо старика сделалось ещё более скорбным, будто бы его голову, бумажный комок, сдавила чья-то рука.
   - Ещё одно невозможно странное имя.
   - Это не ты завывал и плакал у нас на чердаке? - Денис подумал и уточнил. - В Выборге, улица Заливная, дом пять.
   - Думаю, маленький карась, - прогудело привидение, - тебе стоит знать, что я не вожусь на чердаке. Моею вотчиной был маяк, и, дьявол тебя забери, надеюсь, ты согласишься, это куда благороднее, чем какой-то чердак. И сырость я точно нигде не разводил. Она заводилась сама. О мой маяк бились волны иногда высотой в десятки футов - там было мокро, как у русалки между грудей, даже в спокойные дни, и я сушил свои портки на солнышке днём только для того, чтобы ночью они опять пропитались насквозь морской водой и солью. Но с тех пор как я умер, больше нет нужды сидеть там, наверху. Я, наконец, получил возможность посмотреть мир, и уж точно не буду "завывать", как ты изволил выразиться, на каких-то там чердаках. Сырость! Ха!
   Максим тем временем откинул импровизированное одеяло и сел. Удостоверившись, что брат и приведение нашли хотя бы подобие общего языка, он сказал:
   - Доминико немного отстал от моды. Не удивляйся его одежде.
   - Я удивляюсь тому, что я вижу сквозь него тебя, - сказал Денис шёпотом, чтобы не дай Бог не оскорбить своенравного призрака.
   Максим пожал плечами, водружая на нос очки. Спал он не раздеваясь, в рубахе и странных шортах, разве что снял ремень. Теперь Денису казалось, что эта одежда создана больше для сна, чем для бодрствования.
   - Он же мёртвый, как выброшенная на берег рыбина. Это мой первый друг здесь. Он ждал меня и помог стать тем, кем я есть. Воплотиться из ничего, это во-первых, понять законы этого мира -
   во-вторых. Так же, как я помогаю тебе.
   Денис сглотнул.
   - Но я не хочу ничего понимать. Я хочу вернуться домой.
   - Не сказать, что я сразу проникся к Доминико доверием. Почти два года я бродил по ДРУГОЙ СТОРОНЕ, потерянный ребёнок, не понимающий, что с ним случилось. Я убегал и прятался от надоедливого призрака, не слушал его увещеваний и не понимал объяснений, которые, как я сейчас считаю, были достаточно здравыми. Да посмотри на него. Разве ты бы не стал шарахаться от этой злодейской рожи?
   Призрак скорбно покачал головой, словно говоря: "Ну что здесь поделаешь?" Максим вдруг снял очки и посмотрел на брата открытым, простым взглядом. Глаза его отнюдь не сощурились, как обычно бывает у близоруких людей. Наоборот, зрачки увеличились, словно два снежных кома.
   - В некотором роде я навсегда останусь маленьким мальчиком, который просто усвоил кое-какие правила.
   - И научился говорить как взрослый, - сказал Денис.
   Максим ничего на это не сказал. Он обратился к Доминико.
   - Значит, здесь был хозяин? Так кто же он?
   - Сиу. Дикарь. Судя по покрашенным в синий мизинцам на руках и ногах, из племени Разгоняющих Самих Себя. Хотя, я могу ошибаться. Одного пальца у него не было. Возможно, просто лакота-отшельник.
   - Он видел тебя?
   - Было очень темно, - словно извиняясь, пробормотал Доминико. - Ты же знаешь, меня невозможно увидеть в темноте, даже зная, что я здесь.
   - Что он здесь делал?
   - Зашёл - неслышно, как могут только сиу и старые доходяги вроде меня. Увидел, что в гамаке его мирно посапывает этот... эта маленькая рыбья кость в заднице, потом заметил тебя. Хотел украсть очки - и тогда бы, без сомнения, я поднял бы такой визг, что он растерял бы все оставшиеся пальцы - но одумался. Развернулся и свалил.
   Доминико фыркнул. Вышло это у него очень смешно: щёки надулись, будто сложенную из бумаги бомбочку наполнили водой.
   - Как по-моему, туда ему и дорога. Не доверяю я этим степным дикарям. Впрочем, лесным я не доверяю ещё больше. Как и подгорным. Большой вопрос, кстати, был ли этот сиу подгорным, или всё-таки степным.
   Он показал на полог.
   - Он оставил на пороге крольчатину и какие-то травы. Может, он тебя даже узнал, рыбья кость. Может, плавал на корабле, на котором ты был капитаном, в качестве раба.
   - У нас не было рабов, я ведь тебе уже говорил.
   Максим нацепил очки и принялся исследовать кролика.
   - Стоп! - заорал Денис, вскакивая на ноги. - Брэйк! Перекур! Я хочу знать всё, Макс. Кто такие эти Сиу? Он что, стоял прямо здесь, надо мной, пока я спал? Ты говорил мне, что был моряком, но не говорил, что был капитаном!
   - А кем ещё я мог быть? - спокойно спросил Максим.
   Этот вопрос поставил Дениса в такой ступор, что всё его возмущение испарилось, прошелестев залётным ветерком в волосах.
   - А меня? - спросил он шёпотом. - Меня возьмут капитаном?
   - По морю мы не пойдём. Ну зачем тебе корабль, если мы и по суше дойдём до таких чудес, которые ты, живя в своём простом мире со всеми этими механизмами и законами физики, не мог себе даже вообразить? - сказал Максим. - А теперь нам нужно решить, как мы употребим этого кролика. Ведь нам оставили его не для того, чтобы мы на него любовались.
   Словно по команде, Денис ощутил голод.
   Они довольно споро разделали кролика. Максим ловко орудовал ножом, Денис держал животное за задние лапки, отворачивая лицо и стараясь не смотреть. Он видел, как разделывали на рынке мясо, а здесь даже крови настоящей не было, хотя вспоротое брюхо пламенело как жерло вулкана. Но всё же... это почему-то иное. Нож, воткнутый в скамью, братец трогать не стал, зато выудил из складок собственной одежды кинжал, такой короткий, что он походил на кошачий зуб. Присмотревшись, Денис понял, что это и в самом деле чей-то резец, сверкающий острой и слегка зазубренной кромкой.
   Закончив, они выбрались наружу. Доминико сказал, что в хижине, со всей этой сухой соломой, лучше не разжигать огня: "Того и гляди, взлетишь на воздух". Максим с ним согласился: "Обгорелое пятно в центре, может, вовсе не использовалось сиу для приготовления пищи, а имело сакральный смысл". Что такое "сакральный смысл" Денис не знал, однако решил не задавать вопрос, опасаясь насмешек призрака. Он решил атаковать сам, первым, спросив:
   - Разве ты не должен бояться солнечного света?
   - Мальчик, посмотри на меня, - Доминико вдруг засмеялся кашляющим, гиеньим смехом. Под лучами молодого солнца он внезапно утратил прозрачность и стал просто стариком с заплетёнными в косу седыми волосами, парящим над землёй так, что кончики травы должны щекотать большие его пальцы. Денис вдруг осознал, что потерпел поражение: задавая Доминико едкий вопрос, на мгновение забыл, где находится, впустил в себя нарисованный мир так, как впускал настоящий. Связь с домом, о котором он беспрестанно думал сразу после пробуждения, прервалась на секунду, но этого оказалось достаточно, чтобы стать частью ДРУГОЙ СТОРОНЫ.
   Максим не принимал участия в их войне. Он набрал сухих веточек, сложил горкой между двух замшелых валунов, а потом, достав из замечательного своего вещмешка спички, слишком корявые и слишком большие, чтобы быть выпущенными на Тульской спичечной фабрике, зажёг костёр.
   Денис тем временем осматривался. Хижина снаружи выглядела как огромный стог сена или гриб, погребённый под десятилетним слоем опилок и вымахавший за эти же десять лет на высоту двух человеческих ростов. Она выглядела как что-то очень старое и родное этому пейзажу, холмистому, привольному, шуршащему сухими травами и стрекочущему разнообразными насекомыми. Это было... как далеко-далеко за городом, вроде парка Монрепо, только ещё дальше.
   Но было ещё и что-то, что не давало Денису покоя. Будто прозрачная, только ещё начинающаяся зубная боль. Казалось, за каждым холмом прячется по десятку этих их таинственных сиу, а каждый куст, находящийся на более или менее безопасном отдалении - их головной убор. Более того, стоило Денису потерять один из таких кустов из поля зрения, на прежнем месте он его уже не находил.
   Запах жареного мяса раздувал в животе голодные пузыри, и в конце концов Денис смог отвлечь себя от чудес пейзажа на еду. Максим выкопал из земли какие-то корнеплоды, отдалённо напоминающие мелкий картофель, и запёк их на углях, как делала мама, когда они выезжали на природу. Готовую еду он обильно посыпал сухой землёй.
   - Что ты делаешь?
   - Попробуй, - сказал Максим с набитым ртом. - Это ужас какая вкуснятина. Как соль и перец вместе взятые. Когда я ходил под парусами, мы поливали еду морской водой, но всё равно, получалось совсем не то.
   Денис покачал головой. Нарисованная еда - есть нарисованная еда: выглядит, как раскрашенная картонка, и жуётся, должно быть, так же. Но вдруг сквозь вой ветра над холмами он услышал голоса. Можно было подумать, что это что-нибудь из местной, несомненно, богатой фауны, скажем, певчие койоты, восславляющие уходящую ночь, но... голоса эти пели про мясо, нарисованный жир с которого стекал у мальчика по рукам. Совершенно точно, именно про этот кусок, про каждую его жилку, и даже про жировую прослойку. "Съешь, это вкусно!" - таков был общий посыл песни. Впрочем, у Дениса, как у каждого ребёнка, был иммунитет к подобным вещам. Каждый взрослый норовит убедить тебя, что манная каша - это вкусно. Каждый.
   Рот наполнился слюной, но прежде чем откусить, Денис проверил: Максим был занят своей порцией, а Доминико не проявлял к их трапезе никакого внимания. Не похоже было, что угрюмый призрак способен петь таким мелодичным голосом, да ещё про крольчатину...
   Мясо оказалось жестковатым и не больно-то вкусным, тем не менее, голод оно утоляло на ура. Расправившись со своей порцией, Денис решил, что снова готов задавать вопросы.
   - Почему ты в очках? - спросил он у Максима.
   - Я плохо вижу. Разве для тебя это не очевидно?
   - Но ты же можешь сказать несколько слов и потом видеть лучше любой вороны!
   В доказательство Денис продемонстрировал татуировку в виде якоря, которая нравилась ему всё больше. Максим тряхнул головой.
   - Я слишком долго здесь нахожусь, чтобы что-то менять. Я не хочу себя потерять. Даже веснушки - Доминико говорит, что это поцелуи дьявола - мне как братья. Потому что перекочевали из прошлой жизни.
   - Хм... - Денис не мог сказать, что всё понял. - Но это, наверное, не твоя настоящая физиономия. Так же, как со мной...
   Максим, не глядя на него, покачал головой. От изучал зажатую между пальцев заячью косточку.
   - Моя. Своё лицо я помню как себя самого, и оно не изменилось с того момента, как мне исполнилось пять.
   - Кто бы знал, откуда у него взялись эти наглазные подзорные трубы, - вставил призрак, - но многие верят, что они придают взгляду твоего братца гипнотическое воздействие. Только демоны морской капусты знают, почему они ещё не разбились за все эти годы.
   Максим молчал. Денис тоже молчал, грызя травинку. В установившейся тишине замечание Доминико казалось ужасно несуразным, впрочем, он по этому поводу не горевал. Покачивая из стороны в сторону кончиком своей шляпы (казалось, его голова имеет сходную со шляпой форму), он пытался усадить себе на палец стрекозу, которая запросто пролетала сквозь его ладонь.
   Собрались они споро и молча: не успел Денис моргнуть глазом, как обнаружил себя бредущим по колено в шелестящей траве прочь от хижины, туда, где между двумя холмами был виден ночью огонёк маяка. Доминико, осмелев, сказал, что сиу нужно как следует отблагодарить за предоставленный ночлег ("я был бы им благодарен, если б не увидел это краснокожее племя ни на том, ни на этом свете"), оставив им "этого паренька", то есть Дениса, но в итоге сошлись на костях кролика и нарядной нитке, которую Максим вытянул из своего пояса.
   Денис, выразил сомнение в пользе такого дара, но братик ответил, что таинственные дикари с ума сходят от всяких разных костей и красивых ниточек, на которые эти кости можно нанизать. Что, в свою очередь, не прибавило Денису оптимизма.
   "Каждый нормальный парень должен побывать в плену - вещал призрак, - и сбежать оттуда. Без этого мальчик мужчиной не станет".
   - Что насчёт тебя? - спросил на это Максим. - За всю свою жизнь ты ни разу не слезал с маяка.
   Доминико возмутился.
   - По-твоему, родился я тоже там, из рыбьей головы и панциря улитки? Конечно, я был снаружи. Если хочешь знать, я повидал за свою жизнь больше чем вы вместе, сопляки. Ну, за первые пятнадцать лет, до тех пор, пока не стал смотрителем на маяке. А за восемь лет после своей смерти и того больше.
   - Очень впечатляет, - пробурчал Максим. - Особенно если вспомнить, что эти восемь лет мы путешествовали вместе.
   - Откуда всё это взялось? - негромко спросил Денис. - Весь этот мир... откуда он взялся? Это ведь где-то на планете Земля? Я имею ввиду, ведь мы же не летали в космос на космическом корабле, такой здоровенной штуковине, которая ещё совершает межгалактический прыжок...
   - Что это за штуковина? - вдруг заинтересовался Максим. - Космический корабль?
   - Ты не знаешь, что такое космический корабль? Может, ты ещё и о компьютерах не слышал?
   - Нет, - послушно сказал Максим. - Но компьютер - какое-то скучное слово. А вот корабль... считай, что это профессиональный интерес. Так где такие ходят?
   - В космосе! - Денис вскинул руки в самом торжественном жесте, на который был способен. - Он летает между звёздами - от звезды к звезде...
   - А что такое кос-мос?
   Максим остановился, задрал треуголку на затылок, чтобы почесать лоб. Денис подобрал упавшую челюсть - Максим выглядел как обыкновенный малыш, шагающий следом за старшим братом с утренника в детском саду, и переход этот оказался слишком внезапным, - а потом приобнял брата за плечи.
   - Видишь ли, Макс, - начал он так, будто малыш состоял из тончайшего льда, который мог треснуть не то, что от прикосновения, а от не слишком осторожного или слишком громкого слова. - Ты, наверное, даже не знаешь, что наша планета круглая и что она вращается вокруг солнца.
   Глаза Максима стали точь-в-точь как описываемая планета.
   - Послушай, - терпеливо продолжил Денис. - Когда ты, скажем, находишься на ровном поле, таком большом, что не видишь края, или залез на высокую гору - ты ведь видишь, как она закругляется, да? Ты видишь горизонт, который всё время от тебя отодвигается, идёшь ты пешком или плывёшь на корабле?
   Как объяснить вращение земли вокруг солнца Денис не знал, но вряд ли это имело смысл, когда малыш не знает даже более элементарных вещей.
   Максим хлопал глазами.
   - Сиу говорят, что весь мир находится у тебя в голове. Он появляется, когда ты идёшь в нужную сторону и исчезает, когда ты оттуда уходишь... или ложишься спать. И пока хоть один человек бодрствует на каких-нибудь полях или в каких-нибудь чащобах, они будут существовать. Сиу, они умные, пусть и несколько странные. Они много знают о мире и живут здесь очень давно.
   - Кем бы ни были эти сиу, они дикари. Ты сам говорил...
   Доминико, о котором он совершенно забыл, грубо расхохотался.
   - Звучит как что-то, что мог сочинить мой ручной енот, если бы он не охотился за мухами, а читал книги, как я ему советовал, - сказал он Денису. - Ты бы не пудрил мальчонке мозги своей иноземной философией.
   - Я и не пудрю, - обижено сказал Денис. - Это на самом деле так. Ты всё ещё хочешь знать, что такое космос? Космос - это что-то, что есть между планетами. Точнее, это ничто, потому что там ничего нет, ну, кроме астероидов. По этому ничто и летают космические корабли.
   - Как птицы? - глаза Максима горели. - Я бы хотел полетать на таком корабле.
   - Не похоже, чтобы я сюда попал на звездолёте, как Люк Скайуокер, - Денис испытывал по этому поводу лёгкое разочарование. - А сами мы космический корабль не построим, там знаешь, сколько всего наворочано? Космонавты смотрят всё по приборам, любую мелочь, даже занят или свободен туалет.
   Видя, что Доминико испытывает по поводу его слов всё больше скепсиса, а Максим, похоже, уже устал удивляться, Денис решил свернуть тему. И всё-таки у него оставался открытый вопрос, на который не было ответа.
   - Как всё-таки тогда я сюда попал? Просто попал и всё? Такого не бывает даже в книжках.
   - Кос-мос бывает разным, брат, - сказал Максим. Это снова был маленький глазастый человечек, карлик с голосом рассудительного взрослого. Щенячий восторг в глазах сменился какой-то глубокой непонятной тоской, от которой засосало под ложечкой. Взгляд его поблек. Денис решил про себя, что будет скучать по настоящему своему младшему братцу, и по возможности обязательно снова вызовет его из небытия. - Бывает, ты совершаешь путешествие через огромные пустые пространства, сам того не замечая, и описать их так же трудно, как понять то, что ты только что нам поведал. Я бы попытался, если бы сам знал, что эти пространства из себя представляют.
   - Машина времени! - вдруг осенило Дениса. - Мы с тобой, наверное, оказались где-то в далёком прошлом. Доминико, ты говоришь здесь живут краснокожие?
   - Истинная правда, - подтвердил призрак. - Самые лютые краснокожие, которых ты встречал. Хотя, судя по всему, ты не встречал ещё ни одного.
   - Они носят шапки из перьев?
   - Вожди носят, - сказал Максим и прыснул в кулак: - У них здесь имена - просто умора. Кусающий Волчонок, Сидячий Бык - это ещё безобидные. А как тебе, к примеру, Конская Ляжка?
   - Точно! - воскликнул Денис и сказал вкрадчивым шёпотом, как человек, которому открылись все тайны мира: - Знаешь что это за континент? Это Америка. Примерно в то же время, когда сюда приплыли американцы... (взглянув на Доминико, он поправился) тьфу, то есть испанцы! С ума сойти! Знаешь, у нас с другом были самодельные луки с тетивой из бельевой верёвки и лески, но я никогда не думал, что смогу пострелять из настоящего индейского лука!
   Максим, однако, не разделял восторгов. Он покачал головой.
   - Хватит бесполезной болтовни. Америка это или не Америка, здесь у неё только одно название - ДРУГАЯ СТОРОНА.
   - Это не бесполезная болтовня! - Денис забежал вперёд, едва не запутавшись в траве и лианах вьюнка, который стелился по земле и оплетал каждый чахлый куст на своём пути. Заглянул в лицо Максиму. - Если мы сможем понять, как работает эта машина, и каким образом она перенесла нас двоих в один и тот же промежуток времени, мы, быть может, сможем вернуться домой!
   - Твой брат точно одержимый, - зашептал Доминико, наклонившись к самому уху своего маленького спутника. Денис, как нарочно, всё слышал. - Может, сдать его какому-нибудь знахарю? Я бы предпочёл не лучшему, а первому встречному, если честно...
   - Скажи, разве этот мир не отличается от твоего достаточно сильно? - с прохладцей спросил Максим.
   Денис ни разу в жизни не бывал в Америке, но он понял: Макс прав. Не нужно сравнивать по картам изгиб береговой линии, чтобы уяснить для себя, что это не просто разные континенты, но разные миры. Достаточно просто посмотреть вокруг. Увидеть движение воздуха, пляшущего над холмами, кляксу шмеля, пролетающего перед твоими глазами, солнце, похожее на клубок жёлтой пряжи, основательно потрёпанный котом. Взглянуть на свои пальцы и заметить, насколько небрежно они нарисованы. Потом перебежать взглядом на ладонь и понять, что гадалки в этом мире остались бы не у дел: линии жизни, судьбы, любви и прочие каждый раз меняли своё расположение и длину.
   Тем не менее Денис ни на шутку разозлился. Какое право имеет этот картонный человечек, который вообще не должен существовать (так говорил папа, когда Денис, будучи помладше, пугался теней в шкафу), идти против науки? Против десятка прочитанных фантастических книжек, против лучших научных умов, против, в конце концов, папиного авторитета?
   - А тебя, - сказал он, задыхаясь, - тебя нужно сдать какому-нибудь гробовщику!
   Он подобрал с земли камень и запустил в картонное лицо, ожидая, что, может, оно сомнётся, словно мордашка у старой куклы, которую они с Митяем однажды нашли в лесу и, весело хохоча, растоптали. Пускай-ка походит немного с перекошенной физиономией, ему не будет больно. Призрак он или кто?.. Но вопреки ожиданиям Дениса камень без каких-то помех пролетел сквозь тело Доминико и ударил в темечко Максима. Треуголка слетела с головы малыша, будто её сбил лапой какой-то большой зверь, вроде медведя. Очки свалились ему под ноги. Следом упал Максим. Свалился, как тюк с картошкой.
   Денис почувствовал, как что-то внутри у него оборвалось.
  
   9.
  
   - Братец! - заорал Денис, бросаясь перед упавшим ребёнком на колени и лихорадочно ощупывая его голову.
   Он не знал что предпринять. Это событие окончательно расставило в голове приоритеты, рассказало, кто старший брат, а кто всё-таки младший: Максим наверняка бы точно знал что делать, если б он, Денис, сдуру засветил булыжником себе по голове. Детское удивление, которое Максим испытывает по поводу некоторых очевидных вещей, как и нежелание выглядеть старше, не имело никакого значения. Теперь-то Денис понял. Понял... однако, слишком поздно.
   Из носа малыша вырвались, будто сбежавшие из башни девицы, две струйки крови, деловито потекли на подбородок: неправдоподобно алые и похожие на блестящий ёлочный "дождик".
   - Доминико! - закричал Денис. - Нужно что-то сделать. Есть здесь поблизости врач? Шаман? Врачеватель? Кто угодно, ну же?
   Призрак печально взирал сверху вниз. Лицо его вновь стало непроницаемо, оно распадалось по линиям сгиба сероватой бумаги на сероватые геометрические фигуры, которые затем мягчели формой, сливались друг с другом, по мере того как глаза Дениса наполнялись слёзами.
   - Вряд ли есть у сиу лекари, которые смогли бы его спасти, - сказал он, не шевелясь и не делая попыток даже нагнуться. - На юге есть поселение. Оттуда приходил хозяин хижины. Если ты сможешь его унести, к полуденнице мы будем там.
   Он развёл руками.
   - Сам понимаешь, от меня здесь толку как от хромой собаки при загоне стаи ворон.
   Денис, аккуратно просунув под брата ладони, приподнял его, после чего жалобно посмотрел на призрака:
   - Ты совсем не сможешь помочь? Даже за ноги поддержать не сможешь?
   - Смогу подержать только его душу, поскольку я сам бестелесен. Сейчас она будет истекать из его тела, пока не вытечет полностью, а я буду её ловить и раскладывать по карманам, чтобы не потерялась. Только я не понимаю, зачем тебе это нужно, потому что...
   - Замолчи! - закричал, обливаясь слезами, Денис. - Я донесу его.
   Первое время Денис шагал ровно, временами переходил на бег, неуклюжий, но так голова у Максима тряслась куда сильнее, и он каждый раз возвращался на шаг, стараясь не смотреть, как кровь пятнает воротник одежды брата.
   Потом начал спотыкаться, один раз даже упал, чудом приподняв внезапно потяжелевшее тело пятилетнего мальчика так высоко, как только мог, чтобы не ударить о землю. Он хныкал и плакал, сам того не замечая. Винил эту жестокую землю, хотя ещё вчера считал её довольно приятной, пусть и странной для взгляда пришельца из обыденности. И сам понимал, что земля здесь не при чём. Денис готов был броситься с кулаками на любого, кто назовёт этот случай "несчастным". Кто, если не он поднял камень?
   Доминико скорбной тёмной фигурой плыл позади, изредка направляя: "Держась правее... Видишь, куда полетела вон та птица? Тебе за ней". Или: "Сейчас должна быть тропа, будет полегче".
   Когда впереди показались дымные столбы, Денис был на грани обморока. Ему казалось, что они как верёвки качаются над его головой. Он готов был, взяв Максима за шиворот в зубы, как котёнка, протянуть руки и ухватиться за них, сжать крепко-крепко, чтобы, словно Индиана Джонс по лианам, карабкаться к цели.
   Высвободив одну руку и протянув её к небу, Денис вспомнил о магии. Магия рисунков, магия слов, магия действий... ничего уже не изменить. Мир заранее придуман - так говорил братик. Кем придуман? Где найти того, кто сможет повернуть всё вспять и убрать тот камень с дороги прежде, чем мальчик в запальчивости протянет к нему руку? Денис напрягся, собираясь распутать клубок мыслей - как, будучи шестилетним сопляком, распутывал бабушкину пряжу - и понять, что всё-таки теперь делать, но к этому уже не было нужды. Он услышал рядом голоса, говорящие на каком-то странном, похожем на птичий щебет, языке. Ну конечно! Индейцы же всегда выставляют часовых, хвала "Последнему из Могикан" и "Дочери Монтесумы", Денис знал это...
   - Спасите моего брата, - сказал мальчик перед тем, как рухнуть в обморок. - Он был морским капитаном.
   Однако, собственное сердце, грохочущее как морской прибой, не дало ему сразу впасть в забытье. Денис почувствовал, как из его ватных рук забрали Максима, как трава вдруг зашелестела уже не на уровне коленей, а на уровне груди - он упал на неё, как на пики, а потом его подняли, а потом...
   Открыл глаза. Первое, что он сделал - это подумал о брате. Но не так-то просто было вспомнить, что же произошло. Потом он увидел людей. Они и правда были похожи на индейцев: смуглая кожа напомнила о свежих, смазанных маслом, гренках или о тростниковом сахаре, на бёдрах были вполне узнаваемые из книжек и фильмов набедренные повязки, грудь у многих расписана красочными и вместе с тем наивными и неуклюжими рисунками. Смущало то, что это были не обыкновенные люди. Не могут обыкновенные люди ходить с перевёрнутой головой, так, что шея у них соединяется с макушкой, а в ямочку на подбородке заплывают дневать облака.
   Они стояли перед Денисом полукругом: тощие, босые, высокие люди-наоборот. В руках у многих луки, на бедре непременно колчан, полный коротких, похожих на ощипанных птах, стрел. Дальше за ними высились кожаные шатры, из которых выглядывали голые детишки. Невольно представлялось, что они висят там, в своих шатрах, кверху ногами, как летучие мыши.
   На самом деле, как выяснилось позже, далеко не все сиу видят мир кверху ногами. У многих лицо повёрнуто только на четверть, как стрелка, что смотрит на три или на девять часов. Эта стрелка, стало быть, есть их нос.
   Многие индейцы курили что-то похожее на маленькие трубки с откидывающимися крышечками. Они затягивались, а потом, улыбаясь, картинно выпускали из ноздрей вверх две струйки дыма. У Дениса даже сложилось впечатление, что дымные столбы, которые они с Доминико видели, на самом деле складывались из таких вот струек, так как курили почти все поголовно, и даже женщины, а в костре аборигенам днём не было никакой нужды.
   Некоторые носили маски из бересты. Изображали они человеческие лица с гипертрофированными, укрупнёнными чертами. Одевали их вниз подбородком, как, собственно, и положено было выглядеть человеку, а смотрели через искусно замаскированные дырочки в щеках. Сиу в такой маске, казалось, грозил своим антропоморфным носом, как пальцем, всему миру.
   - Ты принёс нам сломанного человечка, - торжественно заявил один, старик с чёрными, как сливы, глазами, свёрнутым набок носом и впалыми щеками. На голове его чудом держался головной убор из раскрашенных перьев, жидкая седая борода пропитана каким-то липким веществом. Она стояла вверх, как усики муравья. Когда смотришь на лица вот так, кверху ногами, очень трудно определить возраст, но Денис был почти уверен, что столь старых людей он ещё ни разу в жизни не встречал. Язык по-прежнему был похож на птичий, однако Денис понимал каждое слово.
   - Да! - Денис попытался встать. Получилось не очень. - Почините его! Вы можете его починить?
   Старик молчал, и молчал до тех пор, пока Денис не повторил свой вопрос ещё два раза, почти сорвав голос. Тогда пожилой индеец запрокинул голову и расхохотался. Денис смотрел, как полощутся тонкие, будто масляная плёнка на воде, щёки, и ему стало страшно. По-настоящему страшно, не только за брата, но и за себя.
   Старик сделал жест рукой, и Дениса подхватили двое младших воинов. Звеня и стуча маленькими костяными браслетами на руках, они унесли его в один из шатров, где со смехом бросили на шкуры. На мгновение он подумал что ослеп, но потом сообразил что с глазами всё в порядке: то мир расплывается, как рисунок на песке, смываемый волнами. Расплывается и при этом никак не может исчезнуть совсем. В шатре было тесно, и одуряюще пахло рыбой. А все звуки, доносившиеся снаружи, слышались как будто из морской раковины. Только теперь Денис наконец почувствовал, что ноги вновь стали слушаться. Он подтянул к животу колени. Тревожные предчувствия роились в голове, как осы в полом бревне.
   Вождь появился снова. Он вырос словно из-под земли, шурша браслетами на руках и стуча украшениями, что свешивались с его шеи. Он надувал щёки так, будто едва сдерживал смех, но произнёс гулко и торжественно:
   - У меня печальные новости для тебя, человек с ноздрями к земле. Тот малыш умер ещё в дороге. Какое-то время дух его был заперт в теле, как в деревянной клетке, но прутья её двигались, расширялись, пока, в конце концов, были уже не в состоянии его удерживать. Сейчас мы возьмём его тело и воспоём гимн корням, чтобы они выпили его соки быстро и сделали кости твёрдыми, полыми и пригодными для украшений.
   - Но... он же не старик, как он может умереть?
   Денис бездумно рассматривал маленькую зелёную птичку с коричневой грудкой, что выглядывала из головного убора вождя.
   Вождь расхохотался.
   - Не старик, да? - спросил он. Закрыл один глаз (другой - Денис только что это заметил - был абсолютно белый, в его радужке едва угадывался зрачок) и продекламировал, как стих:
   - От тебя пахнет другой землёй. Чужой землёй. Видно, ты пришёл издалека, из страны, где нога сиу ещё не ступала, а копьё их не разило ланей и кроликов. Отвечай, так ли это?
   - Так, - выдавил из себя Денис.
   Вождь хлопнул в ладоши.
   - Мы будем следить, чтобы ты не сбежал, маленький человек с ноздрями к земле. Может, ты проведёшь нас в эти земли. Если леса там поют мелодично, а реки рассказывают сказки интереснее тех, что нашему уху уже надоели, мы там останемся. Не горюй о своём компаньоне. Вы ещё встретитесь там, под землёй.
   Он исчез, только взметнулся полог шатра. Там, снаружи, переговаривались и щебетали два молодых воина, костлявые, как ощипанные гуси. Но Денис не питал иллюзий: если будет нужно, они скрутят его, как бешеную собачонку.
   Он хотел было крикнуть вслед вождю, что до его земли нужно плыть и плыть, и не на утлых судёнышках, которые эти таинственные и жутковатые сиу используют, чтобы перемещаться вдоль берега и удить рыбу, а на настоящем, огромном корабле, но подумал, что тогда, возможно, вождь откажется от своей идеи. Возможно, у перевёрнутолицых тоже есть в запасе какая-то магия, и они - единственный способ добраться домой... или туда, где спустя столетия будет дом.
   Вот так Денис остался один, едва обретя брата. Когда он вернётся домой, мама и папа встретят его у крыльца и спросят: "С кем ты гулял?" И Денису нечего будет ответить. Ведь расскажи он про краткое знакомство с Максимом, ему всё равно никто не поверит. Папа сердито покачает головой, а мама опустится возле него на корточки, ласково прижмётся щекой к щеке и скажет, что это был всего лишь сон.
   Денис крепко-крепко прижался носом к застеленному шкурами полу, попросил, как учила мама: "Господи, пусть это и в самом деле окажется сном!"
   - Эй, - вдруг раздался шёпот из-за стены, - это ты там скулишь, парень?
   - Ты кто? - спросил Денис и сел.
   - Хорошая же у тебя память, - пробурчали за стеной, и Денис наконец узнал Доминико. - Не даром, что всякую чепуху сочиняешь.
   - Ты что там делаешь? Тебя разве не взяли в плен?
   - Как же меня возьмут, я же приведение. Господин вождь - кстати, его зовут Каштан для Выхухоли - отправил меня играться с детьми в поймай-и-догони. Неугомонные черти. Когда я попытался от них улететь, они полезли на дерево, можешь представить? Пришлось и в самом деле с ними немного поиграть, чтобы никто не расшибся. Когда они стали играть в "найди-страшного-человека", я спрятался за шатром, и вот сейчас разговариваю с тобой.
   - Он сказал, что Максим умер. Я думал, что умирают только старики и люди из кино. Маленькие мальчики, такие как мой брат, просто не могут так поступить...
   Денис был до глубины души возмущён тем фактом, что его бросили на произвол судьбы. Он уже забыл, как некоторое время назад корил себя и упрекал в смерти брата.
   - Его сердце больше не бьётся. Я проверял, - дух засмеялся трескучим смехом, будто был пропитан статическим электричеством. - В этом есть некоторая ирония, потому что я бы не смог, к примеру, ощутить его пульс, если б оно всё ещё билось. А сейчас, когда перестало - сразу чувствую. Теперь, пока меня не нашли, я выведу тебя отсюда. Отвлеку твою стражу, а ты, как услышишь шум, беги за следующий шатёр, мимо кустов крыжовника и дальше - прямо в чащу. Там затеряешься. В чаще сиу часовых не ставят: кто туда отважится сунуться, кроме их самих?
   - А дальше что мне делать, Доминико?
   На стенке шатра внезапно проступило лицо призрака. Так проступает на вспотевшей бутылке лимонада нарисованная там пальцем рожица.
   - Возвращайся домой, откуда пришёл, - буркнул он. - Может, у тебя там найдётся какой-нибудь потерянный брат, кого непременно стоит отыскать? Или сестра? Всё! Опять эти несносные дети, да едят они одних крабов! Ну, будь наготове.
   И Доминико, исчезнув здесь, загрохотал позади шатра чем-то вроде кандалов, застонал и засопел. Часовые, похоже, от неожиданности и испуга бросились друг другу в объятья, и только потом, вспомнив о долге, дрожа и стуча зубами (Денис ясно слышал навязчивое тук-тук-тук), отправились на разведку.
   Денис зайцем выскочил наружу. Оказывается, солнце уже клонилось к закату и наступили тягучие, карамельные сумерки, запечатлённые как будто бы - снова это чувство - на старом карандашном рисунке. Путь свободен!
   Но возле обещанных кустов крыжовника что-то заставило его остановиться. Денис даже сорвал и сунул в рот кислую неспелую ягоду, и это каким-то образом повернуло его решимость в строго противоположную сторону. Он просто не может сбежать, не увидев в последний раз брата, не убедившись, что маленькие дети (даже такие большие, как Макс) тоже умирают. Где-то потрескивал костёр, и Денис со всех ног ринулся туда.
   И увидел.
   Максимку.
   Вернее, двух Максимов разом. А ещё вождя и с добрый десяток рослых краснокожих воинов.
   Одного Максима никто не охранял, на него просто не обращали внимания. Подходи и смотри сколько хочешь. Убеждайся. Тыкай пальцем и щекочи (как хотел сделать Денис; он был уверен, что ни один ребёнок не сможет долго выдерживать щекотки). Он был примотан крепкими верёвками к сосновому стволу кверху ногами, так, что в прямом смысле стоял на голове, и больше напоминал деревянного идола краснокожих, такого же жутковатого, как и всё остальное. Это тот Максим, которому Денис попал по голове камнем, и Денис сразу это понял. Лицо его было испачкано в крови, под носом запеклась красная корка. Глаза закрыты, а рот, напротив, приоткрыт, обнажая желтоватые зубы.
   Денис перешёл на шаг, потом побежал. Другой - живой - братик в окружении этих существ выглядел как кусочек пищи, застрявший между акульими челюстями. Он что-то рассказывал им, а они слушали, склонив головы, по голым плечам его стекал вечер напополам с туманом, который, почуяв в размякшей, разморенной солнцем земле лёгкую добычу, ринулся вниз.
   - Макс... - сказал Денис, остановившись и не смея ступить в круг.
   Воины повернулись как по команде. На лице вождя отразилось удивление.
   - Ох, и намою я шеи этим горе-стражам, - пробормотал он.
   Денис не успел опомниться, как уже прижимал к груди голову брата. Показалось, будто он сжимает в объятьях влажную губку. Он стиснул объятья и почувствовал, как рубаха на груди пропитывается тёплой солёной влагой.
   Как кровь, только иначе. Это живительная влага.
   - Ну-ну, - сказал Денис, чувствуя, как к горлу подступает комок, и, чтобы не разрыдаться самому, встряхнул Макса за плечи. - Закрути-ка краны. Объясни, как так получилось.
   Не в силах понять, Денис переводил взгляд с привязанного к стволу тела, на живого мальчика, и обратно.
   Голос братика стал глухим.
   - Мне очень не хотелось исчезать. Это было так, будто ты куда-то падаешь. Как с дерева, только с дерева, которое растёт выше любых зданий. А под ним пропасть, самая глубокая в мире.
   - Глубже Мариинской впадины, что ли?
   Максим поднял лицо. Денис вдруг подумал, что сейчас пойдёт дождь. Непременно должен пойти. Но небо оставалось сухим. Денис чувствовал, как стучит в грудине сердце брата, так стучит, будто оно находится в пустой бочке.
   - Не знаю что такое Мариинская впадина, да и не хочу знать. То место, куда я падал, очень глубокое. Если планета круглая, как ты говорил, я, должно быть, вылетел с другой её стороны... и упал снова. И так тысячу раз. Но сейчас всё уже в порядке. Я снова здесь.
   Денис ничего не говорил. Он был захвачен этим видением, видением исполинских качелей, которые со скоростью свихнувшегося вагончика на американских горках проносят тебя через подземные казематы, меж рядов острых, как зубы, сталактитов, и подземные обитатели, что непременно живут в закоулках сознания любого ребёнка, показывают пальцами и тянут лапы, чтобы схватить за волосы... И вот, когда громадная центрифуга (Денис не помнил, что такое центрифуга, но приберегал это слово для таких вот случаев - когда требовалось описать что-то большое и уродливое) замедляет ход, у тебя есть всего миг, чтобы проглотить как можно больше свежего воздуха, впитать, как чахлый цветок, как можно больше света, перед тем, как снова окунуться во тьму...
   - Прости, - наконец выдавил он. - Я не хотел.
   Но Макс как будто не слышал. Он был сейчас отнюдь не старшим братом. Он был дрожащим зверьком, спасённой из огня карликовой игрункой, которая обвилась вокруг руки своего спасителя, был мальчишкой, по незнанию устроившим в лесу пожар.
   Прошло немало времени, прежде чем Максим пришёл в себя. Денис стоял среди высоких сиу. Индейцы посадили птиц, что живут у них в лёгких, в тёмные клетки. Взгляды были непроницаемы, и, чтобы хоть немного внести в них ясность, нужно было встать на голову: на это сейчас просто не было сил. Прилетели вороны, они расселись на ветках окрестных деревьев, а некоторые прямо на земле, и глядели на другого Максима, того, из носа которого всё ещё по капле вытекала кровь.
   Когда на опушке, под сухими листьями, начал бестактно и громко возиться какой-то зверёк, Денис почувствовал, что снова стал младшим братом. Старший счёл за нужное вернуться и навести порядок.
   Максим отстранился, приподняв очки, вытер рукавом слёзы. Заложил руки за спину - любимый жест, при виде которого в сердце Дениса застучало чуть-чуть сильнее. Какие-то цепи замкнулись вместе с переплетёнными пальцами, и в глазах малыша тучи начали медленно расползаться. "Хорошо бы не дёрнуло током", - подумал Денис, поёжившись.
   - На какой-то миг меня действительно не стало, - сказал Максим. - Я, наверное, тебя обману, сказав, что это не самое приятное ощущение, потому что ощущений не было ну никаких совсем. То, что я только что рассказал, ну, про падение в пропасть - эти ощущения были либо за секунду до, либо через секунду после. Всё очень сложно, в общем.
   - Прости, я не хотел попасть в тебя камнем, - покаялся Денис. - Я вообще никому не хотел сделать больно.
   Макс передёрнул плечами, сказал нараспев, как заученный наизусть отрывок из любимой книги.
   - Я на тебя не сержусь. Напрасность многих действий мы понимаем только по прошествии времени. Просто удели мгновение, если, конечно, за тобой не гонится десяток тигров, удели толику времени и подумай об этом, прежде чем сделать хоть что-нибудь. Подумай о том, какие твои действия будут иметь последствия.
   Почёсывая нос, Максим вгляделся в растерянное лицо брата и вдруг сказал:
   - А вообще, лучше не надо. Не спрашивай себя ни о чём, не думай, делай всё, как делаешь. Забудь, что я только что сказал. Это не про тебя, во всяком случае сейчас, пока ты ещё... В конце концов, подобные неприятные инциденты случаются не так уж и часто.
   Он был при своих очках (на носу тела на дереве очков не было), в набедренной повязке, которые носят здесь дети. Впалая его грудь была изрисована красками, и художник сиу, дёргающийся от какого-то нервного тика и постоянно шлёпающий губами, бродил вокруг и (будто выпады шпагой) делал мазок за мазком. Нос его, если представить лицо циферблатом, смотрел на четыре часа. Выглядело это по-настоящему странным. Денис подумал, что художник этот, наверное, большая творческая личность.
   Потом он посмотрел на свою одежду и увидел, что она после объятий с братом испачкана в краске, а на груди Максима рисунок смазался в нечто совершенно непонятное. Художник ахнул и полез скорее исправлять, косясь на вождя.
   Кивнув в сторону художника, Денис спросил шёпотом (мало ли что).
   - Они что, нарисовали тебя заново?
   - Нет, - малыш засмеялся. - Сиу не такие уж искусные художники. Они, конечно, могли бы срисовать меня с меня-прежнего, но я не могу даже представить, что за каляки-маляки бы это получились. Этот фантом, быть может, даже смог бы ходить и разговаривать на потеху детям, но нет. Он не был бы мной. Это племя меня не знало, хотя и слышало что-то о маленьком человечке, который странствует по миру и помогает людям.
   - Так откуда же ты взялся? - Денис припомнил рассказы бабушки. - Один человек из нашего мира - Иисус Христос - умел воскресать из мёртвых.
   - Я не воскресаю. Я просто появляюсь, и всё. Я задуман кем-то и для какого-то дела, следовательно, не могу так просто пропасть. Ты же видел то... тело, - Максим избегал смотреть на собственные останки, и Денис прекрасно его понимал. - Оно останется здесь, как отброшенный ящерицей хвост, и будь уверен, оно ни на что больше не годно, кроме как достаться на поживу резчикам по кости. Правда, Каштан для Выхухоли?
   - Истинная, - ухмыльнулся старик, обнажив дыры меж зубов - У тебя отличная кость.
   - Ну да, видел, - пробурчал Денис и не нашёл больше что сказать.
   - Мне не терпится возобновить наше путешествие, - сказал Максим. - Что-то подсказывает мне, что с тобой вдвоём мы осилим любые дороги, какие бы опасности на них не таились.
   Денис даже подпрыгнул от избытка чувств.
   - Ага! Всё-таки дети не могут умереть!
   Максим смотрел на него долго и внимательно, до тех пор, пока с лица Дениса не сползла улыбка.
   - На ДРУГОЙ СТОРОНЕ - нет. Здесь всё всегда возвращается к исходной точке, и одновременно начинается там, где окончилось. Как круг. Ты видишь дугу своей жизни, но не знаешь, в какой момент она замкнётся с уже нарисованной частью. Не знаешь, большим будет этот круг или маленьким. В конце концов, их становится столько, что можешь нанизать их все на руки и звенеть, как сиу из племени Ходячих Погремушек. Но, в конце концов, всегда надеешься, что твоя текущая кривая никогда не встретит свой хвост.
   - У тебя много колец? - спросил Денис, одновременно изнывая от желания узнать ответ и боясь его.
   - Когда я делал первые свои шаги по ДРУГОЙ СТОРОНЕ, я встречал достаточно опасностей. Я был очень маленьким. Мои мысли были просто-напросто мыслями маленького мальчика, который блуждает по незнакомой стране и не может найти маму и папу.
   Денис кивнул, так, будто всё понял, и шлёпнулся на землю. Не до конца понятная горечь жгла ему лёгкие. Он был рад, что братик жив, хоть всё что случилось, по меньшей мере, очень странно, а по большей (частичкой взрослости, которая уже оставила отпечаток в его детском мозге, как мёртвая бабочка оставляет отпечаток в мягком гумусе, которому через тысячи лет суждено стать камнем, Денис это понимал) - попросту невозможно. Но он понял и ещё одну вещь - вряд ли когда-нибудь он догонит брата. Мама говорила, что он больше не взрослеет, но это неправда: когда там, в сонном городке Выборге, случилось нечто, что забросило этого малыша на ДРУГУЮ СТОРОНУ, он, Макс, включил форсаж. Он стал взрослее любого взрослого, мудрее самого седого старика. А Денис... Денис боится всего, как только что вылупившийся цыплёнок.
   Откуда-то вдруг появился Доминико. Как тень, что зазевалась и пропустила заход солнца, оставшись на земле, он прятался то за одним сиу, то за другим, словно ища, от чьих ног оторвался. Денис видел его всё время: острая вершина колпака торчала как восклицательный знак.
   - Почему ты сказал мне бежать в лес, если прекрасно знал, что Максим вернётся?
   Забывшись, Денис протянул вперёд руку, чтобы ухватить призрака за полу его одежд. Пятерня схватила лишь воздух.
   Доминико хмуро помолчал, а потом фыркнул - точь-в-точь как кошка. Кто-то из молодых сиу нервно расхохотался, но никто не шарахался и не пытался грозить приведению крестом. В сущности, нет ничего удивительного, что такие существа воспринимают это бестелесное пугало как должное: с таким-то лицом они должны воспринимать как должное даже инопланетян!
   - Нужно мне больно нянчится с таким сопляком как ты. Надеялся, что слиняешь в шепчущий лес и останешься там навсегда. Может, наткнулся бы на поселение кукушек. Их там, что икры в белуге. И ничего бы с тобой не случилось: кукушки любят детей. Они воспитали бы тебя как своего. Эти птицы умеют убеждать, и год спустя ты уже отгрохал бы дом-дупло на каком-нибудь зелёном исполине. Разводил бы в садке мошек себе на пропитание. Разве это не жизнь? Кукушки не дают друг дружку в обиду.
   - Не слушай его, - сказал Максим. - Он просто за тебя боится. Я начал подозревать, что наш путь будет куда как тяжелее.
   Доминико что-то пробурчал, запахнувшись плотнее в свои одежды. Денис не слышал, да он и не слушал.
   - Но ничего не случилось, кроме... кроме моего злосчастного броска. Я нечаянно, честное слово! У меня перед глазами как будто на мгновение помутилось.
   Сиу переглянулись и загомонили, все сразу, будто ветер, который как хищный кот забрался в камыши.
   - Падь падь, - говорили они. - Падь падь падь малыш короста... падь. ТЕНЬ.
   - Они говорят про туман. Ты бросил камень, потому что туман застлал тебе глаза, - сказал Максим. - Может, всего на мгновение. Он, наверное, подкрался к тебе в брюшке комара, который тебя укусил. Или верхом на мыши-полёвке, которая пробегала мимо. Маленькая, крошечная толика тумана...
   Денис вспомнил, как зловеще звучало в устах малыша третье правило ДРУГОЙ СТОРОНЫ: "Если встретишь муравейник, покрытый туманом, держись от него подальше. Если вообще увидишь туман, не просто туман, а такой белый, как только выпавший снег, ни за что не подходи близко. То же самое касается предметов или существ, вокруг которых курится этот туман".
   Гомон среди сиу возник и вновь стих. Максим, не находя слов чтобы объяснить более доступно, всплеснул руками:
   - Ты не видел, куда бросаешь. Просто не думай об этом.
   Денис вскочил. Голос его стал сиплым, как бывает, когда очень-очень сильно болит горло. Всё, что он хотел - расколотить на черепки потустороннюю чепуху, которая вдруг ни с того ни с сего возникла в воображении Макса и краснокожих.
   - Я всё видел! Никакого тумана не было... а бросал я вот в этого прозрачного чудика. Я... только я виноват, что попал в тебя, и больше никто.
   - Вождь решил взять тебя под стражу, на случай, если ты всё ещё дышишь туманом. Они ведь боятся его, бедные краснокожие, боятся больше, чем лесные звери боятся огня. Но я вижу, что с тобой всё в порядке.
   - Это я бросал тот проклятый камень! - завопил Денис, не в силах проглотить обиду. - Я просто хотел... ну... подурачиться.
   Максим отвернулся. Видно было, что он больше ничего не хочет говорить. Сиу смотрели на Дениса как на жалкую собачонку с подбитой лапой и, кроме того, больную какой-то опасной заразной болезнью.
   - Пойдём, - сказал Макс. - Чувствуешь запах? Это подоспела еда. У сиу очень странные представления о том, чем следует набивать желудок, но думаю, тебе понравится. Мы переночуем здесь, а завтра тронемся в путь.
  
   10.
  
