Алевтина Степановна взяла из вазочки последнюю шоколадную конфету и вышла на балкончик покурить. Она вставила в длинный мундштук сигарету, жадно затянулась и подумала:
- А жизнь все-таки хороша!
Мысль, конечно, не новая, но оптимистичная, что было само по себе удивительно. Уже больше полугода Алевтину Степановну нещадно трепала Любовь. И не только в метафорическом понимании, но и в прямом физическом. Физическое проявление - бывший муж Дмитрий Львович, настойчиво пытался вернуться обратно и во время задушевных разговоров норовил пустить в ход грубую силу. У Алевтины Степановны скопился целых ворох платьев с оторванными воротниками. Вот скажите, как приличная женщина может объяснить портнихе причину такого странного повреждения туалетов? Не знаете? Вот и Алевтина Степановна ломала над этим голову не первый вечер. А потому тюк для ремонта рос с каждым днем, а вешалки в шкафу пустели. И сегодня осталось в нем только два платья: одно, черное, отделанное гипюром, непосредственно на Алевтине Степановне, и другое, жемчужно-серое с атласными розочками, ставшее тесным еще в прошлом году. С этими невеселыми мыслями Алевтина Степановна скрипнула дверцами шкафа, вышла на балкончик покурить и подумала:
- А жизнь все-таки хороша!
И сама обрадовалась этой мысли несказанно, поскольку целых полгода, не переставая, рыдала и читала дамские романы. Ее терзала страсть к врачу-стоматологу Илье Романовичу Осетинскому. Алевтина Степановна сама не ожидала, что столь прозаическая вещь, как протезирование, может породить такое глубокое чувство. Это была любовь с первого взгляда. Он сразу ее поразил. Когда Илья Романович впервые заглянул в ее рот, Алевтине Степановне показалось, что он через свои толстые очки видит самую ее душу, заглядывает в саму суть. И она сразу поняла - перед ней человек незаурядный.
Она не ошиблась. Так Илья Романович пришел на первое свидание не с традиционным тортом, а с килограмом хрустских зеленых яблок. А на втором, когда дело дошло до интима, попросил Алевтину прополоскать рот марганцовкой. Это звучало так цинично и в то же время по-домашнему уютно, что она была сражена окончательно. И это была, можно сказать, духовная сторона вопроса, поскольку Илья Романович был, увы, женат.
В такой вилке Алевтина Степановна пребывала уже с весны и успела порядком поистрепаться, как в физически, так и морально: с одной стороны, Дмитрий Львович двери высаживает и возле подъезда караулит, с другой Илья Романович выщипывает душу, как веник по прутику. Вот скажите, какая женщина это выдержит? Вот и Алевтина Степановна не знала. И потому очень обрадовалась, когда вдруг, стоя на балкончике, подумала:
- А жизнь все-таки хороша!
И правда, все вокруг излучало гармонию. Ласковое утреннее солнышко поглаживало плечи, ветер теребил волосы и игриво раздувал подол. Во дворе галдели воробьи, визжали дети, и покрикивали мамаши:
- Ви-тя! Куда побежал? Вернись, сейчас же!
- Мишенька, отдай девочке игрушку! Где твой самосвал?
- А-лев-тина! Иди обедать!
Алевтина Степановна вздрогнула и посмотрела вниз. Ее тезка, чумазая девчонка лет пяти с короткими косицами, звонко заверещала в ответ: "Иду!", шустро собрала рассыпанные по земле формочки и побежала к соседнему подъезду. Алевтина Степановна улыбнулась, облокотилась на перила и только сейчас заметила, что хилый дворовый клен за это лето распушился и дотянулся почти до ее балкона, а в его ветвях уже появились первые желтые листья. Надо же, лето почти пролетело! А она его и не заметила! Алевтина Степановна затянулась снова. Привкус шоколада во рту придавал сигарете загадочный испанский аромат. Дмитрий Львович всегда запрещал ей курить. Он считал, что это неженственно и расточительно. А Илья Романович не запрещал, но всякий раз вскакивал, открывал форточку и напоминал, что от никотина желтеют зубы. А сейчас никого из них рядом не было, и, возможно, потому Алевтина Степановна вдруг поняла, что одной быть не так уж плохо.
Да и с чего плохо? Когда захотела, проснулась, что захотела, то и съела на завтрак, а затем, куда душа позвала, туда и отправилась. Например, прямо сейчас хорошо было бы двинуть к Галочке. Ее муж как раз на работе, и, стало быть, никто не станет гундосить по поводу бабской болтовни. А можно никуда не ходить, а наложить на лицо глиняную маску и подправить маникюр. А можно вообще ничего не делать, а полениться всласть: снять душное платье, накинуть на плечи старенький халат и завалиться на диван в с книжкой.
Алевтина Степановна даже слегка засуетилась от этих мыслей. Сразу захотелось и маску, и теплую ванну, и к Галочке, и с книжкой на диван. Она торопливо вошла в комнату, прикрыла балконную дверь, скинула туфли и потянула вниз молнию платья. Зазвонил телефон. Это определенно Дмитрий Львович. Только он звонит всегда до полудня, чтобы успеть занять ее вечер. Чем кончались эти вечера, Алевтина Степановна уже знала - взаимными оскорблениями и оторванными воротниками. Нет уж. Сегодня она никуда не пойдет. Сегодня она проведет день, как свободная женщина. Да и что он ей сейчас может сказать? Алевтина Степановна облокотилась на комод, высокомерно взмахнула рукой так, как это делал Дмитрий Львович, и сказала сама себе низким голосом:
- Ах, дорогая, не хочешь ли пообедать?
- С тобой - ни за что! - гордо ответила себе же Алевтина Степановна. - Я лучше умру с голоду! - тут она задумалась. - А впрочем, если ты дашь мне честное благородное, что не станешь снова устраивать этих безобразных сцен, я подумаю.
