2014 год, вечер на берегу Красного моря, я подарил поездку в Судан на 8 марта своей любимой девушке Ирине, погода в тот день была очень ветреная, волны шли одна за другой, нет не шли, бежали галопом, как норовистые лошади, а я, лёжа на песке, почувствовал как будто запах сырой земли, как у свежих могил на кладбище, ещё тогда подумал, что "глюк" у меня обонятельный. Солнце тусклым яблоком нырнуло в кровавое море на горизонте, плотная пелена облаков закрыла свет красным воспалённым веком, а под ним алело кровавое море.
По ночам здесь температура падала до пятнадцати градусов, от утренней жары оставляя только приятное воспоминание, но вода на удивление была теплой. Мне не хотелось выходить, а Ирина не купалась, сославшись на головную боль.
Когда я, наконец, вылез из моря, то увидел, что она закуталась в полотенце, и от озноба у нее зуб на зуб не попадает. Лоб на ощупь был, как раскалённые угли, ее тошнило.
Дня три назад мы ходили на местный рынок и ели там тропические фрукты, потому и подумал, что может быть аллергия у неё на экзотические плоды. В отеле вызвали врача, он дал жаропонижающие, но утром ей стало ещё хуже, отвез я ее в больницу. Два темнокожих врача что-то лопотали на своем, мне сказали на английском:
- Very bad, this is a virus.
И больше ничего, я ходил каждый день в больницу, но меня не пускали к ней, говорили, что опасная инфекция, а в отель через три дня нагрянули медики с дезинфекцией, залили антисептиками туалет и душ,
даже закрыли вентиляцию, меня посадили на карантин, а через неделю мне позвонили из больницы, сообщили, что состояние моей подруги резко ухудшилось, и она попросила о встрече со мной.
В больницу меня привезли, одели в противочумный костюм: на лицо - респиратор и очки, резиновые перчатки до локтя.
Но то, что я увидел в палате, потрясло и уничтожило меня: глаза моей Ирины плавали в крови, это было не море слез, это было море крови, из носа, рта, из ушей текли струйки крови, на теле не было ни одного светлого пятнышка, синие и багровые пятна кровоподтёков, она вся истекала кровью, наверное, поняла, что умирает и решила попрощаться со мной, но сил, чтобы что-то сказать, у нее не было, она только слабо пожала мою руку в резиновой перчатке.
Я вышел в состоянии глубокого эмоционального шока, не верил, что это случилось с ней.
Целый день лежал в комнате отеля и смотрел в потолок, тихо выл, бился головой о подушки. Господи, за что? Зачем я взял эту путевку, боже, зачем? Скрежетал зубами и рвал на своей голове волосы. А утром на следующий день мне сообщили, что она умерла.
Мне кто-то звонил из нашего посольства, говорили о кремации, о том, что повезут нас спецбортом МЧС. Мелькали вокруг лица, постоянно надрывался телефон, я ничего не видел и не слышал, я был, как робот, как заводная игрушка, в детстве у меня была машинка, несколько раз повернешь ключиком ее заводной механизм и она едет, не разбирая дороги, так же и я, куда-то шел, что-то делал, расписывался в каких-то бумагах, смотрел на окружающих меня людей и видел их лица в каком-то тумане, они двоилось, вытягивались, ломались, как в кривых зеркалах, земля уплывала из-под ног. Я сейчас не вспомню ни одного лица, ни одного имени, в памяти - зияющая дыра, чистый лист, вспоминаю только багровый зловещий закат, кровавое море и запах свежих могил, который неожиданно накатил на меня вместе с морским бризом в тот вечер.
А через год я узнал из новостей, что в эпидемии 2014 - 2015г.г. в Африке от вируса Эбола погибло более 11 тысяч человек.