   На ночь им выделили тесный, но тёплый вигвам с привязанными к потолку лисьими хвостами и круглым, крошечным потайным оконцем, в поисках которого по мягким стенкам с любопытством шарил крылышками насекомых и шершавыми листьями лопухов лес. Здесь жили дети, но на одну ночь, из уважения к гостям, их разобрали по большим шатрам родители. Перед тем как погрузиться в сон, Денис задумался о пище, что переваривалась в желудке - она и вправду была странной, особенно салат из жареных жёлтых помидор - задумался о маме с папой, о том, что было задолго до этого дня, и о том, что будет потом. О фуражке улыбчивой девушки-полицейской, которая, наверное, примчится на своём коне, когда мама позвонит в милицию и скажет, что их сын пропал, и о Митяе, который воображал себе тысячи разных мест, где Денис может сейчас быть. Возможно, где-то он даже был близок к истине...
   На мыслях о жёлтых фотокарточках из семейного альбома Денис заснул.
   К утру туман его грёз выполз (должно быть, через то самое крошечное окошко) наружу, заполнил весь мир и поднялся в небеса, скрыв собой звёзды. И пролился моросью. Когда братья выползли наружу, здесь только разве что не квакали лягушки. Сырость была везде. Что-то ленивое было в недвижных, влажных, тяжёлых, как ватное одеяло, листах подорожника. Денис зевал всё утро. Максим строго смотрел поверх запотевших стёкол очков.
   - Ты что такой тихий? - спросил он. - За вчерашний день мы, пусть и всего на несколько сотен шагов, стали ближе к маяку.
   - Не выспался. Должно быть, камешек закатился под шкуры. Или скорлупа от этих орехов, которые они везде грызут. Сколько часов мы спали? Четыре?
   - Не знаю, что такое часы, - Максим был в том расположении духа, в котором идут вершить большие дела. - Солнце упало, и солнце взошло, пусть даже его не видно. Мы спали. Что ещё нужно?
   - Кажется, - Дениса терзали смутные сомнения, - что дома я мог спать куда как дольше. Особенно если утром не нужно было идти в школу.
   Глаза Максима потемнели. Он нырнул в кроличью нору воспоминаний.
   - Когда я там жил, сутки тянулись и тянулись, как жвачка. Можно было весь день заниматься разными делами. Здесь не так. Здесь солнце как пугливый кролик. Иногда оно и вовсе сидит под кустом, не смея показать даже кончики усов. Особенно когда где-то идёт война. И тогда воины бьются друг с другом, освещая поле боя только вспышками гнева в глазах, а корабли тонут в полной темноте.
   - Значит, планета, на которой мы находимся, очень маленькая и вращается как волчок, - сказал Денис. - Так же быстро. Значит, машина времени здесь не при чём. Мы совсем в другом мире.
   Он заранее приготовился к насмешкам Доминико, убеждая себя, что нужно принять их с холодным сердцем и никогда-никогда не забывать, что случилось в прошлый раз, но призрака нигде не было видно. "Я же не держу его на цепи, - говорил Максим. - Доминико, на самом деле, довольно любопытный, хоть по нему этого и не скажешь. Долгая жизнь на одном месте накладывает отпечаток на характер человека, этот отпечаток остаётся даже после смерти". Высоко в мрачном небе парили чёрные точки - то ли вороны, то ли какие-то хищные птицы: среди них мог быть и призрак, но раздавать с такой высоты язвительные замечания он, разумеется, не мог.
   - Ты расстроен? - спросил тем временем Максим.
   - Не очень, - Денис мотнул головой. - Просто ещё одна из вероятных версий нашего здесь появления потерпела провал. А я так на неё надеялся!
   - Ну прости.
   Перед тем как отпустить гостей, всё племя снова собралось возле светящейся груды углей. От кострища шёл лихой жар, и Денис подходил, чтобы погреться, и отбегал, когда пальцы на ногах начинало жечь совсем уж нестерпимо. Тело мальчишки (Денис теперь предпочитал не называть его Максимом, даже про себя; Максим же был здесь, рядом, а тот мальчишка, на самом деле, как старое пальто) куда-то делось. Остались только верёвки, которые, словно запутавшаяся в собственном теле змея, свернулись вокруг древесного ствола. Денис был рад, что теперь не видит это тело.
   Вождь был печальным и торжественным одновременно. Он опустился на корточки, чтобы его лицо оказалось на одном уровне с лицом Максима, и долго, ласково что-то ему говорил. Вдруг он воскликнул, заставив Дениса едва не подавиться веточкой, которой он ковырялся в зубах:
   - Берегись ТЬМЫ наступающей, ТЬМЫ с востока и запада, что как рак, сжимающий клешни, хочет нас раздавить.
   - Все мои мысли о том, чтобы поберечься, а если встречусь лицом к... что там у неё, вместо лица? -
   Максим позволил себе улыбку. Вождь не ответил на неё, брови его поползли вверх, что означает то же, как если бы брови у обыкновенного человека поползли вниз. - Попробую хотя бы плюнуть ей в лицо. И да, непременно расспрошу, что она здесь забыла.
   - Мы возьмём от тебя череп, всезнающий малыш... Храбрость твоя - храбрость мужчины и бессмертного воина, ты дашь нам свой череп? Он поможет, если вдруг ТЕНЬ придёт сюда. Будешь ли ты проклинать нас, возненавидишь ли ты нас за это? Расскажешь ли человеку горному, который сидит в пещере мироздания книзу головой и мечет вниз камни?
   Максим засмеялся.
   - Мои черепа сейчас украшают шатры не одного племени, затерялись не в одном тёмном лесу. Я лично знаю одного тёмного правителя, на набалдашнике меча которого красуется мой череп.
   Уголки губ старика загнулись книзу. Выглядело это устрашающе, но Денис понял, что он улыбается.
   - Тогда, если у тебя будет чесаться голова, не обессудь.
   - Чеши её в таком случае почаще, великий вождь, - серьёзно сказал Максим. - Это будут самые заботливые руки, в которые когда-либо попадала моя голова.
   С этим они ушли, и сиу, словно странные, потемневшие от времени деревянные истуканы, движущиеся и танцующие в водяной взвеси, так, что хотелось протереть глаза, махали им вслед руками и кричали что-то на своём птичьем языке.
   - Непогода будет стоять теперь очень долго, - сказал Максим, набросив на голову капюшон. Сиу подарили им длинные, до пят, плащи из выделанной кожи. Так что когда Денис отбегал в сторону, чтобы рассмотреть необычный камень или ещё какую занятную деталь, и оборачивался на брата, то видел забавную картину: как будто бы сгнивший древесный ствол, коих тут навалено в избытке, ожил и бредёт. Он и сам выглядел для Максима в точности так же.
   - Что это за ТЕНЬ, о которой вы говорили? - кричал Денис и долго вглядывался в очередной раз отдалившуюся фигуру брата, ожидая хоть какого-то знака в подтверждение того, что тот его услышал. Может, кивка головы.
   Через какое-то время (весьма продолжительное) Максим всё-таки ответил.
   - Короста. Она разъедает всё вокруг, не щадя ни деревни, где выращивают кукурузу, ни чудовищ. Она не из этого мира. Я хотел бы понять, откуда она взялась, но... она не даёт ответов. Во всяком случае, не даёт так просто.
   - И мы с ней встретимся?
   - Возможно.
   Максим был сегодня немногословным. Денис сам в такую погоду предпочёл бы держать рот на замке - стоило открыть его, как возникало премерзкое ощущение, что у тебя на языке ползёт с десяток слизняков и столько же улиток - но его буквально распирало от вопросов.
   - Лучше бы нам сидеть на одном месте, - сказал Максим. Было слышно, как из него вытекает, словно вода из треснутого стакана, энтузиазм и хорошее настроение.
   Денис решил поддакнуть:
   - Правильно. Можно поскользнуться на мокрой траве и рухнуть в какой-нибудь овраг. Я тебе не рассказывал, как мы с папой в парке попали под дождь, и я съехал на попе прямо в пруд? Не рассказывал? Тогда я научился плавать.
   Но брат не отвечал. Тесёмки на его вещмешке раскачивались, будто усики печального муравья. Денис не представлял, что брат мог там носить. Сам он прекрасно обходился без вещей: не далее, как сегодня утром, зайдя неглубоко в лес, добыл себе туалетную бумагу, вдохновенно рассказав ползущему по своей паутине паучку, что она из себя представляет, и теперь полагал, что всё, что нужно для комфортного путешествия, сумеет извлечь из воздуха, как заправский фокусник.
   Путники разговаривали с землёй чавкающими звуками. Спустя какое-то время Денис начал думать, что вот-вот начнёт понимать этот язык. Солнце, похоже, не любило мокрую погоду, не раз и не два мальчики обращали лицо к небу в надежде поймать хоть лучик света, ведь тогда идти бы сразу стало легче, можно было бы рассказывать друг другу весёлые, ни к чему не обязывающие истории... но нет. Денис изо всех сил старался не впасть в меланхолию. Он снова и снова крутил в голове одну и ту же мысль: "Как бы маме с папой это понравилось... если бы они меня сейчас видели, как бы им это понравилось?" Максим с упорством жука-оленя перебирался через поваленные брёвна, скрипел суставами, как будто маленький деревянный человечек (на самом деле, то скрипели друг об друга древесные стволы).
   Они всё так же шли вдоль лесной опушки, не сворачивая в чащу и не смея уходить влево, в поля, где рельеф выпрямлялся, вытягивался в струнку, как бегущая за добычей лиса. Но Денис туда не смотрел. Туман клубился и пенился там, словно подражая морским волнам. Иногда Денис слышал доносящиеся из полей странные звуки; что-то подобное можно было услышать на старом отцовском кассетном магнитофоне, когда волчки давали сбой и вместо плавного вращения принимались бешено, рывками, наматывать на себя ленту, соскочившую с катушки. Тогда шуршание записанных на плёнку человеческих голосов превращалось в звериный вой, или в крики, или чёрт знает во что ещё... как будто кто-то пытается докричаться до тебя из смертельной ловушки. Так вот, ЭТИ звуки запросто могли принадлежать одной из отцовских кассет, где под страшную, чарующую музыку разбивались сердца.
   Тогда Денис старался держаться ближе к лесу, пусть и тёмному, но зато тихому, и смотрел в небо, где кружили мокрые сороки, с усталым любопытством выглядывая на земле поклёвку.
   На привале Максим взглянул на брата чёрными глазами - как будто двумя кофейными чашками, а не глазами вовсе - и сказал:
   - Откровенно говоря, я не думал, что мы когда-нибудь встретимся. Это ведь очень далеко для нормального человека - добраться до ДРУГОЙ СТОРОНЫ. Сюда не доедешь ни на одном автомобиле. Не долетишь на самолёте. Неважно, сколько ты сделал шагов, даже зная, что ДРУГАЯ СТОРОНА существует, не будучи готовым и... как там взрослые говорят, когда хотят уехать в другую страну?
   - Они бегут получать визу, - Денис щёлкнул пальцами. - Это такая бумажка, и её...
   - Да, виза - очень правильное слово. Не получив визу на въезд, тебе сюда не добраться.
   - Ты болтаешь как взрослый, Макс, - пробурчал Денис, ковыряясь пальцами в земле. Лес дышал на них каким-то кислым, но довольно приятным запахом, и мальчик поворачивал лицо в ту сторону. Казалось что там, под сенью хвойных лап и больших как оладьи дубовых листьев, всё чёрно-белое, как в старинных фильмах. - Скучно!
   Максим пожал плечами и ничего не ответил. Денис не вытерпел.
   - И... какую же визу получил я?
   - Ты же хотел меня найти?
   - Хотел...
   - Искал меня?
   - Везде. Я даже на башню лазал, а ведь она закрыта "до дальнейших распоряжений". Мне попало от отца.
   Денис не видел ничего зазорного в том, чтобы немного преувеличить.
   Максим уставил на него палец с жёлтым щербатым ногтем.
   - Вот твоя виза. Виза ДРУГОЙ СТОРОНЫ выдаётся не по возможностям, как в другие страны, а по желанию. По желаниям, а не по возможностям, и случаются главные и самые великие чудеса в жизни человека.
   - Чудеса... как же, - пробурчал Денис, думая о том, что сегодня мама приготовила бы на завтрак, будь он дома.
   Нет, на самом деле, это было великим чудом. С этим трудно не согласиться. Если бы, к примеру, Митяй узнал, что ему предлагают величайшее путешествие в жизни, а он, Денис, сейчас больше всего хочет оказаться дома, в родной постели, он бы пришёл сегодня же ночью, влез бы в окно и задушил друга собственными руками, приговаривая что-то вроде: "Таким как ты трусам не место в "Лиге главных героев". Эту лигу когда-то придумали они вместе, вдвоём, для тех, кто готов, если вдруг представится такая возможность, стать главным героем книги или фильма, не раздумывая и не рассуждая.
   - Ты не хочешь узнать, как поживают родители? Ведь ты не видел их целую вечность. Почему ты ничего не спросил про отца?
   - Я вижу тебя. Моего брата, - Максим пожал плечами. - Следовательно, у них всё нормально. Они смогли распрощаться со своим прошлым и начать жить сначала.
   Строгое его лицо его вдруг треснуло, и Денис едва не зааплодировал, увидев, наконец, там живое выражение. Это было просто и одновременно прекрасно, как проблеск солнышка среди затянутого облаками неба. Как правило, дети не способны наслаждаться простой красотой, они всё время куда-то бегут (так ему однажды сказала мама). Но сейчас Денис её уловил, и был очень собой доволен.
   - Я представлял их жизнь много, много раз. Я знал, что после моего... исчезновения они наверняка решатся завести ещё детей. Ведь они были ещё очень молоды тогда... Если честно, я даже не могу вспомнить сейчас их лиц. Только смутные, размытые образы. Как будто рисунок на песке.
   - Что с тобой случилось? Ты потерялся?
   Денис протянул руку и взял брата за запястье. Торжественно сказал:
   - Я тебе расскажу всё, что знаю! Что помню!
   И вдруг понял, что если бы попытался сейчас нарисовать словесной магией лица - "именовать", как называл это Макс, - ничего бы не вышло. В приступе лёгкой паники Денис попытался воскресить в голове лица родителей, но сумел увидеть только непослушную прядь маминых волос, вечно спадающую ей на нос, быстрое движение белой кисти, когда она поднимала руку, чтобы щёлкнуть его по лбу и назвать "Денисом-скворчонком". Он видел движение папиных губ, тёмных после обычного вечернего глотка коньяка, видел пепел от сигареты на его пальцах и приятные морщины на лбу, похожие на кору векового дуба - их всегда так хотелось потрогать... Видел белые овалы лиц. По ним проходит рябь, как по воде, но эти разрозненные детали не складывались в единое целое.
   В конце концов, Денис успокоил себя ощущениями, которые всплывали в голове при мысли о родителях. Мама суетливая, быстрая, сверкающая, как выпрыгивающая из воды навстречу солнцу рыбка... Папа чуть горьковатый, тёплый, душный, когда прижимаешься к его груди и чувствуешь, как шею щекочет борода.
   "И всё же, неужели я тоже начал забывать? " - подумал Денис.
   Максим уже угас. Он высвободил свою руку, тонкую, как куриная лапа.
   - Не стоит. Пойдём. Лучше не будем терять времени.
   - Постой-ка! - в голову Денису вдруг пришла идея. - Ты ведь не знаешь, как я сюда попал, да? Я залез в отцовские записи, которые он хранил в ящике своего старого стола. Не догадываешься, что это значит? Может, он где-нибудь здесь, рядом? Когда он достаёт папку со своими записями из выдвижного ящика и листает их, наверное, он нас видит? Или, может, бродит где-нибудь и зовёт тебя?
   Максим смотрел на брата без энтузиазма.
   - Я исходил этот мир вдоль и поперёк. В поисках способа вернуться домой разговаривал со всеми, кто мог поделиться хоть толикой новой информации. Я добирался до пустыни на западе, но она, похоже, бесконечна. Где-то там, в трёх днях пути от последнего оазиса, лежат мои кости. Можно гордиться - эти кости, наверное, самые удалённые от обитаемых земель кости, которые можно найти. Пробовал выходить в открытое море, но течение там настолько сильное, что какой бы ветер не наполнял паруса, преодолеть его невозможно. Это течение выносит тебя обратно, откуда приплыл, позорно и задом наперёд... Вот уже несколько лет я не слышал от людей и нелюдей ничего, совсем ничего нового... не считая новостей о ТЕНИ. Но это нечто другое. ТЕНЬ - она не из этого мира. Она... совершенно иная, как будто в молоко ты добавляешь что-то совершенно невкусное, вроде собственных соплей.
   Денис скептически выдвинул нижнюю губу. Его до колик пугали эти громкие слова, но в книгах за зловещими предсказаниями и мрачными напутствиями неминуемо, как приход весны, стояла победа добрых сил. Возможно, Максим не помнит ни Алисы в стране чудес, ни Волшебника изумрудного города, но в голове Дениса все эти сюжеты живы, и его прямая обязанность - в нужный момент напомнить о них брату.
   Вместе с тем глубоко внутри, почти возле самого Денискиного сердца, зрело знание - скоро, очень скоро им суждено встретиться с этой ТЕНЬЮ.
  
   11.
  
   Не отворачивая голову от тумана и словно поедая его своими глазами, Максим говорил:
   - Мы пойдём через земли людей прибывших из-за моря. Когда-то там тоже жили сиу, но их оттеснили прочь с побережья. Теперь там можно встретить разве что конные патрули.
   - Кто они? Европейцы?
   Денис устало держался за спиной младшего-старшего брата. Он мечтал дать отдых ногам, но Макс был как заводная игрушка.
   - Не знаю. Они приплыли из-за моря на больших кораблях, оттуда же, откуда и я. Раньше они звали эти места "Землёй специй", теперь зовут "Золотой землёй", потому что здесь есть золото, которое выходит на юге, в холмах Красного Черепа, прямо на поверхность. Нам стоит избегать патрулей... они ещё могут спросить меня о корабле. Такая вещь, как одна из самых быстроходных шхун на западном побережье, не может так просто взять и уплыть из чужой памяти. Очень прискорбно.
   - А как они доверили тебе корабль?
   Небольшой, утыканный колючими кустами, овраг Максим форсировал с невозмутимостью переходящего речку слона. Денис за ним не поспевал; ему приходилось перелезать заборы, шагать в верёвочном парке по качающимся конструкциям, рвать штанины на коленках во время экскурсий в пещеры в Монрепо, но все навыки, подаренные счастливым детством, оказывались бессильны перед обыкновенным кустарником, безродным и бесполезным, зато с железной хваткой.
   - Это не очень интересная история, - сказал он не оборачиваясь.
   - Расскажи, братец!
   - Пожалуй, не стоит...
   Вернулся Доминико. Он был не в лучшем настроении: буркнув что-то вместо приветствия, унёсся в поля. Наверное, вода, прошивающая жидкие телеса насквозь, нарушала его призрачное душевное равновесие.
   - Если не расскажешь, я обижусь, - серьёзно сказал Денис. - Послушай, мы путешествуем вместе, и я должен знать про тебя всё. Если вдруг нас поймают и будут допрашивать в разных помещениях, наш рассказ не должен различаться.
   Максим взглянул на брата с сомнением.
   - Для чего им это, интересно? Я едва знаком и с третью обитателей этого континента, но кроме меня мою историю может рассказать гораздо больше человек, чем ты думаешь.
   - Тем более, - упрямо сказал Денис. - Я тоже хочу уметь её рассказывать.
   - Ну ладно, - смягчился Макс. - Слушай. Всё довольно просто и сложно одновременно. Мой отец был капитаном самого быстроходного судна всего центрального океана - "Белой касатки". В молодости он был корсаром, бороздил тихоокеанский бассейн из конца в конец и потопил не один принадлежащий испанской короне корабль. Если бы он знал, что в будущем предстоит встретиться с испанской королевой лицом к лицу, и та придёт в восторг от его храбрости и дерзости, он бы, наверное, старался с удвоенной энергией. Многие из её советников были против, но папаша всегда бил наверняка, он сказал, что готов искупить вину только одним способом - отправиться на новую землю, откуда как раз прибыло три корабля, доверху гружёных драгоценностями. Причём не в составе экспедиции, а сольно, со своей командой: мол, не терпит он, когда вид на горизонт загораживают чьи-то мачты, и нельзя любоваться игрой света и иссиня-зелёного моря там, где кончается одна синь и начинается другая. Многие предлагали вздёрнуть его, как изменника родины, обязательно подальше от центральной площади, потому что простой народ просто обожал бравого капитана. Народ всегда любит тех, кто, во-первых, обаятелен, а во-вторых, раздевает их до нитки, прикрываясь самыми благими намереньями. Но королева, величественная золотая рыбка, тоже попалась на удочку этого морского хищника. Она согласилась на все условия и подарила ему лучшее судно во всём флоте. Так папаша и отбыл с обжитой земли, захватив для потехи своего сынишку, то есть, меня. Молва тут же разнесла слух, что моя мать - сама королева, но, конечно же, это не так.
   - Постой-ка... То есть, у тебя были папа и мама? Другие папа и мама?
   - Не настоящие. И то был я, но... как бы тебе объяснить... не-совсем-я. Я говорил тебе, что всё вокруг, большая часть этого мира, большая часть происходящих здесь событий кое-кем уже предрешена. Я знал об этой истории, как о произошедшей со мной, и в то же время не принимал в ней участия. Не-совсем-я принял командование кораблём, когда отец на полпути к новой земле скончался от неизвестной болезни. Многие считали, что его отравили, что отцовские ненавистники сумели пристроить на "Касатку" кого-то из своих людей, которые затем подмешали ему в любимое питьё отраву. Отца так любили, что почти единогласно сделали не-совсем-меня капитаном, нашли подходящий ящик, чтобы я доставал до штурвала, и даже помогали, когда это требовалось, его поворачивать, так как эта штуковина, рулевое колесо, на самом деле жуть какая тяжёлая... но это уже был я, когда, оставшись фактически без сильной руки, команда достала все запасы рома из трюма и напилась до розовых соплей. Валялась на палубе, как стая тюленей, в то время как внезапно разразившийся шторм слизывал их по одному за борт. Это был я, когда пытался повернуть руль на свет маяка, который я же и заметил вдали. Это был я, тот единственный, который выжил. То место... или время? Словом, тот момент, когда не-совсем-я стал собой, я стал называть ТОЧКОЙ ВХОЖДЕНИЯ. Это точка, когда ты понимаешь, что сказка больше не звучит из чьих-то уст, а происходит вокруг тебя, что она на самом деле жестокая, холодная, мокрая, и под неё не хочется засыпать.
   Забегая вперёд и заглядывая в глаза брата, Денис видел в них серую бездну. Это не аллегория: в них можно свалиться, если подойти слишком близко. Что там за силуэты виднеются вдали? Силуэты корабля и его бравого капитана, кто находится в рулевой рубке и унизанной перстнями рукой небрежно поворачивает штурвал? Нет, про перстни Денис нафантазировал, он просто не мог видеть таких подробностей. Но вот прежняя "Касатка" исчезла вдали и появилась другая, дрейфующая со спущенными парусами по морским течениям. Капитана больше не было, вместо него к бортику привалился истощённый человек, извергающий в пучину последние крохи обеда. Этот силуэт был куда ближе предыдущего. Максим рассказывал историю как нечто, что передавалось из уст в уста, однако в самом конце его глаза вдруг полыхнули.
   Они остановились передохнуть, встретив несколько шершавых, удивительно похожих друг на друга, камней. Максим сказал, что это окаменевшие лягушки, но Денису было сейчас не до чудес и здешней фауны: его занимали вещи куда серьёзнее.
   Малыш сказал, пытаясь угадать взглядом линию горизонта:
   - Западные земли населяют подданные испанской и британской короны. Вряд ли они знают меня в лицо, но предание о "Касатке" всегда свежо в их устах.
   - Но ты же был ребёнком...
   - Я и сейчас им остаюсь. И это вторая причина, по которой стоит держаться подальше от испанских поселений. Они думают, что я - демон, призрак, что в моей голове гнездятся вороны, которые давно уже выклевали мой прогнивший мозг...
   Денис поёжился.
   - Мы же не собираемся заглядывать к ним в гости?
   Братец покачал головой.
   - Нам придётся идти через подконтрольные той или иной короне территории. Соваться в чёрный лес? Там нет троп. И ни один топор, ни одно мачете не совладает с местной растительностью. Единственный способ создать в чёрном лесу подобие тропы - это валить в нужную тебе сторону, одно за другим, деревья, некоторые из которых достигают иногда высоты в семь десятков метров. Чтобы срубить одно такое, уйдёт целая вечность, а когда ты пропилишь достаточно глубоко, это дерево просто распахнёт рот и проглотит тебя вместе с пилой и топором. Идти в обход, через прерии? Там чаще всего видели ТЬМУ, и, кроме того, у меня дурное предчувствие относительно этих прерий. Они были безопасны, когда я начинал своё путешествие, но мир меняется.
   Пока Максим говорил, Денис, усевшись на один из валунов, пытался дать отдых гудящим ногам.
   - Придётся рисковать, - продолжал Максим. - В конце концов, люди из-за моря могут просто-напросто испугаться наставить на меня оружие. Дурная слава иногда важнее крепкого, вооружённого до зубов отряда лояльных тебе людей... однако слава, независимо от того дурная она или добрая, распространяется здесь с затруднениями.
   Денис не совсем понял, что имел ввиду Максим. Несмотря на страсть как пугающую его перспективу красться как мышь через весь перенаселённый кошками дом Старой Тряпошницы, тётки, что обитала через квартал от их дома в Выборге, он улыбнулся.
   - С тобой бы Бурчал не согласился.
   - Кто это? - без интереса спросил Максим.
   - Это из одной книжки про говорящих зверей. Их там унесло потоком во время паводка, и они долго-долго возвращались домой, в родную долину. Сначала по катакомбам старого города, потом через Лавинную гору... и эти звери - бобёр Бурчал, лис, крыса, куница, старый карась, которого таскали в стеклянной банке, - сначала цапались и старались друг от друга избавиться, но потом решили объединить усилия. Только так они и добрались до своей долины.
   - Твой Бурчал - всего лишь герой нравоучительной книжки, - сказал Максим. - Раз за разом умирая здесь, на ДРУГОЙ СТОРОНЕ, думаю что я усвоил кое-какие уроки. Бесценные уроки, один из которых гласит: чем ты меньше, чем ты круглее и легче соприкасаешься с окружающим миром и людьми его населяющими... касаешься их не сильнее чем залётный ветерок, который едва может поднять прядь волос... тем меньше придётся наслаждаться полётом верхом на карусели мертвецов.
   Денис хотел возразить. Он напряг свои мозги так, что трещало в затылке. Что это за зверинец? Из какой-такой ракушки он выполз, марширующий к высокой своей цели? Денис силился вспомнить обложку, и не мог, хотя обложки он запоминал куда лучше, чем автора. Может, эту книгу ему читала мама? Может, рассказывал кто-то из приятелей? Но вот в чём проблема: у Дениса, запойного книголюба, в приятелях таких не водилось. Там водился Митяй, который... впрочем, сами понимаете. Митяй - не наш случай. "Наверное, книжка была настолько неинтересной, что я постарался поскорее её забыть", - решил Денис, хотя толикой разума он понимал, что это не так. Неинтересную книжку он не стал бы дочитывать до конца. Поразмыслив так, Денис не стал отвечать Максиму.
   - Пора идти, - сказал Максим, наблюдая, как Доминико носится в полях, пытаясь шевельнуть хотя бы одну травинку, вспугнуть хоть одного зайца. До ребят доносились его заунывные, но в то же время полные достоинства вопли, которые не имели никакого влияния на дикую природу. - Мы и так засиделись. У меня задница скоро примёрзнет к этому камню.
   Денис чувствовал себя точно так же.
   Нудная морось и не думала переставать.
  
   12.
  
   После встречи с первыми местными обитателями, за слегка пугающей экстравагантностью которых крылось настоящее сопереживание судьбе обожаемого братца, Денис жаждал новых знакомств, но до полудня ничегошеньки не происходило. Да и после полудня тоже. Наблюдать, как взлетают птицы, быстро наскучило, хотя это и было довольно занятно. Вот сидит пичуга с серой грудкой, чёрным хвостом, острым, как индейская стрела, клювом и внимательными глазами-точками; а вспугнув её, ты видишь как, взмахнув крыльями, птаха превращается в быстрый росчерк карандаша по заштрихованному небу. И вот уже высоко вверху маячит галочка-птичка, условность, приобретшая в этом мире выразительность и глубокое содержание.
   Проголодавшись, Денис решил наколдовать себе еду. Дождавшись порыва ветра, он распахнул плащ, чтобы выглядеть волшебником, и сказал: "Пончик!". Потом сказал: "Пончик в моей руке, круглый, пышный, с кондитерской посыпкой и дыркой посередине", и искательно протянул руки.
   В них что-то упало.
   Вот это да! Как здесь, оказывается, легко колдовать! Денис был в восторге. Он мог бы прямо сейчас наколдовать хоть гору сладостей, любую игрушку, о которой мечтал всё детство, новый джойстик для приставки, конструктор...
   Восторг Дениса пошёл на убыль, когда он увидел, что пончик представляет собой что-то плоское и грубо размалёванное. Он никак не ожидал, что столь любимая кондитерская посыпка окажется просто-напросто нарисованной.
   - Нет-нет-нет, - сказал Денис. - Я же совсем не этого хотел!
   Потом всё-таки попробовал.
   Как настоящий гном-путешественник, пожалевший ноги своего пони и оставивший его в тёплом загоне, полном душистого сена, Максим семенил впереди с потрясающей скоростью, а потом, отбежав на порядочное расстояние, останавливался и поджидал своего неторопливого спутника.
   - Что ты такое жуёшь?
   - Картонку, - пробурчал Денис.
   - Я тоже только ими и питался первый год, - сказал Максим, неожиданно тепло улыбнувшись, - посыпь землёй, да нарви какой-нибудь травки - вот, например, этой. Будет сытнее.
   - Но почему? - Денис не мог сдержать негодования. - Твоя магия сломалась! Ты говорил, что всё здесь откуда-то берётся,
   - Ничего она не сломалась. Просто она достаточно упрямая. Мир не любит меняться, он всегда стремится вернуться к исходной точке. И если ты прилагаешь мало усилий, ты ни за что его не сдвинешь. Он, конечно, выполнит твоё желание, но постарается отделаться куском размалёванной бумаги.
   - Так как же мне съесть пончик?
   - Ты должен захотеть его больше всего на свете. Твоё желание должно опрокинуть ДРУГУЮ СТОРОНУ с ног на голову. Тогда она даст тебе столько пончиков, сколько захочешь. Однажды, заблудившись в Пещерах Кривого Гнутого Рога (есть здесь и такие), я что было силы возжелал овсяной каши. Тогда я не ел почти двое суток. Видишь ли, я с малых ногтей терпеть не могу кашу в любом виде, и ты знаешь нашу маму: она убеждена, что без порции каши хотя бы раз в два дня, у ребёнка выпадут все зубы, а желудок скукожится, как рыбий пузырь.
   - Да! Да! - подтвердил Денис с восторгом.
   - Я умирал и не мог думать ни о чём, кроме каши. И вот тогда она вдруг появилась. Полилась с потолка, как водопад. Я захлебнулся и утонул, и с тех пор ненавижу кашу ещё больше. Как видишь, ничего хорошего из того, что ДРУГАЯ СТОРОНА дала мне изменить себя, не вышло. Так что я привык довольствоваться тем, что даёт она, и использовать магию слов как можно меньше.
   Денис собирался спросить что-то ещё, когда Макс вдруг схватил его за руку. Денис послушно замер, медленно водя глазами по окрестностям. Что могло насторожить брата? Вот эта грязная, мокрая, похожая на потухший вулкан куча?
   - Это же просто муравейник... - сказал Денис, и запнулся, вспомнив наставления (слегка поспешные; вряд ли в том состоянии он готов был воспринимать какие-то уроки), которые он получил, впервые дыша воздухом ДРУГОЙ СТОРОНЫ.
   - Это муравейник ТЕНИ, - шёпотом сказал Максим. - Сиу называют это корь и порча, но как по мне, ТЕНЬ - самое правильное название. Мало кто говорит здесь о её существовании, но они знают, хотя и не рассказывают мне всего.
   Его глаза вдруг расширились и стали круглыми, как у совы. Будто их обвели несколько раз карандашом, да ещё с нажимом.
   Денис не видел муравьёв; он вытягивал шею как мог, но сумел рассмотреть разве что мельтешение там, в глубине, как будто с высоты небоскрёба смотришь на главную городскую площадь. Из вершины муравейника, будто от фитилька потухшей свечи, поднимался сизый туман, который, казалось, был отлит из свинца: стрелы ветра отскакивали от него, не причиняя ни малейшего вреда.
   Денис подобрал с земли камень, чтобы расколоть им земляную пирамиду и посмотреть на древних египтян лесного мира, но рука брата сжалась вокруг запястья сильнее. Тогда Денис сказал:
   - Здравствуйте, господин муравейник! Как поживаете?
   Ни ответа, ни шороха. Не то, чтобы Денис на него надеялся, просто со слов Доминико он знал, с каким уважением сиу относятся ко всему живому, пусть взгляды у них немного собственнические. Перед тем, как подстрелить, к примеру, оленя, они обязательно выражают ему своё почтение ("Что английскому лорду", как сказал бы Митяй), выясняют, сильно ли они отвлекут, если полакомятся его мясом сегодня за ужином.
   "А что же, - спросил тогда Денис. - Он стоит и кивает?"
   С непонятной, как всегда, миной на лице (и, как всегда, вряд ли она была благожелательной) Доминико сказал:
   - Сиу очень уважают то, что они едят. Их женщины валяют шерсть этого оленя - именно этого оленя, никакого другого - и вышивают на полотне. Их мужчины рисуют его изображение красками на камнях. Их шаманы вырезают его из его же костей. Этот олень получает множество жизней вместо одной. Поэтому да, олень просто стоит и выслушивает восхваления. Это ведь очень гордый зверь, настоящий лесной кит, и чтобы прельстить его и уговорить быть сегодня едой племени, требуется время.
   Не далее как несколько часов назад Максим вежливо поблагодарил окаменелых жаб за предоставленную возможность приклонить к их макушкам задницы. Так и выразился: "Наши пятые точки к вашим царственным головам".
   Так что Денис мало-помалу начинал понимать, как здесь всё работает.
   Однако муравейник безмолвствовал. Конечно, лягушки-истуканы тоже безмолвствовали, но совсем по-другому. Они безмолвствовали приглашающе, муравейник же был тих, как могильная плита с только что выбитой на ней надписью. Однажды, когда Денис был ещё совсем маленьким, они с родителями ездили на похороны дедушки. Дедушку он совсем не помнил, зато в память врезалась эта надпись незнакомыми пока закорючками (читать он тогда ещё не научился). Эти закорючки пытались говорить с малышом на языке движения элементарных частиц, а он только и мог, что пугаться и цепляться за воротник маминой рубашки.
   Из Дениса сыпались вопросы, но Максим не отвечал. Будто сапёр, пересекающий минное поле, он обошёл земляную кучу по широкой дуге, двинулся дальше, угрюмый, как будто выточенный из куска старого сырого дерева. Денис догнал его и взял за руку. Ладонь брата была холодной и тяжёлой как камень.
   За первым муравейником последовал второй, затем третий. Дурные предчувствия и большие тонконогие травоядные комары носились над головами.
   - Я уже пробовал добраться до ЗОВУЩЕГО СВЕТА, - сказал Максим. - Каждый раз всё заканчивалось одинаково.
   Денис округлил глаза.
   - Как заканчивалось?
   - Не слишком хорошо, - щека малыша дёрнулась. Он поправил очки. - Как будто что-то не пускает... что-то не хочет, чтобы я там оказался. Оставалось только бродить кругами.
   Немного погодя он прибавил:
   - Это я позвал тебя к себе. Я подумал, что вдвоём нам будет проще туда добраться. Прости, что вырвал тебя из твоего уютного мира, но без твоей помощи у меня ничего не получалось.
   Денис почувствовал, как по тыльной стороне рук бегут назойливые мурашки.
   - Я и сам... если б только точно знал, что у меня есть брат, я искал бы тебя, пока не свалился в какую-нибудь... дырку от бублика, которая привела бы меня сюда.
   Максим смотрел в землю. Черты лица его вдруг истончились - так, как если бы его нарисовали карандашом для чертежей, тем, что постоянно лежал у папы на столе (2Т или как он там называется?). Сложно было различить в них сейчас хоть какую-то эмоцию.
   - Мы дойдём до этого маяка, братец, - попытался уверить его Денис.
   Муравейники закончились; оглядываясь назад, Денис видел на фоне серого пейзажа их очертания. Они казались залысинами гоблинов из финских преданий. Из леса будто бы кто-то смотрел, туда Дениса совсем не тянуло. В поля уходить по-прежнему не хотел Макс. Он считал, что двигаться вдоль кромки леса безопаснее. Доминико хмурился: "Это всё равно, что оказаться меж зубов спящей акулы и топать по её языку".
   Тем не менее, они шли.
   Призрака что-то беспокоило - он метался, то уносясь вперёд, то возвращаясь. Когда картонное лицо замаячило перед детьми в очередной раз, Денис понял, что старику есть что сказать.
   - Докладывай, впередсмотрящий, - приказал Макс, заложив большие пальцы за пояс.
   - Впереди работа для твоего героического клинка, малыш, - сказал Доминико.
   - У тебя есть клинок? - воскликнул Денис. Он подумал, что неплохо было бы заиметь оружие и себе, но быстро остыл, вспомнив свои эксперименты с едой. Размахивать картонным мечом даже менее приятно, чем жевать картонный пончик.
   - Покосившись на Дениса, Доминико сказал:
   - Полчища лиходеев английских, да их чудовищ восьмилапых с костяными гребнями и крабьими клешнями жаждут нашей крови. Ну, то есть вашей. Моей-то чего жаждать? У меня её даже нет.
   Если бы Денис был постарше, он бы схватился за сердце. Сейчас ему захотелось схватиться за другое место - мочевой пузырь наполнился, казалось, за доли секунды.
   Однако Макс остался поразительно спокоен.
   - Пустота?
   - Она самая.
   - Зачем бояться пустоты? - спросил Денис.
   Ему никто не ответил. Впрочем, через несколько минут всё стало ясно.
   Пустота простиралась далеко вперёд. Исчезал лес (просто обрывался, как будто от него, как от пирога, отъели кусок), исчезали поля, в прозрачном, без следа облачка или дымки, воздухе не чертил свои линии даже ветер. Не было дождя: несмотря на то, что Денис по-прежнему чувствовал, как по макушке стучат мелкие капли, над пропастью он просто исчезал. Куст с чёрной смородиной, который ближе всего отважился подобраться к краю, качал ветками над бездной. Нельзя сказать, чтобы при взгляде туда захватывало дух. Всё выглядело так, будто смотришь на чистый лист бумаги, такой скучный, что хочется сложить из него самолётик.
   Далеко впереди виднелся другой, если можно было его так назвать, берег, начинался он так же внезапно, как обрывался этот.
   - Что там такое?
   - Разве ты не видишь? - спросил Доминико. - Большая концентрация ничего в одном месте. Сиу называют такие места ничегошеньки и просто стараются держаться от них подальше. Никто не знает, откуда они взялись, и что за улитка проползла здесь в незапамятные времена, но, так или иначе, ничегошеньки тут нет.
   - Значит, мы просто обойдём его и пойдём дальше? - спросил Денис, гадая, зачем в таком случае Максиму меч.
   Но во взгляде малыша полыхал азарт.
   - Не-а. Мы пройдём насквозь.
   Он сбросил на землю вещевой мешок, порылся там и вытащил короткий жезл, шестигранный, из гладкого блестящего дерева.
   - Что это? - подался вперёд Денис. - Волшебная палочка?
   Он отчаянно желал в это верить, но первое впечатление обмануло - это оказался обыкновенный карандаш. В руках Максима стержень его хищно целился в пустоту. Мальчик сжимал карандаш в кулаке, как держат пишущие принадлежности дети.
   - Именовать мне не нравится так, как рисовать, - сказал он. - Когда-то я только и делал, что пытался изменить ДРУГУЮ СТОРОНУ при помощи магии слов... что-то получалось, что-то нет. Но я давно уже охладел к этому занятию. А вот рисовать по-прежнему люблю! Как же хорошо, когда для этого находится чистый лист.
   Он взмахнул карандашом, и Денис получил возможность созерцать на полотне карандашный росчерк. Он уходил вдаль, в пространство, как след от реактивного самолёта. За этой пробой пера последовали другие, более точные, преследующие определённые цели. Спустя несколько минут Денис понял, что Максим, даже не надев каски, возводит мост.
   Скоро они были на другой стороне, возбуждённые, отряхивающиеся от пустоты, как собаки после купания. Переход через ничегошеньки был самым странным переживанием Дениса. Едва ступив на мост, мальчик перестал существовать, и появился вновь, когда Максим нарисовал его, Дениса, заново. Себя он нарисовал ещё раньше (Денис наблюдал этот процесс с открытым ртом). Занося ногу над свеженарисованным мостом, Максим вновь пустил в ход карандаш, изобразив вместо исчезнувшей конечности новую, нелепую ножку-палочку.
   - Всё это недолговечно, - сказал он. - Пустота, как ни странно, агрессивная среда. Карандаш держится на ней чуть дольше, чем следы от палочки на воде. Даже старожилы этого мира не знают, для чего она предназначена и какие корабли нужны, чтобы по ней плавать, но лужи её встречаешь то тут, то там.
   - Похоже на выход в космос, - вслух подумал Денис. Макс больше ничего не говорил - он погрузился в ничто, как заправский ныряльщик.
   - Повернись! - со смехом закричал Денис, но Доминико сказал:
   - Он тебя не слышит, малёк. Звуки не проходят через пустоту, они стекают по её стенкам. Как если бы ты запустил в каменную стену яйцом.
   - Пускай он повернётся.
   Призрак сделал вид, что собирается похлопать Дениса по голове. В голосе его звучало снисхождение.
   - И часто ты просишь у нарисованного человечка, стоящего к тебе спиной, повернуться?
   Но Максим будто бы услышал: он пририсовал себе на затылке рожицу, тем самым повернувшись к друзьям лицом. Наверное, всё-таки существовала между братьями какая-то связь, которая позволяла одному слышать голос другого через большие расстояния или, как сейчас, через ничто. От этой мысли Денис буквально засветился изнутри. Как же хорошо, когда у тебя есть брат!
   Теперь была очередь призрака преодолевать невидимую границу. Он издал вопль, наполовину радостный, наполовину воинственный, и ринулся вперёд, прямо в руки Максима. Они не бездействовали. Максим был прирождённым художником: даже на глуповатой рожице, по сути представляющей из себя овал с косой палочкой рта, разными по размеру глазами (без очков) и штрихом-чёлкой, мистическим образом можно было разглядеть энтузиазм. Карандаш был настоящей волшебной палочкой, раз мог за доли секунды сотворить пусть нехитрый, но всё же рисунок. На плече составленного из палочек человечка появилась кошка, и в мгновение, когда призрак исчез, она шевельнула хвостом. Потом спрыгнула человечку на сгиб локтя левой руки, так, чтобы удобно было её рисовать. Максим добавил несколько занятных деталей: кисточки на ушах, полоски на спине, даже выдранный из хвоста клок шерсти, отчего кошка стала выглядеть будто живая - уж точно живее своего хозяина.
   У Максима, наверное, были причины так стараться для Доминико.
   Спустя какое-то время Денис понял, что все ждут только его. Было жутковато думать, тело (пусть не его, но уже почти родное), полное острых углов, воспевающее содранную кожу и болячки, корка с которых не сходит никогда, и вечную борьбу коренных зубов с молочными - исчезнет, оставив вместо себя рисунок. "Что же тогда есть я, если не эти плечи и эта голова на этих плечах?" - вдруг подумал Денис. Почему-то прежде в голову ему такое не приходило, хотя не далее как позавчера он уже был чем-то... чем-то более чем ничем.
   Странно, но сейчас Денис не мог заставить себя сдвинуться с места. Этот вопрос, заданный самому себе, всё испортил. Эх, как бы Денис хотел его поймать и выдернуть из его хвоста все перья! Может тогда, с одним таким пером, к нему бы пришёл ответ? Чем ты становишься, когда исчезаешь? Таким же, как Доминико? Но если так, почему он не придумает себе что-нибудь из плоти и крови, чтобы, коль он так хочет, и задыхаться от быстрого бега, и ставить себе ссадины?..
   Денис понял, что он готов пропасть на месте, лишь бы не исчезать. Сейчас он сядет, вцепится пальцами в траву и будет сидеть, пока под ним не вырастет гора, пока в ней не распахнутся пещеры и не втянут в себя, как губы молоко, эту пустоту.
   Максим не стал ждать такого исхода. Он решил проблему радикально - нарисовал огромный топор, которым ловко вырубил под Денисом порядочный кусок земли. И мальчик свалился в объятья пустоты.
  
   13.
  