Конечно, поесть даром было бы крайне неплохо. Честно говоря, она была очень стеснена в средствах, поскольку Дмитрий Львович денег уже не давал, а собственных сбережений у нее никогда не было. Она грустно посмотрела на одиноко висящее в распахнутом шкафу платье и решила все-таки сегодня не обедать. Телефон потрещал еще немного и смолк, а благостное ощущение гармонии стало чуть зыбче.
Алевтина Степановна решительно стянула платье, повесила его в шкаф и набросила на плечи халат. Вдвоем платья смотрелись куда как веселей. Но и в животе заурчало сильнее. Она яростно размешала в чашке глину и нанесла маску на лицо, оставив не замазанными полукружья вокруг глаз. Теперь, пока не высохнет, надо сидеть неподвижно, даже моргать нельзя. И в этот ответственный момент телефон зазвонил снова. Она даже не сомневалась, что на этот раз ее беспокоит Илья Романович. Только он умеет звонить в самые неподходящие моменты. Чаще всего его звонок вытаскивал Алевтину Степановну из ванной, и пока она, чертыхаясь, вылезала из теплой воды, наспех стирала с себя мыльную пену и шлепала мокрыми ногами к телефону, Илья Романович уставал ждать и вешал трубку. Она слушала короткие гудки, возвращалась в ванну и только успевала вернуть себе душевное равновесие, как звонок раздавался снова. И Алевтина Степановна снова кидалась в комнату, скользя по полу намыленными ногами.
И сейчас телефон, умолкнув на мгновение, затрещал опять. Алевтина Степановна почувствовала раздражение и слегка поморщилась. Сухой пласт голубой глины отвалился с верней губы и упал на шею. Нет, нет, волноваться и шевелиться сейчас ни в коем случае нельзя, даже несмотря на то, что за ночь она успела смертельно соскучиться по Илье Романовичу. Она прикрыла глаза и представила себе стоматологический кабинет, у окна кресло с распластанным пациентом ("Посидите вот так, милейший, пломба должна схватиться"), покрытый толстым стеклом стол возле двери, разложенные всюду блестящие инструменты и самого Илью Романовича в белом халате и спущенной на грудь ватно-марлевой повязке. Как он стоит к пациенту спиной и накручивает телефонный диск, а стекла его очков вспотели от волнения. Правда, она ни разу не видела, как потеют от волнения стекла очков, но читала такое трогательное описание в одном дамском романе. Так вот. Илья Романович даже не замечает, что вспотели очки, он с трепетом ждет, когда долгие гудки сменятся бархатистым "Алло!" Алевтины Степановны. А она не спешит. Она гасит сигарету в хрустальной пепельнице и, кутаясь в шаль, идет к телефону.
- Алло, - откликнется она, вложив в свой в голос такую скрытую страсть, от которой Илья Романович затрепещет, как мальчишка:
- Тиночка, милая, я невыносимо соскучился! - сбивчиво выпалит он. - Невыносимо! Эта ночь без тебя тянулась бесконечно долго. Я хотел бы прилететь сегодня вечером на крыльях любви, - и добавит робко. - Можно?
Алевтина Степановна снисходительно усмехнется:
- Ну, право, не знаю... У меня сегодня на вечер напланировано столько дел.... Но попробуй позвонить мне около шести. Не исключено, что я уже освобожусь.
Тут Илья Романович обрадуется и начнет благодарить, но она его холодно перебьет:
- Я ничего не обещаю, но возможно, так сложится, что я смогу с тобой увидеться. Но учти, ужина приготовить я в любом случае не успею.
- Ах, что ты, Тиночка! Не надо ужина! Даже просто видеть тебя, сидеть с тобой рядом - это такое счастье! Я непременно позвоню в шесть. Я буду надеяться. Целую ручки!
Алевтина Степановна представила себе все это настолько ярко, что тут же пожалела о так и не снятой трубке. И далась ей эта маска! Для чего ей выглядеть хорошо, если это не сможет оценить Илья Романович?
Ощущение гармонии разлетелось на мелкие осколки, оставив после себя только тоску в желудке. Алевтина Степановна раздраженно встала, запахнула халат и направилась в ванную. А пока она, согнувшись над раковиной, смывала с лица высохшую глину, телефон затрезвонил снова. Алевтина Степановна торопливо закрутила кран, схватила с крючка полотенце и, вытирая на ходу лицо, бросилась в комнату. Это наверняка Илья Романович. Хочет вымолить ее согласие на сегодняшний ужин. Ну, она немного помучает его для порядка, конечно, но потом обязательно согласится. Мужчина должен постоянно чувствовать, что он добивается женщины, только тогда он будет ею дорожить. Только бы успеть схватить трубку до того, как он потеряет терпение. Только бы успеть!
- Алле! - запальчиво выкрикнула она. - Я вас слушаю!
И горько разочаровалась. Звонила Галочка.
- Лялечка, дорогая, мой Костик сегодня уехал на конференцию в Брюссель, и по этому поводу я устраиваю девичник. Лялечка, без тебя вечер будет не так мил, согласись. Надеюсь, ты сегодня не занята?
- В шесть... Ах, Галочка, в шесть никак не смогу. Никак. Я жду очень важного звонка.
- Ах, понимаю, - лукаво протянула Галочка. - У тебя сегодня свидание. С ним? Ах, как это мило! В таком случае, обязательно позвони мне завтра. Я страстно хочу знать все подробности. Хорошо?
Пришлось Алевтине Степановне пообещать не только позвонить завтра, но и дать слово заехать на чашечку кофе. Милая, милая Галочка! Она так трогательно переживает за свою верную подругу! Ну, что же Илья Романович все не звонит? Уж не случилось ли чего? А, может, трубка плохо лежит?
Алевтина Степановна сняла трубку, послушала ее комариный писк, и положила обратно. А может, он звонил, пока она разговаривала с Галочкой. Послушал с тоской короткие гудки и вернулся к своим пациентам. Дурочка все-таки эта Галочка! Вечно занимает телефон, когда не надо! А может, он звонил только что, пока она проверяла телефон? Нет, это невыносимо. Алевтина Степановна решительно взяла трубку и, прижав ее плечом к уху, набрала рабочий номер Ильи Романовича. К телефону подошла медсестричка и бодро пропищала.
