Аннотация: коллекционируйте образы смерти, кривая фантазии, children are insane, сладкая и ядовитая, неразбитая красота
Режиссер чеканит галлюцинаторные образы как монеты, связывая их, повторяя рефреном, вплавляя в единую цепь полу мистической фантазии, которую саваном обволакивает музыкальная ткань из тревожных мелодий и мрачных симфоний. История таинственного исчезновения сироток в заснеженной французской глубинке... История безумства доктора Деграсса, и его "вечного ребенка" - инфернальной дочери Катрин (Милен Фармер)...История красивой любви к ней молчаливого Джорджа (Джефф Дальгрен), врача-педиатра, вернувшегося совершенно больным с полей Первой мировой войны к своим деточкам, но обнаружившим только зловещий ряд пустых комнат с никому больше не нужными куклами. Теперь он вроде К. из "Замка" будет бродить по горному селению среди женщин, кажется, начисто спятивших без мужчин, беседовать с одноногим священником отцом Глезом (Джосс Экланд), защищающим их дремучие суеверия в церкви с безголовым Христом и раздавать сосательные леденцы, разбрасывая цветные палочки направо и налево. Задавая поначалу только один почти экзистенциальный вопрос ["Как попасть в замок?"] - "Что случилось с детьми?" На который, конечно же, никто или не знает ответа или не решается его дать. Зато над героем с первой же минуты начинается "процесс", который ведет неведомая сила, дергая им и теми, кого он встречает, за невидимые ниточки. Так или иначе, эта и другие истории абсурда и готического кошмара в духе Гофмана, только повод для Бутонна создать свой мир, свою вязкую реальность. Которая очаровывает ненормальностью и поглощает зрительскую душу, буквально заглатывает ее, втягивая в себя уходящими вдаль перспективами сельских дорог и коридоров детского приюта. Кошмар как фон для адажио горькой любви умирающего Джорда к удивительно хрупкому и невинному созданию, так контрастирующему с теми мерзостями, что творятся вокруг.
Коллекционируйте образы смерти. Нанизывайте их жемчужинками на бусы. Как режиссер, собрав целую энциклопедию их, играйтесь ими как маленькие дети. Фантастический перфоманс декаданса. Презентация образов Бутонна выламывает привычные представления о сказках, сочиняя причудливую фантазию без привычных мистерий. Взамен он устраивает перфоманс за перфомансом на глазах испуганной его картинками публики. Бьет кадр за кадром, эпизод за эпизодом, как молотком старик забивает лошадей. Это именно чеканка монет. Размеренная и абсурдная. Монет-образов слишком много. Фильм буквально задыхается под оперной мощью, где "средневековое" варварство подается как изысканные яства. Все равно как дорогой серебряный оклад для иконы с ангелами тьмы. Сон режиссера просчитан до мелочей. Кривая его кошмара-фантазии о любви проходит по касательной нашего мира в той точке и под таким углом, что почти не может не задеть кого-либо. Эта линия реальна, но... она невозможна здесь. Она ирреальна, сюрреальна, гиперреальна, черт-знает-насколько-реальна, но она невозможна. Но режиссер очень хорошо посчитал все, пользуясь тайными вавилонскими математическими таблицами, как создать сплав порока, детских смертей, красивой женщины, невинности, готики и постмодерна. В результате фильм представляет собой кнутом понукаемую реальность сна... В финале уже истерзанную расплавляющим снег горячим кнутом, со свистом бьющим по морозному воздуху. Как будто кто-то у тебя на глазах загоняет породистую лошадь. Ее хрип и раздутые ноздри засыпаются снежными хлопьями, а кнут продолжает хлестать яростно, но очень точно, в равномерном движении маятника, синусоидой в полете пугая оглушительным хлопком чуткие лошадиные уши. У горной пропасти ледяной зимой лошадь взбрыкивает, встает на дыбы и устремляется прочь, взрывая снежные борозды, только бы дальше, дальше от этого проклятого места...
Через маленькую замочную скважину нам виден сон. Он перевернут тут с ног на голову. Леденцы не детям, но психам [all the children are insane]. Горячечный бред умирающего. Стены навалились на него. Из одной свечки он устраивает в воображении целый пожар свечей, дома и лица плавятся в готико-эротическом бреду. В асфиксии кукольное лицо Милен Фармер подобно восковой маске порока: жаркой, текучей. Маска не мертвеца, а умирающего в лихорадочном жару больного, выдыхающего, отдающего миру сгусток тепла своего тела, хрипя в беспамятстве, сблевывая свои сны, пугая ими родственников. Волки, волки, волки... Селение горной деревушки ненормально в спокойном приятии чужих детских смертей. Смерть как обыденность [пока она не коснется темной дланью твоей семьи]. Ужас как привычка. Сердца селянок покрыты ледяной кромкой, как то лесное болото, где утонули дети. Мужья селянок ушли на фронт. Теперь они тихо сходят в одиночестве с ума, сбиваясь в стаю, оберегая свое звериное стадо от чужого, чужих... и особенно чужой.
Сказка рассказана "монотонным голосом". Хорошо поставленными сценами. Умным монтажом. Плывущей работой камера-мэна и в тоже время изощренной съемкой снизу, дерганной, бешенной скачкой в тумане подземелий, когда фокусируясь на одном только фонаре, расплескивают фон и героев кадра на периферию. Извращенная сказка, сладкая и ядовитая. Комочек патологий, перверсий, безумия, смрада, насильственных детских смертей и темного мира в снежных горах был взят бережными, но дьявольскими/божественными руками. В руках его/ее он приобрел очертания - кровоподтеков, синяков, крестов на кладбище, одинокой фигуры с фонарем на дороге и рыжеволосой девушки.
Катрин это последняя и единственная цель Джорджино. Красивая и невинная во всем этом бедламе, она становится его и нашей идеей-фикс. То, ради чего живет он... Что тянет остаться здесь еще немного перед падением в теплую шерстяную волчью пропасть. Он умирает, и, отсчитывая боем часов в гостиной последние дни, единственное свое утешение находит в защите хрупкой красоты. Мир разваливается на глазах, расщепляется на составляющие, доброта покидает его, дети звереют, сходят с ума, люди погибают неизвестно за что, люди мучают людей, люди ни хрена ничего не понимают. Природа шипит и скалит зубы, стальным обручем холода убивая хлипкие человеческие тела. Равнодушно водой проглатывая человеческих детенышей. Волки захватывают человеческую территорию. И все, что остается от былой красоты вокруг для Джорджа - это Катрин. Для него она не дитя зла, ужаса и порока, а просто дитя, еще не разбитая красота. Как бы кто не показывал на нее пальцем, не бил ее, не обвинял в страшных грехах и преступлениях, умирающий Джордж фанатично предан ей. Потому что только в ней он находит живительную силу. Замерзая, погибая, уставая, задыхаясь - он гонится не за любовью даже, а за невинностью, которой осталось... так... мало. За неразбитой красотой, ради которой, пафосно выражаясь, и умереть не страшно. Катрин эта та касательная к касательной, которая расцвечивает безысходную фантазию, вдыхает в тлетворную сказку доброту, а в безвоздушный кошмар вселяет нездешний свет. И становится легче...