   К тому времени как Денис сделал первую попытку собрать себя в кучу, он обнаружил, что более чем наполовину уже нарисован. Такие же палочки-ножки, как у брата, тело, похожее на ссохшийся лимон, и всего одна рука, нелепо торчащая из груди. И ещё - не было рта, хотя Денис посчитал эту предосторожность чрезмерной: всё равно болтать здесь не получится. У Максима явно не хватало на всё времени. Зато Доминико, восседая на плечах малыша, щеголял почти-настоящей шерстью. Он выгнул спину, призывая поторопиться.
   "НАМ ЛУТШЕ Не заДЕРЖИВАТЬСЯ. МОСТ ТАИТ" - написал Макс корявыми заглавными буквами прямо в воздухе. Подумал и, прежде чем ринуться вперёд, взял одну из букв Т, больше всего похожих на багор.
   Этот багор им пригодился в одном месте, где мост от каких-то внутренних напряжений треснул ровно посередине. Макс, улыбаясь глуповатой улыбкой на затылке, поймал детищем алфавита другой конец моста и подтянул его так, что они смогли перейти.
   Спустя какое-то время дети снова облачились в свои тела. Теперь Денис не видел в этом ничего странного - всё равно, что влезть в майку, висящую со вчерашнего дня на стуле. За их спинами разрушался карандашный мост. Части его парили в пустоте, медленно, но верно истаивая.
   Денис посмотрел на Доминико и сказал:
   - Ты мог бы просто облететь кругом.
   Лицо того сломалось, будто его сжала невидимая рука. Чуть поколебавшись, он признался:
   - В мире для меня и так не много осталось переживаний. Путешествие через ничегошеньки - один из способов доказать себе, что я всё ещё существую.
   - По-моему, уметь летать - это здорово.
   Доминико посмотрел на мальчика и отвернулся. Но потом всё-таки сказал:
   - Здорово, если ты умеешь дышать и можешь задохнуться от восторга.
   До темноты ещё оставалось время, они потратили его, задумчиво уминая ногами землю. Чаща всё так же тянулась по правую руку, под весом откормленных птиц, что прилетали с полей, она трещала, как рождественская шутиха. Отужинали припасами, которыми с ними поделились сиу. Там было сушёное мясо благодарных оленей, какие-то бобы в капустных листьях, и всё это, к радости Дениса, почти не напоминало картон.
   Как было бы прекрасно грохнуться после такого ужина в настоящую постельку, желательно под надёжной крышей и рядом с обогревателем! Денис печально смотрел на запад, где за тучами не было видно даже краешка заходящего солнца. Казалось, там, прямо в воздухе, плавают рыбы, и диковинные морские чудища разворачивают свои бесконечные шеи.
   - Мы будем спать прямо здесь? - поинтересовался он у Максима. - А нельзя ли... нарисовать нам какой-нибудь домик?
   - Слишком влажно, - невозмутимо ответил тот, - Грифель размокнет и будет крошиться.
   - Я умею спать стоя, - похвастался Доминико. Дождевые капли сочились сквозь него, как сквозь очень, ОЧЕНЬ пористую губку. Призрак напоминал грустного клоуна, все шутки которого касаются собственной горемычной жизни.
   Максим увидел, как поползли вниз уголки губ братца и, сняв очки, расхохотался. Глаза его блестели.
   - Не волнуйся, братишка. Тебе понравится. Спать на природе - любимейшее из моих занятий. Смотри.
   И он, наклонившись и пошарив в траве, среди папоротников, откинул землю, как одеяло. Там, внутри, оно было стёганое, прошитое корнями кустарников и, кажется, непромокаемое. Денис пришёл в сильнейшее возбуждение.
   - Я теперь не смогу заснуть, - сказал мальчик, но, забравшись в импровизированную постель, почувствовав, как над головой шелестят листья и качают побегами папоротники, словно подвешенными над кроватью младенца бубенцами, уснул почти мгновенно.
   Во сне он без багажа отправился за край света - играться в салочки с чудовищами из подкорки сознания и водить машину, как взрослый. Но поскольку Денис и так находился за краем света, ему быстро стало скучно. И тогда он, перешагнув через закат, вдруг оказался на крыльце собственного дома. Махнул рукой новым соседям (на самом деле не было никаких новых соседей, а во сне Денис не стал их разглядывать; он, в конце концов, здесь чтобы повидать маму и папу) и поспешил внутрь.
   Все сидели за столом, не за обеденным, а за другим, круглым, в гостиной, и играли в какую-то хитрую настольную игру. Была мамина очередь делать ход. Папа расположился в кресле, уткнувшись в книгу, которую устроил на подлокотнике: у него была очень удобная позиция, чтобы дотянуться до стола, когда будет его очередь ходить. У Дениса возникло чувство, что что-то не так. Дело даже не в том, что родители строят какую-то невероятную конструкцию из разноцветных, разных по размеру блоков (настольными играми они никогда не увлекались), а в том, что народу за столом была просто уйма. "И это всё - моя семья?" - поразился Денис, и тут же понял, что на самом деле за столом всего лишь на одного человека больше, чем должно быть. "Максим! Мама! Папа!", - весело закричал Денис, махнул всем рукой и хотел подойти, чтобы хлопнуть брата по плечу.
   Но никто не ответил. Денис стал кричать громче, но потом запоздало увидел, что из прихожей до круглого столика - словно до противоположного брега Выборгского залива - километры и километры красно-коричневого ворсистого моря, в которое превратился ковёр. Даже если бы у них был бинокль... даже если бы был - вряд ли они бы его разглядели. Денис, охрипнув от крика, замолк и просто стал наблюдать.
   Он впервые видел Макса в естественных условиях, в обыденном мире, и теперь, как бы ни был рад его присутствию в доме, не хотел спугнуть. Словно за диким лосем, которого удалось увидеть во время рядовой прогулки по окультуренному лесу, Денис устроил за ним настоящее наблюдение, обложившись подушками и раздобыв себе на кухне стакан сока.
   Он был очень важным, этот малыш, и вместе с тем комичным. С открытым ртом Денис наблюдал, как тянется вверх конструкция из блоков, которые по размерам становились всё больше и больше, как вопреки законам физики она нарастает вбок, становится похожей на исполинскую букву "Г". Денис с испугом подумал, что если это сооружение рухнет, придётся вызывать МЧС, чтобы достать из-под завалов родителей и брата. Его страх становился всё сильнее, пока из лёгкого беспокойства не перерос в настоящую панику. Мама всё думала, куда пристроить весёленький фиолетовый брусок, папа всё так же читал в ожидании своего хода (вместе с тем башня прирастала как будто бы сама), малыш всё так же стрелял глазами из-за бликующих стёкол очков. Тень от сооружения, что изначально занимала только стол, теперь расползлась, будто разлитое молоко - очень много разлитого молока - по всей комнате.
   Потом Денис вдруг почувствовал, что за его спиной кто-то стоит. Он боялся дышать, чтобы не создавать лишнее движение воздуха и не влиять на мистические силы, царящие в комнате, но тут громко всхлипнул и обернулся. Ничего не мог с собой поделать. Сзади стояла девочка...
   Тут Денис проснулся.
   Добрых несколько минут мальчик пытался сообразить, где находится. "Что-то меня разбудило, - подумал он сперва, - как в книжках или фильмах-ужастиках". Но позже успокоился: он проснулся для того, чтобы облегчить мочевой пузырь. Выбираться из-под папоротниковых листьев, из-под всех этих заботливых зарослей, слежавшихся в тёплое одеяло, не больно-то хотелось, но Денис сделал над собой усилие. В голове крутилась занятная мыслишка: если он извернётся и облегчится прямо там, ничего плохого не случится - весь их спальный мешок всё равно не более и не менее чем просто земля! Может, в ответ, если к утру похолодает, она даже отрастит ему подкладку из свежей травы! Но Денис гордо решил, что он здесь, возможно, единственный оставшийся оплот цивилизации, и просто не имеет права от неё отказываться. Сейчас он встанет, найдёт какой-нибудь кустик и помочится там. Даже если чтобы выползти из-под земляного одеяла под дождь потребуется недюжинное мужество. В конце концов он же не дождевой червь!
   Денис выбрался наружу, посмотрел в небо, посмотрел на землю и в сторону леса. Мир, огромный мотылёк, будто сплёл вокруг него огромный кокон. Доминико слился с пейзажем, стал одной из неясных, неподвижных теней, которая с одинаковым успехом могла оказаться как земляным откосом, так и застывшим, в испуге глазея на вылезшего из-под земли человека, диким животным; а может, улетел куда-нибудь пугать ворон. Накрапывало, хотя уже не так сильно. ЗОВУЩЕГО СВЕТА не было видно, Максим сказал, между ними и маяком сейчас лес. Денис подумал, что если забраться по какому-нибудь скользкому стволу, то, возможно, и заметил бы искорку в ночи.
   Он сделал своё дело и только потом подумал, как бы не наступить на брата. Это же какая штука - наступишь и не заметишь! Идеальная маскировка. Нагнулся пониже, выглядывая тусклый блеск очков, которые Макс, уж конечно, не взял с собой в кровать. Потом обернулся, чтобы поискать за спиной.
   Вот же они, под лопухом! Рядом с небольшим холмиком.
   А это... что это?
   Там, впереди, до самого горизонта простиралось огромное поле, удивительно светлое в сравнении со всем остальным. Казалось, под ним, как под белым маминым торшером, светится некий потаённый свет. Высокая спутанная трава словно просила расчёски. Но Денису была не интересна трава, он разглядывал высокую женскую фигуру, движущуюся в низине. Перед собой она толкала коляску. Колёса вращались гипнотически плавно, несмотря на расстояние, можно сосчитать количество спиц.
   Денис застыл, как кролик при виде собаки, перестав даже дышать.
   Вокруг женской фигуры стелился туман. Он напоминал живое существо, такое гибкое, что невозможно было даже сосчитать, сколько у него лап. Вот он скользит меж осей коляски, вот заползает в рот женщине и лентой свивается вокруг её широкополой шляпы. Фигуру незнакомки подчёркивает чёрное платье, на ногах... что на ногах Денис не видел. Он мечтал теперь только об одном - поскорее забраться обратно под землю или хотя бы как-нибудь незаметно вытянуть ногу и достать холмик, под которым спит брат, чтобы он проснулся и тоже увидел это.
   В долине царила ватная тишина. Оттуда ничем не пахло. Ветер, кроткий, послушный пёс, улёгся у ног этой женщины. Комары, что пели свою тихую колыбельную над ухом всю ночь, затаились. Денис не мог разглядеть в деталях её лица, но прекрасно видел профиль: точёный нос, подбородок, похожий на неправильной формы кубик льда, губы... казалось, у неё, как у чего-то, что могло бы выйти из-под Денискиного карандаша, мог быть только профиль и ничего кроме профиля.
   В горле бессильно хлюпало. Денис позволил себе слегка ослабить натяжение специальных тросиков, отвечающих за мышцы в ногах, и мягко осесть на землю.
   Денис молился, чтобы женщина не повернула голову в его сторону.
   Он, загипнотизированный, долго бы, наверное, сидел так, не в состоянии сделать хоть какое-то дальнейшее движение, если бы, как спасение, как счастливый финал в мрачной книжке или неожиданно подоспевшая подмога в тяжёлом фильме, не настал рассвет. Нельзя сказать, что Денис его ждал. Он напрочь забыл, что существует на свете такая штука, как рассвет. И когда небо на востоке внезапно порозовело, будто доходяга-маляр разлил краску из своего ведра, когда тёмная фигура с коляской вдруг растворилась среди неподвижных, как колья, трав, забрав с собой туманную фату, Денис уткнулся носом в цветок кашки (который из серого превратился в сочно-фиолетовый) и дал волю накопившемуся напряжению.
   В мир возвращались по-осеннему жухлые, но такие родные краски. Тучи, толпясь и ругаясь, уползали к горизонту на запад.
   Денис не знал, сколько времени он провёл в позе сломанного экскаватора, и, наверное, не сразу почувствовал прикосновение к плечу. Только когда оно стало более настойчивым, поднял голову.
   - Клянусь морскими гадами, - сказал Доминико на выдохе (или том, что ему этот выдох заменяло). - Да он выглядит похуже меня!
   Максим, собирающий коленями с травы дождевые капли, склонился над Денисом и спросил:
   - Тебе приснился плохой сон?
   - Да не сон это был, - пробурчал Денис, чувствуя на губах земляной вкус. - Она была настоящей.
   - Кто?
   - Женщина. Вон там, в поле. Толкала перед собой коляску. Я не сумасшедший, это и правда была тётенька с коляской и в шляпе посреди твоей сказочной страны.
   Денис посмотрел наверх, на лица спутников, которые уставились друг на друга, и подумал, что сейчас самое время для какой-нибудь торжественной и мрачной музыки... музыки, полной предчувствий и сокровенных тайн, и действительно услышал, как зазвенела она в чистом воздухе, сталкиваясь с удаляющимися тучами и порождая грозное грозовое эхо.
   Максим пальцем прочистил ухо.
   - Так. Ну-ка, расскажи подробно.
   Денис рассказал. Когда он упомянул про туман, Максим попытался схватить за руку единственного взрослого, который был рядом - старого смотрителя маяка, и, конечно, не больно-то в этом преуспел, а сам Доминико стал похож на сильно размокший кусок картона.
   - Это она, - сказали они хором, как будто пытаясь в чём-то убедить Дениса. - ТЕНЬ. Короста. Падь. Теперь ты видел...
   - Ох, и жуткая штука, - сказал Денис.
   Он глядел на Максима и никак не мог понять, что с тем происходит. На братишке просто не было лица. Кажется, он готов был, достав свой волшебный карандаш, нарисовать вокруг себя огромную маму и вновь переместиться к ней в утробу.
   - Она бродит по полям... и что? - спросил Денис, желая и одновременно боясь узнать правду.
   Но страхам, похоже, не было логичного объяснения. Только слухи цвета болотной ряски, которые многие дети принимают за чистую монету. Многие дети... но неужто Макс ещё ребёнок?
   Доминико сказал:
   - Сиу рассказывали сказки о странной женщине с маленькой чёрной повозкой. Якобы, она везёт какое-то старинное сокровище, принадлежащее ранее племени Золотых Кукурузных Зёрен. Бытуют легенды, будто они сумели возжечь самый жаркий на свете огонь и переплавить всё своё золото в один огромный слиток, невероятно тяжёлый, такой, что его волокли сразу три вола. Потом всех их не то истребили конкистадоры, не то скосила какая-то неизвестная зараза, не то пожрали твари, которые иногда прилетают из-за моря и набрасываются на людей, как рой голодных комаров. Так или иначе, сокровище затерялось среди костей. Эта женщина нашла его и погрузила к себе в повозку. Встреча с ней означает неминуемую смерть...
   Доминико бросил взгляд на Максима и тихо закончил:
   - Не ту смерть, о который ты подумал, мальчик. Другую, окончательную. Исчезновение из этого мира, будто...
   - Будто тебя выключили из розетки, - зачарованно пробормотал Денис.
   - Есть ещё одна легенда, не такая страшная, - мягко продолжал дух. Видно, историями о смерти, как и самой смертью, он был сыт по горло. - Будто растяпа-вождь при переправе через реку просто утопил это золото, мост не выдержал такой тяжести, и слиток вместе с повозкой ушёл камнем на дно. На земное дно, конечно. Если это так, той женщине с телегой пришлось порядочно потрудиться, чтобы его достать.
   - Да это просто коляска, - возмутился Денис, взяв себя в руки. - Меня мамка катала в такой... ну, или почти в такой. Эта женщина, наверное, заблудилась так же, как мы.
   Максима, похоже, это не успокоило.
   - Мы будем держаться от полей подальше, - прошептал он, обнимая себя за плечи. - Пойдём к людям.
   Кажется, Доминико был не рад этому решению.
   - Здесь поблизости только английская колония...
   - Мне нужно взглянуть на людей! - перебил его Максим.
   - Если хочешь, могу встать там, где сквозь меня не просвечивает, - сказал Доминико.
   - Нет! На настоящих людей, которые живут рядом друг с другом и изо дня в день встают, зная, где будут вечером. Посмотреть в их глаза, обеспокоенные... нет, не ТЬМОЙ - обычными, повседневными делами.
   По крайней мере, теперь светило солнце. Идти стало проще, и Максим, едва дождавшись когда Денис стряхнёт с себя землю, ринулся вперёд. "Откуда в малявке столько энергии?" - думал Денис, мечтая о бутерброде с колбасой, пусть даже с картонным вкусом. В десяти метрах от их стоянки он нашёл землянику, но брат не желал ждать. Сейчас он был похож на резвую блестящую стрекозу, и только лоб, покрытый испариной, да мелко трясущиеся руки говорили, что у стрекозы в жизни не всё так гладко.
   - Поверить не могу, что ОНА бродила совсем рядом, когда мы спали! - то и дело восклицал он.
   - Ночью можно дежурить по очереди, - предложил Денис, трепеща при мысли о долгих часах, которые предстоит провести в одиночестве. И всё же он надеялся, что самые страшные, полные разлитой в воздухе белесой взвеси и таинственных ночных шепотков, самые тёмные предутренние часы, возьмёт на себя кто-нибудь другой.
   - Зачем дежурить, если есть Доминико? Он вовсе не спит.
   Максим удалялся от них быстрым шагом, чуть ли не бегом, и, кажется, даже не думал остановиться, чтобы подождать.
   - Мальчик, ты не представляешь, сколько долгих часов я провёл, бодрствуя по ночам и вглядываясь в темноту, пытаясь понять, перекатываются ли это волны или кто-то скользит по водной глади, - с обидой сказал призрак, - вглядываясь в луну: не перечеркнёт ли её силуэт чьей-нибудь мачты. Или в холодные солёные ночи, пытаясь растопить камин... а, что я тебе объясняю, маленький неблагодарный ребёнок, подкормка для рыб.
   Максиму, казалось, было всё равно. Но Денису стала интересна внезапная разговорчивость привидения.
   - Что с тобой? - спросил он. - Чего это ты разворчался?
   Призрак замолчал, сообразив, что на этот вопрос у него нет ответа, который бы устроил новоявленного Максимова братца.
   - Просто терпеть не могу эту нечисть, - пробурчал он, сообразив, что любопытство во взгляде Дениса припёрло его к стенке и что отступать теперь некуда.
   - Боишься? - воскликнул Денис.- Ты ведь сам приведение. Это тебя должны все бояться.
   Лицо Доминико стало рельефным, будто кто-то сдавил его с двух сторон ладонями.
   - Да будь я хоть крабом безмозглым. Всё равно. На ночь я один не останусь.
   - Куда ты подевался ночью, когда эта женщина шаталась поблизости? Я нигде тебя не видел.
   - Не помню, - буркнул Доминико. - То ли в облаках парил, а то ли был под землёй. Несколько глубже, чем вы, навозные жуки.
   Он помолчал и внезапно признался:
   - Я мог бы погреть руки в земной магме, если бы был несколько более существенным.
   А затем, не дожидаясь вопроса от Дениса, который готов был уже слететь у того с языка, Доминико затараторил:
   - Не смей меня укорять, малёк! Ты не понимаешь. Она - не простое приведение, не полтергейст, не дух природы, которого частенько приглашают на ужин шаманы сиу. Она... ТЕНЬ из другого мира. ТЕНЬ опасна для нашего мира, как пламя свечи для пергамента. Я почувствовал исходящую от неё угрозу и спрятался; никогда в жизни (и после неё) я ничего так не боялся.
   - Значит, ты не будешь дежурить по ночам? - спросил Денис.
   Доминико скрестил руки на груди. Длинные рукава его полоскались в воздухе.
   - Только через мой труп.
   Влага испарялась с растений и лёгкой дымкой висела между небом и землёй, будто оставленный нерадивыми рабочими строительный материал для миражей и грёз наяву. Дождя больше не предвиделось, и Денис стряхнул с плеч плащ, заставил то же самое сделать Максима. Он ощущал в себе обязанность опекать брата: беспомощное состояние, в котором тот сейчас пребывал, тяготило его куда больше, чем невозможность вернуться домой.
   - Идём к людям, - повторял Максим. Глаза его горели лихорадочным огнём какой-то безумной надежды. Доминико грустно качал своим колпаком и парил впереди, как большой восклицательный знак. - У них там есть козлятки. И свежее молоко. Знаете, что мне нравится в человеческих поселениях? Люди там всегда добры к детям и греют их своим теплом. Наверное, они даже не разбирают, кто чей ребёнок, а просто-напросто добры ко всем подряд.
   - Уж англичане то... - непонятно сказал Доминико, покачав головой.
   - Я жил какое-то время у одной тётушки, возле холмов Королевы Виргинии, - продолжал лопотать Макс, не обращая ни на кого внимания. За пуговицы его платья забилась земля, треуголка сидела на голове косо и нелепо. - Она была пастушка, и она...
   Путеводного огонька не было видно совсем. Тем не менее, ни Макс, ни Доминико как будто не испытывали сомнений в том, что он всё ещё существует, что это не было галлюцинацией, играющей на каком-нибудь отполированном ветрами булыжнике солнечным лучом. Путники вплотную приблизились к лесу. Было ощущение, что они видят множество молчаливых, стоящих вплотную друг к другу людей, с лицами, скрытыми скорбной зелёной вуалью, в шляпах и фуражках, а потом вдруг это ощущение пропало, истаяло, как туман, оставив после себя еловую поросль, кротко касающуюся губами проходящих мимо ребят.
   - Это земли англичан, - тоном школьного учителя начал Доминико. - Они приплыли сюда почти восемьдесят лет назад и обосновались на острове, называемом "Роанок". Испанцы, мои дорогие испанцы к тому времени уже продвинулись так далеко вглубь континента, что англичанам только и оставалось, что бесноваться и произносить нам вслед проклятия.
   - Тебе-то что, - насмешливо сказал Максим. - Ты всю жизнь сидел на берегу.
   - Ну и ладно, - казалось, если бы старик мог вдыхать воздух, мальчикам бы сейчас нечем было дышать. - Зато вы, англичане, остались с носом. Известно, что лучшие и самые успешные золотоискатели - испанцы. Кто, если не мы, покорили десятки племён сиу, которые не желали склониться перед героической реконкистой и отдать нам свои богатства.
   - Он не англичанин, - сказал Денис. - Он из России.
   Сказав это, он всерьёз задумался.
   - Или ещё нет... не знаю, какой сейчас год. Может, мы сейчас в прошлом. Наш с Максом город, Выборг, раньше принадлежал шведам. Они построили часовую башню и крепость.
   - Не представляю, где это, - сердито сказал Доминико. Подумал немного и прибавил: - У меня весьма обрывочные знания о том месте, откуда мы родом. И у тех людей, с которыми я общался, тоже. Удивительно, что и ставшая для меня родной земля является большой тайной. Это земля, на которой мы - пришельцы и завоеватели...
   - А ты? - перебил Денис. - Когда ты здесь оказался? В какое время?
   - С рождения мальчик, - сказал призрак. - С рождения. Моя мать была на сносях, когда наш корабль причалил к скалам Вольного Морехода на западе. Маяк построили почти в сотне миль оттуда, а первым (и, судя по всему, не последним) смотрителем его был я. Мама умерла от неизвестной болезни, отец сгинул. Ушёл с другими бравыми воинами вглубь континента и не возвратился. В пятнадцать лет я воображал себе как он прорубается сквозь джунгли. Потом прорубается обратно, неся на спине целую корзину золота. В двадцать я начал подозревать, что он давно бы уже вернулся, если б мог и если бы хотел. В тридцать я уже почти забыл про него. У меня был собственный маяк, и ко мне теперь спешили морские капитаны.
   - Пожалуйста, расскажи ещё, - попросил Денис. - Ты сам его построил?
   - Конечно, нет, - фыркнул Доминико. - Маяк был нужен, потому как единственная на западном берегу удобная бухта была зажата с двух сторон опасными скалами. Нужен был ориентир. Тогда-то и начали возводить маяк. А к тому времени, как ему потребовался смотритель, я был уже достаточно взрослым. Я, быть может, и хотел быть воином и охотиться за сокровищами, но хромых, увы не берут в отряды. Никто не хочет возиться с калечными, каким я был с рождения. Со временем я, конечно, свыкся. Маяк заменил мне ногу, стал моим костылём. Я спускался и поднимался по его лестнице по десять раз на дню, знал каждую ступеньку, и мог назвать её по данному мной же имени... ну а что ещё оставалось делать, если людей я видел один раз за лунный цикл?
   Заканчивая свою историю, Доминико зло сказал:
   - Я полюбил свой маяк, полюбил тёплый свет, на который летят насекомые со всей ночи... летят и сгорают. Какой запах там стоит вы, детишки, не представляете. Я изучил травничество по экземплярам, которые росли в шаговой доступности, умею предсказывать настроение моря по тому, как морщится его кожа. Вся моя жизнь прошла в одном месте, понимаешь, малыш, и я разучился об этом жалеть. Когда мне было тоскливо, я шёл удить рыбу. Этот маяк родился со мной и со мной же умер, потому что со временем стал никому не нужен. Бухту забросили - флот Испанской Короны разросся до таких размеров, что кораблям было трудно развернуться в этой луже - а колония захирела. То, что его вновь зажгли, могло бы значить, что форт Святой Марии вновь наполнился жизнью, но...
   - Но - что? - спросил Денис.
   Доминико ничего не ответил, а Максим, убежавший далеко вперёд, закричал:
   - Что вы там застряли? Идёмте, идёмте же!
   Какое-то время спустя Доминико вновь вернулся к рассказу об англичанах. Кажется, они, "вторые, неправые", как он их называл, не давали почтенному испанскому брюзге покоя.
   - Жизнь на острове Роанок не была гладкой: первая экспедиция бесследно исчезла. Сиу - народ неспокойный. Они, знаешь ли, далеко не всегда долго извиняются перед тобой, перед тем, как вонзить в грудь копьё.
   - Это потому, что вы умудрились рассориться с каждым племенем, - огрызнулся Денис, вспомнив любимые книжки про индейцев. Что ни говори, а ситуация казалась очень похожей. - И с теми, кто поднимал луки, и с теми, кто протягивал ладонь мира.
   Максим, не сбавляя шага, метко добавил:
   - Вторые всегда пожинают плоды того, что засеяли первые. А воины умеют сеять только одно - вовсе не рожь.
   Призрак, кажется, решил стоять за свой народ до конца. Пусть он не мог при жизни служить реконкисте руками и делом, в словесных баталиях он был упрямец, каких поискать.
   - Они управляют силами, с которыми нельзя так просто смириться, - сказал он. - Они, сиу, зарывают косточки своих детей - не важно, мёртвых или живых - под усохшими деревьями, чтобы это дерево потом, когда европеец будет проходить мимо, рухнуло прямо ему на макушку. Я столько раз видел детей аборигенов без мизинца или ещё какого пальца! Видел и совсем беспалых. Детей, взрослых, стриков... они верят, что таким образом укрепляют связь того, у кого отняли палец, с невидимым миром. Бедняги потом бродят с белыми глазами, со взглядом, направленным вовне. Творить такое - противоестественно. Не по-божески.
   Денис недоверчиво тряхнул головой. На количество пальцев на руках у людей племени сиу, которое их приютило, он не обратил внимания. Но вдруг - и правда?
   На Максима тирада Доминико не возымела никакого видимого эффекта. Он по-прежнему не отрывал умоляющего взгляда от горизонта, где далеко впереди вдруг вспыхнул огонёк флага. И лишь заметил:
   - Ты теперь сам принадлежишь миру духов.
   - Но моё сердце осталось в мире материальном, - воинственно ответил призрак. - Пусть оно давно уже сгнило, но я верю, что в нём было стальное зёрнышко, не подверженное разложению.
  
   14.
  
   Первая за последние сутки приятная встреча случилась перед полуднем. Это была серебристая речка. Она, весело смеясь и подбрасывая на камнях свои волны, увлекла путников дальше, вдоль своих берегов, между стройных ив, похожих на чахнущих возле окон девиц; казалось, она несла в водах-руках какой-то секрет, который ни за что не желала показывать раньше времени, предлагая сначала поиграть в догонялки. А потом вдруг продемонстрировала раскрытые ладони, а на них - похожее на спичечный коробок поселение, будто собранное из наспех обструганных досок, с выпирающим в самом центре храмом. Крест маячил на фоне неба, как надменная нота: "Вот, мы здесь!"
   Максим и Доминико переглянулись и затаились в кустах. Денис, поглощённый величеством этих первых проблесков цивилизации на земле дикарей, едва не выскочил на открытое место, но брат схватил его за руку и притянул к себе.
   - Шшшш, - сказал он. - Не высовываться!
   - Там, наверное, знают тебя в лицо? - спросил Денис, думая, что малыш в очках, который разгуливает в полном одиночестве (призрака можно в расчёт не принимать - как Денис уже понял, если захочет, Доминико может спрятаться хоть в перламутровой пуговице на кармане мальчика), наверное, вызывает нездоровый интерес. И если малыш здесь проходил - год ли назад или целую вечность - его запомнили.
   - Это вряд ли, - беспечно сказал Макс. Он немного расслабился, уронил свои тревоги в траву и просто наслаждался полднем, представляя себе солнце как на шар огромного мороженого, который непременно должен попасть к нему в рот. Денис никак не мог уловить ту чуткую грань, когда одно настроение братца перетекало в другое, подчас совершенно противоположенное. Иногда это случалось за доли секунды, иногда медленнее, но так пугающе-незаметно, что казалось, будто сразу. - Зато я знаю всех, до последней собаки.
   Из-за забора, прилегающего, судя по всему, к стенам крайних домишек, неслось конское ржание и звонкие голоса женщин, которые, словно кукушки, окликали друг друга из окон. Иногда казалось, что конское ржание было голосами женщин, а голоса женщин - конским ржанием.
   Максим показал налево, и Денис увидел там, среди лопухов, корзинку со свежей рыбой. Кто-то, видно, забыл её здесь или нарочно оставил для какой-то цели. Наверное, в этом мире не было больших голодных котов, которые в изобилии населяли деревни в окрестностях Выборга.
   Малыша эта находка нимало не удивила: напротив, он как будто ожидал её здесь увидеть. Протянув руку, он схватил одну из рыбин и спрятал за пазуху. Потом показал направо, и Денис, приглядевшись, увидел кусты с кляксами ежевики и стайку по пояс голых детишек, которые как воробьи облепили сладкие ягоды. Потом показал на скучающего, сонного часового на невысокой смотровой башне под флагом британской марки. Казалось, с такой высоты можно было заглянуть разве что в дупла деревьев на другом берегу.
   - Давай покрутимся рядом с теми детьми, - зашептал Максим, вылезая из рубахи и пряча её вместе с очками, рыбиной и треуголкой в вещмешок. С расцарапанной голой грудью, с облезающими от загара плечами он почти не отличался от остальных малышей. Взгляд без прибора для коррекции зрения был совсем не близорук, скорее, он приобрёл лисью хитринку. - Сделаем вид, что мы их знаем.
   - Это как? - спросил Денис, но Макса уже не было рядом.
   Он пробирался кустами некоторое время, потом выпрямился в полный рост и зашагал к малышне. Там было шесть или семь девочек, примерно Денисового возраста, и трое сопливых малышей, как раз годящихся в товарищи по играм для Максима.
   Денис припустил следом.
   - А вы ещё кто такие? - спросила одна из девочек.
   Доминико дети, кажется, не видели. При желании призрак может казаться хоть тенью, хоть дымкой в воздухе. Хотя и не слишком любил это дело: наверное, больше всего на свете Доминико хотел бы быть человеком. Обычным человеком из плоти и крови, пусть даже растяпой, который то и дело попадает в нелепые ситуации.
   На обратившуюся к нему Максим даже не взглянул. Он сделал страшные глаза и спросил высокую черноволосую девчонку, казавшуюся чуть старше остальных:
   - Ты гадала сегодня утром по следам водомерок?
   Кусая губы, она тихо-тихо сказала:
   - Так и есть.
   - И нагадала дождь, который зальёт землю так, что морские черепахи будут плавать над крышами, а на главной площади устроит себе лежбище кит.
   - Так и есть... и кит... Я увидела утром как там, под водой, что-то мелькнуло, и сразу подумала про кита.
   Максим вскинул руки. Глаза его злодейски поблёскивали.
   - Так берегись! Идёт тот дождь. Уже половину пути осилил. Мы из соседского форта, вон там, на востоке. Форт "Впередсмотрящий", слышали о таком? Так вот, спаслись только те, кто успел связать из забора себе плоты. Всех остальных смыло, на спинах их уже растут водоросли! Мы домчались сюда на летучих рыбах, - с этими словами Макс вытащил из вещмешка только что добытую рыбину (никто даже не подумал смотреть, есть у неё крылья или нет), - только для того, чтобы вас предупредить.
   Девочки уставились на них как сороки на собственное гнездо, которое вдруг оказалось между ушами голодной лисицы. Малыши, вцепившись друг в друга, заревели в унисон.
   - Что же нам делать? - сказала чернявая девочка так тихо, что Денис едва её расслышал. Он не мог оторвать от неё глаз. Она пахла как полевые ромашки.
   Максим показал вверх, на крону ивы, заботливо раскинувшей ветки над их головами. Корни её были прямо под ногами, мускулистые, они цеплялись за рыхлый берег и расползались далеко в стороны. Когда-нибудь это дерево рухнет, не в силах больше держаться за жидкую почву, и тогда у местных жителей будет удобная, широкая переправа на другой берег реки, а дети будут играть среди ветвей в индейцев и поселенцев.
   - Лезьте наверх! - сказал он. - Прямо сейчас! Только это может вас спасти. Ливень будет здесь с минуты на минуту! Потоп! Содом и Гоморра! Мы побежим в селение, чтобы предупредить взрослых. Ну же, не теряйте времени.
   И ухватив брата за руку, Максим понёсся в сторону городских стен, прыгая через булыжники и создавая впереди и позади себя шумную волну из визгливо лающих собачонок.
   Отбежав на значительное расстояние, они остановились, чтобы передохнуть.
   - Зачем ты это сделал? - спросил Денис.
   - Ради уморы. Смотреть, как девочки лезут на дерево - что может быть веселее?
   - Веселье! - воскликнул Денис, пробуя это слово как незнакомый плод. Для него было странно, как Максим, только что чуть ли не ревевший в три ручья, собирается веселиться. И, главное, над чем?
   Они пересекли кукурузное поле с несуразно торчащим посреди него пугалом, миновали распахнутые настежь ворота.
   - Эй, дети! - заорали сверху, со сторожевой вышки. - Идите-ка сюда!
   Пока Денис пребывал в абсолютнейшей панике и ожидал стрельбы со всех сторон, Максим рысью взлетел по ступенькам наверх. Он, казалось, только и ждал этого оклика.
   На лавке в тесной караулке сидел толстый детина с бородой, клочками покрывающей его щёки. У ног его стоял, прислоненный к ограждению, длинный арбалет с колчаном. На лысой макушке, похожей по цвету на свеклу, красовалась лихо заломленная на бок зелёная шапочка.
   - Чего, дядя?
   - У меня сидр закончился. Давай-ка, малой, слетай за флягой к мамаше Сивухе.
   После этого он перевёл взгляд на Дениса, только что вошедшего следом.
   - Он вообще как, смышлёный? - кивнув на Максима и подмигнув, спросил он.
   - Смышлёный, - сказал Денис, шумно сглотнув.
   - Ну так пускай он хватает флягу и постарается как можно скорее быть обратно. Я тут совсем запрел.
   И великан задрал шапочку, чтобы утереть со лба пот.
   Максим схватил с пола матёрую кожаную флягу, потемневшую от прикосновений.
   - Я мигом, дяденька.
   Когда они спустились с вышки и пошли по дороге вглубь поселения, Доминико грустно сказал:
   - В репертуаре этих пропойц одни и те же песни. Я не должен этого замечать, но почему-то замечаю.
   - Он думает, что ты знаешь, где можно взять рому, - зашептал Денис, но брат не ответил.
   Максим миновал несколько домов, вихрем пронёсся по единственной улочке, заставляя капустные листы слетать со столов и грубых лавок, где хозяйки прямо на улице занимались приготовлением борща, пролетел, выкрикивая направо и налево:
   - Привет, дядюшка Опи! Эй, Лисица, как поживает твоё новое платье? Маленький Джек, держу пари, ты ни разу не видел свою сестрицу на дереве, сходи посмотри! Старик Китаец, я смотрю, ты всё так же стар и узкоглаз? Спасибо за тот компот из слив, в Пустыни он подарил мне лишний день жизни!
   И многие, многие, многие другие имена и клички. Каждый возглас малыша попадал точно в цель: ему вслед глазели круглые, вытянутые, белые, желтоватые, загорелые - разные лица. Многие смотрели поверх головы малыша, гадая, кто мог их позвать. Кто-то неуверенно махал. Кто-то крикнул: "Передавай привет мамаше!", и тогда широкая улыбка на лице Максима дрогнула и слегка перекосилась, как надкушенный с одной стороны ломтик дыни.
   Уж конечно, его мамаша живёт где-нибудь здесь. Может, это даже Лизза Шнурочница, что ютится за углом, в тёмном переулке. У неё не то семь, не то десять ребятишек, и все наглые, просто жуть!
   Селяне возвращались к своим делам и к прерванным разговорам. Снова застучали в руках хозяек ножи, зазвучала на лобном месте перед церковью перебранка. Кошки сигали по крышам, стуча когтями и прижимая уши при виде собак, которые всё ещё сопровождали ребят. Кажется, только для хвостатых братья были здесь гостями, все же остальные... все же остальные, наверное, забудут о них уже через минуту, а если вдруг вспомнят, то будут готовы поклясться, что эти двое живут "где-то неподалёку".
   - Что всё это значит? - спросил Денис. - Ты бывал здесь раньше?
   - Вроде того. Во время своих странствий я заходил в каждое село, каждый форт, который встречался на моём пути. В том числе и сюда. Я знаю это место вдоль и поперёк, как-то раз даже зимовал среди этих людей, усыновлённый Стариком Китайцем. Тому толстяку, что на посту, я как-то представлялся ЕГО внучатым племянником. Видел бы ты его глаза! Правда, после этого он выгнал меня взашей, откупившись целым мешком яблок, чтобы я не вздумал раструбить о нашем родстве на всю деревню.
   - А те девочки у реки? - на самом деле, Дениса интересовала только одна. - Кто она, та, с чёрными косичками?
   - Варра, дочь Бренны. Тихоня и себе на уме.
   - Она что, гадает по водомеркам?
   - По следам от водомерок в какой-нибудь запруде или лужице. Всегда одно и то же. Она видит сильный дождь, такой, что чуть не рыбины падают с неба, и ждёт, чтобы кто-то напугал по-настоящему.
   - Бедняжка, наверное, дрожит там, на дереве, как мышь, - сказал Денис.
   - Уж конечно! - с удовольствием сказал Максим. - Ведь её жизнь состоит из одного страха.
   - Тебе нужно прекратить издеваться над простаками, - сказал Доминико. Кажется, ему было немного жалко этих людей, несмотря на то, что они англичане. Правда, настоящую причину его жалости Денис узнал только несколькими минутами позже. - Они не виноваты, что не знают сущности вещей.
   Максим остановился. Лицо его на миг стало серьёзным и, прежде чем рот вновь превратился в лукавую ухмылку, сказал:
   - Каждый считает себя королём и императором в одном лице. Вот, что меня веселит. Они закрываются у себя в домах, затворяют ворота и думают, что пока не рухнули стены, они в безопасности. Если бы хоть кто-то заикнулся о явлении, что управляет их жизнями, и что есть силы выше кнута и кулака, они бы подняли беднягу на смех.
   - Что же поделать, - сказал дух. - Такова природа людей.
   - О чём это вы? - спросил Денис, взяв Максима за руку, чтобы тот вновь не убежал. Малыш не сопротивлялся. Он взглянул на брата снизу вверх, и Денис едва удержался от того, чтобы не разжать пальцы и отшатнуться. Вдруг стало понятно, что сейчас для него откроется одна из тайн этой земли. Ему расскажут - вот так, просто поведают посреди людной улицы - сокровенное знание, которое - в числе прочего, конечно - сделало Макса таким, какой он есть.
   - Невозможно составить карту этой земли, - сказал малыш. - Она всё время разная. В какую бы сторону ты ни пошёл, ты можешь встретить на берегу моря ту же рыбацкую деревушку, которую уже видел. Каждая дырявая лодка, каждый лоскут свешивающихся с чьей-нибудь крыши водорослей будет тебе знаком. Жить там могут совершенно другие люди... а могут и те же самые. И ты снова будешь знакомиться с приветливым дедушкой, который несколько дней назад отпустил тебя в добрый путь, напоив чаем и как будто бы поверив, что ты старше чем кажешься. Он снова будет выспрашивать, чей ты сын и не заблудился ли ты в ближайшем лесу. Снова побежишь плескаться в море с компанией детей и вновь увидишь, как одного из них уносит течением... и даже горевать не станешь.
   - Потому что ты встретишь этого ребёнка вновь, - прибавил Доминико. Он висел над одной из хижин, словно столб дыма над трубой. Несмотря на то, что он говорил громче всех, никому из селян не приходило в голову посмотреть наверх. - Он будет смеяться, как ни в чём не бывало, и играть с голышами.
   - Значит, ты не можешь завести себе здесь друзей? - спросил Денис. - Стоит тебе выйти за ворота, как они тебя забывают, да?
   Максим молчал так долго, что Денису стало казаться, будто он уже никогда не ответит.
   - Пойдём, - наконец сказал брат. - Вечером отсюда отправляется караван в нужном нам направлении. Они надеются сделать шестьдесят миль за раз. Мы едем с ними, нужно успеть подготовить тёплое местечко. Следующие трое суток мы проведём в поле, и будем заниматься только одной... вернее, двумя вещами - набивать себе брюхо и валяться на сене.
   Возле дома, пахнущего как хлеб, в который положили слишком много хмеля... или который забродил, лёжа в тёмном красном подвале, Максим остановился и позвонил в колокольчик у двери.
   - Мамаша Сивуха! - закричал он. - У дядьки в сторожке сидр закончился.
   - Как же, как же! Этот Вергилий посылает гонцов уже в третий раз. Ну что ж, наших доблестных стражей нельзя оставлять алчущими и иссыхающими от жажды, тем более на таком солнце.
   На пороге стояла плотная женщина, формами напоминающая прямоугольник из раздела основы геометрии в учебнике математики. Пахла она, впрочем, не как бумажная страница, а скорее как корзинка для пикника, в которой проливались самые разные жидкости и клались самые разные вкусности. Денис отчего-то сразу почувствовал себя дома.
   Мамаша Сивуха забрала у Максима пустую флягу и вручила Денису полную.
   - Ты, мальчик, отнеси это нашему великолепному толстяку - я же ничего не путаю, сегодня дежурит толстый Мо? А ты, малыш - она взъерошила Максиму волосы - заходи отведать пирога с крыжовником.
   Она, насвистывая, растворилась в доме, покачивая в руках пустой бурдюк словно ребёнка. Максим подмигнул брату:
   - Иногда хорошо быть маленьким. Эти пироги мамаша Сивуха печёт только для детей, и чем младше ребёнок, тем больше ему достаётся кусок. И поверь ещё в одно: вкуснее выпечки ты не найдёшь ни в лесах, ни в полях, ни на берегу моря. Иногда мне кажется, будто вкус этих пирогов с яблоками, с черникой и ежевикой, со сливами и крыжовником, создавался отдельно, в течение долгих часов. А иногда кажется, что ДРУГАЯ СТОРОНА была задумана только ради этого вкуса.
   Он оборвал сам себя, перейдя на просительный тон:
   - Пожалуйста, сходи, отнеси сидр нашему пухлому приятелю. А то он пойдёт нас искать. И скажи, что тринадцатого мая, то есть позавчера, мы, кажется, видели нескольких испанцев между отрогами Мёртвой Головы. Что у них было оружие и еда на четыре дня пути. И ещё, что они вели нескольких лошадей под уздцы. Ты выглядишь постарше, тебе он поверит вернее... хотя и мне тоже верил, нужно только говорить чуть более убедительным тоном и упоминать больше деталей. Не бойся, я уже проворачивал такую штуку.
   - Кто, интересно, поверит детям? - пробурчал Денис, недовольный, что его отсылают в самый вкусный момент. - Дома мне не верили даже, что я съел всё, что мне собирали в школу на обед.
   Максим нашарил на дне стоящей здесь же бочки красное яблоко, подпорченное с одного боку, и принялся с упоением грызть. Он с недетской иронией наблюдал, как Денис нюхает горлышко фляги.
   - Правда? Тебе, наверное, мама с папой и сопельки вытирали своим же рукавом. Здесь всё не так. Здесь дети - лучшие разведчики и соглядатаи. Это знает каждый. Тот толстяк тебя послушает. Он спросит: хорошо ли ты запомнил этих лошадей, и ты скажешь, что лучше некуда. Что там были два чёрных мерина и один чёрный с белыми щеками. Клейма на них были, но ты не разглядел какие. Потом он скажет, что ты должен лично всё рассказать командиру в форте "Беспечный". Тогда кивай головой и возвращайся. Прокатимся с ветерком. А я... я урву целых два куска этого волшебства и отдам один тебе.
   Денис пошёл обратно, разворачивая в голове на брата настоящее наступление с боевыми слонами, с галдящими туземцами, с птицей Рух, которая, обрушиваясь на вражеские ряды, воровала круглые пончики и отчаянно-красные яблоки. В голове Дениса зрело Знание, которое заставляло губы его возмущённо шлёпать: этот прохвост съест два куска, а один, причём не самый большой, отдаст ему. Нужно быть настоящим ангелом, чтобы любить этих маленьких эгоистов, своих младших братьев, которые пользуются всеобщей любовью, а ты как будто вовсе не существуешь. А если твой младший брат успешно сочетает в себе ещё и достоинства старшего - тогда совсем беда. Он умный, командует, когда хочет, а когда хочет - валяет дурака... ладит с людьми, ест пироги, и, кроме того, у него есть ручное приведение! Пусть и довольно бесполезное - его даже дети не боятся, скорее, это он их опасается - но всё же!
   Денис почти добрался до запретных, горьких, пышущих паром, как готовый стартовать по рельсам вдаль новенький паровоз, мыслей в стиле: Зачем я вообще начал его искать!, когда под ноги, как в старом комедийном кино, попался корень или какой-то камень, что, в общем-то, не слишком важно, потому как результат один: Денис шлёпнулся, всем на потеху, на дорогу, подняв целые тучи коричневой пыли, да так смачно, что разом отшиб и колено, и грудину, и подбородок.
   Охая и хватаясь за больные места, Денис поднялся. Бурдюк не пострадал. Поморгал; и когда немного улеглась пыль, перед ним появилась сторожка. Никто не смеялся; какая, однако, замечательная деревушка. Впрочем, никто, похоже, не торопился к нему и с утешениями.
   Вообще никого не было вокруг. Все, должно быть, разбрелись по домам, почувствовав на своём темечке давящую ладонь полуденного солнца.
   - Эй, дядя, - заорал Денис самым дурным голосом, на который был способен. - Я принёс тебе...
   Стоп. Что-то не так. Почему так тихо? Почему не голосят в домах дети, не слышно больше треска разрезаемой тыквы?..
   Флаг хлопал над головой, как рвущийся с цепи пёс. Во фляге пульсировала жидкость, так, будто Денис нёс не бурдюк, а завёрнутое в сырую кожу, всё ещё живое бычье сердце. Пальцы покалывало, на разбитом локте чувствовалась кровь.
   Там, наверху, было что-то плохое. Однако откуда взялись эти стрелы с ярко-красным оперением, торчащие из перил и поддерживающих крышу столбов? Слишком короткие для английских луков, они смотрелись как дохлые хищные рыбины, вцепившиеся в приманку.
   - Дяденька... - проговорил Денис, вытягивая шею, одновременно боясь увидеть и не увидеть несуразную зелёную шапку.
   Везде в пыли валялись те же самые стрелы, некоторые сломаны. Окна зияют, как червоточины в яблоке: там, внутри вышки, в каждом доме - по персональной пустыне, всё живое в которой сгнило и высохло тысячи лет назад. Наполовину не то втоптанный, не то врытый в землю, лежал шлем - именно об него Денис так неловко споткнулся и полетел носом в пыль. Верхушка его смята чем-то тяжёлым, а внутри... Денис боялся наклониться и перевернуть шлем, под ним без сомнения что-то было.
   - Кто-нибудь... - прошептал Денис.
   Максим появился как запоздавший актёр, проспавший свой выход на сцену. Глаза его черны от эмоций, которые Денис поначалу не смог разгадать. Откуда-то вынырнул Доминико, он кутался в одежды, будто собрался выходить из-под крыши своего маяка под сильный дождь.
   - Нужно посмотреть, - сказал Макс.
   Братья неосознанно взялись за руки и стали шагать по ступеням; Денис подумал, что они похожи на парочку разбойников, восходящих на эшафот. Только вот Доминико никак не тянул на палача. Скорее он был похож на призрак висельника, что наблюдает за товарищами по несчастью.
   Показалась зелёная шапочка; она постепенно заполняла поле зрения. Под ней было что-то похожее на хэллоуиновскую тыкву, отслужившую своё и выброшенную на помойку. Жизни там, внутри, уже не было. Плечи здоровяка были как рассохшиеся деревяшки, а одежда, казалось, вот-вот должна была начать тлеть прямо на глазах. Денис закрыл лицо руками, но подглядывал сквозь пальцы. Он никогда не видел трупов... ну, не считая тела Максима, которое он, спотыкаясь, тащил к поселению сиу. Но, наверное, этот случай можно не брать в расчёт: мальчик же не знал, что брат мёртв.
   А толстый Мо был мёртв совершенно точно.
   Максим приблизился, не отрывая взгляда от торчащего из горла стражника оперения. Кираса его поблёскивала сквозь кровавую плёнку. Руке, что тянулась к арбалету, оставалось преодолеть каких-то пару сантиметров, ставших парой сантиметров вечности. Пальцы скрючены будто когти. Малыш попискивал, тихо, как мышка: поначалу Денис думал, что это и есть грызун, чудом избежавший участи быть в панике затоптанным, но, приблизившись, понял, что звуки издавал братик. Он был смертельно напуган.
   Мир вокруг стремительно терял цвет. Небо вылиняло, как старая тряпка. По-прежнему ни звука, ни запаха. Воздух стал ватой, которую чьи-то грубые пальцы напихали в нос и в уши. Комом лез в рот, стоило его только открыть.
   - Это она...
   - Тётка с коляской? - хрипло спросил Денис.
   - Кто-то сюда идёт, - с тоской в голосе сказал Доминико. Он стал ещё более блеклым, тонким, как вязальная спица.
   Вдоль улицы тянулись нити тумана. Глядя на них, Денис подумал, что это, должно быть, вытекший отовсюду вокруг цвет. И ещё: нити эти до ужаса напоминали туман вокруг муравейников, едва не доведших в прошлый раз малыша Максима до нервного срыва.
   Максима трясло, будто с ним, как с куклой, игрался не очень аккуратный ребёнок: дёргал за руки и за ноги, тыкал в живот и хохотал так, что волосы на затылке мальчика шевелились.
   - Брат, возьми себя в руки, - как взрослый, сказал Денис. Он говорил ласково, тихо, стараясь не напугаться собственного голоса и слов, которые он произносил. - Не знаю, кто убил толстяка Мо, но пока здесь никого нет, нам нужно бежать. Сидр, наверное, можно оставить прямо здесь. А мы выйдем в эти ворота и уйдём так далеко отсюда, как только сможем. Можно переплыть реку. Ты умеешь плавать?
   Макс как будто не слышал. Губы его шевельнулись, и Денис услышал:
   - Сиу никогда бы не напали на этих людей.
   - Понимаешь, - Денис вспоминал всё что знал и слышал когда-то о колонизации Америки: из детских книжек, мультиков и от отца, который пусть и знал историю довольно паршиво, но зато был отличным рассказчиком... конечно, когда из него удавалось вытащить эти рассказы. - Они же хозяева здесь, а англичане и испанцы приплыли на своих кораблях, и... стычки же были, с того самого момента, как первый корабль бросил якорь у этих берегов...
   Говорить это и вспоминать улыбчивую, приторно-сладкую мадам Сивуху было трудно, но Денис старался держать себя в руках.
   Максим поднял глаза на брата, и слова встали у того поперёк горла. Натуральный ужас, словно разволновавшееся море на скалистый берег, накатывал на его глаза, заполнял их полностью и отступал, чтобы вернуться.
   Он молчал, глотая слёзы; вместо малыша ответил Доминико:
   - Мы сейчас находимся в форте "Надежда". Таких, как этот форт, много разбросано по побережью и в глубине континента. Их около десятка, и ни один из них не закрывает на ночь ворота. Человеческие поселения окружили стенами, ещё не зная, что их никто никогда не будет штурмовать. Год выдался очень спокойным - сиу, даже самые воинственные племена, разобрали свои землянки и откочевали вглубь континента. И этот год повторяется снова и снова... - старик беззвучно свёл ладони и поправился: - Повторялся до сих пор. Этим счастливым временам не должен был прийти конец, и знаешь почему? Просто потому, что этого не может быть. А теперь хватай брата и бегите. Если бы я мог раздать вам подзатыльников, вы, два глупых малька, кубарем скатились бы по лестнице к воротам прямо сейчас.
   Волокна тумана колыхались у первых ступеней лестницы, переползали друг через друга, будто копошащиеся в гнилом полене личинки. Денис вспомнил бесконечно вкусную сладкую вату, которой он угощался, когда его водили в парк аттракционов. Только здесь, конечно, это была не вата.
   Призрак проявлял сегодня чудеса выдержки, и, глядя на него и на своего брата, которого хоть и бил мандраж, но отнюдь не разбил паралич, Макс неожиданно взял себя в руки.
   - Я знаю, кому принадлежат эти стрелы - сказал он, выдернув одну, застрявшую в низком навесе. Мальчик брезгливо вертел её в руках. - Оперение знакомое. Сиу Грязного Когтя. Этот народ старается держаться обособленно. Последний раз их якобы видели десятилетие назад, когда они, собрав вигвамы, женщин и детей, откочевали в пустыню.
   - Значит, теперь они вернулись, - сказал Доминико. - Для какой цели?
   Пока они разговаривали, Денис почувствовал: некто и вправду приближается оттуда, из-за угла, дальше по улице. Может, это дядюшка Опи только что очнулся после солнечного удара и, сняв мокрую тряпку со лба, отправился выпить сидра? Или растяпа-цирюльник, который случайно нарезал ножницами время и теперь ходит, неприкаянный, пытаясь найти пропавший лоскут, тот, который они с братом так неосмотрительно перешагнули, истратив прорву времени буквально за секунду.
   Денис бросился бы на шею любому из этих ребят. Но наступает пора для каждого ребёнка распрощаться со сказками о всесильных взрослых, и мальчик почувствовал, что его время пришло как раз сейчас. Эти шаги... как стук стариковского сердца. "Тук.... тук... тук..." Как бормотание сумасшедшего в тесной лесной хижине, куда уже больше двадцати лет никто не заглядывал. Как музицирование пересыхающих болот, костяной хруст сухого тростника, кашель лягушек, последних в этом лягушачьем клане... Нет, Денис не хотел со всем этим встречаться. Он хотел быть дальше... как можно дальше отсюда.
   Максим тем временем соскочил с последней ступеньки и дёрнул Дениса за одежду: мол, уходим.
   - Подожди! - сказал Денис. Кое-что вдруг пришло ему в голову. - А как же Варра?
   - Кто?
   - Ну Варра, дочь Бренны. Вдруг она и её подружки всё ещё на дереве? Тогда нам нужно их спасти.
   - Их там больше нет, - сказал Максим. Очки его были как донышки пыльных стаканов, долгие годы простоявших на верхней полке. - Никого не осталось - разве ты не видишь?
   Но Денис не слушал. Денис уже бежал. Столбы, обозначающие ворота, свистнули где-то над ухом; ахнув, Денис перемахнул овражек с луковой шелухой, очистками от репы и сломанным колесом от телеги на дне, и что есть духу понёсся вниз, к берегу, к реке, которая сейчас, в бесцветном мире, выглядела так, будто ей отчаянно тесно в своём ложе.
   Денис встал под ивой. Приложил ладони рупором ко рту и закричал:
   - Э-э-эй... Варра! Ты там? Спускайся, мы пришли за тобой!
   Но, похоже, никого и вправду не было. Налетевший непонятно откуда ветерок зашевелил длинные ивовые плети, на миг показалось, будто вся объёмистая крона стала головой девочки на шее-стволе, со слегка растрёпанными волосами, и она смотрит на него, Дениса, с надеждой и немой мольбой...
   - Братец!
   Денис обернулся.
   Максим и Доминико стояли бок о бок в десятке шагов от него, а за их спинами из распахнутых ворот, как из глотки умирающего, отчаянно хватающего воздух и не знающего, какой из вдохов станет последним, выползало нечто... нечто, похожее на почерневший от прилива крови язык. Там, внутри, кто-то шевелился и протягивал руки. Этот язык - будто пыльный мешок, внутри которого барахтался, играл и резвился разом десяток детей. Всё, с чем он соприкасался, чернело и скукоживалось, как бумага от жара поднесённого к ней пламени, всё вокруг обвешивалось плетьми белесого тумана. При взгляде на эту СКВЕРНУ, Денис понял, что её надо именовать не иначе как большими буквами, произносить не иначе как шёпотом, а лучше вообще молчать, не то услышит, придёт, сначала проникнув в твои сны, потом запустив лапки тумана в чашку с остатками напитка недельной давности, а потом...
   Ветки дерева вдруг зашевелились. Сначала из густой кроны показались ноги - худые девчачьи лодыжки; сандаль был только на одной ступне, другая же похожа на птицу, выпорхнувшую из клетки и теперь кружащую вокруг по-прежнему пленённой товарки. Потом показалось платье, нежно-васильковое, нет, пронзительно-васильковое, потому что всё остальное было представлено сейчас только в строгой чёрно-белой расцветке, и это казалось невозможным и восхитительным одновременно.
   Варра повисла на руках, беспомощно болтая ногами. Денис видел, как блестят зубы, закусившие нижнюю губу, как косы хлещут по щекам.
   - Я тебя поймаю! - заорал он что есть мочи.
   Конечно, он её не удержал. Вот Митяй бы, наверное, смог, а такому неуклюжему парню, как его лучший друг, удержать что-то больше кошки (или меньше футбольного мяча) можно даже не рассчитывать. Если бы он смог сплести ловчую сеть из, скажем, знаний о жизни тигров в восточной Африке или конструкции двухподвесного горного велосипеда, Варра приземлилась бы как будто в перину, но Максим не объяснил доходчиво, как пользоваться словесной магией, иначе Денис давно и вдохновенно бы что-нибудь декламировал. Так что он просто рухнул под её весом, снова переживая вспышку боли в ободранном локте и пытаясь восстановить сорванное дыхание. Что-то хрустнуло - ветка ли, кость? Чья-то боль вытекла сквозь сжатые зубы из прокушенного языка.
   - Не ушиблась? - с отчаянной надеждой спросил мальчик. Он уже стоял на ногах, перепуганный, как стайка зайцев в лодке у доброго деда из сказки.
   Варра сидела на земле, баюкая левую ступню. Из глаз её лились слёзы. Подбородок был испачкан в чём-то сером.
   - Денис!
   Судя по приближающемуся топоту, Макс и Доминико были уже рядом. И тогда, будто делая одолжение, Девочка отпустила свою многострадальную ступню и поднялась на ноги.
   - Не ушиблась, - глядя прямо в глаза Денису, ответила она.
   - Так нужно бежать! - возвопил Денис, тыча за спину и не оглядываясь. - Там...
   - Вижу, - сказала Варра. - Вы обманули меня с потопом. Это совсем не похоже на кита.
   - Не похоже, - признал Денис. - Но оно раздавит нас не хуже этого кита. Растопчет! Расплющит! Вон, даже наше приведение его боится, а у кита оно бы каталось на хвосте, как в кресле! Так что умоляю, бежим, если ты можешь бежать. Это мой брат придумал про потоп, чтобы посмотреть, как вы лезете на дерево.
   Максим был уже здесь. Он смотрел снизу вверх, поверх очков, и переводил взгляд с Дениса на Варру и обратно, словно карлик, которому неуклюжие взрослые случайно наступили на ногу и даже не извинились.
   И, глядя над его плечом на ТЕНЬ, что вываливалась из ворот, Денис понял, что убежать они уже не успеют. Она росла с чудовищной скоростью, как мыльный пузырь, из тех, что выдувают на арене цирка.
   - Лес! - завопил Максим и схватил Дениса за полы рубахи так рьяно и с такой мольбой, что мальчик чуть не бросился себя оглядывать в поисках этого самого леса. - Лес, такой, что достаёт до самого неба! Знаете, где он растёт? Между грядой Монтгомери и врат Надежды. Сотни гектар непролазных кущ. Птицы пролетают над верхушками тамошних деревьев за один раз и нигде не останавливаются, потому как стоит сесть на какую-нибудь ветку, они уже не смогут выбраться из леса. Теряют направление и само понятие верха и низа. Они летят вверх, к небу, но не видят неба, а видят только новые и новые деревья. Так что обитают там только кукушки, которые давно уже распрощались с самой идеей полёта.
   Варра смотрела на него раскрыв рот, а потом вдруг спросила:
   - Ты что нам, сказки рассказываешь?
   Потом она посмотрела на селение и спросила:
   - Что это?
   Это почему-то очень взволновало Доминико. Он сделал вокруг девочки полный круг, разглядывая её со всех сторон, как будто искал, где у неё кнопка выключения. Максим сделал паузу в своих словесных излияниях и топнул ногой так, что на голову Денису и его новой знакомой посыпалась древесная труха.
   - Помогай! Придумай что-нибудь. Помнишь про магию слов?
   - Я ведь там ни разу не был, в этом твоём лесу...
   - Неважно! Я рассказал всё что знаю, теперь ты должен дополнить. Кроме тебя никто не справится, прошу, братец, сделай что-нибудь! Я умею только рисовать, да и то, совсем чуть-чуть, а ты... ты же хотел стать писателем! Что может быть в лесу?
   - Ну, звери, например. Лисы, ежи, волки и медведи...
   Макс занервничал и кинулся поправлять:
   - Волки и медведи там водятся, но обитают чуточку южнее. Возле реки. Да, там отличная рыба, и ходят на водопой дикие лани. Что бы им делать в густом лесу?
   Денис послушал, как завывает над ухом призрак (иногда ему казалось, что у Доминико это получается непроизвольно; вроде как каждое уважающее себя приведение должно уметь выть, как дышать; в смысле, как человек умеет дышать), и сказал:
   - Целыми днями там только и слышно, как падает вниз хвоя и хрустят ветки.
   Первая проба слова была удачной; лицо Максима просветлело. Денис вдохновенно продолжил:
   - Иногда, когда никого нет, камни переворачиваются с одного бока на другой и слизняки лениво ползут вниз, к земле. Иногда там проходит олень - такой огромный, что в расстояние между его следами укладывается с десять человеческих шагов, и можно идти следом и собирать с земли шишки, которые он стряхнул с высоких крон рогами. А зачем тебе...
   Максим больше не слушал. Он закрыл глаза. На губах его появилась дрожащая улыбка, будто бы кричащая: Мы выкарабкаемся!
   - Я вижу его, братец. Вижу, как скользят по траве яркие солнечные пятна, о Господи! Мы не здесь. Мы - там! ТАМ!
   Денис почувствовал в своей руке маленькую руку брата. Ладонь его была скользкой, и Денис сжал пальцы, опасаясь потерять её, думая о том, что глупо было, наверное, злиться на маленького мальчика из-за каких-то несчастных сластей. Пусть даже вкуснейших сластей на земле. Он вдруг подумал, что снова не понимает, кто из них младший брат. Наверное, братья - такие странные создания, и между ними постоянно идёт соревнование, кто окажется сильнее, кто умнее и находчивее... в этот раз он готов был отдать безоговорочную победу по всем номинациям Максу.
   В другой руке внезапно тоже оказалась чья-то ладонь. Узкая девчачья ладонь с маленькими круглыми, как монетки, ногтями (Варра во все глаза смотрела на чёрный язык, уже подобравшийся к ним вплотную). Это совершенно расстроило мысли Дениса, разбрызгало и раскидало, как мяч грязную лужу.
   Он успел испугаться, что теперь не случится того, чему так радовался Макс, тёмная материя пережуёт их и проглотит, не выплюнув ни очков, ни пуговиц с одежды, когда весь мир завертелся и пропал, как будто из воздушного шарика спустили воздух.
  