Два года я сидел в мастерской и рисовал, нет, если выразиться точнее, бессмысленно водил кистью по холсту, краски смешивались и текли вниз, как потоки крови, везде была кровь... на каждой картине... мой воображаемый мир, мои города, улицы, люди утопали в крови, моря были багровыми, реки и леса красными, утренняя роса кровавой, потом я собирал свои, ещё не высохшие работы, ехал за город и всё сжигал, зловещие языки пламени цвета крови жевали мои полотна, с оглушительным треском рассыпались деревянные багеты, фиолетовые языки костров обжигали мое заросшее щетиной лицо, их коралловые отблески в воде озера напоминали мне тот зловещий закат с бледным бельмом солнца и с набрякшими кровью веками облаков над Красным морем, я сжёг почти все свои картины и фотографии, как будто боялся, что любое напоминание о прошлом меня опять столкнет в пропасть депрессии,
и рухнет последняя надежда, и ничего нельзя будет изменить, последние попытки удержаться, цепляясь за небольшой выступ перед обрывом, не помогут, и нивелировать последствия уже поздно, по закону снежного кома этот клубок клинча разрастается на глазах, закрывает собой всё вокруг пространство, и ситуация становится всё более необратимой, как будто колёса автомобиля при движении вперёд всё больше вязнут в болотистой почве, и я понимаю, что обстоятельства непреодолимы, и охватывает тогда отчаяние и пропадает вера в свои силы, и нет уже желания двигаться дальше, и как будто костенеют мои мысли, и не интересны уже мои замыслы, работа, которая когда-то захватывала, и не хватало времени на все мои умопомрачительные идеи, а сегодня - пустота, белый потолок, а за ним ничего нет.
Нет, за белым потолком, наверно, нет пустоты, там лестницы, ведущие наверх, бесконечные ступени многоэтажки-небоскрёба.
Я ворошу пепел своих костров и рассказываю им о своей беде, они молчаливо принимают весь мой негатив, как чеховский герой Иона Потапов о горе своём рассказывал лошади.
А поздно ночью, когда в черных сумерках ни зги не видно за километр под сумрачным небом, возвращаюсь в свой большой город с равнодушными окнами, с чужими надеждами, с радужными бликами бензиновых луж на сером асфальте, в огромный и пустой для меня город с его холодным сердцем.
*. *. *
А в другом районе города почти на окраине скучал за микроскопом аспирант, а вокруг на столе лежали стекла с гистологическим материалом, он занимался скучными для него исследованиями, всё уже было открыто до него, но статистика вещь упрямая, требовалось в сотый раз проанализировать и доказать давно и всем известную догму, что при поражении сосудов в тканях происходят процессы дистрофии и атрофии клеток, на гистологических срезах надо было увидеть этот процесс и описать, а завтра ему выступать с докладом о результатах своих исследований на заседании лаборатории.
Их завлаб человек с особым складом ума, сомневающийся в качестве наследственных данных своих сотрудников, качество генов он определяет, составляя родословные и разделяя окружающих на "низших" и "высших", и потому всякий "рождённый ползать" здесь не взлетит, так как завлаб будет одним из сомневающихся в траектории этого полета, а падение встретит с ухмылкой - "я так и думал", а поддержать неоперившегося птенца, да, у него и мысли никогда такой не возникало, так как по убеждению он социальный дарвинист,
он за естественный отбор в человеческом обществе,
и за мальтузианские ловушки для "худших",
и за строгую иерархию, как в пчелиной семье,
его собственная персона, конечно, на вершине этой иерархии, когда я услышал такое сравнение с пчелиной организацией, про себя я, конечно, ржал, так как подумал, что, наверно, наш завлаб позиционирует себя на роль "пчелиной матки".
Но не могу сказать с точки зрения евгеники, что его генотип был лучшим, роста он был небольшого с крупным черепом и с гривой косматых волос, которые он предпочитал не стричь, а собирал в толстый конский хвост резинкой, мышцы у него были развиты слабо, так как, по всей вероятности, при развитии его эмбриона доминировала эктодерма, но был он трудолюбив и педантичен, типичный дискрет в отличие от большинства визуалов, перфекционист в лучшем смысле этого слова, но то что мы, сотрудники этой лаборатории, были в большинстве своем некачественным генетическим материалом, он не сомневался.
- Ах, эти случайные связи наших прабабушек, - смеялся я про себя, но на лице изображал, конечно, полное понимание мыслей шефа и абсолютную солидарность с его стратегическими планами, а как же иначе, мне хотелось получить "клеймо качества" от нашей "пчелиной матки", защитить диссертацию, так как при её защите полагалось иметь научного руководителя, которым мог быть только наш завлаб.