Алевтина Степановна услышала, как трубка стукнулась о стол, и голос медсестрички крикнул в отдаление: "Илья Романович, вас!". Затем раздраженное "Иду!", приближающиеся шаги, и совсем близко его милый баритон:
- Алло, я слушаю.
- Илюша, здравствуй, это я. Ты мне звонил? Представляешь, целое утро был занять телефон, просто напасть какая-то! Все, кто только могли, позвонили. А ты, наверное, набирал, набирал... Да?
- Зиночка, - крикнул Илья Романович в сторону. - Пойдите, поищите карту мадам Заславской. Она должна вот-вот подойти, - и уже в трубку зло прошипел. - Нет. Я тебе не звонил. Я занят. У меня пациент! Я же просил тебя мне на работу не звонить, и по пустякам не отвлекать!
- Ах, прости! Ну, да конечно... Но я подумала, может быть, ты сегодня вечером свободен и захочешь провести его со мной. Я бы приготовила утку с яблоками, как ты любишь, и...
- Алевтина, какая утка?! Какой ужин?! У меня человек в кресле с расковырянным пульпитом. Я сам позвоню тебе, если освобожусь, в районе шести часов, после окончания приема. А до того времени прошу меня не отвлекать.
Алевтина Степановна услышала, как хлопнула дверь в кабинете Ильи Романовича, и писклявый голос Зиночки протараторил:
- Илья Романович, карты в регистратуре не оказалось. Велено на вашем столе искать, потому что если пациент брал номер на прием, карта с утра у вас должна быть.
- Хорошо, я сейчас поищу, - и уже в трубку строго и официально. - Если и после этого под коронкой будет болеть, прополощите рот раствором соды и запишитесь на прием. Завтра я в утро.
"Обязательно запишусь", - грустно подумала Алевтина Степановна, слушая короткие гудки. А впрочем, он же не сказал "нет". Алевтина Степановна заволновалась. Нужно срочно раздобыть утку. И шампанского. Устроить незабываемый ужин при свечах. Она в черном платье и макияже в стиле фем-фаталь будет сидеть напротив него, отпивать маленькими глотками шампанское и загадочно молчать. А он будет сходить с ума от страсти, а потом не выдержит, подхватит ее на руки, сожмет в объятиях и отнесет в спальню... Нужно срочно раздобыть утку! Только вот где денег взять? Может, продать что-нибудь ненужное? Скажем, пепельницу. Она массивная, из богемского хрусталя. И ее не жалко вовсе. А впрочем, кто ж ее купит? Пепельница - вещь, не только Алевтине Степановне не нужная... Может, шаль? Вещь шикарная. Когда-то Дмитрий Львович заплатил за нее немаленькие деньги, а Алевтина Степановна выглядела в ней очень аристократично... И потому шаль было жаль просто до слез. Она осмотрелась. Из шкафа на нее сиротливо глядели два последних платья. Алевтина Степановна вздохнула, потянулась к телефону и набрала номер соседки.
- Тамарочка, не желаете у меня платье приобрести? Почти не ношенное, от кутюр... Нет, не повседневное, вечернее и очень шикарное. Да, конечно, я сейчас дома. Подходите.
Тамарочка прискакала тотчас.
- Ну, и где ваш товар? - нетерпеливо спросила она с порога.
Алевтина Степановна поморщилась. Она всегда находила Тамарочку несколько вульгарной, и прибегала к ее помощи только в случаях крайней необходимости. Таких, как сейчас. Поэтому она скрыла раздражение под ласковой улыбкой и подошла к шкафу. Платье полуобморочно соскользнуло с вешалки и легло в руки, беспомощно свесив прозрачный рукав, словно юная красавица, которую насильно выдают замуж. Тамарочка ловко втиснулась в серый шелк и завертелась перед зеркалом.
- Ну, нет, - капризно протянула она. - Этот цвет меня полнит. И розочки выглядят довольно пошло.
"Неча на платье пенять, коли жопа толста", - сострила про себя Алевтина Степановна и улыбнулась совершенно искренне.
- Что вы, Тамарочка, этот цвет удивительно идет к вашим глазам. Вы совершенно напрасно пренебрегаете жемчужно-серым. А розочки придают фасону притягательную женственность. Сказать откровенно, где бы я в нем не появлялась, все мужчины просто немели от восхищения. А как Дмитрий Львович изводился от ревности! Однажды он даже уволил своего лучшего инженера, который слишком жадно пожирал меня глазами. А две недели назад на меня положил глаз министр. Да, да! Позавчера он лично позвонил мужу, приглашая нас на званный ужин, и отдельно попросил, чтобы я непременно была в этом платье. Так и сказал: "И пускай ваша очаровательная супруга снова будет в жемчужном шелке". Дмитрий Львович отказать министру, как вы понимаете, не решился, но платье велел продать.
Глаза Тамарочки возбужденно заблестели.
- Надо же! А у моего Рудика как раз банкет через неделю, все приглашены с женами... Скажите, а оно не слишком ли облегает талию?
- Ну что, вы?! - изумилась Алевтина Степановна. Интересно, в каком месте эта мыльница у себя талию разглядела? - Оно прекрасно подчеркивает вашу фигуру. И особенно интересно стесняет грудь, - добавила она со значением.
- Правда? - зарделась Тамарочка. - Пожалуй, я его возьму. Только покажу Рудику. Он как раз дома. Вы подождете десять минут?
- Ну, конечно, милая! О чем речь! Не переодевайтесь, бегите к мужу прямо так. Увидите, его реакция превзойдет все ваши ожидания.
Реакция Томарочкиного мужа, и правда, оказалась неадекватной, Тамарочка вернулась в слезах.
- Он сказал, - всхлипывала она. - Он сказал, что если я вздумаю появиться на людях в таком виде, меня забросают камнями. И он позориться со мной не намерен.