   15.
  
   Денис с перепугу потерял контроль над веками - они захлопнулись, будто жалюзи на окнах. Однако прочие чувства исправно донесли: всё пропало и появилось вновь, но только другое. И когда он открыл глаза, то увидел именно то, что ожидал.
   Лес. Пятна света, скользящие по земле от кутающегося в кронах деревьев солнца.
   Силы оставили Дениса, и он плюхнулся на колени, что мальчишка, увидевший в траве огромного жука. Только никакого жука не было. Да и не до жуков сейчас.
   Максим в свою очередь тоже опустился на колени, превращая штаны в подобие ежовой шкуры: всё вокруг было устлано хвоей. Братья встретились носами, изумлённо поглядели друг на друга и расхохотались. Хохотали так, что казалось сейчас по миру, как по стеклу, побегут трещинки.
   Возвращался цвет. Нет, не так, здесь он никуда не пропадал, он возвращался в глаза, или мозг, или где там для него подходящие сосуды? Вливался тонкой струйкой, будто ты - водоросль в пересохшем пруде, который дождик, прошедший впервые за много-много дней, вновь наполняет влагой.
   - Что это у вас тут? - послышался над их головами тихий голос. - Волшебство? Неужели кто-то из вас сын Мерлина?
   Денис, потупившись, смотрел на свою ладонь.
   Он ещё ни разу не держал девочку за руку, и даже не задумывался, зачем это нужно. Некоторые девочки могут быть отличными друзьями. Митяй утверждал, что никогда не женится и навечно останется бродячим ковбоем и покорителем женских сердец, каждое из которых он непременно оставит позади, а когда неизведанные земли кончатся и круг замкнётся, уйдёт на другую планету, чтобы не встречаться второй раз с теми, кому он уже отказал. Денис был более осторожен в своих суждениях. В мозгу его давно уже крутилось подозрение, что люди женятся не просто так. "В этом, наверное, есть какой-то глубокий потаённый смысл, который сам собой раскрывается по прошествии времени".
   - Мы братья, - сказал он, смущаясь.
   Денис вдруг подумал про отца, вспомнил, какая у него была борода. У Мерлина - каким его знал он из книжек и фильмов - конечно, борода была шикарнее, да ещё седая, но ведь и папа не старик!
   Девочка выпятила нижнюю губу.
   - Я думала, сыновья Мерлина уже взрослые.
   - Да мы, положим, не хотим взрослеть, - пробурчал Максим.
   Он поднялся на ноги, бросил озабоченный взгляд по сторонам. ТЬМЫ нигде не было видно. В один момент Денис испугался: а где же ещё один их спутник? Но, конечно, призрак-испанец был здесь. Он кутался в тени и загадочно прорезал мерцанием глаз, будто маячками на крыльях самолёта, сумрак.
   - Где мы, Доминико? - спросил Макс.
   Вместо ответа дух завёл песенку, чудом попадая в такт стучащим веткам. В песенке говорилось о некой женщине, которая, заблудившись, устроила себе дом под шляпкой исполинского гриба. Песенка была не очень-то весёлая, и Денис ни за что бы не решился её воспроизвести. Однако в песне, как и везде вокруг, фигурировал лес. Непонятно было, где кончается лес из песенки, а где начинается настоящий. Возможно, этой границы и вовсе не было.
   Варра завертела головой, и Денис понял, что она не видит их мрачного спутника.
   - Доминико, нам важно знать хотя бы в какую сторону идти, - спрашивал тем временем Максим.
   - Идёмте в любую, а я буду просить всех на свете дохлых рыб, чтобы сторона оказалась верной. Ты сам нас сюда перенёс, великий морской капитан.
   - Иногда ты просто несносен, старик с маяка.
   - Ну, простите великодушно старого пердуна, который хоть и помер, но всё же сохранил каким-то образом зачатки здравого смысла, - сказал он, надувшись как снегирь. - Я предлагал исчезать сразу. Но когда этот шалопай бросился со всех ног спасать глупую картинку, ты, вместо того чтобы выручать нас с тобой, зачем-то побежал за ним.
   Девочка была теперь тише воды ниже травы; она поглядывала на мальчишек как на два разговорившихся посреди ночи цветочных горшка... словно металась между желанием немедленно себя ущипнуть и проснуться или послушать ещё.
   - Оно больше за нами не гонится? - несмело вмешался в разговор Денис.
   - "Оно", - фыркнул дух. - Что ты скажешь на то, что даже я, пропащий по сути человек, боюсь эту штуку до колик. Оно! Её следовало называть ОНО, и только так. Даже океаны трепещут перед тем, что она из себя представляет. А благодаря тебе эта ржавчина выела из нашего мира порядочный кусок. Видел эту пустоту? Видел, какая она пустая?
   Денис сглотнул. Да, там, за рваными лоскутами ДРУГОЙ СТОРОНЫ, не было ничего. Топот ног, этот вальс слепцов, когда неумелые партнёры только и делают, что наступают друг другу на ноги, казался эхом чего-то невыразимо далёкого, словно блеск звезды в космическом пространстве.
   - ОНО, как ты изволил выразиться, теперь навсегда останется там, - Доминико раздулся от злости, словно тот же снегирь под пронизывающим ветром. - Если бы мы вовремя запрягли ездовых дельфинов, то сохранили этот дьяволов чертог. Пусть англичане и простоваты, толсты и глупы; они думают, что приплыли выращивать яблони да табак, да стричь овечек, а не нести слово Божие через сумеречный мир, они всё-таки люди. Теперь, когда бы мы туда не вернулись, мы найдём то, что оставили.
   - Успокойся, - Макс один, похоже, дышал более или менее ровно. Впрочем, говорил он без особой уверенности. - Мы во всём разберёмся. ТЕНЬ наверняка и без того нашла бы способ получить нужный ей кусок мира. Ты видел те стрелы, и видел тело толстяка Мо.
   - Хо-хо, - сказал бывший смотритель маяка. - Три раза "хо"! Ты лучше меня знаешь, что вовремя закрытые глаза и заткнутые уши спасают здесь от многих бед.
   - Что? - закричал Денис. - Вы здесь затыкаете уши, чтобы спастись от бед?
   - И закрываем глаза, - важно заявил Доминико. - Но этого мало. Нужно очень-очень сильно захотеть оказаться в другом месте. Однажды, когда Максим уронил в Бесконечное озеро свой медальон из ласковых прикосновений и нырнул за ним... Помнишь, Макс? Оказалось, ты не умеешь плавать. Вот умора! Я тогда хохотал так, что - клянусь русалочьей чешуёй - вспугнул стаю ворон! А медальон он так и не достал.
   - Что за медальон? - спросил Денис. Он уселся прямо на хвойные иголки, вытянув ноги, и запоздало понял, что земля отнюдь не сухая. Кажется, здесь не так давно прошёл дождь. Или, может, давно, но свет так редко проникал сюда, что ему было не до сырой земли. Ему, одинокой, заблудшей душе, поскорее бы вырваться на волю.
   - То был не медальон, а что-то вроде бус. У меня были камушки, которые я давал подержать всем людям, которые были добры ко мне все эти годы, - хмуро, немного смущаясь, произнёс Максим. - Я продел их сквозь нитку и носил на шее. Но они утонули, и я переболел этим, так что не расстраиваюсь. Так, а к чему ты затеял все эти байки? А? Не лучше ли тебе было просто помолчать?
   - Ах, да, - Доминико зыркнул на Дениса. - Я говорю всё это для того, чтобы твой недоверчивый братец понял, как устроен мир. Слушай и внимай! Тогда, оказавшись под водой Бесконечного озера и не в силах вынырнуть на поверхность, Макс зажмурился, и... расскажи, Макс! Там самое интересное.
   Максим пожал плечами.
   - Я просто переместился на сушу. Упал на песок прямо с неба, примерно как мы сейчас. Не слишком хотелось умирать. Снова умирать.
   - Так только маленькие дети делают, - сказал Денис. - Закрывают глаза, когда видят что-то страшное. Бегут от опасности.
   - Я рассказывал тебе, сколько раз я... исчезал и появлялся вновь?
   Но Денис уже пристыжено замолчал. Он вспомнил всё сам.
   Максим с полминуты помолчал, а потом сказал, подбирая каждое слово:
   - Далеко не всегда удаётся нарисовать внутри себя подходящую картинку. Далеко не всегда удаётся подобрать слова так, чтобы они образовали крепкую цепь, которая не стремится разорваться от первого же рывка. Чаще всего слова просто-напросто удирают от тебя со всех ног. Ты сидишь посреди бескрайней пустыни и умираешь от жары, не в силах проползти ещё даже метр, а в голове пустота и завывает ветер. В голове - та же самая пустыня, что и вокруг. Как тебе такое? А? Ты чувствуешь, что умираешь, и не в состоянии сочинить даже что-то вроде: "По лесу прыгал зайчик - ушиб об камень пальчик".
   Максим помолчал ещё несколько долгих секунд, в процессе которых все, кто был вокруг, потупясь, выискивали в земле занятных жучков и червячков, а потом взглянул на Дениса почти ласково:
   - Мы с тобой настоящие молодцы. Я был вовсе не уверен, что у нас получится. Если бы мы провалились в ту дыру... если бы она до нас добралась... не знаю, что бы случилось. Это совсем другое, нежели чем умереть от честной стрелы или от зубов хищника, или упасть с большой высоты. Эта неизвестность пугает больше всего.
   Денис задохнулся. Он вскочил, грозя кулаками невидимому сейчас небу, хвойным лапам, как будто ждущим зимы, цепочке муравьёв, чему-то незримому и загадочному, своим страхам и желаниям - всему, что может обидеть его братца и заставить его плакать.
   - Мы обязательно дойдём до маяка! Если ты думаешь, что там действительно что-то есть, что-то очень важное, мы обязательно туда доберёмся! Ты - Фродо, а я буду твоим Сэмом, и если ты упадёшь, я понесу тебя на руках.
   - Я никуда не собираюсь падать, - сказал Максим. - Мы просто дойдём до этого маяка и посмотрим, кто там зажёг огонь.
   Собрались, рассеянные, думающие каждый о своём, и тронулись в путь. Было очень трудно понять, день сейчас или уже вечер, или, может быть, утро следующего дня, но никого это особенно не волновало. Пока хоть немного светло, можно идти.
   Впрочем, после первых же шагов стало понятно, что дело это отнюдь не лёгкое. Идти, в смысле. Трава высокая, как забор, и крепкая, как деревья, а деревья росли часто, как трава. Доминико прошивал их легко, как нитка игольное ушко, и, возвращаясь, нетерпеливо смотрел на путников, которые, не успев сделать и десятка шагов, потирали многочисленные царапины на локтях и коленках.
   Про Варру все давно забыли. Но она про них не забыла. Следовала за мальчиками неслышно, как, бывает, выброшенная кем-то газета с новостью о том, что в город приезжает бродячий цирк, и эта новость преследует тебя по продуваемой всеми ветрами улице и даже переходит следом за тобой дорогу.
   - Вы, наверное, бесноватые, - сказала она, словно по секрету, Денису. - Дети лесных ведьм и сиу. Вы видите духов и разговариваете с ними. Только ведьмы так могут.
   - Не духов, а всего одного, - благосклонно разъяснил Денис.
   - Мои родители, наверное, погибли, да? - спросила она.
   На этот вопрос Денис не нашёлся с ответом. Зато нашёлся его брат:
   - Считай, что их никогда не было.
   - Я могла бы погадать на их жизни, но мне нужна вода. Хоть лужа. Только с водомерками или с водяными комарами.
   Максим ничего не сказал. Денис поглядывал на их новую спутницу искоса: он поворачивал глаза так, что они грозили вскоре с хрустом сломаться. Ему было интересно - не блеснёт ли слеза? Не начнут ли дрожать и дёргаться от рвущихся наружу переживаний носовые пазухи? Но лицо её оставалось спокойным, только, может, более задумчивым.
   - Что ты коллекционируешь теперь? - тихо-тихо спросила Варра.
   - Чего? - переспросил Максим.
   - Что ты коллекционируешь теперь, когда твоего медальона нет?
   - Коллекционирую людей, - буркнул он.
   Он старался не смотреть на девочку и как будто бы сильно удивлялся каждый раз, когда она подавала голос или хотя бы наступала на веточку. Доминико же, напротив, изучал её с таким видом, с каким, наверное, энтомолог пялится на ранее незнакомый вид бабочек, редкий представитель которых порхает сейчас перед его лицом.
   Скоро они вообще упёрлись в живую стену из зарослей. Денис попробовал пробиться через неё с разбегу, но гибкие ветви оттолкнули его, хлестнув по щёке.
   - Да, братец. Ну ты и наколдовал.
   Максим обиделся.
   - Я всего лишь придумал, куда мы должны попасть. Словесная магия, она работает куда мудрёнее, чем почеркушки. Почеркушки - просто баловство, а мой меч - карандаш, как ты его называешь - во многих ситуациях значит не больше, чем карманный ножик.
   - А кто говорил про птиц, которые залетают сюда и не могут вылететь? - Денис протянул руку и переломил ветку какого-то куста. Но таких веток было видимо-невидимо, некоторые даже с шипами. Там, в глубине зарослей, жили маленькие коричневые зверьки с белой грудкой, они смотрели на людей из сплетения ветвей, но убегать не торопились. Знали, что далеко такому неповоротливому существу не забраться.
   Максим надулся.
   - Я не виноват, что у меня лучше получаются мрачные места. Когда я начинаю про них говорить, они расцветают в голове. Если бы я описывал полянку с бабочками и котёл с похлёбкой, сваренной для нас лесными белочками, ничего бы не получилось. Кроме того, здесь и вправду довольно дикие места.
   - Почему бы тебе не описать тогда какую-нибудь дорогу... - в голову Денису пришла сумасшедшая мысль, и он подпрыгнул, тыча в брата пальцем: - Или маяк! Да, маяк! Если ты так же опишешь окрестности маяка, нам не придётся никуда идти.
   Максим с Доминико переглянулись.
   - Это можно, но... мы так не поступим.
   - Не поступим, - откликнулся Доминико, как эхо.
   - Но почему же?
   - На то есть причины. Прости меня, братец, но я не могу тебе рассказать всё. Из всех возможных шансов, самые большие для нас - угодить прямиком в капкан. Видишь ли, цель нашего путешествия слишком очевидна. Что касается дорог, вполне возможно, что там нас тоже будут ждать неприятности. Нет уж, лучше держаться глухих мест. Я бы лучше предпочёл копать тоннель из пустыни, чем идти по дороге.
   - Наше путешествие - самое ненужное путешествие на свете, - в сердцах сказал Денис. Он вскочил, посмотрел с бессильной злостью на живую изгородь, сел снова. - Зачем же мы вообще туда идём? Быть может, она, эта дама (за что бы она на тебя не разозлилась) сама зажгла огонь, чтобы ты увидел и шёл к нему.
   - Быть может, - сказал Максим. - Она или её слуги. Но... у меня просто нет выбора. У нас с Доминико нет выбора. Помнишь, что я говорил про круги и про то, что всё заканчивается там, где началось? Так вот, с маяка когда-то началось наше путешествие, вполне логично, если он и станет в нём конечной точкой. Это большой круг, очень большой. Но и он должен замкнуться.
   Денис надолго замолчал. В голосе брата ему чудилась страшная неизбежность. Сначала он назвал её про себя покорностью, но потом понял - никакая это не покорность. Максим не собирался быть покорным штуке, которая за ним охотится (если она действительно охотится за ним), он будет брыкаться и кусаться, пока не останется без сил.
   Максим лёг на спину. В стёклах его очков, будто коралловые заросли в глубоком озере, отражалось фигурно нарезанное небо.
   - Я бы сейчас с удовольствием что-нибудь съел.
   - Ты что же, не хочешь оказаться там как можно скорее? Слушай, может, это лучший наш шанс вернуться к маме и папе. Ты снова их увидишь. Посмотришь, какая у мамы забавная привычка - зевать, смущённо улыбаясь, будто это вышло случайно! Неужели тебе на самом деле нравится здесь жить?
   Доминико торчал рядом, как несуразное пугало, которое зачем-то воткнули посреди леса. Он взирал на Дениса с любопытством и одновременно лёгким укором... словно на нелюдимую, дикую кошку, которая внезапно разбудила тебя среди ночи, устроившись на груди.
   Речь Максима будто превратились в патоку. Хотелось ткнуть в неё пальцем и смотреть, как она медленно, сонно стягивает края.
   - Хочу. Ещё хочу чего-нибудь съесть. Доминико, моя мачта и грот-марсель, поищи нам что-нибудь поесть.
   Варра подошла, робко теребя подол своего передника. На нём были фиолетовые пятна от раздавленных ягод, один рукав порван - видно, пострадал в боях с ветвями самой большой в мире ивы. Ногти девочка старалась не показывать, но Денис видел, что они обломаны, ободраны едва не до крови. В косах, похожих на сплётшихся друг с другом забавных ящерок - она заплела их только что - застряли ивовые листья.
   - Когда мы шли, я видела белую морковь, - сказала она. - Она вкусная, если очистить от кожуры и дать немного полежать. Давайте, я принесу вам немного. Только... скажите мне, куда полетел этот дух, с которым вы всё время разговариваете? Я боюсь, что не готова оставаться с потусторонними силами наедине... совсем наедине. Когда я гадала на лапках паучков или обращалась к своей двоюродной тётке, которая уже покинула этот мир, поблизости всегда был кто-то из подружек. Или братец. Или родители.
   Доминико хмыкнул, шевельнул пальцами, такими длинными, что при правильном освещении тень от них была бы выше церквушки в только что оставленном ими форте. И что-то произошло. Нет, фигура его не стала более или менее чёткой, но глаза Варры расширились. Они больше не смотрели сквозь, они смотрели на.
   - Наслаждайся, девочка, - сказал он. - Если что, я отправлюсь вон в ту сторону. Кажется, я слышал там лесных куропаток.
   - Ой, - Варра прикрыла рот ладошкой. - Вы и вправду великие шаманы, если сумели призвать самого Пелайо, грозного короля Астурии, далёкой старой земли на юге среди кипарисов, откуда приплыли испанцы. У нас, британцев, ходят легенды об этом человеке. При жизни он рубил головы мусульманам, а после смерти являлся к нерадивым своим наследникам в виде страшного призрака. Говорят, многие седели после встречи с ним. Я слишком маленькая, чтобы помнить старую землю и её легенды, но мама достаточно мне их пересказывала.
   Кажется, Доминику это польстило.
   - Я всего лишь скромный смотритель маяка.
   Он шевельнул полами одежд и стал частью хитрого, как один из множества морских узлов, союза жухлого света и мягкой, как будто акварелью нарисованной, тени.
   Скоро мальчики остались одни. Максим, похоже, дремал. Денис, поняв, что всё ещё сжимает кулаки и как спортсмен на старте готов по какому-то неведомому сигналу бежать к горизонту, расслабился и плюхнулся рядом.
   - Ты говорил, что я не могу завести себе здесь друзей, помнишь? - не открывая глаз, сказал Максим. Это было так неожиданно, что Денис вздрогнул. - Ты прав, братец. Но только частично. Всё гораздо... глубже. Однажды я пытался бросить странствовать и поселился в одном милом месте среди скал на западе, рядом с водопадом, под флагом британской короны. Оно называется "форт "Орлиное гнездо", и люди там смешные и громкоголосые. Они любят, склонив голову, слушать эхо от собственных голосов и хохотать, умножая этот звук до бесконечности. Дети лазают по скалистым отрогам, что горные козлы. Они считают, что сиу - даже то враждебное племя с красными носами, что обитало по другую сторону гор и без разговоров пускало стрелы в каждого встречного - ни за что не решатся напасть на "Орлиное гнездо", потому что думали, что у них на макушке сидит сам Христос вместе с другими богами старой земли, и все они изрыгают проклятья напополам с лавинами. Там есть одна женщина, мадам Туча, наполовину испанка. Сама печёт хлеб, ругается грубым, моряцким басом... И я прибился к ней, как заблудившийся оленёнок. Сначала просто сидел под крыльцом, там, где меня никто не видел, и смотрел на толстые её лодыжки, когда она сновала по двору. Потом породнился с четырьмя её детьми. Они стали мне как братья и сёстры. Её муж не отличал меня от остальных, хотя то не удивительно: этот растяпа вряд ли отличил бы собственных детей от пересекающих двор собак. Я стал жить в их доме, и мадам Туча называла меня мотыльком, которого волею судеб прибило к её лампе... а она и вправду вся светилась как лампа.
   - Что же случилось потом? - спросил Денис, тщась предугадать какие-нибудь ужасные события и одновременно страшась их. - Ты оттуда ушёл? Напали сиу?
   Максим мотнул головой.
   - Здесь никто ни на кого не нападает. Просто я однажды услышал, как Туча распекала своего среднего сына за разбитый горшок. Она говорила, что это её любимый горшок... ровный, с синей полосой возле горлышка. В нём всегда стояли горные маки и пустоцветы, которые две дочери приносили с полей. Он был настолько широк, что муж, возвращаясь со службы, ради потехи ставил в него пучок стрел. Только вот незадача - этот горшок уже когда-то разбивал я. Мадам Туча бранила меня теми же самыми словами, а я, стоя перед ней и краснея, думал, что распекают меня как родного сына, и это, чёрт возьми, жуть как приятно. Старый горшок заменили другим, но этот другой постепенно - очень незаметно - приобрёл очертания прежнего. После этого я стал внимательно смотреть по сторонам. Как будто пелена спала с глаз. И увидел... много всего увидел. У детей были одни и те же забавы, даже если эти забавы были из разряда тех, о которых никогда не рассказывают взрослым, и даже между собой - шёпотом. Вроде, сходить побить камнями мальчика сиу, который, видно, когда-то потерялся из своего стойбища и с тех пор жил в пещере, таская из гнёзд яйца. Знал бы ты, сколько раз я слышал, что мол "Дориан насмерть забил его камнями". Один раз даже сам пошёл, любопытства ради... Лошади помирали и вновь возникали в конюшне: одни и те же лошади с теми же самыми кличками. Возле медовой лавки дрались одни и те же пропойцы, женщины кидались разнимать их с одними и теми же криками. Всё повторялось. Всё. Когда горшок разбили в третий раз, я ушёл.
   Но ушёл не сразу. Сначала я попытался увести всех жителей прочь из форта, в низину. Я подумал, что, может, так что-то изменится. Что это...ну, вроде как выбить колесо телеги из колеи.
   - Ага, - поддакнул Денис. - Столкнуть трамвай с рельс.
   Максим странно посмотрел на брата и ничего ему не ответил.
   - Я ушёл в горы и устроил небольшое землетрясение. Не сильное, но такое, чтоб в стены постучали камешки, а часовые мгновенно протрезвели. А после прибежал и давай кричать, что видел, как с гор идёт лавина. Что нужно прямо сейчас, ПРЯМО СЕЙЧАС, НЕ МЕШКАЯ, хватать всё, что есть под рукой и бежать прочь.
   - Он голосил как курица, на которую наседают еноты, - с удовольствием сказал вернувшийся Доминик. - Я слышал его с другого конца мира. Своды пещер крысиного черепа тряслись так, что летучие мыши попадали оттуда и разбились насмерть.
   - Они тебя не послушались?
   - Послушались. Мы отправились в путь, в низину. Надо было видеть их лица. Бледные щёки женщин, дрожащие подбородки мужчин. Они говорили друг другу, что это всё проделки сиу, которые решили выжить заморских людей со стратегически важной высоты, и нужно нынешней же ночью повернуть назад и прочесать скалы. Реки соплей из носов детей - сразу дюжина рассказала родителям об убийстве мальчишки-сиу (в том числе и сам Дориан, который, плача, утверждал, что это его дух танцевал на кучах камня и горных склонах по ночам, чем и вызвал обвал). Я ликовал! Всё сдвинулось с мёртвой точки. Теперь мы построим новую крепость, британский флаг взовьётся над новыми воротами, и всё так же будет по-новому, как если бы вместо сорной травы на полянке рядом с отхожим местом вдруг взошла капуста. Ещё бы - впервые за четыре года эти люди вели себя по-другому. Какими бы ни были правила ДРУГОЙ СТОРОНЫ, я думал, что мне удалось их сломать.
   Я не сразу заметил, что происходит что-то ещё. Что-то вроде подводного течения, которое вдруг проявилось на поверхности. ДРУГАЯ СТОРОНА стала действовать в открытую. Ну... почти в открытую. Люди вдруг стали исчезать. Я не сразу заметил, просто в какой-то момент осознал, что нас стало меньше. Потом - ещё меньше. Когда я бросал взгляд в сторону, а потом оборачивался - кто-нибудь исчезал. Оставшиеся ничего не замечали; они по-прежнему продолжали строить скорбные лица. Когда я обратил внимание мадам Тучи, что нет уже больше чем половины отряда, она просто не стала меня слушать. Даже не обернулась посмотреть. Потом осталась только моя новообретённая семья, и я уже не отрывал от них глаз. Шёл сзади, как пастух за похудевшим, поредевшим овечьим стадом, большую часть которого изорвали волки. Потом я моргнул, и все исчезли.
   Некоторое время Максим молча смотрел себе под ноги. Денис не смел пошевелиться, чтобы не влипнуть ненароком в разлитую горечь, как муха в варенье.
   - Когда я вернулся в форт, там всё было по-прежнему. Меня никто не помнил, а муж мадам Тучи сказал: "Из этого пацана, может, воина и не выйдет, но посмотри какая у него голова! Отдам мизинец на отсечение, что он умеет считать". Точно такие слова он говорил, когда увидел меня в первый раз. ДРУГАЯ СТОРОНА не хочет, чтобы её меняли. Внешне она поддаётся изменениям, но всегда возвращается на круги своя. Как...
   - Как резиновый мячик, который сдавливаешь пальцами, - сказал Денис. Ему было грустно.
   - Может быть. Ты хочешь знать, что было дальше? Дальше я позвал Доминико и мы ушли.
   Доминико покивал. На фоне чёрных стволов он выглядел мазком густой краски. Сказал Денису:
   - Сначала я думал, что ты, малёк, тоже из таких. Но потом, когда ты стал с поразительной быстротой схватывать нюансы здешнего существования - не то, что здешние болваны, которые на следующий же день уже себя не помнят - я изменил мнение. Морские черти тебя знают, в общем. Должно быть, ты такой же, как Макс, а я был не прав.
   - Почему ты всё это время был не с Максимом? - спросил Денис.
   - У меня же должен быть отпуск. Всё что я сделал за шестьдесят лет жизни, это изо дня в день поддерживал огонь в лампе, рядом с которой так жарко, что кожа в уголках губ лопается. Копался в привозимых раз в неделю продуктах в поисках письма от старых друзей (или хотя бы благодарственной весточки от моряков, которым мой путеводный свет помог глубокой безлунной ночью... или, напротив, гневной, от тех, кто получил пробоину в ту единственную зимнюю ночь, когда я свалился с температурой и проспал всю ночь, подбрасывая дрова только в своих грёзах). Самое время посмотреть мир хотя бы в нынешнем моём состоянии. Если б я знал заранее, что так получится, я бы однажды оставил эту каменную бандуру и отправился в какое-нибудь село, развлекаться с симпатичной селяночкой... Впрочем, это совсем другая история, и вовсе не для детей.
   Когда Доминико замолчал, на некоторое время наступила тишина, нарушаемая лишь вздохами Варры где-то в отдалении, да вознёй Дениса, который никак не мог найти себе места и смотрел на брата (тот закрыл глаза и, кажется, вновь задремал) почти с завистью. Что случилось с этим человечком, что, даже пройдя через множество страстей, пережив вереницу волшебных событий, он может так вот просто спать на жёсткой подстилке? Удивительный, удивительный братец - сейчас Денис искренне им восхищался. Если бы случилось нечто подобное в его жизни (сейчас, оглядываясь назад, мальчик видел её почти сравнимой с жизнью постельного клопа), Денис бы просто сдетонировал от переполняющих его эмоций, засыпав всё вокруг разноцветным конфетти, как в мультиках.
   Он сделал сто пятнадцать глубоких вдохов и уже почти присмотрел себе единственное на километры леса вокруг удобное местечко - на моховой кочке под раскидистым дубом (Денис был уверен, что сможет просидеть там спокойно минуты три с половиной, а вот насчёт четвёртой серьёзно сомневался) - когда прямо над головой кто-то громко произнёс:
   - Ку-ку.
   Так навязчиво, будто постучал по макушке.
  
   16.
  
   Сначала Денис решил, что это птица. Когда он поднял голову, чтобы посмотреть наверх, то действительно увидел птицу. "Что же, ну птица и птица, - сказал бы Митяй, если бы Денису выпал шанс поведать об их с Максимом приключениях. - Теперь что ли на каждую птаху в лесу по полчаса таращиться?"
   Но Денис не мог оторвать от неё глаз, не мог упасть, потому что под копчик его мягко ударила кочка, и, наконец, не мог даже засмеяться, потому как более несуразной птицы ему в жизни не приходилось встречать.
   В роду у этой явно были кукушки. О том свидетельствовала рябая окраска, большая голова с изящным, слегка вытянутым клювом, толстая шея, укутанная как шарфом гладкими серыми перьями, а ещё - чёрные, блестящие, словно бусины, глаза, заключённые в жёлтую оправу. Кукушки водились во множестве под окнами их дома в Выборге, Денис насмотрелся на них с высоты своего второго этажа и давно уже не путал этих больших, местами неуклюжих птиц с ястребами, как, бывало, делали малыши.
   - Кукукушечки-куку, - повторила нараспев кукушка и покачала головой совершенно человеческим движением. Впрочем, получилось это у неё совсем не так дико, как вы, быть может, представили: человеком эта кукушка была в той же степени, что и птицей. И кукукала она тоже не совсем как обыкновенная кукушка. Клюв распахивался (так он казался прямо-таки огромным), грудь ходила ходуном, будто кто-то очень большой пытался надуть воздушный шарик. И поэтому Денис не слишком удивился, когда следом за характерными птичьими звуками послышалась вполне различимая человеческая речь. - Как же вас занесло в такую глухомань, дорогие путешественники?
   Пришла Варра с пучками белой моркови в каждой руке, она смотрела на птицу запрокинув голову и молчала. Вполне человеческие на вид кисти рук являлись продолжением мощных крыльев, таких, какими обладали первые птицы, наверное, в доисторические времена. Ниже пояса, кажется, перьев не было вовсе, хотя понять наверняка было трудно. Кукушка была облачена в нечто, напоминающее пурпурный жилет с торчащей из-под него рубашкой. Всё было скроено достаточно неряшливо, однако, носилось не без некоторого лоска. Воротничок стоял как каменный - у папы никогда так не получалось, как бы ни старалась мама. На голове была пузатая шляпа - кажется, такие называют котелками - которую, когда четыре пары глаз (пришелец, конечно, подозревал только о трёх) уставились на него, он вежливо приподнял. Денису показалось, что там, внутри, что-то было. Наверное, эта диковинная птица - что-то вроде местного, лесного фокусника, чем отчасти могут и объясняться все эти перья.
   Она сидела на ветке, непринуждённо придерживаясь одной рукой и поджав под себя огромные птичьи лапы. Выглядело это настолько нелепо, что Денис едва не рассмеялся.
   - Вот, - сказал Максим и рывком сел. Он лучился энтузиазмом. - Вот этого-то мы и ждали. Собираемся! Все здесь?
   Он обвёл глазами свою разросшуюся команду, и глаза эти были - как внезапно понял Денис - глазами морского капитана, который после долгих лет разлуки с морем готовится выйти из порта. Удивительно думать, что всего несколько дней назад, и год до этого, и два года назад, он путешествовал почти совсем один, маленький путник в стоптанных сапогах. Максим, кажется, ни капельки ни удивлялся появлению странного существа. Он принимал всё как должное. Ну, или, во всяком случае, старался.
   Посмотрев на Дениса, он сказал:
   - Если тебя связали, незачем рваться и терять силы. Просто посиди и посмотри, что будет дальше. А вдруг, что-нибудь хорошее? Например, прилетит ворон и расклюёт твои путы. Тогда тебе понадобятся все силы, чтобы сбежать.
   Человек-кукушка внимательно выслушал Максима, смешно щёлкнул клювом. Максим, вытянувшись по струнке, будто перед Дедом Морозом, глядя снизу вверх, продекламировал:
   - Мы, господин кукушка, заблудились в этом вашем лесу. Всё такое колючее, будто идёшь по спине огромного ежа, вокруг, куда ни взглянешь, деревья, север перепутался с западом, а восток с югом. Откуда мы пришли? Где выход на опушку? Не могли бы вы нас подсадить - мы бы поглядели, где кончается лес, к примеру, с верхушки во-он той сосны.
   - Ах, детки! - пропело это странное существо. - Неужели потерялись? Так кукушачье племя не даст вас в обиду... хоть про нас и говорят, что мы в трёх дубах заблудимся, оттого и орём на всю округу, в этом есть мало смысла. Лес - наш дом! А орём мы потому, что очень уж любим поговорить... Так где, говорите, ваши родители?
   Денис не глядя протянул руку и подёргал Максима за рукав.
   - Это же просто маска, - прошептал он. - Ай! Ты мне на палец наступил!
   Максим расстроился.
   - Слишком поздно наступил.
   Человек-кукушка, поворачивая голову на птичий манер, смотрел теперь на большого брата. Глаза его светились самым настоящим человеческим интересом - человечнее некуда. Конечно, про слух кукушачий Максим ничего не знал. Откуда бы? Он же, высунувшись из окна своей комнаты, не вступал с ними в долгие пространные споры, к которым заунывные кукушачьи крики, кажется, располагали, и даже не кричал им дразнилки. Зачем? Это же всего лишь птицы.
   - Ты думаешь, что я просто приоделся, прежде чем тебе показаться, детёныш человека? - ласково спросил человек-кукушка - а на самом деле я кто? Лесной человечек с таким смешным обезьяньим лицом, как у тебя? Ответь же, мне до жути интересно.
Денис молчал, как будто во рту у него плескались целые океаны. Но пришлось их проглотить, когда Максим толкнул его локтем под рёбра. Мол, отвечай теперь. Что будет, то будет.
   - Ну, да... - пролепетал Денис. - Вы, наверное, какие-нибудь лесные сиу. Я читал про людей, которых ещё детьми бросали в чаще родители, и если те выживали, они становились лесными людьми и жили с дикими зверьми. Качались на лианах, как обезьяны. В древности такое часто случалось. Даже книга про это написана.
   Человек-кукушка ничего не отвечал, и Денис продолжил, ободрённый:
   - Я всё время думал, почему они не покричат в лесу, что-то вроде "ау", чтобы найти друг друга? Ведь компанией жить гораздо интереснее, чем с ручными обезьянами?
   Человек-кукушка покачнулся на дереве, так, что мальчикам показалось, что он сейчас свалиться. Но он не свалился. Он вдруг хлопнул в ладоши раз, другой, и скоро весь лес звучал, как две столкнувшиеся тучи. Молнии также были, они сверкали в голове напуганного Дениса.
   - Обожаю, когда насчёт нас строят догадки. И вдвойне удивительно, когда они оказываются хотя бы чуть-чуть верными! Да, маленький человек, я ношу маску.
   Человек-кукушка погрузил руки куда-то под подбородок (они исчезли за стоячим воротником), и птичья голова вместе с обширным воротом, клювом, глазными отверстиями и дурацким головным убором осталась висеть у него в руках. Денис не мог удержаться от глупого смешка. Максим скорчил рожу из разряда "а я уж было почувствовал себя в дураках".
   Под маской оказалась другая птичья голова - почти такая же, как предыдущая, только чуточку поменьше. И клюв отливал приятной синевой, а не казался концом старой кочерги, да зоб ходил ходуном при дыхании чуть более заметно.
   - Здравствуйте, господин кукушка, - от растерянности поздоровался Денис.
   Человек-кукушка самодовольно произнёс:
   - Привет и тебе, маленький гладкий человечек. Я смотрю, вы заблудились?.. Так то дело поправимое. И всё же, для чего вы отдыхаете в таком неуютном месте? Есть ли в этом какой-то сокровенный смысл?
   Прежде, чем Денис успел ляпнуть что-то ещё, в разговор вмешался Максим:
   - Никакого. У людей так часто случается. Особенно у маленьких. Когда ты оказываешься в безвыходном положении и к тому же - как раз наш случай - не помнишь дороги обратно, мы просто садимся или ложимся где попало и ждём, пока кто-нибудь нас найдёт. Иногда плачем. Но в этот раз, - Максим посмотрел на брата и на Варру, - никто не плакал.
   - Что же, вас нашли. Что дальше? - человек-кукушка наклонил голову. Денис вдруг понял, что даже не может определить, какого он пола. - Будете вытворять всякие человечьи штуки, которым вас, несомненно, научили отцы? Метать в нас стрелы? Стрелять из громких палок?
   Максим помотал головой. У него было лицо человека, который пытается играть в игру, правила которой не до конца ясны.
   - Не-а. Попросим вас спуститься и быть здесь, на этой полянке, нашими гостями. Как у себя дома. Вот у нас есть белая морковь. Не изволите ли присесть на эту кочку или на тот большой гриб? Я приглашаю всех, до последней кукушки, - прибавил Максим и многозначительно подвигал подбородком.
   "Здесь есть и другие", - понял Денис. Он медленно поворачивался вокруг своей оси, пока не закружилась голова. А потом посмотрел на Варру и увидел, что она неотрывно смотрит в одну точку. Стоило изрядных усилий заметить там, в этой точке, блеск глаз-бусинок. А вон там ещё свешивается чья-то лапа, похожая на толстую лозу вьюнка или хвост древесной гадюки.
   Господи, да их здесь десятки!
   Кукушка как будто заволновалась. Лапы её сжимались и разжимались.
   - Но это наш лес.
   Максим изобразил удивление.
   - Правда? Вот так сюрприз! Я, наверное, пропустил вывеску и коврик у порога. Что же, тогда, значит, мы ваши гости, и это вы должны кормить нас морковью. Экая незадача! Впрочем, эту морковь мы можем предложить вам к общему столу.
   - Гости, - произнёс человек-кукушка, будто пробуя это слово на вкус. - Так, говорите, маленькие человеческие птенчики, вы потерялись и готовы даже заплакать?
   - Заплакать, - подтвердил Максим и пустил слезу. Денис тоже на всякий случай хотел прослезиться, но ничего не получалось. Глаза оставались отчаянно-сухими и видели всё больше людей-кукушек, будто орган зрения украл у мальчика кто-то более серьёзный и внимательный.
   Но это не понадобилось. Люди-птицы вдруг как будто сошли с ума, они падали с деревьев как перезрелые яблоки. Кажется, среди них назревало некое соревнование, правил которого дети не понимали. Денис решил, что сейчас твёрдый как камень клюв оборвёт его жизнь. Он зажмурился, но вместо боли вдруг почувствовал прикосновение жёсткого ветра к щекам. Огромные крылья, будто два пляжных зонта, распахнулись, жёсткие когти сжали его плечи, а в следующее мгновение ноги перестали доставать до земли.
   Всё было совсем не так, как полёты во сне. Ветви летели мимо, словно огромные зелёные щупальца морского гада. Денис неосмотрительно распахнул рот, и вместе с комом воздуха туда влетели желуди, вертолетики и прочие древесные семена. Оставалось только надеяться, что среди этого мусора не было жука-оленя: проглотить большого жука было одним из главных Денисовых кошмаров детства.
   Доминико летел следом, издевательски хохоча. Денис готов был спорить на что угодно, что в данный момент призрак вовсе не хотел быть живым.
   Детей окунули в кроны, как в огромное шелестящее море. Там, внутри, оказались целые поселения этих странных созданий, и Денис потом, бродя среди их исполинских, неряшливых гнёзд, долго удивлялся: как они не заметили всё это снизу, с земли?
   В каждом человеке-кукушке была фабрика по производству звуков, вроде "Ку", "Ух", "Чх" и "Х", и эти звуки окружали троих детей и Доминико, словно назойливые насекомые. Птицы выглядывали из гнёзд, собирались в гомонящие рои, в которых из сотни глаз пятьдесят смотрели на пришельцев, рассыпались и уносились по своим делам. Красноротые птенцы с тонкими, как ветки, крылышками-ручками сидели в гнёздах, качая непропорционально большими головами, которые не слушались их, и тогда маленькие ладошки поднимались, чтобы поддержать и повернуть неказистую, похожую на подъёмный кран, голову.
   - Не плачьте, ребята, - зычным голосом провозгласил человек-кукушка. Должно быть, тот, который с ними разговаривал; внешне люди-птицы отличались только одёжкой. - Как когда-то о наших предках заботились другие птахи, не в силах иногда даже прокормить такую громадину, так теперь большая птаха позаботится о вас.
   - Но кто вы такие? - не смог удержаться от вопроса Денис. Он сидел на ветке, обхватив её ногами, и пытался достать из-за ушей застрявшие там пучки листьев. - У меня на родине кукушки - это большие глупые птицы, которые разбрасывают своих птенцов по чужим гнёздам.
   - Кажется, мы ещё не имели чести представиться друг другу? Раз вы видите моё настоящее лицо, почему бы вам не называть меня Кукушем? Наши настоящие имена для вашего слуха неразборчивы, а язык скорее усохнет и отвалится, чем сможет что-нибудь такое выговорить. Вполне возможно, что чуточку попозже вы познакомитесь с добрым десятком других Кукушей, - он оглянулся на своих товарищей, - так что потрудитесь как-нибудь нас различать.
   Теперь человек-кукушка обращался к Денису.
   - Видно, ты пришёл издалека, маленький человеческий ребёнок. Великая эволюция кукушек - событие, настолько исключительное, настолько восхитительное по своей сути, что не могло случиться везде и сразу. Прежде всего, нам с вами, двум цивилизованным народам, требуется выпить по чашке чая.
   Этот чай немедленно вручили им в хрупких маленьких чашках из слежавшихся листьев. Он был холодным и кислым, и совсем не напоминал чай из жестяной банки, который заваривала дома мама.
   Денис просто захлёбывался от любопытства, так, что чашка сразу сломалась у него в пальцах.
   - Вы что, просто взяли и отрастили себе большие пальцы?
   Доминико кружил перед ним и отчаянно махал руками, призывая замолчать. Кукушки призрака не видели.
   Однако Кукуш был сама снисходительность.
   - Ценю твоё любопытство, мальчик. Что же, любая маленькая тайна тянет за собой большую. Так вот тебе новый повод удивляться: на самом деле наш род ведётся от наших отцов и матерей. Да, у каждого из нас, кукушек, были родные мама и папа. Для тебя это может быть очевидно, но только не для нас. Испокон веков каждый из наших предков рос в отдельном, чужом гнезде. Иные гнёзда были большие, иные такие маленькие, что бедняга-птенец выпадал из него раньше времени. Иные были дуплами, иные - открыты всем ветрам. Иные в траве, иные на верхушке высоченного дерева. Так мы приобрели зачатки индивидуальности. Наши предки не знали настоящих матерей, и со своими детьми поступали точно так же - подкидывали яйца в чужие гнёзда. Но всему приходит конец. Вскормыши разных гнёзд, мы, в конце концов, задумались: а кто мы на самом деле? Существует ли наш вид? Можем ли мы гордиться собой, если не имеем ни истории, ни сообщества? Забегая вперёд, скажу тебе, что в основе и прежде этих понятий идёт то, что мы приобрели каждый сам по себе - индивидуальность. Так или иначе, настало время для великого кукушачьего совета. О, это было великое время! Мы целый год разыскивали взрослых кукушек по всему свету, от начала и до края мира. Был большой собор, который накрыл весь дремучий лес на западе и частично лес голубых ручьев чуть восточнее, сороки-посыльные носились в воздухе, как стрелы чокнутых сиу. И было решено там больше никогда не оставлять детёнышей в чужих гнёздах, чтобы отныне слова "кукушонок" и "подкидыш" больше никогда не ставились рядом. После этого слёта мы странным образом начали чувствовать в себе перемены.
   Человек-кукушка выразительно посмотрел на свои руки.
   - Это выражалось не только в телесных изменениях. Мы учились мыслить шире. Мы разработали свой язык, стали понимать языки других существ, в том числе и язык ваших отцов, малыши. Теперь давно уже всё по-другому. В знак того, что мы помним о нашем прошлом и знаем, кто породил нас на свет, мы носим маски из лиц наших матерей. Когда родитель умирает от старости, когда соблюдены все ритуалы и из головы его изготовлена маска, только тогда птенец может считаться взрослым.
   - Подыгрывай, подыгрывай! - сказал под ухом Макс, так, что Денис вздрогнул.
   - Ну, это... довольно мерзко, - сказал он. - Ой!
   - Ничего, ничего, - снисходительно сказал человек-кукушка. - Я понимаю, что на ваш, человеческий взгляд это несколько экстравагантно. Лучше хлебни ещё чаю, это успокоит нервы.
  