- А для чего ты пошёл в скучную тишину этих лабораторий? - спросит читатель.
- Любопытство, господа, чистейшей воды любопытство, хотелось посмотреть, на чём же стоит наша наука.
*. *. *
По теории Дарвина главной движущей силой эволюции является естественный отбор, полезные мутации, делающие сильнее ту или иную особь, которые позволяют получить ей больше возможностей для адаптации и выживания, но как случайны генетические мутации и так ли благоприятна будет вечно меняющаяся среда для этого полезного генетического признака, очень многое даёт мне право сомневаться в этой теории, а влияние среды считается ничтожным даже в развитии человека, как говорят социальные дарвинисты, дети рабочих рождаются с кайлом в руках, и как их не воспитывай, выше своего ущербного мозга не прыгнут, генетическая ограниченность, отсюда прирожденная способность быть только рабом, слабая генетика, неразвитый мозг и кайло в руки. Но именно человек меняется под воздействием окружающей среды, рожденный слабым, его организм максимально приспосабливается к окружающей среде, любое положительное воздействие формирует положительные признаки, а любой прессинг делает поведение девиантным, даже асоциальным, именно среда, не гены формируют человека, в данном случае дарвинисты сильно проигрывают трансформистам ( Ламарк, теория трансформизма) формирование навыков, как устойчивых положительных рефлексов играет значительную роль в эволюции вида, ИНФОРМАЦИОННАЯ СРЕДА формирует мозг у человека, Шопенгауэр писал, что происходит как бы расшатывание генетического материала под влиянием окружающей среды, сейчас я бы сказал под влиянием электромагнитных волн.
Все люди принадлежат к одному и тому же виду Homo sapiens, в переводе с латинского - человек разумный. Наши предки Homo erectus (Человек прямоходящий) и Homo habilis (Человек умелый), ныне вымершие, относятся к одному роду (Homo), но к разным его видам, но современного человека трудно назвать разумным, так как разум предполагает сохранение вида, прежде всего себя и подобных себе, но агрессия этого современного Homo приобретает грандиозный масштаб, ужесточается борьба за природные ресурсы, за рынки сбыта, а чего стоят этнические чистки, так что современный человек далеко не разумное существо, назову его, дорогой читатель, Homo aggressivus, чтобы оправдать руины городов и стран, гибель миллионов беззащитных людей и животный, итак, в процессе эволюции значительные изменения произошли в мозге homo aggressivus, который утратил чувство эмпатии, а это кульминация...
Мозг homo aggressivus вопреки прежним представлениям восстанавливается так же, как у животных, утверждают шведские ученые, как выяснилось, в отделе мозга, который отвечает за обоняние, из клеток-предшественниц (стволовых клеток) образуются зрелые нейроны, которые могут "починить" травмированный мозг, в головном мозге есть свой "камбий"! где-то в районе боковых желудочков, но мозг неизбежно стареет, если бы homo aggressivus всю свою энергию направил на изучение этой проблемы, обидно же, что царь природы - человек живёт так мало.
В процессе развития эмбриона играют важную роль особые белки - факторы Яманаки. Что случится, если заставить зрелую человеческую клетку вырабатывать эти вещества? Если вынуждать её делать это в течение примерно двух недель, получится индуцированная плюрипотентная стволовая клетка (ИПСК).
Она весьма напоминает эмбриональную, у ИПСК устранены многие последствия клеточного старения, которому подвергалась исходная клетка, то есть создание ИПСК - это в буквальном смысле омоложение. ИПСК может превратиться в клетку любой ткани или органа, как эмбриональная. К слову, за технологию создания ИПСК Джон Гёрдон (John Gurdon) и Синя Яманака (Shinya Yamanaka) в 2012 году получили Нобелевскую премию. Но нужна ли нам вечная жизнь? Но речь совсем не о бессмертии, хотелось бы иметь больше времени, чтобы закончить хотя бы некоторые из проектов, дописать или дочитать, воспитать внуков и правнуков, передать им зерно своей мудрости.