- Вот видите! Он сразу понял, насколько вы в этом платье неотразимы, и испугался. Ваш Рудик - настоящий Отелло! Ну, вы не расстраивайтесь, милочка. Хотите, я уступлю вам в кредит? Будете выплачивать понемногу, из своих карманных денег, годится?
Тамарочка улыбнулась сквозь слезы и застенчиво высморкалась в подол своего стеганого халата.
- Нет, спасибо. Если теперь Рудик его увидит, выбросит в окно со мной вместе. А больше у вас ничего нет?
Алевтина Степановна заколебалась. Есть, конечно. Целый ворох. Но все драные. А Тамарочка, стерва любопытная, обязательно поинтересуется, где да как Алевтина платья порвала. И ведь здесь не скажешь, что за гвоздь зацепилась...
- К сожалению, все остальное не для продажи. Разве вот эту пепельницу могу предложить! Очень солидная вещь, из богемского хрусталя...
- Ах, нет. Пепельница точно не нужна. У Рудика их штук двадцать. На каждый праздник кто-нибудь в подарок пепельницу приносит. Каких только нет. И бронзовых целых две, и чугунные, и малахитовые... А хрустальных просто навалом.
"Ишь ты, навалом у них! Так и было бы на одну больше, - раздраженно думала Алевтина Степановна, закрывая за соседкой дверь. - И вообще, раз этот Рудик такой разборчивый, что же он усы со своей жены не выведет? В декольте, видите ли, неприлично, а в усах, стало быть, в самый раз?!".
От злости невыносимо захотелось есть. Алевтина Степановна машинально открыла холодильник. Внизу завалялось несколько луковиц, и доживала свой век сморщенная морковина. М-да... Не густо. Как жаль, что пепельницы не делают из карамели. Алевтине Степановне вспомнилось, как в детстве ей казалось, будто мамина ваза отлита из жженого сахара. Она даже пыталась лизать гладкое стекло и всякий раз удивлялась, что не сладко. Папу это очень потешало. В утешение он приносил в кармане плаща красных карамельных петушков на длинных палочках и ставил их вазу, как букет. И как было здорово, проснувшись утром, подскочить к столу, выдернуть из вазы леденец, и содрав с него целлофановую оболочку, засунуть в рот. Огромные растопыренные петушки распирали щеки в стороны, и капала на подбородок тягучая сладкая слюна. А мама всегда кричала из кухни:
- Степан! Сколько можно говорить, чтобы ты не давал ребенку сладкое перед завтраком! Теперь она есть не станет! Вавочка, деточка, будешь манную кашку с вареньем? С клубничным, как ты любишь?
Алевтина капризно мычала в ответ и уворачивалась от полотенца, которым мама пыталась вытереть щеки. Эх, сейчас бы сюда мамину кашку, даже можно и без варенья. А какие блинчики пекла бабушка! Толстые и дырчатые. Алевтина разламывать блин, окунала в сметану и...
Телефонный звонок вернул Алевтину Степановну в действительность. Она кинулась к аппарату, рассудив на ходу, что кто бы это ни был, Дмитрий ли Львович или Илья Романович - все одно неплохо. Она схватила трубку, перевела дыхание и томно протянула:
- Алло, я слушаю вас, - особенно хорошо "вас" получилось, нараспев, значительно так.
- Алевтина, ты будешь сегодня дома после пяти? Я хочу заехать и забрать люстру.
- Как забрать? - опешила Алевтина Степановна. Такого поворота событий она никак не ожидала. Да и вообще, что это за новости? Ни тебе здрасьте, ни пожалуйста, а с ходу "забрать"? -А я с чем останусь? Без света жить буду?
- Отчего же без света? Прицепишь лампочку на провод. Лампочку и провод я тебе, так и быть, оставлю. Я же не варвар какой-нибудь, - в голосе Дмитрия Львовича плескалось столько ядовитого сарказма, что казалось, трубка изогнется змеей и вцепится Алевтина Степановне в ухо. - Так что будь любезна, никуда не уходи.
- Уж не сомневайся, не уйду! - выкрикнула она. - Никуда не уйду! Останусь и посмотрю в глаза твои бессовестные!...
Последняя фраза потонула в равнодушных гудках. Дмитрий Львович попросту бросил трубку. Алевтина Степановна вытащила из пачки сигарету, закурила и вышла на балкон. Только на этот раз ей уже не казалось, что жизнь хороша. "Хоть бросайся вниз", - грустно подумала она. Вот тогда-то все ее и пожалеют, вспомнят, какой она было необыкновенной женщиной, как всегда прекрасно выглядела и со вкусом одевалась, как умела запекать утку в яблоках, и писала в юности стихи. Неужели обязательно нужно умереть, чтобы тебя наконец-то оценили? Она представила себе, как Дмитрий Львович долго и настойчиво звонит, затем раздраженно открывает своим ключом, входит и видит открытую балконную дверь с раздувающейся, словно парус, занавеской. Он сразу почувствует неладное, бросится на балкон, а там внизу на клумбе с белыми розами - ее распростертое тело. От этих мыслей защипало в носу и стало себя бесконечно жалко.
Алевтина Степановна рефлекторно сделала шаг назад, подальше от балконных перил и тут услышала нарастающий рокот. Деревья отчаянно закачались, зашелестели листвой и расступились, как водоросли перед килем корабля, и над ними вырос серебристый вертолет. Он гигантской стрекозой завис над домом, взбивая лопастями воздух, и в его грохоте потонули не только все звуки, но и все мрачные мысли Алевтины Степановны. Халатик на ней затрепетал и распахнулся, оголяя ноги и плечи, волосы заметались над головой. Она мельком отметила, что все это должно смотреться со стороны очень эффектно, и если бы Илья Романович был сейчас рядом, он бы просто голову потерял. Развить эту интересную мысль она не успела, потому что дальше произошло нечто совсем из ряда вон выходящее: с вертолета выпала веревочная лестница, размоталась в воздухе и упала прямо на балкон, и по ней тотчас начал спускаться невысокий плотный мужчина в весьма импозантном костюме, расшитым золотыми звездами. Алевтина Степановна, совершенно ошалев, смотрела снизу вверх на его туго обтянутый синим бархатом зад и подошвы лакированных туфель, и ломала голову, чтобы это могло значить. Вряд ли вертолет остановился над ее домом, чтобы спросить дорогу. Или это новый вид пассажирского транспорта, вроде такси? И, стало быть, сейчас следом за толстяком в странной форме появится Илья Романович с букетом цветов и тортом. А хотя, нет. Откуда у него деньги на такой шик. Может, адресом ошиблись? Тем временем мужчина спустился, устало вытер пот со лба и достал из кармана квитанцию.