   17.
  
   - Оставайся ребёнком, что бы ни случилось, - сказал Максим Денису, когда они, наконец, остались в относительном одиночестве. - Эти существа снисходительны только к детям. Взрослых они убивают.
   - Я и так ребёнок, - огрызнулся Денис, ошарашенный всем произошедшим. - В отличие от некоторых.
   - Но и слишком по-детски не вздумай себя вести, - продолжал поучать Максим. - Они подумают, что ты пытаешься их обмануть. Они набрасываются скопом и способны разорвать человека на части за несколько минут. В их владения не суётся ни одно племя сиу, а в английских и испанских поселениях ходят слухи, что в лесных чащобах водятся звери, способные противостоять любому человеческому оружию. Редко когда посланные туда отряды возвращаются. Иногда - просто ради развлечения - кукушки не нападают на разведчиков, а пугают их до полусмерти, прыгая по кронам, роняя на головы шишки. Показываются на мгновение-другое вдалеке, среди деревьев, и исчезают, как будто их и не было. Разыгрывают настоящий театр теней. Чаще всего после такого представления люди теряют всякое понятие направления и разбегаются в разные стороны. После чего тихо умирают, блуждая по бесконечному лесу в поисках тропы.
   - А что дети?
   - От детёнышей всех родов и видов они без ума, - сказал Максим. - Но это ты и сам уже заметил.
   Поселение кукушек могло сойти за нечто, что могло присниться школьнику после кропотливого изучения учебника истории средних веков и учебника орнитологии. Видно, что к тому, чтобы вить настоящие гнёзда, эти существа были непривычны, однако, старание их было видно невооружённым глазом. Всё, до чего могли дотянуться эти очеловеченные конечности, теперь служило одной, поистине царившей в пернатых головах цели - обустройству домашнего очага. На высоте в десять метров от земли раскачивались поразительные в своей неловкой очаровательности гнёзда, сложенные из высохших веток (иногда даже брёвен), связанных разноцветными тряпками и лоскутами, укреплённых покорёженным железом: щитами, кирасами, насквозь проржавевшими ружейными стволами. Сверху всё это напоминало бобровые плотины, призванные удерживать всякий здравый смысл от проникновения внутрь этих поселений. Располагались такие гнёзда на разных уровнях. Может, люди-кукушки летали достаточно тяжело, но лазали по-прежнему очень ловко, и царили над тобой, просовывая головы в просветы в листве и выкрикивая приветствия, от которых кожу пробирал мороз.
   Развлечений и дел у кукушачьего племени была уйма - несколько раз в день что-нибудь непременно обрушивалось и какой-нибудь кукушонок летел вниз, истошно вопя, хлопая крыльями и стараясь уцепиться за встречные ветки. Ценный строительный материал, который перестал быть конструкцией, за считанные минуты растаскивался по соседним гнёздам, ещё больше утяжеляя их и превращая в авиационные бомбы, висящие в паутине.
   Гостеприимство также было весьма странным. Из гнезда в гнездо ребят носили исключительно в когтях. То и дело появлялись новые особи, принося какую-нибудь снедь, съедобную (и вонючую), но чаще несъедобную, так и норовя сунуть её детям прямо в рот. Те защищались как могли: Денис отчаянно зажимал рот, Варра молотила руками по сторонам и кричала, что она не хочет есть, а Максим, скрестив ноги и сложив на груди руки, с видом маленького императора принимал одни подношения и отвергал другие, сжимая губы и качая головой. То, от чего он отказывался, шебутные кукушки тут же пытались предложить его брату и девочке.
   Денис с подозрением принюхивался к тряпью, которое ему дали чтобы защититься от холода, думая, что эти лоскуты, возможно, прежде были платьем какого-то бедняги. В конструкции некоторых гнёзд были заметны пронзительно-белые или же жёлтые кости. Денис боялся узнать в них очертания человеческого черепа.
   Максим пытался заговаривать с каждым, кто приближался к детям, но отвечали далеко не все. Наверное, немногие знали человеческий язык; в общении между собой они ограничивались криками, напоминающими звук пилы.
   Отличить кукушек-женщин от кукушек-мужчин было очень просто. Первые носили длинные шуршащие платья, сшитые из чего попало, и та, у которой платье состояло из большего количества лоскутов, имела полное право задирать клюв перед соседками. Варра, глядя на них, прикрывала рот ладошкой, мальчишки хихикали в кулак.
   Встречаясь на узкой тропке, кукушки раскланивались друг с другом и расходились, как могли. Например, одна повисала на руках на древесном стволе, а другая степенно проходила дальше. В гнёздах они распивали из неказистых глиняных кружек свой странный напиток (в основе его, как вскоре узнали дети, был берёзовый и ягодный сок) с таким видом, будто это чай высшей пробы.
   Когда появился Кукуш, благожелательно щёлкающий клювом (дети узнали его по покрою невозможного камзола), и спросил, как себя чувствуют гости, Максим осторожно сказал:
   - Нам скоро пора будет отправляться в путь.
   - Зачем? - всполошился человек-кукушка. - Неужели вам у нас плохо? Тогда скажите, что нужно? Может, больше еды?
   Макс обернулся на своих спутников, увидев как Денис медленно зеленел лицом, сказал:
   - Нет, с этим всё в порядке. Спасибо. Нигде нас ещё так хорошо не кормили.
   Кукуш надулся от гордости. Собирались другие птицы; понимали они человечий язык или нет, но на лесть и похвалу были падки не хуже некоторых заботливых бабушек.
   - Видите ли, достопочтимая кукушка, - начал Максим очень осторожно. - У меня есть папа...
   - То есть как, ты не сирота?
   Максим бросил взгляд на обломок стрелы из форта, который он на верёвочке укрепил у себя на шее.
   - У меня был папа. Точнее, я был у папы. Но потом кое-что произошло и мы разделились. Он остался там, я появился здесь... И теперь я больше всего хочу его найти. Вы, сами когда-то брошенные дети своими родителями, должны понять.
   Денис наблюдал за Максимом очень внимательно. В его голосе была скорбь, но какая-то застарелая, покрытая плесенью. Первый раз он сам заговорил об отце, звучало это не слишком правдоподобно. Малыш старался быть естественным, но ключевое слово здесь вовсе не "естественный", а - "старание". Это старание, этот внимательный, пристальный, направленный на себя взгляд, казалось, видят все вокруг. Может, Денис заметил это потому, что общался с братом уже несколько дней и прекрасно научился отличать настоящие чувства от ложных.
   Настораживало что-то и в поведении кукушек. Эмоции этих полуптиц сложно было сопоставить с человеческими, но то, что он видел, явно не походило на благожелательное сочувствие. Перья вокруг ноздрей Кукуша распушились, глаза сверкали от еле сдерживаемых эмоций... понять бы ещё, что это за эмоции.
   - То есть вас никто не бросал?
   Птицы смотрели на Дениса, видно, ожидая, что он, как старший брат, возьмёт слово. Под этими взыскательными взглядами он решился пискнуть:
   - Мы потерялись.
   Денис чувствовал, что что-то не так, но вот что - объяснить себе не мог. Да, конечно, еда у людей-птиц ужасна, и сложно представить существо, которому были бы удобны эти гнёзда, забота навязчива, но поистине удивительно, что на пути им ещё не повстречался кто-то, кто хотел бы причинить ребятам вред. Сиу, люди за стенами форта, теперь же странные создания в глубине лесной чащи - все стремились обласкать их, накормить, выслушать или же рассказать какую-нибудь занятную байку.
   - У нас с братцем есть вот это, - Максим приподнял обломок стрелы и все взгляды вернулись к нему. - Мне нужно найти этих сиу, и тогда, возможно, моя дорога станет чуть более ясной. Это племя Грязного Когтя.
   Среди людей-кукушек прошёл шепоток, похожий, правда, на чириканье засевших в кустах воробьёв, которые боятся разбудить прикорнувшего на подоконнике над ними кота.
   - О племени Грязного Когтя ничего не слышно уже очень давно. По слухам, они ушли в Пустынь почти четыре десятка лет назад. Мы знаем обо всех племенах сиу, но это племя - загадка загадок. - Человек-кукушка хлопнул в ладоши и, сделав кульбит, вдруг повис на ветке вниз головой, глядя на братьев и девочку блестящими как маслины глазами. Даже тон его голоса переменился. - Ах, на самом деле ты - сын мужчины этого племени и женщины из заморских краёв.
   Шёпот кукушечьих голосов всё нарастал, потом взвился в экстазе и в следующую минуту превратился в грохот несущегося по рельсам поезда, от которого, казалось, грозили лопнуть перепонки. Перст Кукуша будто приоткрывал завесу тайны над чем-то поистине великим.
   - Ты бастард, изгнанный из человечьего форта, бежал, захватив своего брата-дурачка и какую-то девчонку, нашёл подземный ход древних грибных гномов, которых-уже-нет, и, пройдя по нему, оказался в нашем лесу.
   Несмотря на то, что его назвали дурачком (что, скорее всего, было вызвано молчаливостью и тем, как серьёзно и продуманно звучала речь Максима по сравнению с нескладными репликами Дениса; вряд ли кукушки имели большой опыт общения с человеческими детьми и знали, какая речь для них характерна), Денис с трудом удержался от того, чтобы ухмыльнуться. Кажется, люди-кукушки - любители сентиментальных историй, вроде тех, которые мама читает по пять десятков за год, а ему, Денису, приходится выносить потом эту гору макулатуры на книжный рынок.
   - Не совсем так, - сказал Максим осторожно. - Это свежий обломок. Этой стрелой совсем недавно был убит стражник форта "Надежда".
   Гомон на мгновение затих совсем, а потом обрушился на головы с новой силой. Варра, словно стесняясь что её поймут не так, заткнула одно ухо и сделала вид, что готова услышать из птичьих ртов что-то важное.
   Но всё что они сказали было: "Значит, всё было не так! Значит, сиу напали... сиу убили всех и ранили твоего папу, а потом забрали его в плен. А вы трое выжили и идёте теперь по следу".
   - Ну и опасное же предприятие вы выбрали, человеческие детёныши! - с чувством сказал Кукуш.
   Этим птицам, - понял Денис, - что глупым толстым голубям, достаточно кинуть горсть крошек, и они вообразят тебя ходячим батоном.
   Максим не стал ничего отрицать. Он опустил голову, как будто не хотел, чтобы кто-то видел, как дрожит подбородок, как собираются в уголках глаз слёзы. Хотя Денису не хотелось снова оказаться центром неуклюжей птичьей жалости, он тоже склонил голову.
   Впрочем, люди-птицы на них не смотрели. Они затеяли оживлённую дискуссию, хлопая крыльями и треща ветками, прыгая друг к другу, запинаясь и падая, и мимолётом хлопая кого-нибудь из детей по голове.
   Наконец, Кукуш сказал:
   - Хорошо, дети! Мы тотчас же вышлем разведчиков во всех направлениях. Будем искать племя Грязного Когтя - если нападение случилось недавно, значит, они не могли далеко уйти. А вы располагайтесь поудобнее. Занимайте любые гнёзда, которые вам приглянутся.
   По горящим глазам Максима было понятно, что он готов двинуться в путь прямо сегодня - знать бы куда? - и только излишне навязчивое гостеприимство людей-кукушек, которое стало для них чем-то сродни дыханию, удерживает его. Ну, кроме выбора направления, конечно. А Денис с нарастающим волнением подумал, что эти неизвестные никому сиу вряд ли будут столь же дружелюбны, как остальные.
   Но странный коллективный разум людей-кукушек, кажется, имел на этот счёт своё мнение.
   - Мы вас не отпустим, дети, в лапы опасности. Кто знает, что на уме этих сиу, теперь, когда они вернулись из своего добровольного отшельничества, - человек-кукушка произнёс это с придыханием, так, что Денис снова вспомнил о маминых книжках. - Мы принимаем тяжесть вашего воспитания на свои плечи! Да! Закончились времена, когда кукушки бросали своих детей! Теперь они будут принимать чужих! Однако нужно заметить, что вести, которые вы принесли, вселяют некоторое беспокойство. Редко когда степные стычки и даже войны срывают с одеяния леса хоть листок, но нужно быть глупцом, чтобы не следить и не интересоваться тем, что происходит вокруг - как очень близко, так и очень далеко. Ведь любой дым, который еле виден на горизонте, может через несколько суток обернуться пожарищем у тебя под носом.
   Ноздри малыша раздувались. Казалось, он прямо сейчас готов намотать весь их шаткий город себе на указательный палец. Чтобы перевести тему и избежать взрыва (братик явно был немного не в себе, он терпеть не мог, когда что-то шло наперекор его планам), Денис поспешно сказал:
   - А можно такие, где нет костей? Гнёзда, я имею ввиду!
   - Конечно же! - Кукуш был само миролюбие. - Какие вы пожелаете? Из болотной трясины? Из соломы? Есть одно железное, может, оно вам понравится? Сделано из котелка, в котором человеческая хозяйка варила борщ - до сих пор стоит запах такой, что слюнки текут!
   - Любые, лишь бы без костей, и не развалились, - робко сказал Денис.
   - Выбирайте, какие больше по нраву! - Кукуш распахнул объятья, словно собираясь их, всех троих, обнять, - Я сейчас же отдам распоряжение, чтобы все кости были вынуты из всех гнёзд и убраны долой с ваших впечатлительных глаз.
   Сразу же за этим упало ещё несколько гнёзд. Наверное, кости играли в них роль каркаса.
   Когда их отпустили выбирать себе гнездо, возник вопрос, что же делать дальше. Варра сказала, испуганно и очень тихо:
   - Я не хочу больше есть.
   Максим скосил на неё глаза. Его злость на кукушек ещё не утихла.
   - Значит, нам нужно поменьше сидеть на одном месте.
   И они отправились бродить по птичьему городу. После справедливого ходатайства Макса об ослаблении режима их содержания: "Ну куда мы, в самом деле, денемся? У нас же нет таких прекрасных крыльев, как у вас", детям разрешили свободное передвижение по стволам деревьев и навесным мостикам с верёвочными бортами. Поселение располагалось на разных ярусах, но стоило лишь посмотреть наверх, как тут же находился с десяток желающих помочь, и детей, истошно хлопая крыльями и роняя перья, поднимали на нужную высоту.
   Смешно было наблюдать, как разевают рты птенцы, пытаясь дотянуться до пролетающего мимо жука-бронзовки. Варра увидела внизу царственного оленя, который слизывал мох с бока поваленного дерева, а чуть поодаль - всё его семейство. Олениха следила, как делают первые осторожные шаги тонконогие оленята, как они скачут, каждый раз отрываясь от земли так, будто собираются взмыть в небо, и поддерживала когда нужно собственным носом. Животные даже не подозревали о близком соседстве, а между тем, если бы Денис свесился вниз, он бы, может, дотронулся до ветвистых его рогов. Они казались мягкими, тёплыми, как батарея, и красноватыми, как цветущая вишня на закате. Ребята пихали друг друга локтями, стараясь не шуметь, а потом Максим вскочил и закричал во всю глотку что-то нечленораздельное, и - как ветер, что почувствовал вдруг волю к движению! - оленье семейство испарилось. Хлопая несуразными своими крыльями, сбежались кукушки и стали предлагать человеческим птенцам еду, но они захлопнули рты и споро затерялись в подступающей темноте. Наверху как капельки росы проступали звёзды, воздух похолодел и посвежел. Стало немножко страшно оступиться в темноте, но только Денис об этом подумал, как в дуплах и глубоких расселинах в глубине древесных стволов зажглись личинки светлячков. Зеленоватый свет выхватывал из темноты контуры рукотворных и нерукотворных тропинок птичьего царства.
   Они не говорили в этот вечер ни о том, что их ждёт, ни о том, через что они уже прошли, ни о том, о чём Денис всегда был готов поговорить - о родном доме. Много смеялись, бегали, так, что где-то в отдалении слышался грохот катастрофы. Дурачились. Когда Денис, неловко упав с ветки, приземлился прямо на шею человеку-кукушке ярусом ниже, а тот, глупо кукукая, принялся возить его туда и сюда, Максим, сняв очки, долго и со вкусом хохотал. Даже на лице Варры вылупилась робкая, похожая на убывающую луну, улыбка. Под конец они танцевали под странную птичью музыку, которую кукушачий оркестр играл, щёлкая клювами, издавая горлом мелодичные ритмичные звуки и наигрывая на палках, на каждой из которых была натянута единственная струна, настроенная каждая на свой лад. Потом катались на самодельных качелях, что обнаружились на самом верхнем ярусе. Когда, сильно раскачавшись, взмываешь в небо, кажется, будто сердце сейчас оборвётся. Когда Денис посреди одного такого полёта поднял веки, то увидел близко-близко перед собой бледное лицо Доминико, сквозь которого он летел. Это стало кульминацией вечера. Отсмеявшись, они отправились спать, выбрав для этой цели просторное жилище, устланное пухом (из толщи его выглядывал испуганный птенец; Денис подумал, что голый лоб его блестит как отцовский нательный крестик).
   Денису не спалось. Когда установилась относительная тишина и поводов для веселья больше не осталось, из своих тайных убежищ снова выползли призраки. Не такие, как Доминико, но не менее реальные: вопрошающие, зовущие, напоминающие, рассказывающие прямо на ухо страшные истории. Отмахиваться от них было бесполезно - всё равно, что от комаров. Мальчик пялился в темноту, наблюдая за ленивым перемещением звёзд по небосводу, а потом задал тревожащий его вопрос:
   - Что мы будем делать дальше? Снова ждать?
   Он слышал, как зашевелился брат. Варра, судя по мерному глубокому дыханию, спала. Она очень странная, эта девочка.
   - Надеюсь, не слишком долго. Нам нельзя терять время. То, что ТЕНЬ начинает менять места - более чем плохой знак. Значит, скоро она распространится везде. Значит, скоро доберётся и сюда.
   Максим был серьёзен. Мокрое от пота веселье он повесил сушиться на верёвочные бортики гнезда.
   - Что же она такое? Значит, она была и раньше?
   - Что-то не от этого мира. Говорят, на западе, за великой Пустынью, есть целый океан ТЕНИ, но это не более чем легенды сиу, которые передаются из уст в уста. Эти легенды изобилуют упоминанием о драгоценных металлах, золоте и серебре, которые выступают из песка, словно огромные острова посреди океана. Их беспрестанно полирует ветер, а оправой им служит туман. Испанцы, наверное, единственная нация, кто (кроме, конечно, самих рассказчиков) воспринял эти легенды всерьёз. Они отправили в Пустынь несколько караванов, но ни один до сих пор не вернулся. Зато теперь ТЕНЬ пришла сюда. Её признаки можно встретить вдоль дорог, на вершинах холмов и на болотах. Сначала это было просто пятно абсолютного ничего, вроде как лужицы разлитого молока, но потом... Я уже смирился с тем, что ДРУГАЯ СТОРОНА - упрямец, каких поискать. Она очень не любит меняться. Но ТЕНЬ сильнее ДРУГОЙ СТОРОНЫ. Она не играет по правилам. Я мало что о ней знаю. Не знаю в том числе, насколько она разумна. Ты сам видел этот силуэт. Он должен что-то значить.
   Денису стало жутко. Он вспоминал муравейники. Они были похожи на неразорвавшиеся бомбы, зарывшиеся тупым носом в землю, в то время как из сопел их сочился дым.
   Максим отыскал глазами Доминико. Словно подменяя на дежурстве ночное небесное светило, он парил высоко вверху.
   - Ты можешь как-нибудь нам помочь выбраться отсюда? - спросил он.
   - Если я покажусь им, они попытаются выклевать мне глаза и повесить на какой-нибудь сосне, что в принципе невозможно, - голос призрака напоминал брюзжание старика, которому прислали из лавки молоко не той жирности. - Даже не знаю, как вам это поможет.
   - Нужно как можно быстрее добраться до маяка. И... выяснить, какую роль во всём происходящем играют эти сиу. Грязный Коготь. Слышал что-нибудь о них?
   - Не больше твоего. Пернатые не сказали ничего нового. Это, наверное, самый загадочный клан перевёрнутолицых. Испанская корона не видела в них ничего интересного - бедные, как последний нищий на улицах Барселоны. И ничего такого, что хотелось бы отгадывать, в них не было. Они просто нелюдимы. Вот как. Да, было дело, когда они, следуя не то каким-то своим поверьям, не то в поисках неких забытых богов, не то просто от скуки, удалились в Пустынь. И карась меня разрази, если нашёлся хоть один человек, последовавший за ними! И вот теперь, стало быть, вернулись. Зачем? Кто их разберёт.
   - Значит, ты должен слетать и разобраться, пока мы не найдём способа отсюда вырваться.
   Доминико мигом растерял весь свой пыл.
   - Я? Слетать к этим головорезам и убийцам?
   - Вот именно. Тем более потерять голову тебе не грозит. А мы пока будем сидеть в гнезде и наблюдать.
   Макс задумчиво посмотрел на брата.
   - Отныне принимаем с благодарной улыбкой всё, чем захотят поделиться с нами эти кукушки. Нужно усыпить их бдительность.
   Денис поморщился. Играть в дочки-матери - не его стихия.
   - А ты не хочешь прочитать какой-нибудь стишок, - спросил он, - Что-нибудь, чтобы мы оказались далеко-далеко отсюда.
   - Время ещё есть, - сказал Максим. Потом посмотрел на брата и снизошёл до короткого объяснения: - Возможно, наши исчезновения в одном месте и появления в другом, наши игры с ДРУГОЙ СТОРОНОЙ - что "кис-кис-кис" для тигра-ТЕНИ. Нельзя обзывать случайностью то, что мы - именно мы - видели её за последние два дня уже дважды... и в последний раз она едва нас не схватила.
   - Ты думаешь, она придёт и сюда?
   - ТЕНЬ - это дыра. Прореха. Я хочу сохранить полотно этого мира как можно более целым. Я, видишь ли, к нему привык. Если ТЕНЬ реагирует на словесную магию или мой карандаш, тогда я поостерегусь ими пользоваться без острой на то необходимости. Если она реагирует на само наше присутствие - тогда нужно просто подождать, и она сама придёт сюда. Тогда эта необходимость возникнет.
   Денис поёжился, бросив взгляд вниз, туда, где между древесными стволами сгущался сумрак. Но это был обычный сумрак - ни намёка на ту пронзительную, глубокую, как колодец, черноту, что таит в себе что-то... что-то...
   - Если уже не пришла, - сказал Доминико.
   Они с Максимом уставились друг на друга так, будто вместе совершили налёт на конфетный магазин и теперь ждут, что их вот-вот раскроют. Денис терпеть не мог подобных недомолвок.
   - Это Варра, правильно? - спросил он, вызвав недовольный взгляд призрака.
   Впрочем, Макс, похоже, не прочь был изложить свои мысли.
   - Я знаком с такими, как Варра. Доминико, как ты их называешь?
   - Болванчики, - с нескрываемым удовольствием сообщил смотритель маяка.
   - Всегда была такой, - продолжил Максим. - Я видел этот её день - один и тот же - по крайней мере несколько раз.
   Денис вспомнил, как малыш отводил глаза во время их короткой прогулки по лесу.
   - Ты не смотрел на неё днём, думая, что она исчезнет так же, как и все остальные.
   Максим покивал.
   - Столько детей вокруг, - пробормотал Доминико. - Это начинает нервировать.
   - Может, она обычный человек, а вовсе не болванчик, - сказал Денис. Ему было обидно думать, что человек, которого он спас от... смерти? Исчезновения? Что там ТЕНЬ делает со своими жертвами - кто бы знал... В общем, если бы девочка исчезла, он бы расстроился.
   Максим смерил брата взглядом.
   - Так не бывает. Настоящие здесь только мы с тобой, да ещё Доминико. Доминико - бог его знает, почему, а мы с тобой здесь в гостях. Гостям, особенно если они дети, разрешено всё.
   - Может, она - лазутчик ТЕНИ, - вдруг сказал старик. - Кто бы ОНА ни была, ОНА отнюдь не глупа. Почувствовала, что мы всё равно улизнём, и как только этот глупыш поддался сентиментальным настроениям, решила подсунуть нам своего болванчика. Тебя не удивило, малёк, что других детей рядом не оказалось? Что с дерева спустилась только она? Почему? Она ничем ото всех остальных не отличалась. Знаешь что, Макс, я, наверное, не буду спускать с неё глаз.
   Денис густо покраснел.
   - Не стыдно тебе подглядывать за девочками?
   - Оставь, - рассеянно сказал Макс. - У тебя уже есть поручение, оно куда важнее. Племя Грязных Когтей... что за секреты оно скрывает?
   - Но девчонка...
   - Девчонка или исчезнет или никуда не денется. Если ТЕНЬ захочет нас найти, она найдёт нас и без посторонней пары глаз. Это так же просто, как найти ракушку в кувшине с морской водой.
   - В один прекрасный момент вы вспомните, что я вас предупреждал, - пробурчал Доминико, растворяясь в воздухе.
   Варра всхлипнула и проснулась, будто почувствовала, что стала целью всеобщего внимания. Братья мигом замолкли; впрочем, тихоню, похоже, это не смутило. Мальчишки есть мальчишки. У них свои секреты, хотя, конечно, куда мальчишечьим глупым мыслям до девчачьих, которые охватывают разом весь мир и одновременно каждую травинку?
   - Никогда не видела таких существ, - пробормотала она. Пока звучал тихий её голос, даже назойливые насекомые старались гудеть потише, но Денис всё равно наклонял голову на одну сторону: так, казалось ему, он слышит лучше. - У нас говорили, что глубоко в лесах обитает сама смерть, и те, кто вздумал провести гружёные золотом обозы через чащу, никогда не возвращались. Но эти люди-кукушки довольно милые, хоть и назойливые. А это всё правда, что ты им говорил про своего отца?
   - Вроде того, - буркнул Максим. Не отрывая глаз, он смотрел в ту сторону, где свернулась калачиком девочка, как будто пытался прожечь взглядом в её лбу дыру. Она, казалось, не чувствовала взгляда; подбородок её, освещённый проглядывающей сквозь листья луной, казался левитирующим покатым речным камушком, который устал лежать на одном боку и вспомнил уроки, который папа-чародей давал возле реки своим деткам.
   - И всё же, - сказала она без тени слёз в голосе, но с тягучей задумчивостью, - я хотела бы быть с мамой и папой. Где бы они сейчас ни находились.
   Максим опустил взгляд, а Денис почувствовал, как к горлу подступает комок слёз.
   Баюкая каждый свою тень, они уснули.
  
   18.
  
   Как бы ни была утомительна и навязчива забота кукушечьего племени, это всё-таки забота. Поэтому когда всё вдруг изменилось, это было для Дениса как ушат холодной воды на голову. Люди-кукушки бросались от них врассыпную как от хищных кошек, выглядывали из-за древесных стволов, из вороха кленовых листьев, блестя злыми глазами. Когти их отливали ржавчиной, перья на шее топорщились, как закрылки самолёта.
   - Что с вами случилось? - кричал им Максим, а Денис без толку разевал рот. Он хотел есть.
   Пришёл Кукуш; устроился в одном из гнёзд чуть выше ярусом. Он казался чересчур грустным, хотя котелок на макушке блестел по-прежнему строго, а воротник камзола походил на лезвие топора. Приобнял их, всех троих, своим загадочным взглядом, но даже не подумал спуститься, чтобы обнять на самом деле. Максим смотрел на человека-кукушку во все четыре глаза, не отрываясь и не говоря ни слова. Уже вернулись гонцы? Что они узнали? И правда - так быстро новости не прибывают даже в крошечном мире, где сутки едва ли составляют половину нормальных, земных суток. Особенно учитывая, что леса здесь такие же огромные, как и в обычном мире, что поля простираются до самого горизонта (хотя этот горизонт иногда, казалось, сам к тебе подкрадывается, как голодная рысь).
   Наконец, Кукуш сказал:
   - Мои птицы летали на запад и восток, север и юг. С севера и востока они пока не вернулись, но пришёл гонец с юга.
   - Зачем же он вернулся? Куда он успел добраться? Небось, даже не увидел края леса. Отошли его обратно.
   Человек-кукушка встопорщил перья вокруг ноздрей, что на птичьем языке обозначало улыбку.
   - Это очень старый гонец, и очень забывчивый. Он - ветеран нашей разведки, прыгал по веткам и наблюдал макушки заморских людей или подбородки сиу ещё тогда, когда я птенчиком еле мог разделаться с комаром. Он вернулся, потому что вспомнил, что он уже видел тебя однажды.
   Максим, собиравшийся ещё что-то сказать, промолчал, лицо его было так по-детски угрюмо, что даже самое холодное сердце во всём Выборге, наверное, отрядило бы малышу конфету. Но не Кукуш. Он продолжил:
   - Ты - ребёнок-юноша, ребёнок-мужчина, ребёнок-старец. Подумать только, что мы открыли наши секреты, приютили тебя в своём гнезде и кормили, как собственных птенцов. Легенды о тебе бродят среди многих племён и народностей.
   - Ну, положим, я не такой старый, - пробурчал Максим, а Денис рассердился:
   - Это мой старший брат! Может, он и выглядит как сопливый малыш, но до взрослого ему ещё далеко. Я-то знаю! Я видел, как вчера он хохотал над такими вещами, которых взрослый даже не поймёт. Как он играл и дурачился, и качался на качелях. Просто он слишком многое пережил - столько дети не должны переживать. Я видел только краешек, слышал только пересказы, но у меня зубы сводит от одной мысли, если, к примеру, всё это происходило бы со мной... А вообще-то он никогда не станет взрослым.
   - Тем хуже, - хладнокровно ответил Кукуш. - Моим братьям очень не понравилось, что вы посмели нас обмануть. Вчера вы ползали здесь и что-то разнюхивали... для каких чёрных дел? Что это, про отца, которого ты потерял, всё враки? Поговаривают о тёмной магии, которая, как хвост за птицей, следует за ребёнком-стариком. Тебя боятся.
   Максим ошарашено хлопал глазами и, наверное, думал о том, как так получилось, что в бумажном мире, все попытки изменить который с треском проваливались, вдруг возникли легенды, которые якобы бродят среди многих племён и народностей.
   - Меня везде встречают с радушием, - сказал он. - Моё появление ещё никогда никому не вредило...
   Он вдруг замолк, вспомнив, как только что они удирали из английского форта. Так или иначе, Кукуш, похоже, не собирался менять своего решения.
   - Мои кукушки очень напуганы.
   Он стянул с головы цилиндр, достал из него штуку похожую на пистолет. По крайней мере, у неё было дуло, сильно расширяющееся к концу. Крайне тщательно осмотрел ствол, всыпал в него из маленького мешочка порох, после чего зарядил серым шариком.
   - Говорят, что ты бессмертен, малыш-старик. Тем лучше для тебя. Уж, пожалуйста, в следующий раз, как окажешься в этих краях, воздержись от визита вежливости...
   - Постойте! - сказала Варра. Она выступила вперёд. - Господин Кукуш...
   - Я не тот Кукуш, - оскорблённо сказала птица. И когда Варра принялась вертеть головой в поисках вчерашнего Кукуша, он смилостивился: - Не тот, к которому ты обращаешься. Добавь больше уважения. Тогда я стану тем самым Кукушем.
   Девочка набрала полную грудь воздуха и выпалила:
   - Глубокоуважаемый ГОСПОДИН Кукуш!
   - Ну, тут, положим, ты немного переборщила, - пробормотал Кукуш. Он выглядел слегка польщённым. - Да, девочка. Я слушаю.
   - Но я ведь на самом деле потеряла родителей. Я не знаю, что с ними сталось. Наверное, я теперь круглая сирота.
   Денис подумал, что, должно быть, она ещё не до конца осознала произошедшее. Ведь прошли всего-то сутки, а девочка ходит всё время такая задумчивая... такое бывает, например, когда меняешься во дворе игрушками. Только что выменянная машинка уже не приносит радости, а игрушечный крыс, которого только вчера считал похожим на половую тряпку, вдруг обретает в твоей голове характер и превращается в могучего, бесстрашного пирата, с которым непременно хочется дружить. Но поздно: пират уже отправился в плаванье, и никогда больше его корабль не причалит к твоим берегам.
   - Круглая?
   - Как обод твоей кружки.
   Кукуш глянул на кружку, мирно стоящую на бортике гнезда, как на что-то, что пыталось убедить его застрелить собственную матушку.
   - Тебе нужна забота. Одна-одинёшенька ты в лесу не выживешь, маленькая леди.
   Варра обняла себя за локти.
   - Было бы прекрасно, если бы вы, достопернатые господа и дамы, заботились обо мне как мама и папа... но!
   - Но? - послушно и вяло, будто загипнотизированный, переспросил Куруш. Из кустов отовсюду смотрели блестящие бусинки-глаза, и все они были направлены на девочку. Казалось, птицы ждут только его команды, чтобы броситься к Варре с кормом в клювах и одеялами в лапах, а кукушки-женщины уже приготовили носовые платки, оторвав их от своих платьев.
   - Но я не останусь, если вы убьёте мальчиков. Они хорошие, правда-правда! Максим самый умный, а Денис спас меня от смерти, хотя совсем меня не знал. Он очень смелый.
   - Ну, ладно, - после долгой, томительной минуты (в течение которой он остервенело скрёб свой затылок, будто пытаясь заставить соображалку работать быстрее, чем она может) сказал Кукуш. - Так и будет, дитя. Прощайся со своими друзьями. Может статься, ты не скоро их увидишь. Дорога для них сюда закрыта навечно.
   - Спасибо! - хором выдохнули мальчишки. Денис так переволновался, что ставшие ватными ноги едва не сослужили ему дурную службу, отправив с дерева прямиком на землю.
   Почти десять секунд мальчишки наблюдали поочерёдно то один глаз Кукуша, то другой. Он о чём-то крепко задумался. И вдруг сказал:
   - Учитывая то, что мы навряд ли свидимся, будет нелишним сказать одну вещь: вообще-то разведчик, тот Кукуш, который вспомнил тебя, малыш-старик, принёс кое-какие сведения о сиу.
   Он показал крылом на самодельный амулет на шее Максима.
   - Наткнулся на их лагерь.
   Максим вздёрнул нос, как охотничий пёс.
   - Где это было?
   - Как я уже сказал, на юге. Там, откуда ветер иногда доносит вонь пустыни. Он видел на лесной опушке шатры, похожие цветом и состоянием на протухшее мясо. Видел отличительные знаки Грязного Когтя. Это дурной знак. Надеюсь, эти сиу не пойдут глубже в лес. Впрочем, даже в этом случае у нас есть, чем их встретить. А теперь - ну что же вы стоите! - прощайтесь и прощайте.
   Максим повернулся к Варре. Губы его дрожали, а потому речь получилась сбивчивая:
   - Ты... я... спасибо! Мы вернёмся... я буду посылать Доминико, узнать, как у тебя дела, а потом мы тебя спасём...
   Максим хранил на лице ошарашенное выражение. Кажется, оно стало чем-то вроде маски, которую носил каждый уважающий себя человек-кукушка.
   - Просто идите, - шепнула она, глядя на Дениса. - Пока они не передумали - идите!
   Максим повернулся и, шагая как деревянный солдатик, пошёл прочь. Глядя на его затылок, Денис вдруг подумал, что перед ним вовсе не ребёнок, как он сам только что утверждал, а... мужчина, пусть даже завёрнутый в такую забавную обёртку. Его на самом деле поразило то, что сказала Варра. Здесь, на ДРУГОЙ СТОРОНЕ, для него ещё никто и никогда не делал ничего подобного. После Выборга, тенистого двора в оправе из светлых крон черёмухи, когда папа и мама готовы за тебя в огонь и воду, а ты - знай капризничай и играй со своими игрушками, законы ДРУГОЙ СТОРОНЫ, наверное, показались Максу ведром холодной воды на голову.
   Никто не помог им спуститься на землю, но не тут-то было! - у мальчишек лазанье по деревьям в крови. Денис слышал что-то о касте неприкасаемых - это такие люди, вроде бы в Индии, к которым другим людям запрещено прикасаться. Он всё думал - почему же? Может, они больны какой-то заразной болезнью? Или очень боятся щекотки? Теперь всё стало ясно. Неприкасаемые - люди, которых откуда-то выгнали. Изгои, на которых иногда боятся даже посмотреть.
   Теперь они сами стали неприкасаемыми для птичьего племени.
   Несмотря на горечь от обиды, которую он почувствовал на языке, коснуться ногами земли было непередаваемо приятно. Если бы все люди переселились на небо, паломничество на землю стало бы для них сродни путешествию на самый дорогой и привлекательный курорт. Она душистая, как слегка залежавшийся хлеб, хрустяще-мягкая, тёплая... восхитительная.
   - У меня, наверное, морская болезнь, - рассеянно сообщил он брату. - Я скучаю без твёрдой земли.
   - Морская болезнь - это совсем другое, - ответил Максим. - Это когда терпеть не можешь морскую воду.
   Он вдруг ударил себя по лбу.
   - Как мы найдём юг? Мы забыли спросить, в какой стороне юг, а солнце здесь из-за густого леса не видно. Даже не сразу заметишь, взошло оно или село. Эй, слышите, кукушки? Скажите, в какую сторону нам идти!
   Но набухшие семенами кроны какого-то большого дерева только просыпали на голову лесной мусор. Где-то насмешливо стрекотала белка. Прислушавшись, можно было различить далёкое: "Ку-ку... Ку-ку". Только и оставалось, что признаться самому себе: они просто задремали, укутанные в лесной сумрак, как в пуховые одеяла. А Варра - та просто ещё не вернулась со своей охоты за ягодами.
   Денис сказал:
   - Ты, наверное, научился читать по мху или по тому, как дует ветер. По звёздам, в конце концов. Звёзды мельче солнца, их, наверное, можно будет разглядеть сквозь листву. По звёздам умеет читать любой герой из книжек о приключениях. Моби Дик, опять же.
   На лице Макса была растерянность.
   - Обычно я спрашивал у Доминико. А на судне у нас был корабельный компас. Такая здоровенная штуковина, рядом с которой запрещено было даже дышать громко.
   - Так позови его. Ты же можешь, правда? Мы уже знаем, где стоят эти "Грязные Ногти".
   Денису не хотелось смеяться над собственной шуткой. Ему было страшно. Если эти сиу и вправду кого-то убили, может, стоит обойти их стороной?
   - Уже позвал. Если он успел отлететь достаточно далеко, он...
   - Да здесь я, здесь, - пробурчал Доминико, возникая у них за спиной. - Зачем так кричать, Макс? У меня из ушей едва вода не полилась.
   Денис готов был броситься духу на шею. Максим же вгляделся в бумажное лицо (сейчас измятое так, будто из него кто-то неумелый пытался сложить журавлика) и вдруг спросил:
   - И далёко же ты летал?
   - Конечно! - ворчливо сказал дух. - Парил над облаками.
   - Ты никуда не летал.
   Призрак несколько секунд раздумывал, что бы такое сказать, а потом признался:
   - Я испугался. Ты хотел сделать из старого смотрителя маяка военного разведчика? А вдруг они и вправду как-то связаны с ТЬМОЙ? Всё это время я сидел в кустах, смотрел как вы развлекаетесь. Когда запахло жареным, хотел было припугнуть твоих ненаглядных кукушек, но тогда благодаря этой странной девочке всё обошлось. Ну не смотри на меня так, Макс! В конце концов, тебе всё равно едва не пальцем ткнули в этих сиу. И если хочешь знать моё мнение, нам не стоит...
   - Покажи мне, куда идти, - грозно сказал Максим. - И если вдруг мы не найдём их лагерь, тебе лучше бы держаться от меня подальше.
   - Хорошо, - понуро сказал призрак. - Только не кипятись, пожалуйста. Мне кажется, тебе неплохо было бы поучиться манерам общения у твоих новых пернатых друзей. Ты заметил, с какой безукоризненной вежливостью он собирался тебя застрелить?
   Он простёр руки к Денису, будто требуя у него поддержки:
   - Вот что значит детская попа, выросшая без ремня! Суёт пальцы в огонь. Кричит на старших и к тому же мёртвых людей. Никакого сладу нет.
   Но какими бы ни были душещипательными стенания Доминико, скоро маленький отряд снова отправился в путь. Старик показывал, где лучше пройти; Денис боялся, что вскоре они снова наткнуться на изгородь из колючих кустов или чего похуже, но спустились они на твёрдую почву совсем в другом месте: гуляя по тропкам птичьего города, нюхая растущие в самодельных горшках полевые цветы, можно было одолеть порядочные расстояния. По счастью, рядом оказалась речка, пыхтя и выдыхая тучи брызг, она прокладывала себе путь через низко склонившиеся деревья, иногда с ворчанием перелезая через их корни. Над водой носились серебристые птахи.
   Идти было трудно. Земля стонала и грозила ссыпаться в воду даже под весом Максима. Кусты волчьих ягод глядели на них налитыми глазами. Речушку то и дело приходилось переходить по сваленным стволам деревьев с одного берега на другой. Денис чуть было не свалился в воду трижды, Максим едва не потерял очки, вовремя подхватив их у самой воды.
   Зато здесь было солнце, оно ступало по водной глади и, отражаясь, направляло свои лучи, будто несущие благодать стрелы, в лесную чащобу. Верхушки растущих у самой воды лопухов выгорели до белизны.
   - Как ты думаешь, что будет с Варрой? - спросил Денис.
   - Имеешь ввиду, если она не растворилась в воздухе, как только мы спустились на землю?
   - Я верю, что так и есть.
   - Ты плохо знаешь этот мир.
   - Похоже, мы с тобой тоже его не очень хорошо знаем, - сказал Доминико.
   На это у Максима не нашлось аргумента.
   Возле одной из запруд, где течение более или менее успокаивалось, Денис остановился, чтобы взглянуть на собственное отражение. Что сказали бы родители, увидь они его сейчас, загорелого, с облупившимся кончиком носа, с волосами, которые напоминают подстилку для хомяка? С царапинами на шее, и губами, прежде пухлыми (особенно выделялась нижняя губа), а теперь - высохшими и истончившимися, как полоса песка во время прилива?.. По пухлой нижней губе раньше узнавали маминых сынков, холёных малышей, которые ревут и зовут родителей по самому малому поводу. Денис никогда себя к таким не относил, но только теперь понял - он был маменькиным сынком. Все мы маменькины сынки, пока не оставим родительский дом и не попытаемся жить более или менее самостоятельно.
   Конечно, он ужасно скучал по тёплому, пропахшему пылью и собачьей шерстью, но такому родному домашнему настроению.
   Что сказал бы теперь папа? - Денис выпятил подбородок, проверяя, стал ли он более угловатым и мужественным. - Уж теперь-то у них нашлось, о чём поговорить.
   Например, о Максе.
   Водная гладь подёрнулась рябью. Опустившись на корточки, Максим набрал воды в ладони и жадно стал пить. Денис, скосив глаза, некоторое время смотрел, с каким удовольствием брат пьёт, потом спросил:
   - Что там были за записи, как ты думаешь? Отец мечтал написать книгу... он даже стол купил, как у настоящего писателя, на какой-то распродаже. Видел бы этот стол! Он похож на трансформера, который трансформируется... ну, в ДРУГУЮ СТОРОНУ, например. Может, это и была его книга? Книга, которую он начал писать и не закончил? Ты говорил, что она стала для меня воротами на ДРУГУЮ СТОРОНУ... так что же, это произошло само по себе? А вдруг папа какой-то особенный писатель, и вместо книжки создал дыру в другой мир?
   Максим оторвался от воды. Он молчал, наблюдая брата, как профессор наблюдает за экспериментом всей своей жизни, который отнял от этой жизни уже как минимум половину. Поблёскивая очками, он походил на неуклюжую бескрылую стрекозу, которая захотела попробовать, каково это, быть человеком.
   - Это неправильный вопрос, - наконец сказал он.
   - Чем же он неправильный? - возмутился Денис. - Должны же мы понять, почему вдруг здесь оказались?
   - Я тебе уже говорил.
   - Ну, хорошо, - Денис наморщил лоб. - Я здесь очутился потому, что хотел найти тебя. А как здесь очутился ты? Ты что, когда-то пошёл гулять и заблудился? Или ты тоже забрался к папе на чердак без спросу и залез в его записки? Неужели ты уже тогда умел читать?
   - Не-а. Не умел.
   Максим повёл подбородком - осторожно, бережно, будто смотритель музея, который переносит с хранилища на центральный стенд в самой-большой-зале хрустальную вазу, гордость какой-нибудь китайской династии. Как умеет только он. Макс сказал, что давно уже забыл лица папы и мамы... Интересно, помнят ли в таком случае они хоть что-нибудь? Хотя бы эти характерные движения и ужимки, которые могут принадлежать только одному человеку, и никому другому.
   И тут Денис начал понимать.
   - Как ты здесь очутился? Скажи мне.
   - Это правильный вопрос.
   - Ну, так ответь!
   Денису вдруг почудилось, что он стоит перед огромной, окованной железом с искусным литьём, дверью, за которой... за которой прячется нечто. И есть дорога назад, но нет другой верной дороги, кроме как вперёд. И он готов взяться за дверной молоток и постучать.
   Дверь распахнулась прямо ему навстречу. Максим моргнул, и в его глазах вдруг мелькнуло детское выражение. Взгляд, которым может смотреть на мир испуганный маленький мальчик.
   - Я... умирал не единожды, - сказал он. - Но ты никогда не спрашивал, как я умер в первый раз. Иногда я думал, что хочу тебе рассказать сам, иногда, что нет. Но сейчас, похоже, придётся.
   - Это что, очень смешно? Или глупо? Ты с горы, что ли, свалился? Или ловил лягушку и случайно утонул в болоте? Или переодевался, и как раз надевал майку, когда из лесу выбежали волки и съели тебя?
   - Это было не здесь. Это было там, - Макс ткнул пальцем себе под ноги, - в нашем с тобой настоящем мире. Меня сбила машина. Я играл с мячом на подъездной дорожке, когда мама сдавала задом на своей девятке и не заметила, как я переползал дорогу. Наверное, когда она вылезла из машины и меня увидела, то подумала что задавила котёнка. Я играл на газоне и был грязный, как чёртик из табакерки.
   - Что было потом? - тихо-тихо спросил Денис.
   - Я проснулся на ДРУГОЙ СТОРОНЕ. Что было там, я не знаю.
   - Мама не водит машину.
   - С тех пор, наверное, не водит.
   Вдруг всё встало на свои места. И странное поведение родителей, когда Денис расспрашивал их о брате, и сопли воспитательницы... тётя Тамара наверняка помнит малыша Максима, она рассказывала, что начала работать в детском саду ещё будучи студенткой. И всё-всё-всё.
   Денис скрипел зубами. Он вдруг вспомнил своё детское возмущение, когда тётя Тамара поведала ему о брате. Сейчас возмущение было другим. Взрослым. Злым, как у побитой, загнанной в угол собачонки. Не находилось слов, кроме самых обычных, обрыдлых и глупых.
   - Почему... почему мне они ничего не рассказывали?
   В голосе клокотали слёзы. Денис не собирался их стыдиться. Он лишь хотел узнать правду. Макс передёрнул тощими плечами. Казалось, серебристые солнечные копья пронизывали его хлипкое, почти невесомое тело насквозь. Захотелось протянуть руку и почувствовать тепло, чтобы удостовериться, что оно никуда не утекло из этой разрисованной непонятно кем маски. Удивительно, как она похожа на того, кого призвана изображать! Удивительно, как правдоподобна эта пародия на жизнь.
   Денис вдруг до хруста в зубах захотел домой.
   - Ну, знаешь, я ничего не знаю о человеческих отношениях, - рассеянно сказал Макс. - Может, хотели поскорее забыть... Этот рассказ, что папа хранил на чердаке - он про меня. Про мальчика, который был капитаном корабля. Папа рассказывал, что пишет книгу. Раз пятьдесят, наверное, пересказывал начало: как в шторм корабль идёт на свет маяка, но маяк вдруг гаснет, и корабль нарывается на рифы. Малыш-капитан (он говорил, что этот малыш - я) единственный добирается до твёрдой земли, используя обломок носовой части, как плот. Он поднимается на потухший маяк и находит там умирающего смотрителя.
   Денис посмотрел на Доминико, который, печально качая головой, внимательно слушал рассказ малыша.
   - Смотритель умирает на руках у мальчика, и в благодарность за поднесённый напоследок стакан воды смотритель остаётся помогать малышу даже после смерти. Папа рассказывал мне этот отрывок перед сном много-много раз. А потом я засыпал, так что не знаю, что было дальше. Глаза у него горели как звёзды, и я, засыпая, совершал путешествие к этим звёздам на парусной бригантине. Я так его любил.
   - Я не успел прочитать и десятой части, - сказал Денис. - Но знаешь что? Отец так и не дописал этот роман. Он убрал его в стол. Наверное, ты по-прежнему жив для него там, на страницах... но братец! Мы обязательно вернёмся домой! Мы... они обязательно снова тебя увидят!
   Максим не выказывал особенного энтузиазма. Он вытерпел объятья Дениса, как и слёзы, что капали за шиворот, а потом сказал:
   - Сначала нужно добраться до маяка.
   Пусть Макс и утверждал обратное (больно много он знает!), но Денис отныне был уверен - братья каким-то образом очутились в книжке. Подумать только - несколько скупых абзацев превратились в целый мир! По нему можно путешествовать долгие годы, знакомясь с мирными и не очень, кочующими и осёдлыми племенами, под липким дождём минуя затерянные среди холмов селения. Отец придумал и описал гордых, величественных, вечно пьяных "цивилизованных людей с большой земли", которые только и спрашивают, где здесь можно взять специй. И карандашная рисовка вокруг, и ничегошеньки, которую брат с призраком так любят, (Денис был уверен, если ещё представится возможность на неё взглянуть, он непременно разглядит желтоватую текстуру старой бумаги, а может, протянув руку, даже ощутит её шершавость).
   - Интересно, а лица у этих сиу... - произнёс Денис. - Папа их такими и задумывал?
   - Одна из загадок ДРУГОЙ СТОРОНЫ, которая никогда не будет разгадана.
   - Мы обязательно спросим у отца, как только вернёмся домой.
   Максим не стал говорить что-то вроде: "Если вернёмся". Мальчики просто поднялись и плечом к плечу последовали дальше, с таким видом, будто в случае необходимости, если лес, к примеру, станет непроходимым, продолжат свой путь прямо по водной глади.
  
