Свет едва сочился в комнату, рисуя на потолке нечеткие, неуверенные линии; экран сотового, по-прежнему надрывающегося искаженным голосом очередного исполнителя, давно погас. Кофе, как обычно, закончился именно тогда, когда больше всего хотелось его выпить, и сейчас глаза, казалось, закрывались сами собой - мягко подкравшуюся усталость не волновали ни крики ссорящихся соседей за тонкой стеной, ни громкая музыка прямо под ухом.
Завтра... кажется, были планы. И, кажется, все они рушатся - потому что не будет самого важного пункта, из-за которого эти планы, собственно, и строились. Наверное, не будет ничего страшного, если уснуть и не просыпаться вовсе - кому какая разница...
От рук пахло миндалем, а серовато-светлые линии на потолке, если смотреть на него сквозь пальцы, казались какой-то неровной, торопливо набросанной магической руной. Сквозь слезы... нет, сквозь слезы ничего не видно.
Мысли рваные и мрачные.
Все книги, все картины - ничего, что было бы только мое. Хотя бы в мелочах - всегда чужие идеи, всегда его, везде эти такие привычные, такие острые, колкие следы-обломки, напоминания... сколько лет на том, что я делаю, лежат незримые печати присутствия - пять, шесть?
И вообще, имеет ли смысл это разнесчастное я?
Надо же, а мне (Нам? Нет, еще более бессмысленно...) так хорошо удавались сцены расставания. Этакая романтически-светлая тоска, жалость в глазах - как это просто, когда всего лишь пишешь об этом! На самом деле...
Нужно, нужно...
Нет. Скорее удавлюсь, чем брошусь просить прощения.
Да и, пожалуй, после всего сказанного совершенно не хотелось мириться.
Хотелось... чуда.
* * *
Зима здесь всегда начиналась неожиданно: подкрадывалась, как хищник, из-за угла, таилась, готовилась, разминала мышцы-метели, чтобы в какой-то миг вдруг слить всю свою мощь в единый прыжок - и ударяли жестокие, внезапные морозы, разрисовывающие стекла хрупкими белыми перьями. Хищник нападал на свою добычу - переполненный серый город, со всеми его людьми, прячущимися по домам, - и урчал, довольный, вечными вьюгами, бил потоками снега, как хвостом.
Точно. Он будет охотником. Без особых идеалов, без особенных черт - пожалуй, стоит даже спрятать глаза. Слепец? Нет, просто повязка на зрячих глазах. Зачем?.. Впрочем, объяснение не так уж и важно: образ говорит сам за себя.
В комнате было тепло и чуть-чуть душновато; протяжная мелодия из телефонной трубки с безнадежным упорством все пыталась перекрыть сытое, довольное урчание метели.
Она ни в коем случае не должна быть человеком: симпатия к людям угасает тем больше, чем дольше с ними общаться, а этот образ должен быть по-своему диковат и очарователен - так он привиделся вначале. И, конечно, как самым обаятельным и любимым персонажам, ей, пожалуй, долго не прожить.
Игра света и тени рисовала на красноватом фоне опущенных век причудливые узоры: переплетения листьев, завитков и линий; иногда вдруг раскрывались крупные венчики ярких цветов - они быстро сжимались и таяли, оставляя после себя светлые пятна.
И - если уж я не имею никакого значения - она тоже не настоящая. А тот, кто придумал ее - писатель. Наверное, немного не в себе; впрочем, ему это только на руку - великими могут стать только сумасшедшие и влюбленные...
Вот оно!
Настоящим будет только он. Автор, но не кукловод - творец, с которым говорят его герои, человек, который искренне верит в то, что они реальны...
Мир. С этого, пожалуй, и стоило начинать. Или нет?
Нет. Мир... мир можно подстраивать под героев. Не привязывать их к определенным городкам, деревням, времени... и писателя тоже. Вроде как... намек.
А потом, пожалуй, можно и ткнуть писателя лицом в его сумасшествие. Тоже во вред не пойдет.
* * *
Не то, что хотелось сказать, но все же... стоит попробовать.
Рука потянулась к стене и нащупала выключатель.
Когда уютную темноту комнаты взрезал яркий желтоватый свет, разом уничтоживший все руны на потолке, выяснилось, что пальцы перепачканы в чем-то черном.