И вдруг погас свет в лаборатории, чтобы из неё выйти надо воспользоваться электронной карточкой, полез я в свою сумку, которая у меня всегда на столе лежала, и не нашёл карточки, вытряхнул все содержимое на стол и не обнаружил ни телефона, ни карточки, после выключения света в лаборатории должна сработать система дезинфекции воздуха формальдегидом с автоматическим закрытием вентиляции, пары формальдегида губительны для всего живого:
- Через два часа я превращусь в бальзамированный труп, через тридцать минут я буду бороться с нарастающим токсическим отеком легких... Что делать? Кто включил автоматическую дезинфекцию и выкрал у меня карточку?
Это, наверно, наш завлаб, однажды он попытался, мягко выражаясь, пристроиться ко мне сзади, но получил от меня в челюсть, урок усвоил хорошо и больше не приставал, он, конечно, пытается избавиться от меня, боится, что я его скомпроментирую, но я был нем, как рыба, да и плевать мне, какая у него ориентация.
- Ну, всё... я - труп, - думал я, лихорадочно осматривая стены в поиске вентиляционных люков, но все они уже были закрыты автоматически металлическими пластинами, осталось только окно с четырехкамерным стеклопакетом, я схватил стул и попытался разбить стекло, но оно не разлетелось на осколки, на нем появилось несколько трещин, к несчастью моему стеклопакеты были из ударопрочного стекла.
- Я - в ловушке, наша " пчелиная матка" решила убрать свидетеля своего грехопадения, - я нажимаю на кнопку "SOS", она тоже заблокирована, начинаю метаться по лаборатории и искать выход, но выхода нет, истошно кричу о помощи, но никто не слышит, мой крик - это мышиный писк в этом бункере, обнаружат только завтра мое бездыханное тело, моей мамочке не надо будет тратиться на бальзамирование. Как же она будет жить без меня, и ещё моя собака, желтенькая, под цвет листьев осеннего клёна, потому и назвал я её Клён, забрал из вивария нашего института, зашёл однажды и увидел её, обвешанную датчиками, и глаза, молящие о помощи:
- Может быть ты меня спасёшь? - говорили мне собачьи глаза. И я не выдержал, пришел вечером, заплатил охранникам и выкрал Клёна, шел и думал, что для своей мамочки нашел друга, теперь ей есть с кем гулять, а то совсем она не бывает на улице, мне говорит, что скучно ей одной, вот если б внук у нее был, жду - не дождусь, когда ты женишься, а я решил, что осенью сделаю предложение нашей Маринке из вивария, милой и юной девочке, которая не поступила в институт в этом году и устроилась на работу в виварий.
- Вот я и женился, - подумал я, теряя сознание. - Как будут жить без меня мама и Клён?
- Прошка, - слышу я, как во сне, зовёт меня мой друг детства Димка из далёкого городка в России с чистыми и длинными улицами-аллеями, когда идёшь по ровным и гладко заасфальтированым дорогам, белые акации или липы радуют глаз и сразу появляется настроение бежать вприпрыжку в библиотеку, а она за рынком, который в выходные дни завален яблоками из местных садов, розовощекий штрифель с глянцевой кожей или ранет, "берите по двадцать пять копеек, все равно девать некуда", ветви ломятся от плодов, такой урожай в этом году на яблоки, а в мае цветущий яблоневый сад перед городом , который посадил первый губернатор города, как принято их сейчас называть, а тогда они назывались секретарями обкомов и горкомов партии, которая с нашим вождём, как писал Владимир Владимирович, были и есть, наверно, близнецы-братья, и для матери-истории они были одинаково ценны, но время их ещё не закончилось, вождь почитаем и приравнен к лику святых, а стихи пролетарских поэтов заставляют учить наизусть. Память у Сергея Прошкина лошадиная, почти фотографическая, он держит в памяти почти все учебники, а когда его вызывают к доске, как будто читает с листа, переворачивая в памяти своей страницы фолиантов, он мог бы запомнить и больше, поэтому учиться ему в школе скучновато, не может он понять, почему тупят его одноклассники и списывают у него домашние задания, но он добрый, даёт всем списывать, друзья его уважают, говорят, что Прошка у нас