   19.
  
   - Тсс! Ты слышишь? Как будто песок сыпется! - сказал Денис.
   Они шли уже достаточно долго. Солнечные лучи, натурально видимые в дрожащем над водой воздухе, окрасились в багровые тона. Речушка значительно расширилась в своих берегах и превратилась в довольно-таки полноценную реку. Большой удачей было то, что путникам с ней было пока по пути; если бы они говорили с речкой на одном языке, то могли бы идти рука об руку и весело болтать.
   Впрочем, после откровенного разговора, состоявшегося между братьями, Денису болтать не хотелось.
   Тогда-то он и услышал этот странный звук; зародившийся где-то за гранью внимания, он постепенно становился всё громче. Даже шум воды не мог его заглушить. Денис посмотрел налево: кажется, источник был там, в стороне от реки, где кроны деревьев смыкались, как вечные, надменные стражи сумрака, и расступались вновь, не в силах устоять перед очарованием небольшой полянки. Розовую эту проплешину, похожую на родимое пятно, ровным слоем покрывали ромашки и колокольчики, и какие-то безымянные жёлтые цветы. Престарелый отец полянки - могучий ясень, что упал в незапамятные времена, - до сих пор догнивал там, посередине, поблёскивая влажной корой и выдыхая к вечеру тучи комаров. Земля по краям разбросана и разрыта: барсуки или еноты, должно быть, приходили сюда искать червей.
   И что-то ещё лежало рядом с останками дерева. Что-то невнятное, большое, рыхлое, кажется, мохнатое. И совершенно недвижное.
   - Доминико, что это там? - спросил Максим.
   Но Доминико пропал, будто его и не было.
   - Не представляю, как этот трус исчезал, когда ещё не был бесплотным, - в сердцах пробурчал Максим. - Наверное, он для того и жил так высоко в маяке, чтобы реже показываться кому-то на глаза.
   Денис вдруг обнаружил источник звука прямо под ногами. Он присел, окликнув Максима.
   В прелой листве тут и виднелись кучки коричневого песка. Так, будто он просыпался из дырявого мешка или кто-то вытряхнул его из своего сапога. Песок всё время звучал так, будто куда-то сыпался, даже если при этом спокойно лежал на одном месте.
   - Что бы это могло быть? - спросил Денис. Он проделал в кучке пальцем отверстие. Песок был холодным и неприятным на ощупь, будто прибыл в эту влажную страну из самых древних на свете пирамид. Потом посмотрел наверх, в небо, гадая, откуда тот мог просыпаться. Он слышал, что бывают такие дожди, когда с неба падают рыбы. Может, бывают и такие, когда вместо воды льётся песок? Может, его приносят медного цвета тучи со стороны пустыни?
   - Это то, что осыпалось с их сапог... - шёпотом произнёс Максим. Глаза его расширились, казалось, во все стёкла очков.
   - С чьих сапог?
   - С сапог сиу Грязного Когтя. Они пришли из пустыни прямиком сюда и принесли на сапогах песок... отвернись! Не смотри вниз!
   Денис послушно отвернулся. Он и так уже тёр глаза. Когда смотришь на песок, казалось, перед глазами встаёт пелена, вязкая, мутная, как слюна больного старика.
   Он очень хотел, взглянув вновь на брата, увидеть ХРАБРОГО Максима. Но здесь был только испуганный мальчик. Тогда он поймал маленькую вспотевшую ладонь и шагнул в сторону от реки, по направлению к рыхлой груде возле упавшего дерева на полянке. Нужно было что-то делать. Нельзя было так просто развернуться и уйти.
   Неподвижно, будто комок в манной каше, в воздухе висел запах. С каждым шагом он становился всё тяжелее. Возле поваленного ясеня мальчик разглядел округлости ноздрей, язык с белым налётом, высовывающийся из пасти... недвижный язык. Медведь - не медведь - то было нечто среднее между грозой лесов и огромным барсуком. Так или иначе, зверь был мёртв, а из бока, чуть выше правой передней лапы, торчала стрела с красным оперением. Ещё две или три торчали из шеи; они были сломаны.
   - Она здесь! - пискнул Максим.
   Но ТЬМОЙ не пахло. Мир по-прежнему радовал красками, хотя заботы до них у мальчишек сейчас не было. Хоть бы и правда всё стало чёрно-белым, нарисованным на полях тетрадки, так, чтобы можно было взять карандаш и заштриховать, зачеркнуть всё неугодное. Или раздобыть ножницы и изрезать на клочки осточертевший лес, вырваться наконец на простор, где можно закрыв глаза и распахнув руки бежать навстречу ветру.
   - Доминико, - позвал Денис, не особенно рассчитывая на ответ.
   - Ну и что ты разорался, мальчик? - сказал призрак, выныривая из какого-то дупла. - Здесь я.
   - Струхнул?
   - Не без этого, - признался призрак. - Но ЕЁ здесь нет.
   - Видел что-нибудь интересное? Что нам делать?
   Доминико покачал головой.
   - Мне бы за фонарём следить... смотреть на горизонт, запирать дверь на ночь, бросаться в альбатросов кожурой от семечек тыквы и лениво размышлять: "Кто же в этом месяце принёсёт из деревни еду?" Откуда я знаю, что нам делать? Вон там, дальше, ещё дохлые звери. И сзади. В воде полно дохлой рыбы. Единственное, что я могу посоветовать, это расправить плавники и смыться отсюда, пока ОНА не вернулась.
   Дети повернули обратно, к реке, молча, но торопливо, не обращая уже внимания на промокшие ноги, на царапины, полученные от хищных лап шиповника. Денис крепко держал Максима за руку. Доминико парил посередине реки, словно опасаясь, что с какого-нибудь берега на него кинутся порождения безлунной ночи.
   Даже вода теперь шумела не так, с каким-то стеклянным звуком. Казалось, если бросить в поток что-нибудь тяжёлое, по ней побежит трещина. Но Денис не решился швырять ничего в воду. Это заведомо казалось очень глупым, как если бы ты, едва умеющий плавать, решил искупаться в затянутом ряской водоёме без дна. Солнце скрылось за тучами, по ногам побежал холодок.
   Берега, свободные (или почти свободные) от растительности, впрочем, расширялись. Доминико сказал, что идти осталось не так далеко.
   Мёртвые звери встречались тут и там. Отвратительный запах плыл среди деревьев, и Денис с осторожностью дышал ему навстречу, делая короткие отчаянные вдохи ртом и как можно более продолжительные выдохи. Это, впрочем, не слишком помогало. Запах будто пропитывал тебя насквозь. Мёртвые птицы висели на ветвях деревьев, бессильно раскинув крылья, лежали меховыми комочками на земле. В груди у них были стрелы. Олениха лежала, как будто запутавшись в собственных ногах. Она не шевелилась. И рядом с ней тоже маячило красное оперение, будто красивое, но смертельно ядовитое насекомое. Кроваво-крылые бабочки смерти. Каждое тело дети обходили за десяток шагов. То тут, то там под ногами слышался скрип песка, то загадочный, то резкий, как боевой клич. Так или иначе, этот звук заставлял детей трястись от страха.
   О том, чтобы встать на ночлег, не было даже речи. Денис, дыша как загнанная лошадь, думал, что не остановится, даже если они вдруг набредут на поляну, полную сладкой клубники, и Максим, похоже, считал так же. У них есть вполне надёжный проводник. Если, конечно, очередные мрачные предчувствия не заставят его спрятаться в панцирь матушки-земли - кажется, именно туда он прячется, когда дело начинает пахнуть жареным. Как страус, только целиком. Для призрака это раз плюнуть.
   Чащобу как будто окунули в стакан с крепким чёрным чаем. Пошёл дождь и почти сразу прекратился, тем не менее, усугубив сумрак. Доминико маячил впереди большим, едва светящимся пятном. Он аккуратно вёл их в обход больших скоплений мохнатых тел, но всё равно их было прекрасно видно.
   Один раз Денис, подняв глаза, не увидел перед собой статную фигуру призрака и устало подумал: "Вот оно, началось". Но не успел он сказать об этом Максу, как Доминико вернулся, представ перед ними вырывающимся из-под земли паром.
   - Там, впереди, кое-что другое. Вам лучше посмотреть самим.
   Братья снова взялись за руки, и пошли в указанную сторону. Никому этого не хотелось, но ещё меньше хотелось поддаваться мольбам уставших коленей, которые говорили: "Не ходи больше никуда!".
   Снова тушка зверька, на этот раз дикобраза. Но вместо стрелы в его боку был какой-то странный предмет. Его прекрасно было видно в кольцах белого тумана, нити которого путались в длинных чёрных иглах. Денис наклонился ниже, не веря своим глазам.
   - Я первый раз вижу такое оружие, - пробубнил за их спинами дух. - Эта штука не из этого мира.
   - Это же отвёртка. Оттуда, откуда мы с Максимом родом.
   Да, обыкновенная отвёртка. Потёртая пластиковая её ручка, не то синего, не то зелёного цвета, говорила о том, что инструмент часто был в пользовании.
   Денис протянул руку, но братик звонко шлёпнул по ней ладонью.
   - Не трогай!
   - Но это отвёртка! У папы была похожая в его сундучке инструментов. Только, кажется, поменьше. Что это значит?
   - Знаю, что это может значить только одно, - сказал Максим. - ТЕНЬ близко. Она здесь недавно побывала, но это не значит, что она не вернётся. Идёмте, идёмте же скорее, нам нельзя останавливаться.
   Увидев, как подавлен малыш, Денис решил не спорить. Он и сам чувствовал себя не лучше.
   Теперь туман был виден невооружённым глазом. Белая его пряжа стелилась между чёрными громадами стволов. Ночные птицы молчали, только светляки ползали в расселинах и трещинах, да на фоне неба иногда можно было заметить силуэт мотылька.
   Следом за отвёрткой была найдена шариковая ручка, застрявшая в грудной клетке какой-то мелкой птички, ножницы, связка ключей, стариковская трость. Последняя выразительно торчала из ствола могучего дуба, как будто упала с неба и едва не перешибла огромное дерево пополам. Потом река внезапно, как голодная пантера, взревела на порогах бурным, бурлящим потоком.
   - Там кто-то живой, - кричал Макс, размахивая руками и дёргая брата за рукав. - Видишь? На другом берегу.
   - Что? - переспросил Денис. Вода шумела, будто оркестр, состоящий из одних барабанщиков.
   Но он тоже заметил движение.
   Этот "кто-то" тоже их увидел. Он прыгнул в воду и почти полминуты боролся с течением. Вот он уже на середине, вот выплыл на спокойное место рядом с берегом, послышалось шумное, протяжное дыхание. Ноздри, наполовину погруженные в воду, надували множество маленьких чёрных пузырьков. Мальчишки ждали, схватившись друг за друга. От существа, как от плывущей утки, клином расходились волны, и что-то ещё. Что-то тёмное, что Денис сперва принял за поднятый со дна ил.
   - Кто-то всё-таки выжил, - радостно сказал Макс.
   Впрочем, вскоре этот повод для радости показался Денису весьма сомнительным.
   Поднимая тучи брызг, на берег выбралась настоящая гора и, оскальзываясь, полезла по крутому берегу вверх. Кусты, за которые медведь (а это был он) пытался уцепиться, с корнями вылезали из земли. В боку у него зияла рана, в которой застряла стрела и что-то похожее на черенок от лопаты. Кажется, именно это и нарушило душевное равновесие могучего зверя.
   Денис схватился за голову.
   - Зачем ты засунул медведя к реке?
   Максим тоже прижал руки к голове.
   - Но мне же нужно было куда-то их деть? Ты хотел населить ими весь лес! Бежим!
   Они бросились к чаще, почти не разбирая дороги. Доминико на этот раз не исчез (не удивительно, ведь непосредственно ему зверь ничем не угрожал) и витал впереди, показывая наиболее удобную дорогу.
   Но медведь есть медведь. Когда он ломится через заросли с энергией урагана, а у тебя всего лишь пара не слишком-то длинных ног, несложно будет посчитать свои шансы.
   Здесь Макс споткнулся и едва не полетел кувырком через тушу медвежонка. Видно, маленький и большой медведи состояли в непосредственном родстве, потому как за спиной послышался взбешённый рёв. Денис очень живо представил, как недобитый родитель рыщет впотьмах и, истекая кровью, ищет хоть кого-то живого, чтобы отомстить за малыша. Уж конечно, он считал, что всё, что передвигается на двух ногах, заслуживает его ненависти.
   Денис не мог найти слов, чтобы переубедить медведя. Опустив глаза, он увидел, что в боку бедняги-медвежонка торчал зонт. С погнутыми спицами, с весящей, словно перья у старого ворона, лохмотьями материей.
   Денис потянулся, чтобы схватить зонт. Не ахти, какое оружие, но Макс растянулся по земле, а время стремительно убывает, как дождь, впитывающийся в засушливую почву.
   - Нет, не трогай! - завопил Максим. - Пусть лучше...
   Но пальцы Дениса уже сомкнулись на изогнутой в форме вопросительного знака ручке. В голове всё уже случилось: медведь выскочил из кустов, и смертоносное остриё чёрного зонта-трости впилось ему в грудь, выпуская, как воздух из воздушного шарика, остатки жизни. Но случилось только в голове. Вместо этого какую-то часть жизни потерял сам Денис.
   На секунду показалось, что рука пропала вовсе, только пустой рукав полощется на ветру. Потом - что рука на месте, но зонт, как меч-в-камне, который взялся вытащить самонадеянный мальчишка, окатил его волной холодного презрения: "Ты ли будешь мною сражаться?". Потом презрение исчезло, исчезли и туша медвежонка, и крик Макса, и отчаянный треск веток. Остался только холод, который полз от предплечья выше, к плечу, выше, к шее, сковывал зубы, язык, трахею. И всё это исчезало, так как вокруг, везде, был только лёд, бесконечные ледяные просторы, а как отличить один лёд (пусть когда-то он был человеком) от любого другого?..
   Когда всё вернулось, Денис мог делать только одну вещь - бесконечно впускать в лёгкие воздух. Он вдыхал и вдыхал - казалось, место в груди не закончится никогда. Зонта больше не было в руках: им теперь владела Варра, щуплая девочка и по совместительству истинный король Артур этих лесных краёв.
   Она даже не думала исчезать. Зверь вырвался из подлеска, закрутился на месте, потеряв ориентацию. Потом маленькие, налитые кровью глазки нашли врага. Зонт в руках Варры со щелчком раскрылся прямо в медвежью морду, брезент ударил его по нижней челюсти, и... нижней челюсти не стало. Какое-то мгновение братья созерцали беспомощно болтающийся язык и красное нёбо, а потом медведь просто пропал. Запах из его пасти ещё ощущался в воздухе. От оставшихся на земле кровавых следов шёл пар.
   - Варра, - сказал Денис. - Ты...
   Девочка повернулась к ним, всё ещё сжимая в руках зонт. Мальчишки бросились врассыпную, как испуганные мыши. Казалось, она не знала, что делать дальше.
   - Там, дальше, на ручке, есть кнопка, - подсказал Денис. - Нажми её, и зонт сложится.
   - Что такое зонт?
   - То, что ты держишь в руках. Он должен защищать от дождя, но я ещё ни разу не слышал, чтобы он защищал от медведей.
   Дениса трясло; всё ещё чувствовался холод, пустота вместо конечностей, и слова, свободно лившиеся сейчас изо рта, помогали ему ощущать себя живым.
   Купол зонта закрылся. Глаза Варры были ровно булавки.
   - Как ты от них сбежала? - спросил Денис, помогая брату встать на ноги. - Как ты уговорила их тебя отпустить?
   Девочка бурлила праведным гневом, как чайник, который забыли снять с огня.
   - Кого отпустить? Кто отпустить? Вы просто бросили меня в лесу! Сбежали, как самые настоящие трусы, пока я собирала ягоды. Впрочем, что ещё ожидать от мальчишек? Когда я вернулась, то увидела, что вас нет. Тогда я пошла по следам. Слава Господу, это было легко. Топтать-то вы горазды.
   - А как же люди-кукушки?
   - Какие ещё кукушки? - спросила Варра. - Ты не видишь, что всё вокруг мертво? Кукушек, наверное, тоже кто-то застрелил.
   Денис беспомощно оглянулся на Максима. Тот не казался слишком удивлённым. Скорее он казался человеком, получившим подтверждение тому, что правила привычного ему мира ещё так или иначе работают. Куда больше его беспокоил зонт, которым Варра небрежно поигрывала. Он всё ещё казался чужеродным, как наклеенная поверх раскраски картинка. Где-то рядом был туман. Он тянул тонкие свои усики к зонту и отдёргивал их, когда Варра в сердцах топала ногой.
   - Мне не стоило вас спасать. Пусть бы вас лучше задрал медведь, - она посмотрела на Доминико, который крутился тут же. - Как ты, старый мёртвый человек, мог такое допустить?
   "Старый мёртвый человек" пробурчал, что умер в самом расцвете сил, но больше ничего не сказал.
   Мальчишкам только и оставалось, что уныло кивать головами. Денис хотел рассказать девочке про людей-кукушек, - не может быть, чтобы её слова: "Максим самый умный, а Денис спас меня от смерти, хотя совсем меня не знал" так просто канули в небытие. Это казалось жутко неправильным. Но Максим взял брата за руку, тем самым связав ему язык.
   - А ягоды я съела! - сказала, наконец, Варра. - Все, до единой. Так и знайте.
   Она посмотрела по очереди сначала на одного, потом на второго брата.
   - Что ж, если у вас нет в планах немедленно погнать меня прочь, мы можем идти дальше. Лес скоро кончится. Я чувствую движение воздуха. Всё так смердит, но я чувствую. Мама мне всегда говорила, что у меня хороший, "верный" нос. Кто, однако, убил всех этих зверушек?
   Максим, наконец, подал голос:
   - Послушай, ты не могла бы выбросить эту штуку? Она опасна.
   Варра презрительно поджала губы.
   - Ни за что. Я пойду впереди и буду вас, малыши, защищать.
   Денис покачал головой:
   - И как ты не испугалась, когда бросилась отбивать нас у медведя?
   Варра на мгновение замерла. Потом призналась:
   - Очень, очень испугалась. Но ещё больше я испугалась, когда увидела, что ты схватился за эту штуку и вдруг начал исчезать. Ты стал выглядеть даже бледнее, чем этот прозрачный господин. И я больше не думала. Я вырвала у тебя зонт, а дальше всё случилось как-то само.
   - Но с тобой всё в порядке...
   Девочка пожала плечами.
   - Наверное, я сделана из какого-то другого мяса. Меня, вместе с братьями и сёстрами, родили мои мама и папа, а вас двоих - ваши. Чему же тут удивляться? Если бы у нас было время, я бы на чём-нибудь погадала. Спросила бы у букашек, почему так, а не иначе. Но если вы хотите знать моё мнение - здесь просто ужасно. Лучше убраться подобру-поздорову.
   Откровенно говоря, после всех этих переживаний братья готовы были грохнуться на землю прямо здесь и уснуть самым крепким из всех возможных снов. Но попробуй не согласиться с человеком, в руках у которого оружие! Даже если это оружие - просто зонт.
   И они двинулись вслед за Варрой. Доминико заставил своё тело мягко светиться и стал похож в своих одеяниях на огромный ночник, привносящий в полный горестно заломленных ветвей лес частичку домашнего уюта. Всё вокруг было похоже на театральные декорации, оставленные на ночь для утреннего спектакля. Когда Денис оборачивался, он видел катившийся следом за ними туман - единственное проявление жизни в смертельно раненой роще. Словно висящая на стене добрую половину твоей жизни картина, на которой вдруг задвигалось, зашевелилось... нечто. Да ещё река, которая теперь никуда не торопилась, а текла тихо, почти вкрадчиво. Там отражалось чёрное, затянутое низкими облаками небо. Ровно потолок. Денис вспоминал, как они с отцом однажды после прогулки не пошли домой, а принялись гулять по стремительно вечереющему Выборгу, а потом по Выборгу ночному. Гуляли и болтали о том, почему звёзды падают с неба, почему луна круглая, как кромка стакана, почему некоторые птахи ночью не спят, а поют и забавляются в садах, словом - о всяком, и мама звонила папе, она не ложилась до их возвращения, а пекла ватрушки с сахаром. И совсем не ругалась. Максим тоже что-то вспоминал, но по лицу его нельзя было понять, что именно.
   Когда становилось трудно идти и деревья выступали на них плотным строем, укрепляя свои ряды молодой порослью, Варра тыкала перед собой сложенным зонтиком. Денису мерещилось, будто трость в её руках превращалась в косу, а то - в копьё или пику, и лес расступался, будто орда ночных кошмаров перед сочащимся сквозь веки светом утра. Дышать становилось легче.
   - Ничего тут страшного и нет, - обыкновенно говорила Варра. Голос у неё был усталый, но по прямой спине Денис имел возможность созерцать её упрямство. - Видите? Вы, мальчишки, поразительно неловки. Стоит пустить вас вперёд, как забредёте в такую чащу, из которой только женщина может вывести.
   Мальчики не спорили. Они просто шли за Варрой, мечтая удержаться на ногах хотя бы до утра.
  
   20.
  
   Шатры Грязного Когтя ждали их прямо на опушке. Один за другим дети выстроились перед ними в линейку. Жилища сиу выглядели как вещь, утерянная нерадивым хозяином так давно, что вряд ли этот хозяин впоследствии о ней вспомнит. Если спросят, он улыбнётся и скажет: "Неет, не было у меня никаких красных шатров. На кой они мне сдались? И вот этой хрупкой конструкции для сушки рыбы и разделки туш тоже не было. И коз, которые обглодали этот куст облепихи. И холмиков песка везде вокруг, выглядящих как не выстоявшие против жары и ветра песчаные замки".
   - Это их стрелы были везде там, в лесу? - спросила Варра.
   Максим кивнул, и тогда она прибавила:
   - Значит, и у нас в форте были их стрелы. Значит, если мама и папа по-настоящему мертвы, - вот те, кто в этом виноват.
   Максим покосился на зонт в руках девочки.
   - Может быть, твоя палка не причинит им вреда.
   - Это не простая палка, - сказала Варра. - Это от дождя!
   Как бы то ни было, они взялись за руки и вышли на открытое место. Среди шатров там бродили люди, их перевёрнутые лица выглядели седым пеплом над остывающим костром. Они не были заняты обычными для сиу делами - теми непонятными для постороннего глаза мелочами, которые, по некоторым поверьям, приводят в движение механизм, который вновь и вновь поднимает солнце в небо. Они просто-напросто шатались без дела. Голые ступни шуршали по песку. На сушилке для рыб болталось несколько рыбьих скелетов, с глухим звуком стукались они головами. В черепе мёртвого буйвола жили гадюки, никто не подумал убрать их подальше от детей, которые тоже бродили здесь, будто отбившиеся от стада животные.
   Солнце бросалось на детские глаза как разъярённый росомаха.
   Денис ожидал увидеть луки, из которых выпускали те стрелы, но руки перевёрнутолицых, кажется, были пусты. Из их колчанов, сделанных из сыромятной кожи, просыпался лишь мусор, когда те стукались друг об друга.
   - Они какие-то... жалкие, - сказала Варра. Зонтик она всё ещё держала наизготовку.
   - Посмотри на их глаза, - сказал Максим.
   Но Денис уже и сам видел. Там была темнота, как в глазницах театральной маски, которую Денис однажды видел в питерском музее. Из ртов показывал свои длинные щупальца туман. Сами сиу выглядели как тени, неразумно выползшие на солнце.
   - Они прокляты, - шумел за их спинами Доминико. - Порождения ТЕНИ! Разве вы не видите? Зачем мы вообще сюда пришли?
   - У Варры есть оружие, - сказал Денис ему. - И мой брат тоже кое-что умеет. Если они вдруг нападут на нас, мы...
   Максим, ни слова не говоря, пошёл вперёд, и Денис, схватившись за голову, последовал за ним. Он ожидал в любой момент окрика на птичьем языке сиу (или какой язык у этих пустынных жителей? Змеиный?), но не дождался. Десять шагов... Пятнадцать... Он смотрел вниз. Когда в воздухе послышался слабый запах каких-то пряностей, Денис поднял голову. Люди исчезли. Шатры были похожи на аттракционы заброшенного парка развлечений, которые издалека выглядят что надо, и даже вывеска, кажется, вот-вот загорится приветливым неоном, но ты подходишь ближе и видишь, что у гигантской статуи Деда Мороза отсутствует добрая половина корпуса, а внутри свили гнёзда воробьи, да торчат во все стороны ржавые арматурины. Что американские горки больше похожи на останки динозавра. Что на обрывках газет, которые раньше ютились в будке билетёра, а теперь разбросаны всюду вокруг, можно разглядеть дату за добрых пять лет до нынешнего дня. И невольно начинаешь задумываться: "Где я был пять лет назад, когда это чудное место встретило свой конец?"
   Каркасы шатров давно уже рассохлись и походили на старых голубей, которые только и могут, топорща перья, хранить остатки тепла и с тоской смотреть в синее небо. Каждый порыв ветра, который срывался отсюда в путешествие по степи, на мгновение возвращал лагерь к жизни: хлопали пороги шатров, слышались скрипы, трески, шуршания, которые при большой доле фантазии можно было принять за тихий людской разговор. Кое-где валялись кости; сложно было определить, человеческие они или звериные. Максим, наверное, мог бы сказать. И Доминико мог. Но они молчали.
   Доминико всё не мог успокоиться. Он летал кругом и заглядывал в каждый шатёр. Отлетал к опушке, с минуту разглядывал лагерь индейцев, а потом с воем бросался обратно, и всё начиналось сначала. Он не мог понять, как это на свете могут существовать такие приведения, которых нельзя поймать, усадить на краешек луны или в любимом подземелье и поговорить по душам, как и полагается двум добрым мертвякам.
   - Пойдёмте отсюда, - в конце концов взмолился он. - Здесь жутко!
   - Эти люди стали ЕЁ жертвой. Они исполнили ЕЁ волю и исчезли, - пробормотал Максим. - Мир сходит с ума. Люди не должны так запросто пропадать из него, он не может всего этого понять.
   Братья вдруг почувствовали небывалое умиротворение. Денис нашёл старое кострище и просто вдыхал его запах. Максим бродил всюду кругом, будто здороваясь с бывшими обитателями сего места. Варра наконец оставила зонтик - она каким-то совершенно привычным движением раскрыла его и положила как будто бы сушиться - и вернулась к своему обычному меланхоличному настроению.
   - Сюда ОНА больше не вернётся, мой дорогой призрак, - сказал Максим. - Разве ты не чувствуешь? Это место - как пустая... пустая...
   - Обёртка от шоколадки, - пришёл на помощь Денис. - Выброшенная прочь обёртка. Значит, здесь безопасно будет отдохнуть?
   - Прислушайся к своим ощущениям.
   Денис боялся, что если он прислушается к своим ощущениям, то грохнется спать прямо здесь, где стоял. Спать рядом с золой и видеть во сне, что она ещё тёплая - что может быть лучше?
   Варра тихо всхлипывала. Она зачем-то нацепила на голову перья сиу, и теперь придерживала их рукой, чтобы не унесло ветром. С уголков глаз срывались слёзы, и это вдруг сделало её в глазах мальчиков куда более человечной, чем раньше.
   - Я была готова подраться с этими сиу, хотя никогда в жизни не дралась, - сказала она. - Не знаю, где сейчас мама с папой, но надеюсь, им так же спокойно, как и мне. Эти сиу, даже если и виноваты, знают момент, когда нужно уйти навсегда.
   Она села возле потухшего костра, а потом легла на спину.
   - Никуда больше не пойду. Хочу остаться здесь.
   Как маленькие кутята дети подползли друг к другу, прижались и, свернувшись калачиком, уснули.
   ТЕНЬ поджидала по ту сторону бодрствования.
   Во всяком случае, Дениса.
   Она пришла в обличии Варры, будто девочка поняла правила этой игры и теперь легко, словно перебрасывая из ладони в ладонь мячик, путешествовала по чужим снам. Но то была другая Варра.
   - Вернулся, братец? - спросила она приветливо.
   От неожиданности Денис застыл, в нерешительности покачиваясь с носка на пятку, и вдруг обнаружил себя в дверном проёме. Варра стояла по ту сторону и смотрела на него, вытирая руки о передник.
   - У меня нет сестры, - сказал Денис. Это было единственное, что он мог утверждать со всей уверенностью в данных обстоятельствах, когда даже входная дверь вела не в прихожую, а прямиком на кухню, как будто он, Денис, вошёл с улицы через окно.
   Он неловко вылез из кед, наступая себе на пятки.
   - Ты, наверное, соскучился по домашней еде, - сказала девочка. - Проходи, присаживайся. Я нагадала тебе гуляш с гречневой кашей.
   Денис попытался, и не смог вспомнить, где он успел отвыкнуть от гречневой каши. Кажется, он питался огромными костями, иные из которых были тебе по пояс, а до иных ещё нужно допрыгнуть, глодал их где-то в пустыне, среди пирамид. Он почувствовал зверский голод, но решил поосторожничать и прежде поинтересоваться, где родители.
   - Я их не видел, кажется, целую вечность, - признался Денис и замолчал, глядя через плечо девочки. В зале, освещённом так, как будто там сияет на новогодней ёлке гирлянда и отсветы от разноцветных шаров плывут по стенам и потолку, мельтешили чьи-то тени. Он узнал широкие плечи отца, его кудлатую бороду. Где-то за ним скорее чувствовались, чем наблюдались, плавные мамины движения.
   Денис сразу успокоился. Плюхнулся на стул, заглядывая в тарелку и заранее предвкушая гору распаренной, вкусной каши, непременно с маслом и с веточкой укропа, как делала мама. Варра укроп не положила, но, в конце концов, это не обязательно. Не сказать, что прежде он был в восторге от этого кушанья - как и любой ребёнок, Денис предпочитал шоколадные батончики - но, как альтернатива большим костям (которые, наверное, приходилось разгрызать, чтобы добраться до костного мозга), содержимое тарелки просто не имело цены. Когда мальчик окунул в тарелку ложку, крупа застучала, как речные камешки. "Это и есть речные камешки", - понял мальчик. Полная тарелка. Чтобы не расстраивать новоявленную сестру, Денис сделал вид, что так и должно быть, но только он поднёс ложку ко рту, кто-то сказал маминым голосом:
   - Варра, девочка! Кто это?
   Варра положила на столешницу нож, которым чистила от кожуры луковицу, посмотрела на Дениса и подмигнула.
   - Кто? Не знаю. Кто-то из будущего.
   Денис открыл рот, но не смог сказать ни слова: из его рта с грохотом посыпались голыши. В дверях стояла мама и смотрела на него, как на приблудившегося пса. Мальчик поднял руку чтобы пригладить волосы - возможно, дело в том, что его шевелюра не касалась расчёски уже довольно долгое время, - и уколол руку о еловые иголки и репьи. Вдруг всполошившись, окончательно уверился в том, что родители его не узнают. Он что, теперь всегда будет чужаком в этой семье?
   "Это она здесь самозванка", - хотел закричать Денис, но не смог. Взгляд в панике метался по строгому маминому лицу. Вот он опустился ниже, на раздутый, выпирающий из-под платья её живот, полный чего-то тёмного, вязкого...
   Денис зажмурился крепко-крепко, как умеют только дети, когда играют в прятки и хотят, чтобы их не нашли. Вспомнил о магии слов, вдруг ни с того ни с сего решив, что это магия мысли. Закричал внутри своей головы: "Это она здесь самозванка!!!!".
   Мама исчезла, исчезла кухня, исчезла тарелка с камнями, и дверь, через которую он вошёл и за которой, на самом деле, была улица. Осталась только Варра; она улыбалась. Меж внезапно ставших редкими зубов клубился туман. Лицо её стремительно чернело; оно будто высыхало под безжалостным пустынным солнцем, и кожа слезала с него прямо на глазах, а под ней, а под ней, а под ней...
   ТЕНЬ.
  
   Когда Денис, весь в холодном поту, открыл глаза, первое что он увидел - влагу под носом у младшего-старшего брата. На стёклах его очков также блестели капли, а нижняя губа нервно подрагивала.
   - Ты кричал, - сказал мальчик, с испугом уставившись на брата.
   - Дурной сон, - хмуро ответил Денис, садясь и отряхиваясь, как притащившая только что из болота подстреленную хозяином утку охотничья собака. Плечи ныли от неудобной позы, в которой пришлось спать, икры болели от изнурительного путешествия по лесам. Кострище больше не пахло чем-то родным и домашним. Оно было не более чем неприятной, душной горкой пыли. Денису хотелось чихнуть, но он побоялся, что эта малость разнесёт пыль по всей округе.
   - Ты мне снилась, - сообщил он Варре, которая подняла голову и смотрела по сторонам, явно не понимая, где находится. - Я пришёл домой, и Мама с папой не узнали меня, как будто я им чужой. Ты была на нашей кухне и готовила еду, а потом растворилась в чёрной черноте. Вроде той, которой боится Доминико.
   - Я и сама от неё не в восторге, - пробурчала девочка. Ямочки на её щеках углубились, превратившись в натуральные волчьи ямы, а в глазах... Денис готов был поклясться, что видит там позавчерашний день.
   Она сочла необходимым оправдаться:
   - И я не хотела похищать твоих родителей. Просто у меня теперь нет своих, наверное, поэтому ты видел меня у себя дома. Но мне ничего такого не снилось. А какие они, ваши родители?
   - Папа с такой огромной курчавой бородой. Чёрной, как вакса. А мама тонкая и строгая. Правда, постоянно всё забывает. И читает слишком много детективных романов в мягкой обложке.
   Денис поглядел на Максима, и ему не в первый раз показалось странным: почему братец не спрашивает о родителях? Он же их совсем не помнит - сам признавался. Разве не великая это штука - помнить? Когда ты такой молодой, ты запоминаешь каждую мелочь. Всё вокруг как само собой разумеющееся, и само собой разумеющиеся вещи - что солнечные зайчики, которые знай себе исчезают из твоей головы, отправляясь на прогулку, короткую, только до двора и обратно, или неизмеримо долгую, как у Снусмумрика. Только когда встречаешь человека, ребёнка, который растерял всех своих солнечных зайчиков, понимаешь, насколько важная это вещь.
   Денис был широкой души человек, поэтому он махнул рукой, отмахнувшись вместе с тем и от сложных мыслей.
   - Ладно уж. Это всё равно всего лишь сон. Заглядывай иногда. Только, пожалуйста, делай так, чтобы я был дома, а ты будто только что пришла.
   Кажется, эти слова понравились Варре, хоть она и сказала: "Всё это, наверное, тебе нашептали здешние призраки". Однако его самого всё ещё бросало в дрожь при воспоминаниях о тумане, который, будто дым из жерла вулкана, валил изо рта девочки. И как потом её лицо стало чёрным, как угли. И как глядела мама - так, будто первый раз его видит, будто Денис ей неприятен... или это только так показалось?
   На лицо Макса вернулись привычные краски. Видя, что с братом всё в порядке и что ему ничего не угрожает, он направил взгляд к горизонту. Смеркалось, и, судя по решительно сжатым губам малыша, им снова предстоит идти ночью.
   Кажется, накануне, грохнувшись спать, Денис забыл подумать об окружающем пейзаже - о том, как рад он был после тесноты леса, похожей на пыльный мешок, в который складывали землю, снова увидеть простор, до края которого не долетит ни одна стрела. И Денис готов был поклясться, что видит здесь если не стрелу, то лук уж точно. Лук - огромная дуга неба над головой, и стоит протянуть руку, как ощутишь пальцами биение тетивы - горизонта. Ну а стрелой... стрелой пускай будешь ты сам.
   Денис был готов лететь вперёд, без завтрака, без того, чтобы найти ручеёк и немного взбодриться, поплескав на лицо. Без того, чтобы проверить, в каком состоянии обувь и не собирается ли она развалиться прямо сейчас - а, между прочим, в шатрах племени Грязного Когтя можно было найти иголки и нитки. Маму бы разозлило такое легкомысленное отношение к еде и собственному здоровью, но сейчас Денис старался не думать о маме. Нет, он по-прежнему скучал, но стоило закрыть глаза, как кожей начинал чувствоваться этот чужой, чуть ли не враждебный взгляд.
   - В темноте будет отлично видно путеводный огонь, - сказал Максим, снова будто разговаривая сам с собой. - Когда мы дойдём... если мы дойдём, мы, наверное, найдём там что-то восхитительное. Или не найдём ничего. И тогда это путешествие, как я и говорил, станет самым ненужным путешествием на свете.
   - Это я говорил, вообще-то, - встрял Денис.
   Максим окинул его отсутствующим взглядом. Ковыряясь в носу, он выглядел отнюдь не глупо: словно генерал, на закате тяжёлого, кровопролитного боя, в котором полегли почти все его солдаты, который размышляет, каким бы из героических способов ему умереть. Денис почувствовал лёгкую зависть: хотел бы он уметь так же!
   - Что ж, пусть ты. Не видел Доминико?
   - Наверное, улетел к маяку, на разведку.
   - Он не мог. В маяк должны войти мы вместе. Если он вернётся туда один, то случится нечто непоправимое. Быть может, он исчезнет, как будто его и не было.
   - А ты? - спросил Денис.
   - Я не исчезну, - самоуверенно сказал Максим. - Я буду всегда.
  
   21.
  