- Алевтина Ткачук здесь проживает?
- Да... То есть, нет... То есть, это я Алевтина, но уже давно не Ткачук... В девичестве была Ткачук. А что случилось?
- Да ничего не случилось. Песенку в детстве про голубой вертолет пели?
- Пела, - удивилась Алевтина Степановна. - Да и кто не пел? Все пели.
- Точно, все пели, - с непонятной ненавистью отреагировал мужчина. - А что и правда прилетит, верили?
- Не помню... Кажется, верила... А что такого? Все в детстве во что-нибудь такое верят!
- Точно, все верят, - снова согласился мужчина. - А мы потом мотаемся, как проклятые. Ну, вот и с днем рождения вас!
И громко запел, сам себе дирижируя:
- Happy birthday to you! Happy birthday to you!
- Но позвольте, - пролепетала Алевтина Степановна. - День рождения-то у меня зимой, в феврале, а сейчас лето...
- Вот тут вы правы. С графиком не справляемся. Вы же сами говорили, все поют, и все верят, а я один. На самом деле я к вам должен был прилететь... - мужчина заглянул в квитанцию. - На ваше двенадцатилетие, то есть тридцать два с половиной года назад. Вам ведь сейчас сорок четыре, так?
Алевтина Степановна покраснела, будто ее застали за чем-то неблаговидным, и кивнула.
- Очень хорошо. На этом торжественную часть можно считать законченной и перейдем к вручению подарков. От просмотра кинофильма вы, думаю, откажетесь. Репертуар, знаете ли, староват... Оптовую партию в пятисот эскимо и предлагать не стану. Ее даже директор хладокомбината брать не стал. Так что можете выбрать что угодно, соответствующе ее денежному эквиваленту. Могу помочь с выбором. Вам, кажется, была нужна утка в яблоках.
- А вы откуда знаете?
- Так ведь я как-никак волшебник. Можно сказать, профессия такая. Ну, так что? Утку берем или как?
- Берем, берем! - торопливо согласилась Алевтина Степановна и робко добавила. - А еще шампанского можно?
- Шампанского? А вы на редкость умная женщина! Не всякий догадывается шампанское заказать. И напрасно! Шампанское у нас фирменное. Вуа-ля! Прошу получить!
Алевтина оглянулась. На столе и правда появилась пузатая бутылка и массивная утятница, с паром из-под крышки. У Алевтины Степановны екнуло сердце, и только сейчас пришло осознание свершившегося чуда.
- Будьте добры, расписаться в получении. У нас очень строгая отчетность.
Алевтина Степановна механически взяла протянутую авторучку, и в графе "Получатель" поставила красными чернилами свою подпись. Волшебник тотчас убрал квитанцию в карман пиджака, поклонился и шустро полез по лестнице вверх. А Алевтина Степановна, остолбенев, стояла в комнате и тупо слушала, как стукнулась о перила лестница, хлопнула наверху дверь, и рокот вертолета начал удаляться, пока не стих вовсе. Через минуту она очнулась и кинулась к телефону.
- Илюша! - радостно прокричала она в трубку. - Илюша, я приготовила утку! - всей правды она на всякий случай решила не рассказывать. - Так что приходи скорей, пока не остыло... Так ты занят?... А почему сразу не сказал... Ну, да, я понимаю. А после гостей? Ах, да, поздно...Завтра? Хорошо, я буду ждать.
Она грустно положила трубку. Он занят. Придти не сможет. Идет с женой в гости... А ей что теперь делать? К Галочке не пойти, гулять не хочется, и на кино денег нет... А подлец Дмитрий Львович с минуты на минуту за люстрой заявится. И никому-то Алевтина Степановна не нужна... А впрочем, она никому не позволит портить себе вечер. Она же целый день хотела праздника. И она его получит! Ведь сегодня как-никак случилось с ней настоящее чудо. Прилетел настоящий волшебник на настоящем вертолете и исполнил пусть маленькое, но настоящее желание. И это стоит отметить!
Алевтина Степановна торопливо, пока не прошел кураж, переоделась в черное платье, поправила прическу, подкрасила губы и села за стол. Потом вскочила, сняла со стены зеркало и приладила его напротив. Снова села. Вот так-то лучше. Будто не одна она за столом сидит, а в обществе лучшей подруги.
- Ну-с, дорогая, - сказала она, поднимая бокал. - За тебя. Пусть все будет так, как ты захочешь.
Она чокнулась со своим отражением и пригубила шампанского. Вино оказалось удивительным: розового цвета с нежным цветочным ароматом. Ничего подобного она раньше не пробовала. Алевтина Степановна посмотрела на этикетку: "Золотая мечта", и название красивое. Значит, надо выпить за мечту. Она снова плеснула в бокал и сказала сама себе тост "За мечту!", выпила до дна и, размахнувшись, грохнула бокал о пол. Стекло разлетелось по всей комнате ледяными брызгами. Алевтина вспомнила, что последний раз била посуду страшно давно, на собственной свадьбе, и тогда это было на счастье. Значит, надо выпить за счастье. Ну, за счастье! Второй бокал тоже полетел на пол и разбился вдребезги. Алевтина захохотала от удовольствия и распахнула стеклянные дверцы буфета. На полках искрились на свету стройные ряды хрустальных стаканов и тонконогих рюмок.
- Все сюда, - скомандовала Алевтина и сгребла посуду в охапку.
