Искрящими светляками пляшут на пологих склонах осторожных прибрежных волн невесомые золотистые отблески зенитного солнца. Пенное руно кудрявых морских барашков, прорываясь сквозь прогретую терпеливыми лучами терпко-солёную воду, вспыхивает на гребнях, чтобы накрыть белоснежным пледом осклизлый гребень волнорезов, поросший волокнистой зеленью водорослей, серовато-бурый песок, усеянный ракушечьей россыпью и разноцветными крапинами окатышей, тонущие в песке и тине валуны и сверкающие солью и влагой головы купальщиков, радостно и безрассудно, вопреки ненавязчивой заботе голоса пляжного репродуктора, заплывающих за спасительную полосу ограничительных буйков. Озорной смех мальчишек, шумно кидающихся в морскую прохладу с разгорячённого полднем пляжа, и весёлый визг осторожно пробующих ножками воду девчонок, застигнутых врасплох столбами взметнувшихся брызг, обжигающим холодом ложащихся на свежий загар, мешаются с умиротворённым шёпотом волн и редкими пронзительными криками чаек, скользящих по выжженной смеющимся южным светилом синеве.
Он сидит на сухом и рассыпчатом, прогретом солнцем скрипучем песке — трёхлетний мальчуган, один из сотен таких же — и всё же совершенно другой, один из сотен таких же совершенно других, — невольный пока ещё паломник тёплого-тёплого и синего-синего, совсем не чёрного Чёрного моря, нечаянный гость раскинувшегося на его берегу, разомлевшего на солнцепёке города с певучим и ласковым, как шелест волны, именем Од(оооооооооооод, — поёт на вдохе волна, мимолётно вздымаясь из хрустального чрева моря)есса(эээээээээссссссссссссссаааааааааааа, — заканчивает она на выдохе, нежно сочась в ноздреватый песок побережья). И он, невольный паломник, нечаянный гость, совсем не думает сейчас о другом городе, неуловимо похожем на этот пестротой и разношёрстностью струящихся по нешироким улочкам толп, запахом моря, неясным предчувствием непонятной пока свободы и серебряными чайками над головами, — о городе, давшем ему жизнь и ждущим его, может быть, в этот день и в этот миг, пока он, беззаботный и молочнозубый, копошится играючи в тонкоструйном горячем песке. Ещё минуту назад он неуклюже плескался и бултыхался под огнестрельным присмотром бдительного родительского ока; теперь, обсохнув и заискрившись соляными кристалликами, наедине с собой и с солнцем, он не по возрасту сосредоточенно созерцает суету сноровистых муравьёв и головокружительные виражи небесных чаек, цветные купола пляжных "грибов" и мелкие зёрнышки льющегося сквозь чуть растопыренные пальцы песка, меловую белизну испещрённых ровными бороздками ракушек и буро-шелушащуюся кору приземисто-кривого деревца, нежданной волею судьбы проросшего на серо-жёлтом песке.
Антрацитово-чёрный, закованный в матово сверкающий хитин доспехов жук, лениво цепляясь крючковатыми лапками за коричневые чешуйки коры, ползёт по двойному изгибу шершавого ствола и замирает на уровне мальчишечьих глаз. "Здравствуй," — беззвучно говорит жук. "Привет," — так же молча отвечает мальчик и растворяется в фасеточных кристаллах глаз своего чернопанцирного гостя. И становится жуком. И чешуйчатой древесной корой. И горячим приморским песком, породившим бурый изгиб ствола. И суетливыми муравьями, и крикливыми чайками, и мелово-белыми ракушками. Своей матерью, своим отцом, своим братом. Пляжниками и купальщиками. Линией волнорезов и полосой ограничительных буйков. Раскалённым полуденным солнцем и приятной прохладой моря. Пенными барашками на гребнях набегающих волн и предупредительным голосом хрипловатого репродуктора. Ржавеющим комбайном на неосвоенной целине и алым блеском кремлёвских звёзд. Полосатым пограничным столбом и вершиной Монмартра. Трубным гласом индийского слона и фосфорическим светом в глазах глубоководных рыб. Калифорнийским торнадо и фонтанирующей лавой. Тибетским нагорьем и лунными кратерами. Мечом умирающего викинга и победным рёвом саблезубого тигра. Ядром Земли и поясом астероидов. Северным сиянием и двенадцатью созвездиями Зодиака. Квадратурой круга и действующей моделью perpetuum mobile. Коллапсирующей "чёрной дырой" и Туманностью Андромеды. Электронной оболочкой тяжёлого водорода и границей разбегающейся Вселенной.
Собой.
Лишь одно неуловимое мгновение — целую вечность — длилось это умопомрачительное единение с собой и с миром. Несфокусированное сознание малыша привычно проскользнуло мимо ещё одного открытия на фоне тысяч других, подобных ему, бесподобному: вынырнув из сладкого плена фасеточных глаз, он рассмеялся беспечно в лицо чёрному усачу и продолжил неторопливую игру с горячим одесским песком, тут же забыв о промчавшейся сквозь него Вселенной.
Но Вселенная — нежная, как мать, и по-отцовски грубоватая Вселенная — не забыла о нём, прошедшем путь, слишком короткий для неё, но всё равно слишком длинный для трёхлетнего карапуза — путь, начатый им задолго до того, как крохотным слизистым комочком притаился он в уютной материнской утробе, — и с этого дня одинокая Звезда освещала его радостное одиночество и сотни троп и дорог, раскинувшихся перед ним и ведущих с далёкой, неведомой ему пока Цели...