   Дениса не слишком волновала судьба приведения. В конце концов, на то он и бесплотен, чтобы меньше попадать в неприятности! Мальчик оглядывался по сторонам: возможно, в одном из этих шатров могла остаться еда, но даже если так, вряд ли она способна возбудить аппетит даже у трёх голодных детей. Порыв немедленно сорваться с места, как соскучившаяся по полёту птица, уже прошёл, зато дало о себе знать кусачее живое существо, что живёт внутри, прямо за пупком, и смотрит, должно быть, через него на мир, как в дверной глазок.
   - Сейчас, сейчас, - бормотал Денис, пытаясь успокоить своего дракончика, и беспомощно оглядывался по сторонам.
   Он бы съел сейчас даже гречневые голышки из сна.
   Мысль о Варре в переднике заставила его нос чувствовать в воздухе фантомные запахи не то жареной, не то пареной пищи. Денис готов был съесть даже варёную свеклу, которую дома не жаловал.
   - Варра, - спросил он, найдя глазами девочку. - Что у нас на завтрак?
   - Скорее, на ужин, - заметила Варра. Она не любила размытые определения и всегда стремилась внести точность.
   Денис воспрял духом.
   - Тогда - на ужин!
   - Ничего. Ты что, не видишь, какая вокруг пустота?
   Денис разочарованно выпятил нижнюю губу.
   - Мы можем вернуться в лес, и...
   Он вспомнил о мёртвых зверюшках, свалявшуюся шерсть и слипшиеся перья, и сглотнул слюну, которая вдруг показалась горькой. Как он мог даже о таком подумать?
   - Какая мерзость! - воскликнула Варра. - Ты хочешь, чтобы мы ещё раз убили тех бедных зверей?
   - Мясо уже вряд ли к чему-то пригодно, - заметил Макс. - Времени прошло достаточно.
   - Может, тогда, ягоды или грибы... - беспомощно сказал Денис.
   Он оглянулся на лес (который окрестил про себя кукушкиным) и окончательно отказался от этой идеи. Ветви качались на фоне чернеющего неба, будто пытаясь отчиститься таким образом от какой- то липкой грязи. Иногда движение воздуха вдруг приносило со стороны чащи зловоние. И, в конце концов, Денис в отчаянии воскликнул:
   - Ну приготовь что-нибудь! Ты же женщина.
   - А ты должен быть добытчиком, - хладнокровно парировала Варра.
   Денис хлопнул себя по лбу.
   - А как же волшебство? Так это я мигом.
   Он ненадолго сосредоточился, потом принялся извлекать из воздуха булочки для тостов, грецкие орехи, листья салата, молоко в стакане (которое, как оказалось позже, нельзя было ни выпить, ни вылить), помидоры, такие красные, будто они собирались вот-вот детонировать, огурцы, похожие на рвущиеся в небеса ракеты. Мяса не было: каждый раз, когда Денис брался описывать куриную ногу, перед глазами вставали мёртвые зверюшки. Свалявшаяся шерсть их пахла нафталином и как будто щекотала горло, отчего у мальчика начинались рвотные позывы.
   Впрочем, и того, что он смог описать, было более чем достаточно.
   К изумлению всех действующих лиц (и в особенности скептичного наблюдателя - Макса), получилось довольно неплохо. Варра покрошила все ингредиенты на листах салата, сдобрила горошковым перцем, который рос прямо здесь, между двух шатров. Даже картонный привкус отошёл на задний план, напоминая о себе разве что угловатостью очередной булочки. Тем не менее, девочка осталась недовольна:
   - Тебе стоит ещё попрактиковаться в волшебстве. Всё это, похоже, нигде не росло. Я даже боюсь предположить, откуда оно могло появиться.
   Ужин завершился, когда окончательно стемнело и от бывшего стойбища сиу остались только силуэты, которые, кажется, можно было легко повалить, задев ногой. А то и пройти насквозь. Неуютное ощущение, будто вокруг декорации спектаклей, которые больше никогда не будут поставлены, не покидало Дениса.
   Пора было трогаться в путь. Теперь этого хотели все. Холодный ЗОВУЩИЙ СВЕТ мерцал на горизонте. Он казался значительно ближе, пламенел, как налившаяся соком виноградина и притягивал все взгляды. Ни Денис, ни его брат не могли сказать, когда он зажёгся. Или, может, огонь там, на маяке, горел весь день, просто из-за яркого солнца его не было видно?
   - Расскажите мне об этом огне, - попросила Варра. Она очень точно угадала по лицам мальчиков, что у них на уме.
   Ребята ответили одновременно:
   - Это что-то, что, может, вернёт нас домой, - сказал Денис.
   - Это что-то, что может спасти этот мир, - задумчиво сказал Максим.
   Денис, посмотрев на брата, неуверенно засмеялся, но Макс не ответил. Серьёзный, он восседал на камне, на котором, наверное, точили сиу свои ножи и копья, как малолетний король.
   - Спасти от этого? - спросила Варра, не уточняя, что имеет ввиду. Каждый в этом маленьком кругу был в курсе происходящего. - А зачем ОНА съела всех этих сиу? Они что, не подчинились?
   Денис задумался: откуда девочка знает, что ТЕНЬ предпочитает женское обличие? Макс, кажется, ничего не заметил, а вот Доминико исполнился бы подозрениями, если б только не исчез без следа.
   - Всё очень сложно, девочка, - осознанно или неосознанно копируя интонации взрослого, сказал Макс. Варра посмотрела на него, как на своего младшего брата, но что-то заставило её придержать вертевшуюся на языке ехидную фразу про малышей, которые думают, что они самые умные на белом свете. - Представь, что всё на свете - не такое, каким является. Люди, которые живут в своём крошечном мирке, думают, что разбираются в том, как надо жить и как надо умирать... Во всяком случае, в своей-то жизни точно разбираются. Глупыши! Знанию, когда и что сеять, чем болеет скот и о чём секретничают дети, далеко до знания законов вселенной.
   - А ты как будто всё знаешь.
   - Я ничего не знаю и мало что понимаю, - спокойно ответил Макс. - Но зато я не боюсь это признать.
   Он огляделся, окинув лагерь равнодушным взглядом.
   - Кстати, я всё ещё не слышу этого несносного испанского брюзгу.
   Денис понял: где бы ни был Доминико, он бы не потерпел такого к себе обращения и через секунду появился бы перед ними, выговаривая малолетним спутникам всё, что о них думает.
   Наверное, заблудился, - сказала Варра.
   - Доминико знает этот мир лучше любого старика сиу. У старика сиу была всего одна жизнь, у Доминико - две, пусть одну он и просидел на одном месте. Зато теперь навёрстывает упущенное, как может.
   - Может, он совсем рядом, - Варра ткнула пальцем себе под ноги. - Заблудился здесь, как те тени.
   Посовещавшись, они отправились на поиски, разбрелись в разные стороны, напряжённо вглядываясь в пространство. В быстро сгущающихся сумерках было трудно что-то различить. Денису казалось, что любой шаг может прийтись в кроличью нору, а потом все исчезнут, и ты будешь лежать здесь со сломанной ногой, взывая о помощи долгие часы до утра. Тем не менее, он почти не боялся. Сиу больше не опасны (иначе они, уж конечно, воспользовались бы своим шансом и напали на детей, пока те спали), и ни одного живого существа на много километров вокруг, будто двое мальчишек и девчонка прозевали нарисованную мелом черту, которая предупреждала о смертельной опасности. Ну и кого, спрашивается, теперь бояться, как не самих себя?
   Как раз, когда Денис обдумывал эту мысль, слева раздался голос Варры:
   - Это он! Вон он, я его вижу.
   Сначала Денис ничего не мог разглядеть. Он поймал себя на мысли, что больше не может понять, с какой стороны они пришли и куда направляются, но потом отыскал огонёк маяка и успокоился. Такой тёплый! Там обязательно должно быть что-то хорошее.
   Но потом он понял, о чём говорит Варра. По тарелке степи бродили слабо светящиеся фигуры. Наверное, вблизи их не разглядеть: они же просто как слегка светящийся туман, ты можешь принять его, например, за сигналы, которыми голодный желудок пытается дать знать о своей проблеме.
   Среди них одна как будто бы светила ярче остальных. Она была выше и размахом плеч напоминала пропавшего призрака.
   Макс был тут как тут; он приложил ко рту руки и закричал:
   - Эй, Доминико! Что ты там делаешь?
   Но столб белого тумана даже не шевельнулся. Он напоминал дым от свечи, горящей в абсолютном безветрии.
   - Он как-то попался в ловушку, - Макс бегло оглядел своих спутников. Указательный палец правой руки он держал возле рта, как будто хотел сказать: "Шшш..." - Повезло, что не попались мы. Наверное, Доминико был ближе физически к этим существам, и, пока мы спали, они утащили его к себе.
   - К себе - это куда? - спросил Денис. - И как нам ему помочь?
   - Кто знает? - ответил Макс сразу на оба вопроса.
   - Тогда как ты собрался его вызволять?
   - Я не знаю, как эти тени соотносятся с ДРУГОЙ СТОРОНОЙ, - сказал Максим. - Я могу случайно впустить их к нам, сюда, а могу напротив, поместить нас троих в эту ловушку. Маяк уже так близко, что я просто не могу рисковать.
   - То есть мы просто пойдём дальше, бросив его там? - вмешалась Варра. Она обняла себя за плечи и ощутимо дрожала, хотя вечер был абсолютно безветренным и тёплым.
   - Может, после того, как мы доберёмся до места назначения, я придумаю способ вытащить этого старого испанца, - неохотно сказал Максим.
   Денис смотрел на брата во все глаза. Стёкла очков малыша сверкали строго и непреклонно. Это ли его всесильный брат, могучий малолетний волшебник? Как могло так получиться, что он бросает на произвол судьбы единственного друга? Но в глазах Макса теперь был только свет маяка. Он словно мотылёк, позабывший обо всём на свете, готов насадить своё брюшко на шаровую молнию раскалённой лампы и познать блаженство, пусть даже на секунду перед смертью.
   Денис не мог с этим согласиться. Вонзив ногти в ладонь, он воскликнул:
   - Чепуха! Я отправлюсь туда и спасу его.
   - Как же ты это сделаешь? - спросила Варра.
   - Как раз плюнуть, - обнадёжил её мальчик и, посмотрев на Максима, едва не сел в траву.
   Перед глазами вдруг встало самое сильное, наверное, жизненное переживание. Вспыхнуло ярко, как лампочка посреди тёмной комнаты: он, Денис, ещё малявка, выросший на мультфильмах и считающий, что дельфины и в самом деле спасают людей с тонущих кораблей и водят возле морского дна хороводы вокруг морской ёлки, поскользнулся на траве и рухнул в пруд, уйдя под воду с головой. Когда открыл в воде глаза (папа уже бежал к берегу, на ходу сбрасывая ботинки), подёрнутое иссиня-чёрной мутью дно приближалось, медленно раскачиваясь, словно делая робкие шаги в сторону малыша. Мальчик не пытался выплыть: он наблюдал огромную рыбину, которая, лениво двигая плавниками, подплыла так близко, что, кажется, могла ущипнуть его за нос. Денис готов был поклясться - размером она была с настоящего Флиппера! Он уже собирался ухватиться за верхний плавник, чтобы рыбина доставила его прямиком к поверхности, когда понял, что она не собирается его спасать. Она хотела только посмотреть, что можно будет отщипнуть от обитателя поверхности, когда он перестанет дёргаться и станет кучкой ила на озёрном дне. Мальчик приготовился открыть рот, чтобы закричать и при этом наверняка захлебнуться, когда рука отца порвала плёнку водной глади и ухватила его за волосы.
   Такие же глаза, как у той рыбины, были сейчас у Максима. Там не было страха за жизнь брата, не было готовности помочь. Он хотел только одного - отправиться в дорогу, да поскорее. Как Гарри Поттер, ждущий возле своего окна сову с письмом из Хогвартса и готовый при первом же знаке броситься собирать вещи, не взглянув даже на скучную престарелую мать и собаку, которая давно уже выросла из смешного щенячьего возраста и смертельно надоела.
   Денис не хотел видеть таким Макса и потому зажмурился.
   - Я смогу, - сказал он, но никто не собирался его переубеждать. Впрочем, и Денис говорил это больше для себя. - Дай мне карандаш.
   У него была безумная идея. Наверное, Макс не воспринял бы её серьёзно, а Доминико раскритиковал, со свойственным ему скепсисом сообщив, что в этом уголке мира так не принято, но Денис был готов её воплотить. Во всяком случае, попробовать.
   Макс отдал ему волшебную палочку и отступил, с бесстрастным выражением наблюдая за братом. Казалось, будто ноги его уже далеко: приминая высокую траву, а иногда скрываясь в ней почти полностью, они спешили к маяку.
   Денис взял карандаш поудобнее, подумал, как бы упростилась задача, если бы перед ним был холст. Или хотя бы тетрадный лист, вроде того, на котором он привык рисовать. А потом решил, что весь этот мир вполне себе походит на раскраску, книжку с картинками, к которой так и хочется добавить сообразно размаху своего воображения множество замечательных деталей.
   И когда мальчик так подумал, он вдруг почувствовал под грифелем поверхность, на которой можно рисовать. Высунув от усердия язык, он выстроил первую линию. Она дрожала в воздухе и совершенно не походила на что-то, что не смоет утренней росой, или что не порвёт, пролетая мимо, своим крылом мотылёк. Но Денис решил, что времени ему хватит. Рядом с первой вертикальной линией он провёл вторую, потом сверху, на уровне своей макушки, нарисовал между ними перемычку. Темнота, полная колышущейся травы, вдруг взволновалась, как волчица, почувствовавшая приближение кого-то постороннего. Или лучше сказать - потустороннего? Денис не видел луну, её отсутствие его не больно-то заботило, но он вдруг понял, что чувствует, какой эта луна распространяет запах. Это было, как... сыр. Да, пахло, словно на кухне где творится таинство утреннего завтрака, где из-под маминого ножа выходят аккуратные ломтики чеддера.
   Денис зажмурился и заставил карандаш в своей руке довершить манёвр. Что-то явно произошло, какая-то магия свершилась, и он бы очень хотел, открыв глаза, увидеть перед собой Доминико с его всегдашним скорбным выражением лица.
   Но увидел только арку из ажурного железа, такую, будто она, созданная в прошлом веке умелым кузнецом, затонула много лет назад и теперь лежит на дне прозрачного озера, отвечая на приветствие солнечных лучей.
   - Это будет дверь в мир духов, - услышал Денис свой голос. Он не собирался озвучивать свои мысли, но понял, что так будет правильно. Таким образом он закрепил хрупкую постройку в этом мире, и, возможно, она продержится несколько дольше, чем два с половиной вдоха. - Через неё я втащу обратно нашего друга Доминико.
   Варра хихикнула, но почти сразу, осознав серьёзность ситуации, зажала себе рот руками. В её глазах - Денис смотрел в них немого снизу вверх - появилось пламя разгорающегося огня. Будто кто-то подул на угли, покрывшиеся уже пеплом... Он кивнул девочке и вошёл в дверной проём.
   Что ждало его там?
   В первую очередь, как ни парадоксально, ждало его там напряжённое ожидание. Это ожидание клубилось тут и там едкой дымкой, изменяло всё вокруг, как сливочное масло изменяет вкус ржаного хлеба. Наверное, не будь напряжённого этого ожидания, всё было бы просто, как пять копеек: подойти к высокой тени, взять за руку и вывести Доминико в более привычное для него состояние. Но нет - собственное ожидание чего-то ужасного, ожидание сопротивления, ободранных коленей и саднящих локтей делали мир вокруг Дениса как будто состоящим из осколков стекла. Варра пропала, Макс со страдающим лицом - тоже.
   - Доминико! - закричал он. - Ты здесь? Отзовись же, создание ночи, выйди со мной на связь!
   - Я что, настолько погано выгляжу? - обидчиво сказал Доминико, - К чему этот тон?
   Мальчик не стал рассказывать призраку про серию мультиков о собаке охотника за тайнами, из которой он взял эту фразу - всё равно строгий испанец не так его поймёт. Он был рад, что не придётся искать Доминико на ощупь, блуждая по миру мёртвых и шарахаясь от неясного ощущения угрозы, сформировавшейся в нечто более или менее зримое.
   - Ты где? - спросил он.
   - Здесь, прямо перед тобой, - сказал он. - Я не могу пошевелиться. Зачем ты за мной полез в этот колодец, мальчик? Я даже не представляю, как ты можешь мне помочь.
   Денис протянул ладонь.
   - Дай мне руку!
   - Чем ты слушаешь? - разозлился дух. - Я потерял тело... даже ту малость, что оставалась после смерти. Выпал из него, как мокрая нога из сандалии.
   Денис старался не терять присутствия духа. По крайней мере, эта раздражительность осталась при Доминико. А если она осталась, значит, получится вернуть и всё остальное. Ведь все эти едкие слова, определения и комментарии составляли большую часть сущности Доминико. Кроме этого, да ещё бессмысленных воспоминаний, у призрака ничего не было.
   - У меня есть карандаш, - сказал мальчик. - Я нарисую тебя заново, как нарисовал эту дверь.
   Глаза привыкли (не то к темноте, не то к тому состоянию, в котором всё вокруг находится), и Денис увидел перед собой силуэт вполне человеческих очертаний. Он радостно потянулся к нему карандашом, одним движением нарисовал туловище, голову, похожую формой на каплю, длинные несуразные руки с множеством пальцев (Денису некогда было считать, поэтому на каждой руке теперь красовалось разное их количество), ноги с хорошо видимыми, выдающимися суставами. Ноги он рисовал последними: они получились особенно здорово! Жалко, что Доминико ими не воспользуется.
   - Тебе не щекотно? - спросил мальчик.
   - Если бы я что-то почувствовал, я был бы счастливейшим существом на земле, - с неожиданной откровенностью сказал Доминико. Денис подумал, что он, должно быть, устал от самого себя - так говорила мама, когда кто-то из телевизионных героев становился сам на себя не похожим.
   - Но ты двигаешься, - сдерживая радость, сказал Денис. - Значит, работает! Ты сейчас рассматриваешь собственные руки. Прости, что они такие... просто я торопился. Нам нужно выбираться отсюда. Я даже не нарисовал себе скафандр, вдруг, если долго дышать этим воздухом, я сам стану таким, как ты?
   - Но это не я. Ты, наверное, нарисовал одного из этих краснокожих. Попробуй ещё раз.
   Денис схватился за голову.
   - Почему ты раньше не сказал!
   - Разрази меня морской скат, если я понимаю, что конкретно ты сейчас делаешь, - принялся оправдываться Доминико. - Ты как будто водишь этим своим жезлом в воздухе.
   Денис огляделся, заметив теперь, бесплотных, беспомощных существ вокруг было гораздо больше, чем ему хотелось. Взгляд надолго замирал на каждой фигуре. Вблизи все они казались одинаковыми, точно речные камни, собравшиеся на ежевечерний перестук боками. Призрак сказал, что мальчик стоит "прямо перед ним", но Денис видел перед собой два или три столба дыма, точно аист, наблюдающий с высоты за очагами лесного пожара. Расспрашивать времени не было. Что-то происходило с человеческим телом по эту сторону пространства, что-то, начавшееся с покалывания кончиков пальцев - причём, покалывания не снаружи, как это обычно бывает, когда отлежишь руку, а изнутри. Будто множество крошечных человечков оказалось заперто за дверями-ногтями, и теперь все они колотят туда крошечными кулачками. Возможно, если Денис задержится здесь чуть дольше, он сам станет лоскутом дыма.
   Денис заработал руками вдвое быстрее, карандашный грифель скрипел, как бывает, когда пытаешься рисовать по стеклу. Вот и вторая фигура готова: она получилась угловатой, с плечами, похожими на капот старой папиной "четвёрки".
   И снова промахнулся.
   Не впасть в отчаяние Денису помог, как ни странно, один пугающий факт: он начал видеть лица приведений. Горбатые носы на перевёрнутых лицах, торчащие из ушей волосы, тонкие губы... Вот знакомое лицо, похожее на хитрое произведение искусства из обыкновенной салфетки; им-то Денис и занялся, чуть не роняя из рук свой инструмент.
   - Кажется, тебе пора зарыться в ил, - подсказал Доминико, когда рисунок был почти готов. Чтобы сэкономить время, Денис нарисовал его в виде кота: конечно, он получился далеко не таким изящным, как у Максима (откровенно говоря, это существо больше походило формой на распухшую от дождя тучку, чем на животное), зато рисовался в одно движение.
   Денис оглянулся и ойкнул: округлый, первый нарисованный им призрак, тянул свои пальцы-сосиски к мальчику. Движения его были медлительны, как под водой. Денис увернулся и чудом не попал в объятья к угловатому. Голова его болталась на плечах как коробка с заводной игрушкой, а руки тянулись прямо к горлу: двойного толкования быть не может, вряд ли они хотели заключить в объятья своего освободителя.
   Доминико-кот вспрыгнул ему на плечи и зашипел:
   - Бежим отсюда, малыш, бежим со всех ног!
   Если бы у него были усы, они бы сейчас щекотали Денису ухо, но усов он не нарисовал. Мальчик побежал. Нарисованные им существа быстро осваивались с телами. У угловатого ноги получились преступно коротки, но он перебирал ими на удивление проворно, округлый же шагал с грациозной неспешностью человека на ходулях; и оба они хотели заполучить себе маленького художника. Должно быть, чтобы заставить нарисовать всех-всех-всех своих братьев. Ещё бы - они-то знают, что это за мука, находиться на одном месте, и не деревом находиться (оно хоть может махать ветвями и создавать ветер, может заниматься увлекательным подсчётом своих листьев и в предвкушении накачивать соком почки), а натурально быть клочком воздуха.
   Денис с ужасом понял, что не помнит, где дверь, но Доминико, прижавшись к шее мальчика, подсказал в какой стороне её искать.
   Всё вокруг окончательно померкло, как перед грозой, грохотала в венах кровь. Денис старался держать руки сложенными на животе, боясь изрезать их о проступающие в темноте острые формы, и в любой момент ожидал вспышки боли в ступнях. Трава выросла, незаметно поглотив и мальчика и его преследователей, хрустальные её кинжалы тихо звенели, касаясь друг друга.
   Округлый и угловатый нагоняли. Шаги их были абсолютно бесшумны. Почти плача, Денис обернулся, сжимая в руке карандаш, словно кинжал. Не может быть, чтобы истории о Фродо, о Питере Пэвэнси и Геде из "Волшебника Земноморья" были просто выдумкой. Не может быть, чтобы случайность, в последний момент вытаскивающая их из беды, не пришла и ему, Денису, на помощь!
   И вдруг его захлестнуло сильнейшее чувство дежавю. Денис уже был в похожей ситуации несколько лет назад: тогда, как сейчас, с листа бумаги на него шагало собственноручно нарисованное чудовище, и не было рядом мамы, чтобы остановить его продвижение. Врывающийся в форточку ветерок шевелил краешки листа, и казалось, чудовище увеличивается в размерах, ещё мгновение, и ему станет тесно в рамках листа. Скрип карусели за окном казался потусторонним звуком, предвещающим огромную беду. Денис сидел как кролик, забравшись с ногами на стул, а потом вдруг, неожиданно для себя, взял в кулак карандаш и заштриховал рисунок. И всё пропало. Карусель стала снова каруселью. А солнечные зайчики на полу и стенах перестали казаться алчущими крови зрачками.
   Денис воспрял духом. Раз он сумел выкарабкаться тогда, будучи сопливым малышом, росточком, может, даже пониже Макса, значит, сумеет и сейчас! Тем более что сделать нужно абсолютно то же самое.
   Волшебный карандаш сработал как нужно. Продвижение округлого приостановилось. Он почти полностью скрылся за клубком беспорядочной вязи, напоминающей узоры какой-то чокнутой пропавшей цивилизации, которая даже пирамиды свои строила кверху ногами и на дне океана. Угловатый зацепился за неё своими углами и неуклюже рухнул на землю.
   - Давай, глупый карась, быстрее работай своими плавниками! - вопил над ухом Доминико. Кажется, он бесновался больше из-за того, что Денис не нарисовал ему когтей, которые можно было бы втыкать в спину.
   Словно кипятком ошпаренный, Денис вывалился в арку. Следом попытался протиснуться округлый (он напоминал ходячий улей, распухший от пчёл), но нынешняя комплекция ему это не позволила. Провисев ещё несколько секунд, дверной проём исчез.
   Мальчик сидел на земле, среди нехитрой деревянной утвари, принадлежащей прежде сиу, и тяжело дышал. Тяжести на плечах больше не было. Избавившись от кошачьего обличия, Доминико снова обрёл печальную стать шедевра оригами, настолько искусно изготовленного, что поражённые боги наделили его собственной душой и самостоятельной жизнью (несмотря на то, что сам Доминико жизнью это не считал).
   - Так-так, - сказал призрак, глядя в сторону. - Стоило мне ненадолго исчезнуть, как наше маленькое паломничество превращается в натуральный балаган.
   Только теперь мальчик понял, что звуки борьбы отнюдь не звучат в его возбуждённой голове, а раздаются на самом деле. Варра, схватив за волосы Максима, таскала его вокруг одного из шатров, который хлопал пологом, придавая нехитрое музыкальное сопровождение этому дикому танцу.
   Он бросился на помощь брату. Выхватил его из рук девочки: та превратилась в натуральную фурию. Вместо того чтобы отстать от Максима, она зачем-то попыталась стянуть с него обувь. В случае с левым ботинком ей это удалось.
   - Успокойся, - сказал Денис, с ужасом созерцая глубокую царапину на щеке брата, прямо под левым глазом, и одновременно пытаясь отпихнуть коленом Варру. Объясни, что случилось!
   - Он хотел уйти без вас, - она ткнула пальцем туда, где, казалось, совсем рядом сверкал, словно крупный изумруд в лучах солнечного света, маяк. - Один! Бросить всё и уйти. Это же предательство!
   Денис смотрел на Варру с изумлением и нарастающим страхом. Просто невозможно представить, что эта чуткая девочка, готовая увидеть среди мелочей шёпот о чём-то великом и глядящая на прошлое так, будто это блеклая чёрно-белая фотография, готова была выдрать из макушки Максима все волосы.
   Он вдруг вспомнил начало их совместного путешествия (казалось, будто прошла не пара дней, а целая вечность), когда Максим умер у него на руках, и как он потом говорил: "Не знаю, что такое Мариинская впадина, да и не хочу знать. То место, куда я падал, ещё глубже". И лицо у него в тот момент было такое, будто в этой пропасти он, как в детской поликлинике на уколах, частый гость, и никуда от неё не деться.
   Денис усадил малыша на землю, а потом тихо и твёрдо сказал, заглядывая в лицо Варре снизу вверх:
   - Никогда! Никогда-никогда не смей причинять моему брату вред!
   - Но он...
   - Неважно.
   Лицо Варры будто покрылось инеем.
   - Даже если он снова попытается бросить тебя на произвол судьбы, как сейчас? Мне не нужно его останавливать?
   Убедившись, что с братом всё в порядке, Денис выпрямился. И даже привстал на носки, чтобы быть одного роста с Варрой.
   - Это я его защищаю, а не он меня. Я - тот, кто должен помочь ему добраться до маяка. С самого первого момента, когда я понял, что у меня есть брат, я знал, что буду драться за него как лев!
   - А ты? - Варра, словно пойманный в клетку дикий зверь, набросилась на Доминико. - Испанский призрак, а что скажешь ты? Разве дело это, бросать друзей в беде?
   - Просто удивительно, что я хоть кому-то нужен, - покачал головой старик. - Знаешь, девочка, я ведь труслив. Да и польза от меня не сказать, чтобы великая. Иногда я мечтаю о тех временах, когда я, ничего не зная об этом мире, сидел себе на маяке и знал, что моя работа кому-то нужна. Ведь если я просплю час, когда нужно будет зажигать огонь, кто-то может налететь на скалы и погибнуть.
   Только теперь Варра поняла, что пытаться настроить этих двоих против Максима бесполезно, как бесполезно и пытаться понять мотивы, которые здесь намешаны. Созерцая её крепко сжатые губы и биение жилки не виске, Денис в порыве откровенности сказал:
   - А знаешь, на самом деле мы с Максимом пришли из другого мира.
   И тут же подумал: ещё бы, с такими-то именами им быть местными!
   Но Варра не стала смеяться или тем более ругаться. Вдруг успокоившись, она сказала:
   - А я догадалась. Всё, что со мной произошло, с того момента как вы появились - как дремучий сон. Хорошо, я не буду его останавливать, что бы не пришло в эту дурную голову. Просто подумала, что это не правильно и так не должно быть. Ты же его брат, а он, кажется, согласен только на одно - идти вперёд. Он одержим... а может, и нет. Может, его нужно просто хорошенько выпороть.
   Она показала Максиму язык и отвернулась к призраку, сложив на груди руки.
   Денис не нашёлся что ответить. Не раскрывать же ей ещё одну тайну, тайну бессмертия и множества жизней, через которые Максу пришлось пройти, прежде чем он потерял страх перед всеми опасностями? (ТЕНЬ не в счёт, она, конечно, пугает, но никто не знает, насколько она опасна).
   - Я рад тебя видеть, - смущённо и вместе с тем сердито сказал Макс Денису. Он нарочно игнорировал Варру; сидел, разбросав ноги и скрестив на груди руки. - Прости меня. Теперь мы можем идти? Если не будем терять время, завтра к утру будем там. На маяке.
   Девочка тем временем обратила своё внимание на Доминико. Глядя на неё, у Дениса сложилось впечатление, что она с удовольствием бы запихнула призрака в какой-нибудь кувшин и унесла с собой, в прежние деньки, чтобы показывать самым верным товарищам по играм и делиться с ними секретами. Старый смотритель, впрочем, ни о чём не подозревал.
   - Я просто хотел поздороваться, - отвечал он на её вопросы. - Эти привидения должны были быть похожи на меня. Ведь не может быть, чтобы создание как я было единственным на земле. Даже киты, мокрую спину которых иногда можно увидеть с моего маяка, встречают себе подобных. Я всегда смотрел по сторонам, и когда мы путешествовали с Максом, и когда я отделялся от него и исследовал секретные места сиу или углублялся под землю, где между красивейших сталактитов намерзает прозрачный как хрусталь лёд... но так до сих пор никого не нашёл.
   - Ты пробовал смотреть на старых фермах? - осторожно спросила Варра. - Там водится всякая жуть.
   Доминико провёл пальцем там, где у обычного человека должна находиться бровь.
   - Там я тоже бывал. Если бы на заброшенных фермах обитал кто-нибудь похожий, меня бы устроил даже один из этих вечно брюзжащих прощелыг, приплывших когда-то с островов Британской короны. Или всегда пьяных ирландцев. Уверен, мы нашли бы общий язык.
   Он помолчал и вдруг признался:
   - Я хотел дотронуться до чьей-нибудь руки.
   Денис подумал, как же это странно, что человек, который всю жизнь провёл в одиночестве, каждый вечер греясь возле лампы, ищет прикосновения.
   - Эти призраки не похожи на брюзжащих прощелыг или пьяниц, - заметил он. - Они даже на сиу не похожи.
   - Это порождения ТЕНИ, - объяснил призрак. - Тени ТЕНИ, если мне позволено будет так выразиться. Когда-то они были краснокожими, но не сейчас. Я знаю это так же точно, как и то, что в какой-то мере остался верноподданным короля Филиппа четвёртого, католиком и смотрителем маяка. В них не осталось ничего от прошлой жизни. Это не приведения в полной мере. Это лишь тени. Каждый из них занят тем, что вновь и вновь выполняет одни и те же действия, которые совершал здесь, на месте этой стоянки при жизни. Все их дни на этом месте слились в один, который можно наблюдать снова и снова.
   - А что ты видел? - не отставала девочка. - Как они готовятся к войне со зверушками?
   - Если бы я увидел что-то интересное, было бы просто замечательно, - проворчал дух. - Но всё, что я видел - один бесконечно затянувшийся, бесконечно скучный человеческий день.
   Денис подумал про день своих родителей, один из тех, когда не происходит ровно НИЧЕГО, но решил, что вряд ли эти вещи можно сравнивать.
   - Мы когда-нибудь ещё увидим клан Грязного Когтя? - спросил Максим.
   Призрак покачал головой.
   - Я сомневаюсь. Все они были здесь. Теперь их здесь нет.
   Максим снял через голову верёвочку с обломком стрелы со своей шеи и бросил под ноги.
   - Нам пора идти, - сказал он.
  
   22.
  
   Измученные, вздрагивающие от тёплых ещё воспоминаний о случившихся только что событиях, дети двинулись в путь. Максим нёс свои очки в руках: они больше всего пострадали в драке с Варрой. Отчего-то он не хотел их выпрямлять, а просто нёс в руках, бережно, как живую лягушку. Варра шагала насупленная и задумчивая. Лес шумел и махал ветвями. Денис хотел увидеть хоть какую-нибудь зверушку, но так никого не увидел. Зачем бы сиу Грязного Когтя истреблять всё живое?
   Варра будто угадала мысли Дениса. Она оглянулась на скопление шатров и сказала:
   - Этого просто не может быть. Ты знаешь, что такое дикая природа для сиу? Это их жизнь. Сиу - не просто люди. Сиу - перевёрнутые люди. Если человек, допустим, пытается подчинить себе природу и её материалы: он плавит сталь, он добывает каменный уголь, теслом и молотом делает камень пригодным для строительства. Сиу же целиком предают себя всему окружающему. Они для природы, а не природа для них. Они считают, что в каждом живом существе живёт дух, у которого ты можешь попросить то, что тебе нужно. Не обязательно брать силой. Перед большой охотой шаман говорит с духами - и дикий зверь застывает на месте, давая охотнику себя подстрелить. Придёт время, когда они встретятся в следующий раз при других обстоятельствах. Олень станет мышонком, а охотник - вишнёвой косточкой, которая этому мышонку по зубам. Так и живут.
   - Ты много о них знаешь, - заметил Денис.
   - Я много общалась с детьми из племени Падающих Вверх Дождевых Капель, что жили ниже по течению, за логом, - без запинки ответила Варра, и мальчик подумал: "Описывал ли папа эту девчонку в своей книжке? Она получилась на удивление... живо". - Мы учили друг друга, как произносятся те или иные слова на наших языках. "Охота" у них значит то же, что "обмен". Смешно, да?
   Девочка вдруг стиснула кулачки.
   - Я не верю, что сиу способны так просто отказаться от всего, за что когда-то радели. Убить всех этих зверюшек... У меня нет этому объяснения.
   - Это какие-то неправильные сиу, - сказал Денис. - Они пришли из пустыни.
   - Сиу - всегда сиу. Если так произошло, что-то, наверное, заставило их так сделать.
   - Макс, а ты что думаешь? - спросил Денис, желая разговорить брата.
   - ТЕНЬ, - сказал Максим и сунул в рот палец. - Вот что я думаю.
   Девочка хотела захватить с собой зонт, но того и след простыл. Может, его унесло ветром, но скорее, он просто растаял, точно кусочек сахара в чашке с чаем. Этот факт слегка поднял братьям настроение - Денис вспомнил ощущение немоты в пальцах и почувствовал, как один из множества камней скатился с души. Впрочем, то, что зонт-тросточка одумался и стёр себя из этого мира, не отметало главного - что-то где-то сломалось. Как пол на втором этаже ветхого дома, который душераздирающе скрипит под ногами и вот-вот обратит опору в настоящую воронку.
   Доминико подтвердил, что идти им оставалось не так уж и долго.
   - Всего одну ночь, - распинался призрак. - Там, слева, поле травы обрывается и начинается поле воды. Нет, настоящие луга воды! До них сейчас почти сутки пути вашими короткими ногами. Но море стоит того, чтобы на него взглянуть. Почти шестьдесят лет я всматривался в него с высоты своего наблюдательного поста, но даже я не видел всей воды, которая там есть. Тюлени и дельфины, и морские котики гнали её ко мне своими ластами и приносили во рту. Прибои швырялись целыми галлонами воды, каждый раз разной. И всё равно, чтобы увидеть её всю, счесть, замерить, не хватит и сотни моих жизней. Не хватит миллионов закатов. Не верите?! А, я заметил этот скепсис, эту насмешку во взгляде!
   Он ткнул пальцем в Дениса, хотя тот ни о чём подобном и не помышлял. Он просто улыбался, слушая рассказы призрака.
   - Но ничего. Когда мы придём, вы всё увидите своими глазами.
   Ночь схлопнулась как капкан. Оставался только шелест травы, которая кое-где доходила мальчикам до подбородка. Денис слышал, как разбегаются из-под ног хомяки, и радовался, что сиу Грязного Когтя не истребили всё живое в округе. Поначалу идти было легко, но чем дальше они уходили в поля, тем сильнее путались ноги. В низинах чавкала вода. Денис промочил ноги и предложил нарисовать новую обувь (вообразив в голове замечательные отцовские рыбацкие сапоги), но брат потянул его за рукав.
   - Не надо, - шёпотом сказал он. - Может, ОНА сейчас пытается нас высмотреть. Сделать так - всё равно, что помахать перед ЕЁ носом флагом.
   Денис почувствовал неловкость: он не видел в темноте лица Макса. Между пальцами отчаянно зудело, хотелось выудить карандаш, который лежал у него сейчас в кармане, и нарисовать на месте тёмного овала улыбку, и красивые, волевые морщины на детском лбу, как у супергероя. Он не посмел этого сделать. Братик больше не супергерой, он больной человечек, жаждущий скорее добраться до маяка, олицетворяющего полный спасительной инъекции шприц. Пришлось до самого привала слушать хлюпающие звуки в собственных ботинках. Впрочем, Денис быстро про них забыл. Чтобы успокоиться и прогнать дурные мысли, он разговорился с Варрой. Она живописала жизнь в форте, рассказывая о кровавых схватках и путешествиях в таинственные глубины материка, словно о походах за хлебом в магазин во дворе. Это была её жизнь, страхи, пустившие корни настолько глубоко, что невозможно было уже различить, где заканчивается плоть человеческая и начинается совершенно иная субстанция. И, глядя на Варру, сложно сказать, что она чужда человеческой плоти.
   - Я родилась уже тут, - словно извиняясь, что Денису приходится слышать историю не из первых уст, сказала Варра. - Мои родители прибыли с четвёртой английской экспедицией, той самой, которую возглавлял суровый адмирал Франковец. Вокруг шныряли испанцы, но наши корабли потеснили их и дали высадиться поселенцам. Сразу же за этим пришёл большой отряд испанских кораблей и потопил наши. Потом, гораздо позже, их разобрали на строительный материал, так что первые дома и первые стены того форта пахли водорослями. А мои старшие братья рассказывали, как отдирали с них приставшие морские звёзды. Люди ушли вглубь континента, где сумели окопаться на холме возле реки - ей тогда ещё никто не дал названия. Встретить этих зверей-испанцев нужно было во всеоружии... прости, Доминико, ты мне очень нравишься таким, какой есть, но я почти уверена, будь у тебя обычное человеческое тело, тебе непременно захотелось бы кого-нибудь зарезать.
   - Я не обижаюсь, - неожиданно покладисто заметил призрак. - Скажу лишь, что всё, что я резал при жизни, были хлебца. Такие маленькие, аккуратные хлебца, и я резал их, чтобы намазать яблочным джемом.
   Варра кивнула и продолжила:
   - Там были и мой отец, и моя мама. Форт, который воздвигли из останков мёртвых кораблей, в ожидании подкрепления, назвали "Надежда". И позже это название подтвердилось - когда мы подружились с кланом сиу, с теми, что жили неподалёку. Это была слабая дружба, очень робкая, но всё-таки это была дружба.
   Денис в свою очередь рассказал ей про жизнь в Выборге. Точнее, он-то считал, что жизнь его (в сравнении с жизнью Варры) скучна и неинтересна, поэтому начал сразу с конца, с того дня, как обнаружил себя в другом мире. Однако Вара, перебираясь по малозначительным, на взгляд Дениса, деталям, вроде настенных часов и смешной жестяной банки с кофе, словно ловкий орангутанг по лианам, заставила его вернуться назад. ...И ещё, и ещё, к самому раннему детству, когда Денис колесил на первом своём трёхколёсном велосипеде по газону и переглядывался сквозь щели в заборе с соседскими детьми. Рассказал всё, от дремучего начала, к стремительному финалу (который оказался только началом зубодробительного приключения), и снова к началу, к САМОМУ НАЧАЛУ в виде несчастного случая с Максом, которого Денис не мог даже помнить по той причине, что его самого на свете тогда не было.
   - Так мы и оказались здесь, - подвёл он итог. - Наверное, все дети, когда с ними что-то случается, попадают в место вроде этого... Постой-ка! Макс, получается, мама с папой потеряли и меня тоже? Так же, как потеряли когда-то тебя.
   - Если когда-нибудь найдёшь ответ на этот вопрос, дай знать, - сказал Максим.
   С наступлением ночи его взгляд не отрывался от маяка. Трудно было сказать, как долго ещё идти и на какой высоте яркая точка парит над горизонтом - если даже горизонта не видать. Но свет теперь был ровным, приятным глазу, это был настоящий царь над звёздами, и они, собираясь вместе, лепили для горизонта поистине шикарную корону.
   Что-то было родное в этом белом пятне. Будто приоткрытая дверь в комнату родителей, которую видишь перед сном. Из-под неё тебе так же ласково светит твой собственный ЗОВУЩИЙ СВЕТ, и этот свет - лучше любого ночника.
  
   23.
  
   Вскоре настала такая темень, что дети не видели друг друга. Только шорохи, да движение звёзд везде вокруг. Казалось, яркие белые точки выныривают из травы и, совершая круг над головами людей, ныряют обратно. Непонятно, по-прежнему ли три пары ног создают весь этот шум, или за ними, насмешливо переглядываясь, крадётся целая стая гиен? Денис отставил левую руку и, зажмурившись, попробовал прочувствовать, как щекочут ладонь колосья трав, как вдруг она стукнулась о руку Варры. Девочка схватила её своей влажной ладошкой и сжала. Денис был ей за это благодарен. По крайней мере, он не чувствовал себя теперь таким одиноким.
   Максим шёл чуть поодаль, справа. Долго Денис вслушивался в окружающий фон, прежде чем понял, что невнятный и смутно знакомый напев, разлитый в воздухе, исходит из уст малыша. Только слов он не узнавал. Наверное, Максим услышал его в каком-нибудь из бесчисленных человеческих поселений... или, вероятнее, принёс прямиком из детства, настоящего детства на перекрёстке Тенистой и Московской улиц. Ведь Денис тоже помнил эту мелодию! Но откуда тогда слова?
   - Доминико, - шёпотом позвал Денис.
   Голос призрака зазвучал прямо над головой.
   - Чего тебе, малыш?
   В нём трепетали совершенно человеческие эмоции - как будто прозрачными руками ему удалось поймать настоящую живую бабочку. Денис догадывался, что это за эмоции, и какова им причина. Он спросил так, чтобы не слышал Максим:
   - Как ты думаешь, что нас там ждёт?
   - Я всего лишь слуга, а не предсказатель. Предсказателя ты держишь за руку. Вот и спрашивай у неё.
   - Ну, а что же ты думаешь?
   - Я не могу думать. У меня, как видишь, голова пустая - пустее тыквы в канун Дня всех святых. Ты можешь сунуть туда руку и проверить.
   Денису больше всего на свете хотелось узнать, что в голове у Макса. Ясно было, что братик не настроен на разговоры. Он всё больше напоминал сказочного персонажа из дерева или сшитых между собой тряпок, глупого болванчика, который идёт за тридевять земель, чтобы стать человеком. Поэтому всё, что оставалось Денису, дальше доставать Доминико, в надежде, что из него, как муравьи из трухлявого пня, посыпятся ответы.
   - Ты самый умный призрак из всех, что мне встречался, - неуклюже попробовал подлизаться Денис.
   Доминико был похож на грозовую тучу, закрывающую небо. Или на пришельцев, которые, чтобы не будить спящих людишек и не распугивать зверьё, прилетели на космическом корабле с выключенным светом.
   - Ничего и никогда не менялось здесь без нашей с твоим братом воли, - после некоторой заминки сказал он. - Я говорю "нашей", но подразумеваю, конечно же, только его. Я всего лишь безмолвный свидетель. Хронограф, летописец, путешественник, проведший последние шестьдесят лет в добровольном затворничестве, и только теперь, когда смерть не оставила выбора, отправившийся смотреть мир. И радующийся ему, как дитя. Менять - не моя работа. Менять - работа Максима. Я лишь наблюдаю. Но то, что я сейчас наблюдаю, удивительно. Будто сам Яков первый соскочил со своего британского трона и прискакал к нам верхом на летающем козле - прямиком по морю. Всё, что сейчас происходит, никогда раньше не происходило. Не знаю, кто занял мой маяк, кто стал новым его хранителем, но одно могу сказать со всей уверенностью - этот свет горит не для английских или испанских кораблей, не для пиратов, которые, быть может, нашли где-то неподалёку бухту и ночью перевозят туда свою добычу... Он горит для нас, и только для нас. Кто-то хочет нас там видеть. Кто-то знает, что мы непременно придём.
   Денис ничего не сказал, только сильнее сжал руку девочки... и вдруг заметил, что явно проигрывает ей в силе. В ответ она стиснула его ладонь как будто тисками. Горячие пальцы непременно должны оставить на коже дымящиеся ожоги.
   - Всю мою жизнь вокруг ничего не происходило, - послышался голос Варры. - Иногда мы играли с детьми в сиу: они казались нам чужими, немножко страшными и такими необычными, что просто дух захватывало. Эти их лица... их язык... всё нам было в новинку. Но мы никогда с ними не дрались. Мы уважали друг друга, как и наши отцы. А теперь вдруг получается что мы, оказывается, просто как написанная маслом картина, которую любой может взять и искромсать на куски... или нарисовать чего-нибудь поверх. Нет уж, я не дам этому случиться. Я люблю свой дом, своих родителей, подруг и соседей. Я хочу здесь вырасти.
   Девочка вдруг затихла, сообразив, что если принять как должное всё, что говорили Максим и Доминико, получается, она никогда не станет взрослой. Если, конечно, не случится что-то там, на маяке, это хрупкое равновесие будет существовать вечно. Люди из-за моря, из Лондона и Мадрида, с горящей в глазах жаждой новых земель, приключений, богатств, и люди с перевёрнутыми лицами, которые дают имя каждому зайчишке и умеют разговаривать с солнцем и луной - они всегда будут порознь, будут обмениваться осторожными посланиями и завуалированными угрозами. Не будет большого мира, о котором втайне мечтает каждый ребёнок, но не будет и большой войны. Стоило Варре так подумать, как некие узлы внутри начали ослабевать, оставив её в полном замешательстве.
   Как можно жить, зная такую тайну? Может, кто-то и смог бы, но Варра нет. Варра не сможет. А если случится так, что она забудет всё, что видела и слышала? Найдёт себе дом (может даже это будет пещера рядом с каким-нибудь поселением сиу), заведёт новых друзей, и будет жить, не подозревая, что время валяется в придорожной канаве, как бедняк с перебитыми ногами.
   "Тогда я не желаю быть его частью! - сказала себе девочка. - Вот так. Пусть только мне позволят ещё раз увидеть маму и папу, сказать им последнее "прости", и я готова идти. Куда угодно, лишь бы не сидеть на месте, чтобы не пустить корни. Вести дневники, накапливать воспоминания, рассказывать встречным истории, весёлые и грустные до слёз".
   - Максиму тоже здесь нравится, - неловко попытавшись выдернуть руку, сказал Денис. Сказал нарочито громко. - Он даже не хочет возвращаться домой.
   - Не говори того, чего не знаешь, мальчик, - строго сказал Доминико. - Больше всего на свете он хотел бы вернуться обратно. Проклятье на весь этот свет! Я тоже хотел бы на него посмотреть хотя бы одним глазком. На мир, где Максим жил до ДРУГОЙ СТОРОНЫ. Когда я увидел твоего брата в первый раз, а я, напомню, был при смерти, я понял, что этот мальчишка просто не мог родиться в обычном месте.
   ЗОВУЩИЙ СВЕТ скрылся за каким-то пригорком, повеяло холодком. Денис, наконец-то вернувший себе власть над правой рукой, обхватил себя за плечи. В попытках согреться он принялся вслух вспоминать солнечный день в Выборге: такой, когда клубится от проезжающих машин пыль и в окнах сияют утренние лица жителей, которые не успели ещё надеть свои каждодневные маски и которые робко смотрят, какая там, снаружи, погода?
   - Там очень хорошо. Там большие дома, можно кататься по улицам на велосипеде и звонить в звонок. Там... - Денис вдруг уловил краешком глаза открытый в изумлении рот Варры и вскинул руки: - Там по улицам ездят разные машины, по рекам и заливам ходят корабли, огромные, как слоны... или даже больше. Да, гораздо больше! И в каждом доме есть телевизор. Это такое специальное окно, в котором показывают, что происходит в мире, а ещё фильмы и мультики.
   Он так раскричался, что два мотылька прилетели и стали танцевать возле лица.
   Призрак грубо ответил:
   - Ты, зачарованный волшебными штуками, раб движущихся картинок! Не тебе мне рассказывать то, что ты видел только в своём волшебном ящике! А я - я бы хотел увидеть всё своими глазами, попробовать собственными ногами каждую кочку на каждой дороге. И знаешь, что мне теперь остаётся? Смотреть в это, как ты сказал, "волшебное окно". Вы, все вы - мои движущиеся картинки, и ничего больше я не могу с этим поделать.
   - Вот я обязательно стану путешественником...
   - Ха, смешно! - сказал Доминико. - У тебя самодовольства и бахвальства, как у морских гадин, которые только и знают, что лежать у дна и разевать рот в надежде, что туда заплывёт мелкая рыбёшка. Я вдоволь насмотрелся на людскую природу. Было время, когда, доживая последние свои годы в башне, словно какая девица из сказки, я горевал: всю жизнь прожил в одном месте - разве не стыдно? Чай, не безногий... ну или почти не безногий. Но потом, полетав по свету, я понял - это не ДРУГАЯ СТОРОНА странная, как говорит Макс, это люди странные. Они сидят на том, что имеют, и нос боятся показать за ворота.
   - Ах ты... - Денис вдруг почувствовал на призрака досаду. Но тот предусмотрительно отлетел подальше. Кончик его шляпы издевательски маячил впереди. - Я тебе покажу морских гадин!
   Он прыгнул вперёд, махая руками и вопя что-то вроде: "Я! Буду! Путешественником!" Доминико вскрикнул от удивления и унёсся к небесам. Варра надула щёки, но не смогла сдержаться - захохотала с облегчением, искренне, звонко, как связка колокольчиков, а Денис, неловко взмахнув руками, рухнул в траву. Во все стороны прыснули кузнечики; один из них, то ли не совсем проснувшись, а то ли решив поиграть в храброго ковбоя, вспрыгнул мальчику на нос и уселся там, качая перед глазами усиками.
   - Что случилось? - крикнул Максим. Он застыл, как перепуганный кролик.
   - Твой брат чокнутый! - верещал откуда-то сверху Доминико, а Варра и Денис хохотали внизу и показывали пальцами. Лицо призрака маячило на фоне ночного неба, как смертельно оскорблённая луна, и Максим, посмотрев на него несколько мгновений, вдруг захлопал в ладоши.
   - Ты смешной, Доминико! - закричал он. - Смешной старый испанец!
   Денис почувствовал внутри тепло. Брату идёт улыбаться, и так... странно видеть это детское лицо серьёзным. Так горько. Он хотел взять Максима за руку, но тот был слишком далеко, не дотянуться, и тогда, чтобы не лопнуть от переполняющих его эмоций, Денис раскинул руки и побежал вверх, на холм. Варра бросилась за ним, Максим - следом, руша грудью стройную высокую траву, словно башни города. Какой же он жалкий, этот холм, наверняка в мыслях своих мнящий себя горой, против молодых и крепких детских ног!..
   Денис первым забрался на вершину холма. Впереди сверкнул ЗОВУЩИЙ СВЕТ. Денис улыбнулся ему, потом перевёл взгляд ниже...
   И обомлел.
   Обмер.
   Чуть сзади тяжело дышали брат и Варра. Нужно бы закрыть им рты, чтобы не выдали, но Денис не мог пошевелиться. Прямо от его ног и дальше, вперёд и вниз, расстилалось настоящее море светящегося тумана. Он сворачивался кольцами и пытался воспроизвести каких-то животных, но структура его была очень слабой и неспособной принимать даже самую простую форму.
   Но не туман, точнее, не только туман испугал Дениса. Впереди была ОНА. ОНА, как ни в чём не бывало, толкала перед собой коляску и, кажется, собирала цветы. На ней было всё то же платье до щиколоток. Теперь, когда сна не было ни в одном глазу, Денис получил возможность хорошенько рассмотреть эту тень, понять, что она, похоже, чуть пониже мамы, единственной эталонной женщины, с которой каждый ребёнок сравнивает всех остальных, да и волосы укладывает по-другому...
   Мальчик наконец нашёл в себе силы раскрыть рот и выдохнуть:
   - Падай!
   Должно быть, их очень хорошо видно на фоне звёздного неба. А эта фигура... куда она смотрит? Он медленно, стараясь не делать резких движений, опустился в траву. Следом упали Варра и Максим. Они тоже увидели ЕЁ. За Доминико, который только что плавал в воздухе, как яркий воздушный шарик, волноваться не приходилось: его след уже простыл.
   Высокая трава укрыла их с головой, но Денис, уткнувшись носом в землю, думал, что они теперь слепые, как новорожденные котята. Куда ползти, чтобы не наткнуться в конце концов на её ноги? Только если назад, а потом - длинный кружной путь, возможно небезопасный. Может, они могли бы добраться до моря, а там попросить у каких-нибудь рыбаков или местных сиу (если, конечно, они там есть) лодку? Максим это сможет. Кажется, он знает по имени каждого жителя материка, даже если они не подозревают о его существовании.
   - Что она от нас хочет? - зашептала Варра. - Кажется, я видела...
   - Не знаю, - оборвал её Денис. - Где Макс?
   - Он здесь. Держит меня за ногу.
   - Брат! Далеко ли нам идти до моря? Пойдём в обход.
   В траве зашевелились, и Максим, елозя локтями, подобрался ближе. Лицом он был бледен, будто туман вытягивал из него все краски.
   Денис почувствовал на локте твёрдые пальцы.
   - Нет! До маяка осталось совсем немного! Если пойдём в обход, может случиться всё что угодно. ОНА может зайти туда первой. Мы пройдём здесь. Мы справимся. Скажи, брат, что мы справимся!
   - Шшш! Тише-тише, не кричи. А если ОНА нас заметит?
   Глаза Максима заливали слёзы. Очки его съехали на бок, одна их лапка несуразно торчала из-за уха вверх.
   - Братец, я хочу, чтобы ты сказал, что мы здесь пройдём. Смотри, маяк - вон же он! Я, кажется, его вижу даже сквозь эту муть. Мне нужна твоя уверенность. Твоя храбрость. Потому что... потому что своей у меня не хватит.
   Денис глубоко вздохнул и решился:
   - Мы пройдём. Цепляйся за ногу Варры, а она уцепится за меня. Так и поползём, чтобы не потеряться. А я буду вперёдсмотрящим, раз уж наш прозрачный вперёдсмотрящий опять потерялся.
   Максим кивнул и исчез, только качнулся цветок ромашки. Денис заставил себя собраться.
   Однажды они с Митяем забрались на территорию старого часового завода, что в пяти минутах ходьбы от Выборгской набережной. Это ветхое здание, с гордыми, седыми от минувших десятилетий, арками и высокими окнами. Он давно уже не работал, из персонала там оставался только лысый старичок-охранник, подходящий этому месту, как утки формой контурных перьев и расцветкой клюва подходят определённому пруду, и только ему. Он жил через два дома от Митяя, так что, поймав их на своей территории, мог взять обоих за уши и отвести прямиком к родителям. Обоим бы неслабо перепало. И оттого вдвойне, нет, втройне сладко было ползать в извёстке, дышать осторожно, чтобы не закашляться и не выдать себя, выглядывать из-за угла. Внутри не было ничего примечательного, только застывшие машины, да столы, на которых когда-то работали часовщики, собирая и подгоняя друг к другу тонкие механизмы. Были кое-какие инструменты - например, отвёртки, такие тонкие, что ими можно, как сказал Митяй, без проблем, словно отмычками, открывать любые замки. Были бутылки с разнообразной смазкой, пахнущие так, что в голове начинали путаться мысли.
   Сейчас Дениса настигло похожее чувство. Он осторожно поднял голову и увидел, что ТЕНЬ повернула громоздкую свою коляску в их сторону, хотя та катилась по-прежнему угрожающе медленно. Что же это? Она видела их? Может, почуяла, как собака?
   Он оглянулся и увидел две пары глаз, в которых затаился один и тот же вопрос. Сглотнул и махнул рукой. Мол, двинули. Вон туда. Там, кажется, растительность погуще.
   Дети окунулись в туманное море. Варра, вдыхая, кашляла и отплёвывалась, делая это на удивление беззвучно. Макс - так и вообще прекратил дышать. Сначала растворённая в воздухе манка была на уровне подбородка, потом запустила длинные пальцы в рот, и, наконец, укрыла с головой. Запах стоял как от мокрой тряпки, которой только что помыли полы. Казалось, один только стук сердца способен разбудить горы.
   В какой-то момент Денис понял, что за ногу его никто не держит. Он прополз чуть назад, но никого не нашёл. Туман вился вокруг, точно пытался затянуть мальчика в гигантскую воронку. Судя по всему, его с остальными детьми пути разошлись уже достаточно давно. Денис подёргал себя за мочку уха. С минуту назад? Или он ползёт уже полчаса?
   Мальчик сел и затряс головой. Задавайте этот вопрос кому-нибудь другому! Его дело - притворяться ящеркой, просто ползти вперёд, стараясь избегать встреч с чёрным, как ночь, сапогом.
   Заручившись этой мыслью, он прополз ещё немного вперёд, прежде чем понял, что совершенно не знает в какую сторону теперь двигаться. Всё вокруг такое, как если бы пейзажист опрокинул на свою картину стакан воды с растворённой в ней белой краской.
   И вдруг рука его куда-то провалилась. Сначала Денис решил, что это нора кролика или, к примеру, сурка, но, вытащив конечность (суставы заломило от холода), понял, что зверя, который прорыл бы эту нору, никогда не существовало.
   Это след, и его, несомненно, оставила дама в чёрном. По размеру след вполне соответствовал ноге взрослой женщины, он буквально источал тьму. Не сказать, чтобы он был глубоким или неглубоким - это было, как дыра на бумажном листе. Он не принадлежал этому миру, как и то, что под ним находилось. Рядом ещё следы, и справа и слева, и колосья пустоцвета клонились к ним, как будто тщились разглядеть в глубине нечто очень важное.
   - Что же это... - пробормотал Денис. - Ребята, вы где? Доминико?
   Никто не ответил. Тогда мальчик вскочил, распрямился, как лук, который кто-то натянул до скрипа. Макушкой выстрелил в небо, и... оказался почти лицом к лицу с женщиной в чёрном. До неё было всего несколько шагов.
   - Вы... не заблудились, случайно? - обратился он к чёрному овалу - там должно было быть лицо, но не было ничего. - Если вы вдруг ищите мальчика, которого зовут Максимом, примерно семи лет от роду, то его здесь нет! Попробуйте поискать в другом месте...
   - Дени-и-ис! - вдруг закричал кто-то за спиной.
   Денис повернул голову и увидел Варру. Возможно, она тоже наткнулась на след, а может, услышала, как он заговорил с ТЕНЬЮ. Она стояла в полный рост, сложив руки на животе, и напоминала суслика, вынырнувшего из норы, чтобы увидеть гусеницы приближающегося трактора. Суслика, не слишком понимающего, что его ждёт.
   - Варра! - крикнул Денис. - Где Максим?
   - Не знаю, я потеряла его в траве!
   - Так найди его! Вам нужно бежать!
   Он хотел рассказать ей о своих планах погибнуть как герой, "завернувшись в свой красный плащ", как говорил Митяй, но горло скрипело, как будто туда насыпали песка. Женщина в чёрном была выше, чем казалось издалека, и она неумолимо надвигалась. А коляска - коляска размером с небольшой автомобиль. Денис старался уверить себя, что здесь, на ДРУГОЙ СТОРОНЕ, ничего не может закончиться так быстро. Может, он, как братик, очнётся у костра какого-нибудь племени добрых сиу... правда перед этим его ждёт полёт сквозь землю. Головокружительный - лучше любых американских горок (мама с огромным скрипом поддавалась его уговорам в парке аттракционов, считая исполинские металлические конструкции, гудящие, когда по ним проносилась вагонетка, очень хрупкими). На этот раз мамы рядом не было, и никто не посмел бы оспорить его право прокатиться на этой карусели.
  
   24.
  