Из каждой рюмки она отпивала по глотку шампанского за что-нибудь приятное, за любовь и удачу, например, и швыряла в стену. Звон стекла доставлял колоссальное удовольствие. После рюмок в ход пошли стаканы и чашки, и стандартный набор тостов тоже подошел к концу. Пришлось изобретать что-то новенькое: "за красивые глаза" и "вечную молодость". Очнулась Алевтина, когда обнаружила, что посуда кончилась. Она обвела пьяным взглядом комнату и наткнулась на никому не нужную пепельницу. А чем не чаша для последнего пожелания? Вылила в пепельницу остатки шампанского и задумалась. Последнее желание должно быть самым важным. Чего там положено желать? Любви! Нет, пожалуй. Одна нервотрепка от этих эмоций. О, молодости! А хотя зачем она нужна, эта молодость? Чтобы снова все заново: замужество, чтобы как все; накопления, чтобы не хуже, чем другие; кольцо с бриллиантом, чтобы подруги позавидовали, и смертная скука. Илью Романовича? Да ну его к черту! Это же просто смешно - ТАК сходить с ума по лысоватому стоматологу. Богатства? Эх, не в ее возрасте о таких глупостях мечтать. А ведь, пожалуй, только сегодня она по-настоящему счастлива. Впервые за тридцать лет она прожила несколько часов так, как хотелось только ей, не оценивая все с точки зрения приличий и общественного мнения. Боже! Ведь если задуматься, она прожила чужую жизнь! Сперва, пока она была Вавочкой, за нее решали родители, чему учиться и с кем водиться. Затем, когда она стала Алечкой, появился муж, который был старше ее и, соответственно, опытнее. Он указывал, в чем ходить, где работать и что читать. После за Алевтину думали подруги, соседи, продавцы в магазинах одежды, герои книг и сериалов, дальние родственники и просто знакомые. Вся эта толпа доброжелателей давала советы, разбиралась в ее проблемах и твердо знала, что ей нужно. И только сегодня всего несколько часов она была собой и была этим счастлива. Вот за это и стоит выпить.
- Еще раз за тебя, дорогая! За то, чтобы ты, наконец, обрела себя. За свободу!
Алевтина Степановна чокнулась со своим отражением, выпила вино до дна и кинула пепельницу через левое плечо. Судя по грохоту и страшному звону, пепельница угодила в сервант, но Алевтина даже не оглянулась. Эти мелочи ее больше не волновали.
Она пристально смотрела в зеркало. То ли оттого, что в комнату вкрался вечер и размыл тени, то ли спьяну, только показалось ей, будто отраженное в зеркале лицо не ее вовсе. Вроде и черты знакомые, родные, а что-то не так в них, какой-то обман за ними спрятан. Словно надели на нее давным-давно водолазный костюм, и за сорок два года костюм этот растянулся, вылинял и порядком поистрепался. Смялся на сгибах, местами облез и повис складками. И чего она так переживала за его сохранность? Покупала дорогие крема, питала масками и витаминами? Даже смешно. Вместо того чтобы просто снять его долой, как старый халат, и остаться, как есть. Мысль показалась ей настолько простой и верной, что Алевтина, нисколько не сомневаясь в своих действиях, потянула кожу на груди, словно молнию вниз. Кожа треснула и легко поползла, стянулась с плеча, и из дебелых складок, словно из рукава, выпросталась тонкая рука. И показалась она - само совершенство. Бурая сухая кожа с чешуйками на запястье и гибкими суставами. Длинные пальцы с острыми коготками двигались без артрических похрустываний, мучивших ее последние годы. Алевтина обнажила второе плечо и выдернула вторую руку. Дряблая кожа снялась, как резиновая перчатка, вместе с давно вросшим обручальным кольцом и повисла вдоль обмякшего тела. Тяжелые груди соскользнули вниз сами, как платье с вешалки, стянув своим весом полные бока и живот, плюхнулись на колени, развалившись в стороны. Алевтина рывком сдернула рыхлые ягодицы, и они ватными подушками остались лежать на стуле. Вытащила ногу и, любуясь, вытянула ее перед собой. Не исчерченная варикозом и согнутая кочергой подпорка, а сильная и быстрая лапа, почти полностью покрытая надежной чешуей, с такими же гибкими пальцами и коготками, как и на руках. Рывок - и свободна вторая лапа. Прыжок на стол - сношенный костюм мешком осел на пол, распластавшись на ковре мертвым осьминогом. Продолжением позвоночника зашевелился сильный, как хлыст, хвост. С головы старая оболочка слезла почти сама, ее только пришлось слегка прижать к столу передними лапами и попятиться назад. Обновленная Алевтина посмотрела в зеркало. Гладкая, лишенная растительности, плоская голова, вытянутые вперед челюсти, широко расставленные золотистые глаза - с чего она вообще взяла, что ее зовут Алевтина? Она - Рептилия. У нее нет имени.
Дмитрий Львович задержался на работе и пришел к бывшей жене позже, чем рассчитывал. Он долго звонил в дверь, но ему не открывали, и, решив, что жены дома нет, отпер своим ключом. Первое, что бросилось в глаза, едва он переступил порог - страшный погром. Усыпанный осколками пол, перевернутая мебель, раскуроченный сервант и балконная дверь нараспашку. Дмитрий Львович страшно испугался, решив, что на квартиру был налет. Вся злость и обида на жену мгновенно исчезла, вытесненная истерической мыслью - только бы Алевтина, пусть как угодно, но была жива! Остальное приложится. Он ничего не пожалеет, вылечит, будет, если надо, ухаживать за ней всю оставшуюся жизнь, продаст душу дьяволу, только бы снова услышать ее. Обнять эту мятежную дурочку, прижать к себе, ощущая всем телом ее тепло, зарыться лицом в ее волосы... Господи, только бы она была жива! Но Дмитрий Львович и предположить не смог, в каком состоянии он найдет свою Алевтину.
Она, совершенно голая, лежала на столе, прижавшись животом и расставив в стороны локти. Ее платье и нижнее белье валялись тут же, на полу.
- Алечка, что с тобой? - кинулся к ней Дмитрий Львович. - Что они с тобой сделали? Тебе больно? Где больно, Аля?