   На самом деле Денис трясся в ужасе. Нет, ТЕНЬ не выглядела опасной, смешной, несуразной... если бы её показывали в кино, Денис смотрел бы с пренебрежением, да одним глазом: видел он и пострашнее. Когда папа садится смотреть "Чужих" и отсылает его прочь из комнаты - вот это да! Однако, женская фигура, вразрез всем правилам, которым должны подчиняться её сестрёнки (которых можно разогнать по углам одним лишь фонариком), казалась до ужаса настоящей. Она - словно пламя свечи, от которого рушатся целые восковые замки. Наблюдая её, Денис схватил себя за запястье: всё тело его сотрясала крупная дрожь.
   - Я тебя не боюсь! - закричал он. - Я, вообще-то, совсем из другого мира!
   Не помогало. Денис до того обезумел в своей неспособности что-то предпринять, врос ногами в землю, что не сразу расслышал, что кричит ему Варра.
   - Но Денис, это же моя мама! - вот что было у неё на устах. - Она не сделает тебе ничего плохого. Она очень добрая.
   - Что ты такое говоришь? - Денис воззрился на девочку с таким выражением на лице, как будто первый раз её увидел. Она была уже гораздо ближе: шла к ТЕНИ, словно к лотку с мороженным в парке. - Тебя вообще здесь уже не должно быть! И тебя, и Макса!
   - Думаешь, я не узнаю свою маму? Тут не надо даже раскладывать карты. Посмотри, у меня такой же подбородок! Но это не главное. Я чувствую, как она зовёт меня.
   - Стой на месте! - закричал Денис. - Это обман!
   Варра в сердцах всплеснула руками.
   - Если бы у меня был лягушонок и травяной круг, я бы могла тебе доказать. Я прекрасно гадаю по травяному кругу, а лягушонок помогает указать на прячущегося человека. Ты бы тоже её узнал, хоть ни разу её не видел.
   Денис хотел сказать, что он-то как раз видел ТЕНЬ - по крайней мере, однажды, за день до того, как с фортом Надежда произошло несчастье. Тогда она, правда, казалась меньше, но черты лица и эта коляска - перепутать невозможно.
   - Но Варра... - вот всё, что мальчик смог прошептать.
   Девочка была уже совсем близко, так, что могла заглянуть ему в лицо. Наверное, она смогла там что-то прочитать (ВО-ОТ ТАКУЩИМИ БУКВАМИ, Денис старался сделать свой безмолвный крик как можно более выразительным), потому как взяла его за запястье и сказала:
   - Я пойду и поговорю с мамой. А вы с Максимом пока постойте в стороне. Вон там твой братик, видишь?
   Варра легонько толкнула Дениса, и он, как выскользнувший из рук кусок мыла, вдруг обрёл волю к движению. Сделав первый шаг, запутался в туманных лозах и едва снова не очутился на земле, а потом, размахивая руками, чтобы предать деревянному своему телу ускорения, побежал. Он видел Макса и высокую фигуру Доминико рядом с ним. Призрак был жалок, будто клочок размокшей бумаги; он вновь и вновь пытался взять в охапку малыша и каждый раз терпел неудачу.
   Руки мальчиков слились воедино; Денис обхватил брата по-медвежьи, каким-то образом сумел забросить его на плечо (хотя никогда не отличался особенной силой) и побрёл прочь, кряхтя и чуть не падая. Не было времени любезничать и обходить Доминико, поэтому он прошёл прямо насквозь, словно человек, который минует стену дождя, выныривая из-под зонта и запрыгивая в подъехавший к остановке троллейбус... Тело Макса под одеждой было твёрдое и тяжёлое, как будто несёшь завёрнутый в тряпку камень.
   Удалившись на небольшое расстояние, Денис остановился и поставил брата на ноги, чтобы взглянуть на Варру.
   Позже Денис задумывался, какой бес дёрнул его обернуться именно в этот момент. Секундой позже девочки бы уже не было. Он увидел, как женщина бросила коляску, чтобы склониться над малышкой и будто бы спрашивала: "Где ты так долго пропадала?" Их профили и в самом деле похожи. ТЕНЬ стала огромной; казалось, на любом из паромов, курсирующих в Выборгском заливе, она могла кататься как на лодочке. Если бы рядом были деревья, тополя, полные статного благородства, могучие дубы, они показались бы безродными лопухами. Казалось, мальчики смотрят в выжженную прямо в небе дыру. Может, если они и вправду в книге, путешествуют от строчки к строчке, как осторожно предполагал Денис, эта тень - не более чем чернильное пятно, но сейчас она выглядит поистине ужасающей. Он затаил дыхание, сообразив вдруг, что расстояние, которое их разделяло, ТЕНЬ могла преодолеть одним шагом. Всё бесполезно! Всё! Ему хотелось заплакать. Если малыш Макс действительно ей нужен, у них нет шансов.
   Пока его паника наполнялась воздухом, как мыльный пузырь, Варры не стало. То ли она, словно поддавшаяся настойчивым порывам ветра женская причёска, рассыпалась туманными прядями, то ли сама стала тенью, вкрадчивой, робко лежащей на траве: почти такой, какой была в самом начале их знакомства. Её не стало, и Денис вдруг не на шутку испугался: был ли он вообще знаком с этой девочкой? Помнит ли он ещё хоть что-нибудь о ней? Смешные рассказы, жадность, с которой она слушала истории о духах и ритуалах... скупые факты о семье - да, да, да... Всё было! Воскресив это на один миг в голове, Денис немного успокоился.
   Значит, и она - была.
   Значит, нужно сохранить... но прежде - оказаться как можно дальше отсюда.
   Обливаясь слезами, Денис взял под мышку руку Максима и потащил его за собой.
   Они бежали так долго, что дыхание превратилось во что-то колючее, в комок иголок, что катается по горлу вверх и вниз, а потом шли, бездумно, механически переставляя ноги. Голени ныли, и, казалось, вот-вот треснут, как поленья от удара топора.
   Есть не хотелось. Тела молили об отдыхе, но, оборачиваясь, дети видели раскачивающуюся у горизонта фигуру, и сразу появлялись силы двигаться дальше. Если бы ОНА вздумала их нагнать, то сделала бы это в несколько шагов, переехав своей исполинской коляской, каждое колесо которой размером с колесо обозрения. Но ОНА только увеличивалась в размерах, будто воздушный шар великого путешественника на луну, который наполняют и наполняют газом.
   Где-то далеко всходило солнце; пейзаж расцвёл жуками, да мошками, стрекозами и бабочками. Васильки жизнерадостными пятнами качались на ветру, словно пронумерованные точки из детской книжки, так и просящие соединить их в картинку. Всё было так, будто кто-то разбил банку с надписью "утро обыкновенное". Денис был рад даже этому; он косился на брата, гадая, как бы открутить у него колпачок, чтобы впустить немного этой живительной микстуры.
   Макс был бледен, но двигался бойко, как кукла, которой разрешили один день побыть человеком. Ноздри жадно раздувались: пахло морем. Справа маячил небольшой отрог, где растительность приобретала жутко-коричневый оттенок, а всюду рядом были валуны, похожие на куски подтаявшего льда. Денис всматривался до рези в глазах: не получится ли проглядеть их насквозь и увидеть море? Но всё тщетно.
   - Ты ещё увидишь, - пообещал Доминико, который был очень молчаливым с момента их встречи с Тенью.
   Он показал вперёд, где небу грозило нечто уродливое, сложенное будто из кирпичей каменной соли и поросшее книзу мхом. Дениса захватило это зрелище: какой-то великан, наверное, обронил здесь этот маяк, как недокуренную папиросу, и ушёл прочь, ни о чём не жалея. Казалось, солнце начинается прямо оттуда, с вершины сооружения, оно прыгает в бурлящее море и, распахнув крылья, взмывает в небеса. Денис не видел солнца, но видел там, наверху, пульсирующий свет. Подобно огромным мотылькам, вокруг кружили вороны и чайки.
   Мальчик взглянул на брата. О чём он думает? Рад ли окончанию пути, завершению самого бесполезного путешествия на свете? ТЕНЬ-то, вон, вовсе им не интересуется, иначе уже давно была бы здесь. Ей по вкусу сочный, разнообразный пирог этого мира, который - так подозревал Денис - скоро станет на один укус.
   Однако ТЕНЬ была там, где Макс ожидал её увидеть. Значит, всё не так просто. Что-то привлекло её сюда - пусть и не его персона.
   Они передвигались медленнее букашек. Мимо ветер нёс какой-то травяной мусор, семена и кузнечиков, которые, распахнув нелепые крылья, радовались новому дню.
   Там, на западной стороне, по словам Доминико когда-то была деревушка, из которой раз в месяц к маяку доставляли мясо и кое-какую снедь. Там жили рыбаки и всякие страдальцы, те, кто приплыв на новую землю поняли, что она не для них. Эти бесконечные просторы, воющие по ночам волками, а к утру молчащие кое-чем похуже, жаждущие храбрых сердец. Им бы обратно, на большую землю, подальше от этих аборигенов, смотрящих на мир кверху ногами, поближе к родным, дивным распрям, к грязи городов, к воронам, смотрящим на мир человеческими глазами, к пересудам и перетолкам... Но эти бедняги бандиты, отверженные, ссыльные бродяги, без пяти минут рабы - на что они могут рассчитывать? На место на каком корабле они смеют надеяться? Только сидеть на краю дивного нового мира и греть свою трусливую душонку в ладонях.
   - А что с ними стало потом? - Спросил Денис у Доминико.
   - Потом - не знаю. Знаю что теперь: если они видели ЭТО, путь для этих бедолаг один - заползти в воду и отрастить жабры с плавниками. Там теперь пусто, и хибары эти стоят покинутые.
   Полдень. Денис срывал и жевал травинки, колоски, горькие листья с белым соком. Иногда попадались ягоды дикого крыжовника, мелкие и настолько кислые, что мгновенно просыпаешься. Громадина маяка нависает над ними, и с ним спорить может только та громада, что позади. От неё не отражается свет. Денис слышал от отца, что свет - это частицы, которые, как множество маленьких мячиков, отскакивают от всего подряд. А то, сквозь чего они пролетают насквозь как пуля - невидимо. А то, что пожирает их, как пожирает всё к чему прикоснётся - есть ЧЁРНАЯ ДЫРА. Или ТЕНЬ, ПОРЧА, КОРЬ, как называют её сиу. Чёрная, как сама чернота. Она и есть сама чернота. Противостояние болезненной белизны маяка и громады ТЕНИ казалось Денису чем-то пугающим.
   - У меня здесь был огород, - обронил Доминико. Они шли между двух расчищенных, относительно ровных площадок, огороженных наполовину врытыми в землю камнями. - Когда-то здесь росли томаты, кукуруза, ярко-оранжевые тыквы, похожие на головы младенцев.
   Теперь же не осталось ничего. Жухлая земля, на которой не росло даже сорняков, напоминала чью-то содранную шкуру. Пугало ещё стояло, однако головы у него не было. Под дырявыми лохмотьями виднелось заброшенное осиное гнездо. Неглубокий каменный колодец, использовавшийся когда-то для сбора дождевой воды, наискось пересекала трещина. По краям, будто насмешка могучей солёной воды над маленькой пресной водицей, блестела корочка соли.
   Дети и Доминико пробирались теперь вдоль стены маяка. Окон не было. Дорожка буйно поросла крапивой. Непохоже, чтобы здесь кто-нибудь жил.
   Слегка пришедший в себя Максим и Доминико углубились в воспоминания. Они спрашивали друг друга: а помнишь... а помнишь... как ты на меня первый раз вытаращился? Ты знать не знал, откуда в твоей башне мог взяться мокрый мальчишка в насквозь просаленных обносках. Ты меня ещё Христом назвал. Ну разве не смешно?
   - А помнишь, как ты таскал мне воду?
   - А помнишь, как я настолько оголодал, что съел все семечки от тыквы, что сушились у тебя на окне, хотя кладовые были до отказу забиты едой?
   - Я этого не видел. Как раз отходил к Господу... может, я потому и остался на земле, что ты набивал себе брюхо, пока я умирал? Не мог подержать старика за руку...
   Оба они были рады оказаться в знакомых местах - родных для одного и полных воспоминаний для другого. Денис помалкивал, глазея по сторонам: всё, что заставляло его забыть о чёрной громадине за спиной, удостаивалось самого пристального взгляда. Вот блестит на камнях, составляющих маяк, влага. Вот паук сосредоточенно плетёт свою паутину. Вот... о боже, что это?
   Море. Огромные, необъятные пространства уплывали к горизонту, где становились невесомой дымкой. Денис достаточно насмотрелся на Выборгский залив, но с первого взгляда было ясно, что это совсем не одно и то же. Вся вода залива была бы в этих водных массивах лишь каплей.
   - Круто, - прошептал он. Впрочем, никто не слушал. В этом, наверное, весь смысл бесконечной воды: ты говоришь, а ей всё равно. Ты думаешь, а твои мысли опускаются на дно, не оставив даже пузырьков. Ты лежишь, на песке ли, на земле, на мелкой ли гальке, и улыбаешься во весь рот. И в этот момент понимаешь, что только так и нужно с морем общаться.
   Каким-то парадоксальным образом Денис вдруг уверился, что уже видел море раньше, много-много раз. Просто не знал, что оно - это оно. Он смотрел наверх, видел барашки волн, набегающие на горизонт или на пурпурные крыши домиков родного города, и легкомысленно бежал дальше играть с Митяем или с кем-то ещё из приятелей.
   Это открытие настолько выбило его из колеи, что мальчик остановился и хлопал глазами, пока брат и призрак удалялись, обсуждая между собой минувшее. А помнишь... Помнишь... вон там напоролся на рифы мой корабль. А вон, кстати, ещё видна его корма! Наверняка там сейчас полно чаек. Чайки умеют ждать, они парят над тобой, когда ты думаешь, что ты король морей, и спокойно подбирают чёрствый хлеб, который ты им бросаешь. Они знают, что рано или поздно возьмут своё. Совьют гнёзда даже на самом великом творении человеческих рук.
   А там - небольшой курган с покосившимся крестом, под которым дотлевают кости старого смотрителя. Несмотря на то, что в маяке была хорошая лопата, у мальчонки едва хватило бы сил вырыть могилу. Не говоря уж о том, чтобы поднять тело и вынести его наружу... должно быть, позже здесь побывали селяне, похоронив старика и установив нехитрое надгробие.
   Похоже, Доминико и этому был рад.
   Они добрались до крыльца - холодных каменных ступеней, глотки в тёмную прохладную глубину. Зубов не было. Небольшая пристань, вокруг которой лежало на боку несколько затопленных лодок, напоминала коричневые стариковские дёсны. Доминико парил над ней, словно серая славка над своим разорённым гнездом. Здесь была тесная бухта со спокойной, мертвенно-синей водой; если бы пристань находилась в открытом море, и лодки, и её саму давно бы разбили прибои.
   Братья медленно стали подниматься по щербатым ступеням крыльца.
   - Ты не боишься? - спросил Денис.
   - Я боюсь только одного, - признался Макс. - Боюсь найти какую-нибудь малость, вроде чокнувшегося рыбака, который, подняв глаза и увидев над собой неработающий маяк, решил, что он будет неплохой заменой Доминико. ДРУГАЯ СТОРОНА способна меняться - я уже понял это из череды странных событий, которые сопровождали нас в путешествии.
   - Не думай об этом, - сказал Денис, схватив брата за рукав. - Может, мы найдём там дверь, которая вернёт нас домой. Всякое же может случиться! Думай об этом, Макс.
   - Не могу, - Максим замотал головой, лицо его покрылось частой штриховкой. - Потому что... ай, отстань. Что ты вообще ко мне привязался с этой дверью?
   - Ты не хочешь возвращаться, - с горечью сказал Денис.- Тебе плевать на папу с мамой.
   - Замолчи, - зашипел Максим. Зрачки исчезли из глаз, будто их пожрал невидимый огонь. - Ты мне уже надоел со своими разговорами. "Дом, дом, дом, дом, дом" - одно и то же! Я думаю, знаешь что? Я думаю, что для меня туда дорога навсегда закрыта. Меня ведь задавили. А потом, наверное, как и полагается поступать с маленькими мёртвыми мальчиками, похоронили и поставили сверху надгробный камень. Кем я буду, если вернусь обратно? Для кого я буду? Родители... да кто же знает, что они теперь делают? Может, они не вместе давно уже. Может, давно уже меня забыли.
   - Я знаю, - лицо Дениса сияло улыбкой. - Они помнят тебя, Макс...
   Не слушая, Максим ринулся вперёд, внутрь маяка. Ботинки его глухо застучали по лестнице. Маяк, будто огромный духовой музыкальный инструмент, извлечённый из пыльного мешка и приложенный к губам, глухо заворчал, готовясь выплюнуть торжественную, хриплую ноту. Денис посмотрел на Доминико - глаза его зияли провалами, лицо ничего не выражало - и бросился вслед за братом.
   Рассохшееся ведро, плетёные корзины (уйма плетёных корзин: не то Доминико сам их плёл на досуге, не то селяне каждый раз приносили еду в новых корзинах, забывая забрать старые). Что-то глиняное, что-то каменное, что-то из дерева, лампа на крюке, колокольчик без языка, уключина лодочная, какой-то хлам, всё мешается под ногами, мельтешит перед глазами. Максим где-то наверху, и Денис стремится за ним, но никак не может догнать.
  
   25.
  
   Когда Денис добрался до конца лестницы, силы почти оставили его. Здесь крошечная полукруглая комнатка, где, видно, жил смотритель. Дверь распахнута настежь, в сгнившем тюфяке мыши устроили себе жилище, а половину попросту съели. Наверное, здесь он и умер. Вот и чашка, из которой Доминико сделал, должно быть, последние в своей жизни глотки воды. Денис, не останавливаясь, перешагнул через неё. Брат прошёл на площадку, туда, где по ночам горел заключённый в исполинскую клеть огонь. Снедаемый тревожным чувством, мальчик устремился за ним.
   О боже, что за место!
   Сейчас, конечно, огонь не горел. Не потому, что на улице светило солнце, точнее, не только поэтому. А потому, что не мог гореть физически. Чаша была сворочена набок и, кажется, расколота. Наверное, в какую-нибудь из дождливых ночей в неё ударила молния. Любой горючий материал вытек бы оттуда в считанные минуты. Пахло чем-то застарелым. В щели в потолке птицы натаскали всякого сору и устроили гнёзда. Факела, от которых поджигалась чаша, валялись по всей территории.
   Открытая площадка должна была продуваться всеми ветрами с севера на юг и с запада на восток. Казалось, море раскачивается и вот-вот грозит укрыть маяк своим покрывалом. На лице мгновенно осела солёная влага. Было решительно непонятно, как хоть что-то здесь могло гореть.
   - Никогошеньки тут нет, - заключил Денис, отыскав глазами брата. - Что же мы с тобой тогда видели за свет?
   Про себя он выдвигал десятки самых невероятных версий. Может, это призраки, вроде Доминико, собирались тут и танцевали свои призрачные танцы? Или, может, здесь решила поселиться шаровая молния: днём она на другой стороне земли, там, где дождь и гром, а потом прилетает ночевать сюда, отдыхать от дневных побед.
   Максим молчал. Он даже не оглянулся на Дениса, когда тот вошёл.
   Отсюда мог бы открываться захватывающий вид на огромное поле, которое они прошли, на кромку леса, полного кукушек, на крошечные, как шляпки опят, шатры сиу Грязного Когтя, но ничего этого не было. Были лишь лоскуты: полоска жухлой травы здесь, полоска там, тяжёлый, стоячий воздух, как будто напрягшийся в ожидании чего-то ужасного. Всё остальное заполняла гипнотическая чернота. Она ещё сохраняла форму женщины с коляской, но было уже понятно, что это никакая не женщина, это просто ничто, рваная рана, которую не заклеить никаким пластырем, и которая, повинуясь каким-то своим законам, быстро разрастается. Как будто детство закончилось, и, словно ставя в нём точку, ты берёшь любимую пластиковую игрушку и идёшь с ней в лес, чтобы подносить пламя зажигалки и смотреть, как злой огонёк проедает дыру за дырой.
   - Как же нам теперь попасть домой? - не в силах остановиться, проговорил Денис. Он старался, чтобы голос звучал непринужденно, но была струна, которая звучала не в унисон. Она плакала, вопила, выдавала всё отчаяние, о глубине которого мальчик сам не подозревал. И эта струна быстро взяла солирующую роль. Денис больше ничего не мог с собой поделать. - Как же... мы будем искать, да? Мы обойдём весь этот глупый свет, спросим у каждого человека, построим лестницу в небо и посмотрим, что там, за облаками? Может, папа ничего не писал про космос, и мы поднимемся над краем страницы и сумеем подать ему знак... и тогда он перепишет всю историю, так, чтобы мы с тобой оказались дома. Или нет, мы разговорим ТЕНЬ! Ты же не знаешь что она такое, правильно? Значит, наверное, она знает, как отсюда выбраться. Как я скучаю по всему, что там осталось. По Митяю, по нашему дому... даже по школе - по ней тоже скучаю, хотя там заставляют учить уроки и не разрешают сидеть на партах. Но больше всего скучаю по маме с папой. По яичнице-глазунье на завтрак. Мама всегда делала на ней разные смешные рожицы, и ни разу, ни разу не повторилась.
   - Мне тоже делала, - сказал Максим. Лицо его как будто кто-то быстро-быстро заштриховывал исчезающими чернилами. - Я тоже её любил.
   На глазах у него блестели слёзы-алмазы. Шум моря заглушал хрустальный звон, с которым касались они каменного пола.
   Тут впервые за то время, которое они здесь находились, Максим взглянул на брата. Но взглянул не как обычно - он как будто смотрел насквозь.
   - Если ты так скучаешь по дому, можешь вернуться хоть прямо сейчас. Обернись.
   Денис послушался. Рядом с дверью, в которую он вошёл, появилась вторая. Просто дверной проём без створки, а за ним - родная комната, и томное раннее утро за окном, и мягко гладят стекло листья тополя. Не нарисованное, нет: мальчик успел забыть, насколько красочным может быть его родной мир. Если поставить ДРУГУЮ СТОРОНУ и реальность рядом, первая покажется просто неудачной пародией на вторую - чем, по сути, и являются комиксы. Гора одеял на постели, шкаф с игрушками, к которым Дениса всё ещё временами тянуло, но он стойко сопротивлялся этому зову, как и подобает мужчине. "Я уже вырос, - говорил он себе. - Уже почти взрослый... так не лучше ли будет пойти на улицу, побросать мяч и подёргать за косички девчонок?"
   - Это он! Наш дом, - Денис посмотрел на брата. Он уже что-то подозревал, но восторг, как взрыв большой петарды, заглушил все прочие мысли. - Идём скорее, пока родители не проснулись! Устроим им сюрприз!
   Максим помахал перед лицом рукой, как будто пытался протереть запотевшее автомобильное стекло. Он был мрачен.
   - Я останусь здесь. Буду думать, как всё так получилось и что всё это может значить. А ты иди.
   Денис в отчаянии всплеснул руками.
   - Что с тобой, братец? Послушай, это сейчас моя комната, но ты тоже сможешь там жить! Родители просто поставят двухъярусную кровать, и...
   - То не мой дом.
   - Но мы же с тобой братья! Как такое может быть? Уж не сошёл ли ты с ума?
   Денис потянулся к Максиму, чтобы потрогать его лоб, но тот увернулся. На этот раз он смотрел прямо на Дениса, и зрачки его приобрели форму полумесяца с острыми краями. Рот стал похож на змеиную голову, зубов там не было, был только угрожающе-влажный красный язык. Денис отшатнулся. Казалось, Макс сейчас может скатать в рулон даже ТЕНЬ, там, снаружи, скатать, словно грязный коврик у порога перед приходом гостей, чтобы убрать с глаз долой.
   - Ты мой вероятный брат. Тебя никогда не существовало, но я решил, что ты непременно должен существовать. Чтобы родители не так расстраивались. Долгие вечера я провёл, вспоминая их и думая, что с ними теперь происходит. Мама, папа, как же я по ним скучал! Какими только способами я ни пытался подать им весточку, что я - вот он, живой, что не нужно меня оплакивать. Я бы отдал весь этот мир, только чтобы посмотреть, что они делают теперь. Поэтому рано ли, поздно, в моих мыслях появился ещё один человечек. Ребёнок. Это ты. Если бы ты у них родился, они постарались бы меня забыть, вкладывая в тебя всю свою любовь. Внутри моей головы ты рос, учился ходить, дёргал отца за бороду, удивлялся капризам мамы, любил те же вещи, что и я, а некоторые, что удивительно, ненавидел. Например, гороховый суп. Если хочешь знать, я всегда уплетал его за обе щеки.
   - Гороховый суп, - только и смог выдавить Денис. - Фу...
   - Вот видишь. Ты перерос меня и стал делать вещи, о которых я мог только мечтать. Ты пошёл в школу. Ты стал бегать по двору со старшими мальчишками, которыми я всегда восхищался, ты стал тем отчаянным героем, который не побоялся забраться на часовой завод и на башню с часами. Который исколесил на велике весь город и даже тайком от родителей ездил однажды в парк Монрепо, и дальше, ожидая от каждого встречного услышать незнакомую речь.
   - Откуда ты всё это узнал? - спросил Денис. - Я тебе не рассказывал! Так и знал - ты наблюдал за мной сверху, с облаков. Или... не знаю откуда, но ты за мной следил. Братец, если ты меня видел, разве ты не мог подать мне знак раньше? Сказать, что существуешь.
   - Потому что ты был в моей голове, - сказал Максим, потирая виски. Кажется, он чувствовал неловкость за этот всплеск эмоций. - Ну, изначально. Город, в котором ты жил, я выстроил сам, из своих воспоминаний. Я им гордился. Это была моя скорлупа. Каждый камешек на подъездной дорожке, которого касались мои босые ноги, я описал так точно, что осталось только заключить эти описания в обложку и выпустить как книгу. Сколько слов было потрачено на этот город! Но, как любой птенец, я вырос из свой скорлупы и перестал там появляться. Только иногда бродил по улицам и заглядывал в окна. Грыз яблоки и качался на качелях возле детского сада. Примерно тогда же и появился ты. А призвал я тебя, когда понял, что до маяка в одиночку мне не добраться - что-то всегда отбрасывало меня назад... И ещё потому, что ПОРЧА затронула даже это сокровенное место - думаю так или иначе ты её заметил. Если не встретился с ней лицом к лицу, то обязательно заметил краешком глаза что-то пронзительно-чёрное. Как клякса. Как разлитая кола, только живая. Может, ты заметил что-то более страшное. Скоро она разъест там всё. Но, конечно, ты ещё можешь успеть провести некоторое время со своими ненастоящими родителями. Дни, месяцы. А может, годы. Кто знает?
   - У тебя жар, - озабоченно сказал Денис, так, как это говорила мама. Он побледнел, но старался не падать духом. - Пойдём, мы с мамой поставим градусник и вызовем врача. Педиатра. Я, конечно, сам не больно люблю эту толстую женщину. Мы с Митяем называем её усатой выдрой, потому что у неё и в самом деле есть усы. Хочешь посмотреть? Это весело. Так пойдём...
   Он сделал движение, чтобы схватить брата, но тот выскользнул из рук, как тёплый кусок масла. Вот он совсем рядом, а вот уже далеко, за расколотой каменной чашей. Губы двигаются, и Денис вдруг чувствует, как дверной проём распахивается всё шире, словно пасть кита, который вздумал заглотить маленькую рыбёшку, а с ней и несколько галлонов воды.
   - Отправляйся домой, - сказал Максим горько. - Поживи, сколько успеешь. Там время течёт не так, как здесь, так что сколько-то успеешь. А я... я попытаюсь узнать у НЕЁ, кто и зачем подавал мне сигналы.
   Он повернулся к ТЕНИ и больше ничего не сказал. Крошечная его фигурка на фоне вселенской черноты казалась одинокой кометой в беззвёздном небе.
   - Доминико, прошу! - плача завопил Денис, увидев перед собой смешную шапку призрака. - Скажи, что всё это неправда!
   - Увы, пацан, - сказал дух. - Но ты и в самом деле фальшивка. Глупо. Я говорил Максу, что из этого ничего не выйдет. Но, признаться, был удивлён, когда ты начал разговаривать вполне разумно. А теперь прощай. Возможно, мы больше не увидимся. Господи, смотри, какая она страшная, эта махина!
   И Денис, споткнувшись о порог, спиной вперёд влетел в собственную комнату, перевернув по пути табурет. Дверной проём захлопнулся перед носом стеной с фотообоями с джунглями, слоном и тигром. Старыми фотообоями, пахнущими пролитым на них соком, такими знакомыми... Сейчас Денис готов был бросаться на стену, молотить кулаками и орать: "Я настоящий! Я вам докажу, что я настоящий!"
   Дверь распахнулась. Мама заглянула в комнату так, будто ожидала увидеть здесь как минимум последствия локального землетрясения. Как максимум, должно быть, нашествие Годзиллы.
   - Что здесь происходит? - спросила она. - Ты ничего не сломал?
   Денис готов был броситься ей на шею. Такая свежая, такая родная. Сейчас, наверное, утро, судя по тому, что на её майке чернеют свежие пятна от кофе. С забранными в толстую косу волосами как всегда непорядок, но перед выходом на работу мама, конечно, их приберёт.
   - Что это с тобой? Ты что, опять влез в окно по дереву? Я же тебя просила так не делать! О боже, у тебя листья в волосах... что ты, позволь спросить, делал на улице в такую рань?
   - Я... мы... - начал он, лихорадочно придумывая, какую бы историю рассказать. Но если бы даже в голове появилось что-то внятное и логичное, что-то вроде поездки вместе с Митяем в доки, чтобы посмотреть на прибывший от каких-нибудь дальних туманных берегов исполин-паром, трясущийся рот не позволил бы её рассказать.
   Денис бросился на шею матери, едва не сбив её с ног. Из глаз текли слёзы. Он пытался сказать, что скучал, что видел Максима, но так и не смог привести его домой. Пытался уложить все перипетия их самого ненужного на свете путешествия в двух-трёх сдавленных звуках.
   - Что ты там бормочешь, я не слышу, - сказала мама. Она отодвинула Дениса от себя, специальным, опытным взглядом, который для своих чад есть у каждой мамы, оглядела с ног до головы. С лаем прибежал Рупор, принялся лизать голые ноги мальчика. Только теперь Денис сподобился себя оглядеть и обнаружил, что на нём обыкновенная одежда для сна - майка и трусы. Брат позаботился, чтобы его возвращение прошло как можно более безболезненно. Кровать разворочена, будто среди приливов и отливов одеял и простыней вдруг зародилось настоящее торнадо.
   - Послушай, мне нужно собираться на работу, - сказала тем временем мама. - Иди в ванную, умойся. Завтрак на столе, за ним и расскажешь, что тебя так расстроило.
   Денис повиновался. Он тщательно вымылся, наслаждаясь каждой каплей тёплой воды, фыркая и не замечая, как по плитке на стенах струятся настоящие водопады, он полоскал руки до локтей и вновь и вновь старался смыть с них невидимую грязь. Промыл между пальцами и даже под ногтями, чего никогда раньше не было. Вода, утекающая в сливное отверстие, впрочем, не стала сильно грязной. Всё было... как-то не так. Денис уставился на себя в зеркале, пытаясь найти хоть малюсенькое упоминание о прошедшем путешествии, и нашёл: лёгкую черноту под глазами, как будто тень пережитых событий. ТЕНЬ... это слово звучит теперь двояко в любом контексте. Не про эту ли тень говорил Макс? Она, говорит, начинает разъедать его родной мир - он ведь не настоящий, не то, что эта ДРУГАЯ СТОРОНА. Мама говорила: "Листья в волосах", но там Денис обнаружил только обрезок от зелёной цветной бумаги, и больше ничего.
   "А она ведь тоже не настоящая, - вдруг подумал Денис, тщательно смывая с переносицы мыло. Руки его на миг замерли, а после продолжили движения. - Максим говорил, что меня он придумал, чтобы маме и папе было не так одиноко... но сначала, должно быть, были придуманы они".
   Странная мысль. Если бы маму или папу подменили, Денис почуял бы подмену за три версты. Но как раскрыть эту тайну, если ты, сам будучи подменой, родился у фальшивки и прожил рядом с ней всю сознательную жизнь? Это напоминает зеркальный лабиринт, где, как Денис вычитал в какой-то книжке, можно потерять не только ведущую к выходу дорожку, но и самого себя.
   Денис нещадно мял руки, заламывал пальцы и, закусив губу, пробовал прочувствовать боль. Он-то знал, что это никакой не сон. И брат, и Доминико, и эта жуткая ПОРЧА, и все-все, начиная от сиу и кончая искрящимся морем, были настоящие... оттого ещё жутче, потому что последние слова его, как от них не отгораживайся, тоже могли быть правдой. И мама, и папа... конечно же, они всамделишные. Денис столько с ними прожил. Они не могли оказаться фантазий в чьей-то голове.
   Когда он вымылся, оделся и вышел в зал, сияя как отполированный до блеска бриллиант под лупой коллекционера, там уже сидел папа. На нём - просторная белая рубашка, специально для летних посиделок на крыльце, шорты и тапочки. Волосы, как обычно бывало после утренней ванны, залачены на манер старых фильмов об Америке двадцатых годов и зачёсаны назад. И выражение на лице, как у кота, который поймал рыбку, и рыбка эта - отличный день. Денис готов был броситься на шею и ему, и только то, что отец не признаёт подобных лобызаний, предпочитая держать дистанцию в отношениях отца и сына (не слишком большую, но дистанцию), его удержало.
   - Что, малыш, - сказал он, отправляя в рот вилку с куском яичницы. - Плохой сон?
   Денис готов был сделать из слова "малыш" медаль и носить её на груди с гордостью, не снимая до самой старости.
   Сон? На минуту Денису и в самом деле так показалось. Разве он не свалился с кровати десять минут назад, разве не в короткий миг падения уложился стремительный полёт вверх по ступеням маяка и последний разговор с братом? Все эти истины, которые были на него излиты...
   Денисова робкая надежда, чтобы это всё и в самом деле оказалось сном, вдребезги разлеталась в момент столкновения с образом. Этот Максим: робкий, чужой, умный и забавный в редкие, но яркие моменты. Как одичалый учёный, вечно ищущий и любопытный. За время их самого ненужного на свете путешествия Денис, кажется, узнал его, как никого. Он и в самом деле полюбил братика. Как может оказаться так, что он растворится без следа, исчезнет? Как может оказаться, что его братец никогда на самом деле не существовал? И всё же сейчас, сидя за столом и заново привыкая к мягкой обивке стула, ножки которого точно по ногам мальчишки (замечательное изобретение человечества, эти стулья; всяко лучше камней или травы, на которых приходилось сидеть во время путешествия), готовясь точно направить вилку в разложенную на тарелке еду, Денис не мог поверить последним словам Максима. Может так быть, что только эта, последняя часть их путешествия была сном? Наверное, он, Денис, утомившись, вконец сбив ноги, устроился на бывшем огороде Доминико под самым большим лопухом, и спит, в то время как братик и дух, не замечая потерь в своих рядах, пробуют на прочность ступеньки крыльца и придаются воспоминаниям.
   Под столом, незаметно от мамы и папы, Денис ещё раз ущипнул себя за руку. Ничего. Нет, лучше будет думать, что под этим кустом он и нашёл волшебную дверь, провалился в кроличью нору, как Алиса из книжки, только эта нора вела в обыкновенный мир. И проснулся, упав с собственной постели.
   Вздохнув, Денис решил, что пока будет держаться этой теории.
   - Всё хорошо, папа, - сказал он, отправляя в рот первый караван с едой.
   Отец нахмурился.
   - Ты потише ешь, господин юный людоед, не проглоти вместе с содержимым тарелки нас всех.
   Он был сегодня в прекрасном настроении. Может, даже улыбался, но за бородой это было трудно понять. Отец обладал редким даром хмуриться и улыбаться одновременно.
   - Вы невкусные. Я просто, наверное, жевал во сне одеяло и соскучился по нормальной пище.
   - Даже по манной каше с комочками? - спросила с кухни мама.
   Денис заёрзал на стуле.
   - А что, она будет?
   - Да, сейчас вплывёт. На огромном блюде, как ты любишь. Комочек на комочке, всё на листьях щавеля. Ты же любишь его так же, как и манную кашу, я ничего не путаю?
   На мгновение Денису показалось, что в руках у мамы, на тарелке будет комковатая тьма, которая, как чёрная дыра, немедленно затянет в себя всё вокруг. Чтобы избавиться от этого видения, Денис зажмурился и больно надавил на большой палец ноги ножкой стула. Он слышал вкрадчивые мамины шаги, шуршание её юбки, чувствовал, как на шее выступает холодный пот. Но это всего лишь поднос с яблоками, румяными и кое-где уже переспелыми. Ставя поднос на стол, мама подмигнула. Переспелые, "сахарные" яблоки всегда были страстью Дениса. Но сейчас он не испытывал к ним влечения.
   - Спасибо, - сказал он, беря один плод и чувствуя, как голова идёт кругом. - Я, пожалуй, пойду к себе. Почитаю что-нибудь.
   - На улице прекрасная погода, - сказал папа. - Открой хотя бы окно.
   - Так и сделаю - пообещал Денис.
   В распахнутое окно, словно джин, немедленно влетел Митяй. Когда Денис увидел уцепившиеся за карниз пальцы, он снова подумал о ТЕНИ. Но образ её как будто уменьшался в размерах, уходил прочь. Он больше не был таким пронзительным, не казался глубже самого глубокого колодца. Возможно, пройдёт время, и Денис будет видеть её признаки лишь в колючих силуэтах, которые росистым утром отбрасывают на землю кленовые деревья.
   Румяное лицо Митяя светилось, как у бурундука, который видел, как в кладовую пронесли мешок семечек.
   - Ну, что?
   - Что что?
   - Насчёт чердака? Ты был там? Ну же, скажи, герой, что ты обдурил предков и стал Джеймсом Бондом года в этом доме? Конечно, только в то время, когда я у тебя не гощу.
   - Не был.
   - Но я видел, как зажглась лампа!
   - Ах, да. Лампа, - Денис досадливо потёр бровь. - Я про неё забыл.
   - Ага! - палец Митяя обвинительно ткнул Дениса прямо в нос. - Теперь говори! Нашёл ты своего брата? Он, наверное, умственно отсталый, и его держат на чердаке, чтобы тебе не пришлось выводить его на поводке, как собаку.
   - Сам ты умственно отсталый, - сказал Денис. Он ни капельки не обиделся. Митяй же... ничегошеньки не знает. Если раньше он восторгался этим мальчишкой, то теперь чувствовал, что готов отмахнуться от него, как от назойливой мухи.
   Митяй видно что-то почувствовал, потому как посерьёзнел.
   - Так что ты там нашёл?
   Денис рассказал о ненаписанной книге в "писательском" столе у отца, умолчав, конечно, обо всём, что случилось в последующие дни. Тем более что для мамы, и папы, и Митяя этих дней не было.
   - А как же твой брат?
   - Он был, но сейчас его нет, - сказал Денис, стараясь, чтобы голос звучал как можно более бесстрастно. - Его сбила машина... моя мама, когда выруливала из гаража. Он теперь живёт там, в этой книге. Отец начал её писать, да почему-то не закончил. Видно, понял, что писателя из него не получится. Братец там, словно малолетний морской капитан, корабль которого садится на рифы. Тогда он в одиночку добирается до маяка, где находит умирающего смотрителя, призрак которого становится ему другом. Папка начал сочинять и записывать эту историю, когда Максим был ещё жив. Но когда случилось несчастье, он не смог больше писать.
   Денис рассказывал всё это так, будто говорил не о собственной семье, а о чём-то услышанным краем уха в сериале по телевизору. Митяй смерил его внимательным взглядом.
   - Твоя мама не водит машину.
   - Теперь не водит.
   - Ты что-то не договариваешь, - услышав, как родители ходят за дверью, убирая со стола, Митяй понизил голос. - Она ни за что не осталась бы такой приветливой, весёлой, если бы задавила собственного сына машиной.
   - Наверное, она пила какие-нибудь таблетки, - сказал Денис, со спокойной отрешённостю понимая, что скоро Митяй, который разбирается во взрослых неизмеримо лучше чем он, загонит Дениса в угол. - Чтобы всё забыть.
   - Ну а твой отец? Он тоже ничего не помнит? И вообще, кто тебе всё это рассказал?
   Впервые в своей жизни Денис использовал приём, который будет применять в неуютных и просто бесполезных по его мнению разговорах в течение всей своей жизни - угрюмое молчание, похожее на звук, с которым камни стучат друг об дружку на холодном, просоленном берегу, когда на него накатывает волна.
   Митяй не мог понять, что случилось с его лучшим другом. Он запустил в ладони волосы и смотрел на Дениса, словно ожидая, что ответ просыплется из него, как крупа из треснувшего сосуда. А потом, не говоря ни слова, вылез в окно и исчез. Слышно было, как мягко приняла его земля, как скрипнула ось велосипеда.
   - Они мне ещё расскажут, - сказал Денис окну и развевающимся занавескам. - Клянусь, рано или поздно они расскажут.
  
   26.
  
   К вечеру Денис всё же вышел на улицу. Он сидел на ступеньке крыльца, ожидая пока солнце, словно кусочек сахара, растворится в окружающих постройках, когда его окрикнули:
   - Эй! Привет!
   В дверях соседнего дома стояла девочка. Недавно туда въехали новые жильцы, и Денис ещё не успел с ними познакомиться. Ничего не говоря, он помахал ей рукой. Девочка не была похожа на кого-то, кто первым заговаривает с незнакомцами. Однако Денис не был уверен, что они такие уж "незнакомцы". Что-то было в ней такое, из-за чего ржавые шестерёнки памяти глубоко в голове начинали скрипеть и с гудением в ушах проворачиваться. Денис поскрёб затылок: возможно, именно там эти шестерёнки и находились.
   Девчонке на вид было не больше тринадцати. Она смущённо улыбалась. И всё же, какое у этой девчонки знакомое лицо!
   - Как тебя зовут? - спросил Денис.
   - Варвара. Все зовут меня просто Варей.
   Денис сразу вспомнил свой сон (или не сон?!).
   - Варра!
   Девочка засмеялась.
   - Нет. Одно "эр". Ты что, иностранец?
   - Конечно, нет. Я живу в этом доме. Выходит мы соседи. А почему ты со мной заговорила?
   - Ну как... - девочка растерялась. - Хотела познакомиться. Ну, я, пожалуй, уже пойду, мама волнуется.
   К тому времени Денис уже был готов действовать. Подождал, пока за Варей закроется дверь, поднялся и углубился в полумрак между двумя домами. У соседского дома окна были распахнуты и деликатно, словно ресницами, шевелили шторами. На подоконниках много цветов, но выглядели они будто вырезанные из картона. Денис заглянул в одно из окон и разглядел в глубине комнаты большую детскую коляску. В углу, прислонённый к стене, стоял старомодный зонт-тросточка. По колено в зарослях крапивы он добрался до угла Вариного дома и обнаружил, что у того нет задней стены. И вот теперь Денис смотрел, как из большой бреши, словно из опрокинутого ведра, проливается нечто чёрное. Не отвратительно-чёрное и не завораживающе-чёрное... никакое. Пустое. Это как бездонный, раззявленный рот птенца. Птенец этот вырастет и проглотит весь мир, но пока это всего лишь птенец, он разевает клюв на огромный, пока ещё огромный, земной шар, и всё, что туда проваливается, исчезает без следа. Денис стоял опасно близко. Не критично, но всё же опасно.
   Он не испугался. Лишь почему-то почувствовал на себе вселенскую досаду.
   - Ну что, ты всё ещё не веришь?
   Денис запрокинул голову и увидел в окне своей комнаты Максима. Да, да, Максима! Видно, он стоял на стуле, иначе ни за что не достал бы до окна. Локтями он опирался о подоконник, подбородок устроил на руках и смотрел на Дениса сверху вниз, как человек, разглядывающий прилипшую к ноге пушинку. На носу малыша были очки, соломенные волосы торчали во все стороны из-под смешной пиратской треуголки. Мальчишка будто только что вернулся с утренника в детском саду, и всё бы ничего, только Денис вдруг подумал: из волшебного мира явился не малыш, а он сам. Явился из мира теленовостей с другого конца земли, бегущих по рельсам электрических машин и людей смешных нравов. Теперь его уводят за руку, и он, сопливый малец, ничего не в состоянии поделать, чтобы сохранить созданную для себя вселенную.
   - Как я и говорил, - сказал маленький пират. - Нигде нет спасения. ТЕНЬ уже добралась до вашего мира. Выходит, он тоже часть ДРУГОЙ СТОРОНЫ.
   Можно было бы подумать, что это продолжение сна, что Дениса разморило на родном крыльце, и он свернулся калачиком и уснул. Но реальность беспощадна. Она сразу даёт тебе понять, что бесполезно даже озираться в поисках укрытия. Ты с отчаянной ясностью понимаешь, что насланными Морфеем галлюцинациями здесь даже не пахнет. И тогда в тебе кто-то переворачивает песочные часы, и лёгкие сжимаются, трепещут от недостатка воздуха.
   - У нас ТЕНЬ вымахала ещё на несколько дюймов в высоту, - продолжал Максим. - Доминико предложил оставить маяк и нарисовать корабль. Возможно, так мы могли бы выиграть ещё некоторое время. В конце концов, есть же другие земли. Множество других земель. Всё бы ничего, но мой карандаш остался у тебя.
   Денис опустил руку в карман брюк и нащупал огрызок карандаша. Он понял, что малыш в отчаянии. Ноги его, наверное, дрожали, как у загнанного гиенами к обрыву оленёнка. Вдруг из окна соседнего дома появилась и тут же исчезла голова женщины в широкополой шляпе. Или Денису это показалось?
   "Денис, это же моя мама! Она не сделает тебе ничего плохого", - вдруг вспомнились Денису слова Варры (Вари?!) там, на ДРУГОЙ СТОРОНЕ. Он подумал, что Варра, возможно, могла бы рассказать им больше. Предполагается, что пустота не содержит ничего, но это означает - совсем ничего, но эти образы - женщина, коляска - они должны были откуда-то появиться?
   - Доминико мой самый верный спутник, - малыш покивал головой, - да, да, и он верит в меня, но не он и не я на такое не способны. Создать целый корабль! У меня, может, и хватит знаний - я же, в конце концов, был капитаном, - но не фантазии или времени. Тем более, в такой момент. Просить тебя мне помогать было бы неправильно. Хотя у тебя бы отлично получилось, с такой великолепной фантазией. Но о чём это я: я тебя творцом не придумывал. Я придумал тебя для того, чтобы родители не сильно горевали.
   Денис опустился на корточки, а потом, не обращая внимания на жжение в кистях, сел прямо в крапиву.
   - Что ты такое говоришь! Я готов помочь прямо сейчас! Твой карандаш у меня в кармане. Мы нарисуем корабль и отправимся подальше от этих мест. Мы даже можем нарисовать космический корабль, на случай если ТЕНЬ завладеет землёй!
   ...Денис даже не заметил, как ноги принесли его на второй этаж, в собственную комнату. Призрак торчал посреди тёмного помещения, несуразный, словно оплавленная свеча. Сквозь стены, сквозь книжные полки, сквозь коробку с покрытыми пылью игрушками проступил аскетичный интерьер маяка. Пейзаж за окном тоже менялся - скворечник на рябине маячил на фоне бескрайних степных просторов; казалось теперь, будто это гнездо одинокого человека-кукушки.
   Максим стоял на стуле возле окна. Он нервно запустил ладонь в волосы. Глаза его двигались в орбитах, ни на чём конкретно не фокусируясь, будто рассматривали что-то изнутри.
   ...На фотообоях с джунглями волшебным карандашом Денис нарисовал дверь и открыл её створку. Сразу повеяло морской сыростью. Он перешагнул через порог и очутился на площадке маяка, обдуваемой всеми ветрами.
   На лице Доминико сложилось печальное выражение.
   - Я с самого начала знал, что этот мальчишка плохо кончит. Слишком уж шустрый. Никакие правила ему не писаны. Подумать только, полез спасать меня в мир теней! Да кто он такой, во имя всех католических святых, чтобы быть настолько самоуверенным?
   Максим пожал плечами.
   - Человек. Маленький храбрый человечек.
   - Ты же не собираешься идти следом?
   - Собираюсь... если мне хватит смелости...
   Призрак адресовал долгий взгляд Максиму.
   - У него и не было, быть может, никакой смелости. Он же придумка. Пустышка! Что стоит ему туда войти и просто исчезнуть?
   В голосе малыша вдруг звякнуло железо.
   - Он мой брат. Пусть и не настоящий... но кто, если подумать, на самом деле я? Меня давно уже не должно быть на свете. Он лучше меня, честнее меня, а значит, я должен за ним тянуться. Как будто за старшим братом. Путешествия, мой друг, нужны не для того, чтобы перенести свои телеса в определённую точку мироздания. А для того, чтобы ты пришёл к какой-то цели, вот здесь, - Максим ткнул себе пальцем в лоб, - внутри своей головы. Кроме того, есть особый смысл в том, чтобы все путешествия заканчивались там, где они начинались.
   - Значит, всё-таки пойдёшь, - сказал Доминико, жонглируя эмоциями на карикатурном лице. Он напоминал маленькую ручную обезьянку, которую старый хозяин решил выпустить на свободу. - Моя голова прозрачна и выглядит как жёваная бумага, но я поверю тебе на слово. В конце концов, я здесь не главный герой, и, кроме того, весьма труслив. Времена моей храбрости остались в прошлом, когда я поднимался на маяк и поддерживал огонь в самый жуткий шторм.
   - Не грусти, друг, - лицо Максима осветилось улыбкой. - Встретимся в лучшем мире. Я лично собираюсь узнать, что такое эта ТЕНЬ, и прямо сейчас!
   Чуть-чуть помедлив, Максим перешагнул через порог нарисованной двери.
   - Всё же интересно, кому и зачем понадобилось выполнять мою работу? Как он разводил огонь в разбитой чаше? - Адресовал Доминико свои слова открытому порталу. - Считай, меня волнует этот вопрос, как бывшего хранителя маяка. Ну, вроде как из практических соображений... В конце концов, сложить оружие и сдаться этой большой кляксе мы могли с десяток раз.
   И призрачный "Санчо Панса" последовал за своим маленьким спутником.
  
   Конец
  
  
   Содержание:
   Колыбель
   Адди
   Космический экспресс
   Место, которое везде
   Жёлтая коробочка для адресата
   Поруганная истина, потерянная вера
   Большое будущее
   Будем жить всем назло
   Похождения Дениса в нарисованном мире
  
  
  
  
  
  
  
  
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"