Но Алевтина на его появление даже головы не повернула, и только почти незаметное движение грудной клетки указывало, что в ней еще не угасла жизнь. Дмитрий Львович запаниковал. Пусть бы она кричала, билась в истерике, пусть бы снова прогнала его вон, но только не это неподвижное молчание, и не этот жуткий застывший взгляд в стену.
- Аля, милая, послушай меня! Слышишь? Я здесь, я тебе помогу, только скажи, что с тобой! Не молчи же, Алевтина! Здесь болит, да? Да что же это, Господи!
В отчаянии, он сгреб ее в охапку, прижал голову к своей груди и зарыдал от беспомощности, завыл в голос, как мальчишка. Попытался снять ее со стола и перенести на кровать, но не смог даже сдвинуть с места. Алевтина словно вросла в столешницу. Дмитрий Львович бросился к шкафу, вытащил ее любимую ажурную шаль и укутал голые плечи, чтобы хоть как-то их отогреть. Но Алевтина вдруг выскользнула из-под шали, шустро отползла на самый край и замерла там, чудом удерживая равновесие. Больше выносить этого Дмитрий Львович не мог и вызвал скорую.
Как только бригада переступила порог, Алевтина ожила: соскочила со стола, грузно плюхнувшись животом, и, по-прежнему крепко прижимаясь к полу, переместилась в дальний угол комнаты. А когда врач попытался приблизиться к ней, она прыгнула на стену, поднялась по ней метра на полтора и непостижимым образом повисла там, словно приклеилась. Молоденькая медсестра упала в обморок, а врач не растерялся. Он крикнул Дмитрию Львовичу, чтобы тот заходил слева, а сам бросился на Алевтину, как вратарь на мяч. Но Алевтина ловко вывернулась, рванула вверх. Через мгновение она уже ползла по потолку так же легко, словно по земле, и остановилась возле люстры. Врач вскочил на стул, но достать пациентку не смог.
- Швабра есть? - деловито спросил он, не спуская глаз с висящей над его головой Алевтиной.
- Есть!
- Несите!
Дмитрий Львович взметнулся на кухню и вернулся со шваброй. Доктор, ухватив ее за ручку, начал тыкать Алевтину в спину, пытаясь согнать с потолка, но Алевтина, видимо, хорошо понимая, что там она в недосягаемости, лишь бегала вокруг люстры и уворачивалась от тычков.
- Помогите же мне! - азартно сипел доктор. - Вы ростом повыше. Встаньте на стол и стащите ее за ногу, а я здесь чемоданчиком оглушу.
- Позвольте, как это - оглушу? - отрезвел Дмитрий Львович. - Вы ее лечить приехали или калечить?
- Лечить, - согласился доктор. - Но чтобы лечить, надо сперва поймать. А вообще, раз вы такой щепетильный, вызывайте психиатрическую неотложку. У них и специально обученный персонал, и подходящее оборудование имеется.
Он рассерженно соскочил со стула, привел в чувство свою сестричку и уехал прочь. А Дмитрий Львович так и не смог сдать Алевтину в сумасшедший дом.
Поначалу он еще надеялся привести жену в чувство. Вычитав, что общение с близкими и родными людьми может оказать положительное воздействие, он сделал над собой невероятное усилие и позвонил любовнику жены, но Осетинский придти наотрез отказался. Возможно, его смутило, что звонит муж, возможно, он заподозрил какой-то подвох, а, возможно, и правда, между ними было все кончено. Дмитрий Львович испытал такое облегчение, словно ему вырезали застарелую гнойную кисту.
Позже ему удалось заманить "в гости" подругу жены Галину Белокрылову. Он наврал, что Алевтина тяжело больна и не встает с постели, что в бреду постоянно зовет подругу, что она практически полностью потеряла память, и теперь ей могут помочь только воспоминания детства. Конечно, в такой цветистой лжи особой нужды не было. Но Дмитрий Львович просто не смог заставить себя говорить правду, а начав врать, уже не смог остановится. И чем невероятнее становилась его ложь, тем больше ему казалось, что Галина вот-вот его раскусит и откажется придти. А отказа он боялся в тот момент больше всего на свете.
Боялся напрасно, Галина поверила каждому слову, примчалась на такси, совершено перепуганная, с апельсинами и цветами, и оказалась абсолютно не готова к тому, что увидела. Может, и тут бы Дмитрий Львович сумел выкрутиться, но только и Алевтина в свою очередь отреагировала на появление подруги необыкновенно бурно: заметалась по стене, сделала несколько суматошных кругов по потолку и затаилась за шкафом.
- Что это? - взвизгнула Галина. - Вы мне сказали, что она больна!
- Она больна, - Дмитрий Львович постарался вложить в свои слова как можно больше убедительности. - Больна психически.
- А почему по потолку бегает?
- А... А потому, что люди в ее состоянии часто оказываются способными на невероятные вещи. Я читал, как одна больная, не у нас, во Франции, выскочила на улицу и перевернула автомобиль с сидящими в нем пассажирами. А с другой, достаточно хрупкой дамой, не смогли справиться четыре санитара. Она расшвыривала мужчин, как котят. Галина, постойте, я не договорил - это тоже было не у нас! в Америке... Не уходите, Галина, прошу вас! Пожалуйста, поговорите с ней. Возможно, это будет той самой соломинкой, которую протягивают утопающему...
Галина медленно повесила плащ обратно на вешалку. Она никогда не была жестокой и никому не отказывала в помощи, но ей никогда еще не было так страшно, как сейчас. И дело даже не в том, что Алевтина сверхъестественным образом передвигается по стенам и потолку. В конце концов, этому, если постараться, можно подобрать научное объяснение. Дело в том, что подруга детства, которую Галина знала, как самое себя, вдруг ни с того ни с сего слетела с катушек и теперь мечется по квартире, в чем мать родила, полностью утратив человеческий облик. Боже, как все непредсказуемо в этом мире!
Галина осторожно вошла в комнату и заглянула за шкаф. Алевтина сидела на стене, как ящерица на скале, неподвижно, вперившись в одну точку. Вблизи стало видно, что она страшно исхудала, и стал явственно различим исходящий от нее резкий животный запах.
- Вы бы хоть вымыли ее, - укоризненно прошептала Галина Дмитрию Львовичу, но, встретив его беспомощный взгляд, смутилась своей бестактности, и попыталась загладить неловкость. - Я вам помогу, если хотите...
Дмитрий Львович просиял, а окончательно пристыженная Галина повернулась к подруге. Что положено говорить в таких случаях, она не знала. Но кажется, в кино видела что-то похожее.
- Лялечка, ты меня слышишь?
Алевтина дернулась и затаила дыхание.
- Ляля, это я, Галочка Белокрылова. Ты помнишь меня? Мы с тобой еще вместе в школу ходили...
Алевтина не шевелилась, только взгляд ее стал напряженнее. Галина осторожно протянула руку, чтобы погладить подругу по плечу, но Алевтина дернулась всем телом и, отчаянно работая руками, попыталась забиться в щель между шкафом и стеной. Шкаф накренился и с грохотом обрушился на пол, Галина выскочила из квартиры, себя не помня от ужаса, а Дмитрий Львович, уже зная, что сейчас начнется, бросился закрывать двери и окна.
Алевтина носилась по квартире, как раненное животное, круша все, что попадалось ей на пути. Сорвала занавески вместе с карнизом, опрокинула сервант, разбила оконное стекло, свернула трюмо и сдернула люстру. И когда наконец притихла между креслом и диваном, Дмитрий Львович решился вылезти из-под стола и приблизиться к ней.
- Бедная моя, - прошептал он, глядя на ее измученное тело и судорожно вздымающиеся бока. - Бедная моя Алечка... Что я могу сделать для тебя?...
Впервые Алевтина повернула голову в его сторону. В ее глазах читалось такое нечеловеческое отчаяние, что Дмитрий Львович вздрогнул. Он понял, что нужно просто оставить ее в покое.
Эпилог.
Прошло полгода. Друзья и знакомые очень быстро перешли в разряд бывших. Галочка держалась дольше всех. Сперва даже заходила время от времени, приносила фрукты, отдавала с порога и участливо спрашивала, каково самочувствие Алевтины. Потом ограничилась звонками по телефону, а вскоре и звонить перестала. Дмитрий Львович не обижался, понимая, что окажись на ее месте, поступил бы, наверное, точно так же.
За эти полгода Дмитрий Львович почти полностью перестроил квартиру. Избавился от всего, что могло быть разбито или сломано, обтянул мягкой тканью углы и отодвинул от стен мебель, чтобы Алевтина, если ей вздумается спрятаться, ничего не опрокидывала. Устроил для нее "солярий": повесил над столом лампу на длинном шнуре. Притащил из городского парка срубленное дерево и укрепил его в центре комнаты. Алевтина тотчас забралась на ветви и проспала на нем всю ночь, хотя до того спала только на потолке. Дмитрий Львович даже купил рулон небесно-синего шелка и задрапировал углы, чтобы создать хоть мало-мальскую иллюзию постели. Ему нравилось смотреть, как Алевтина ныряет в пышные складки, шебуршится под шелком, отчего драпировка перекатывается волнами, выныривает в совершенно неожиданных местах и ловко слизывает зазевавшихся мух. А чтобы ее порадовать, он начал разводить в ванной толстых мадагаскарских тараканов, которых Алевтина охотно ела с рук. Одеть Алевтину так и не удавалось. Она по-прежнему бегала обнаженной. И Дмитрий Львович, чтобы поддерживать комфортную для нее температуру, установил по всей квартире кондиционеры. И теперь ему все чаще казалось, что он живет в гигантском террариуме. Он и сам понемногу изменился: бросил курить, научился видеть в темноте и ходить по квартире бесшумно, поскольку Алевтина пугалась резких звуков и электрического света.
Сама Алевтина стала просто неузнаваемой. Еще в начале болезни она исхудала и стала будто бы меньше ростом, словно усохла, а мышцы, напротив, развились и округло бугрились под кожей. И волосы у нее выпали без остатка, обнажив красивой формы череп. Вечерами, когда Дмитрий Львович усаживался в кресло, она подползала к нему и доверчиво клала голову на колени. Он осторожно гладил ее и нашептывал вполголоса глупые нежности. Удивительно, но в эти моменты он был по-настоящему счастлив и с удивлением вспоминал, что раньше у них ни дня не обходилось без скандалов. И все по каким-то пустякам, по мелочам... Алевтина постоянно что-то требовала, куда-то рвалась, плакала без видимых причин, а он всякий раз пугался этих внезапных слез, и прятал испуг за грубостью. А она в ответ кидалась, очертя голову, в романы, собирала чемоданы и уходила к очередному любовнику, раздраженно хлопнув дверью. А он без нее не мог: ходил, умолял, ждал, упрашивал, требовал, обещал чего-то и возвращал назад. И тогда все начиналось сначала. Какая дурацкая и нелепая была эта жизнь! И надо же было Алевтине сойти с ума, чтобы примириться самой с собой!
Рептилия вылезла на большой гладкий камень погреться под солнцем. Она слилась с камнем, вбирая животом накопленное им тепло, и спина сама нагревалась от солнечных лучей. Лежать и ни о чем не думать было приятно. Рептилия дремала, чутко прислушивалась к звукам. Где-то вдалеке плескалось море, шелестели на ветру деревья, кричали птицы и шуршал прошлогодней листвой старый пасюк с мудрой седой мордой и неуклюжим хвостом. Его можно не бояться, он не опасен. Он приносит сочных насекомых и греет ее вечерами своей облезлой шерстяной шкуркой. Жаль, что он не ящер. Он не любит скалы и не умеет лазать по деревьям. Если бы он был ящером, можно было бы построить с ним одну нору на двоих и завести детей, маленьких юрких ящериц...
Рептилия дремала. И мир вокруг был неподвижен и спокоен.