гений, да и здоровьем бог не обидел, как говорит старушка-соседка, набожная, всё время крестит его и шепчет, что бог спасет, одинокая она, во время половодья затопило их деревню и дали ей квартиру в городе, очень не любит она городской шум и ненавидит асфальт, но целыми днями просиживает на скамейке во дворе дома и учит местную детвору мудрости жизни, так как заняться больше нечем, Прошка помнит её хорошо, как звали они её Ивановна, просто по отчеству, а она не обижалась, любила она деток, говорила, что жаль, что ей бог не дал детей, а пожилых в четырёхпод'ездном доме больше не было, в основном молодежь, приехавшая сюда по распределению после окончания вузов, городок был самым завидным местом для молодых специалистов, поэтому кадры здесь были первые в списке, краснодипломники, отличники, максималисты, повезло Прошке на школьных учителей, но он воспринимает этот маленький мирок не как отличный от всей страны город, он считает, что во всей стране люди живут также, белые акации расточают свой необыкновенный аромат, а в яблоневом саду, который растянулся на несколько гектаров при в'езде в город, тяжелы ветви от наливных плодов и клонятся они до земли, засухи в этих краях не бывает, земли плодородные, поэтому вся растительность благоухает и удивляет роскошью цветения, потом он этого никогда не увидит, в центральной России в пыльных больших городах будет тосковать его взгляд по цветущим садам и аллеям его родного городка.
- Прошкин, - охранник трясет меня за плечи, ищет пульс на сонных артериях и начинает делать искусственный массаж сердца, но сердце не заводится.
Я вижу свое распластанное тело сверху, охранника, который решил узнать, почему Прошкин домой не идёт в 11 часов вечера, поднялся, открыл лабораторию и увидел обездвиженное тело:
- Давай, Серёга, дыши, прошу, Серёга! - хрипит измученный охранник, вдыхая мне в лёгкие новую порцию воздуха, - дыши, пожалуйста, ты же ещё такой молодой, ты сможешь, дыши, Серёга!
Дыши!!!
*. *. *
Я люблю бродить по улицам города, но больше всего по центральной, пешеходной, с множеством магазинчиков, кафе быстрого обслуживания, с многочисленными кинотеатрами, выставочными залами, на углу моя любимая кафешка с самыми вкусными круассанами, когда я был видимым, любил там посидеть с чашечкой-другой эспрессо или капучино, а в шагах десяти - "блинная", где можно было в студенческие годы дёшево поесть, я всегда брал блины с яблочным повидлом, которые стоили сущие копейки, так я вполне мог растянуть свою стипендию на целый месяц без материальной поддержки родителей, любил я потолкаться в художественной лавке "Дилижанс", подержать в руках тюбики с краской, льняные холсты, пощекотать кожу своих невидимых рук кистями из белки, колонка, козы или нейлона, любил запах альбомов и ватмана, любил, когда был жив, рисовать в длинные зимние вечера, без претензий, конечно, рисование было похоже на медитацию, на медленное покачивание на волнах, на волшебный сон наяву, на снегопад в тихую зимнюю ночь, в которую мне нравилось ходить на лыжах в заснеженном парке.
Однажды, когда я шел без всякой цели по центральной улице, увидел случайно завлаба, он изменился, полысел, редкие волосы все также стянуты в козлиный хвост на затылке, а спереди висел живот, как у всех солидных мужчин его возраста, он самоуверенно и высокомерно шел, расталкивая толпу людей.
Всегда в любое время года он носил высокую шляпу, чтобы быть визуально выше ростом, ботинки на массивной подошве, которая давала ему ещё сантиметров десять.
- Леон Аристархович, добрый день, - сказал я, как можно громче, кричать я не мог, так как был призраком.
Он остановился и застыл на месте от изумления:
- Сергей, это ты? Так кого же мы два года назад похоронили? Ты не умер?
Глаза его округлились от страха и заблестели, как у лихорадочного больного, нижняя челюсть упала, обнажая зубы с никотиновым налетом, он неуклюже присел на тротуар, вокруг столпились люди, кто-то стал толкать ему в рот валидол, другие доставали сотовые телефоны, чтобы вызвать скорую помощь.
Через несколько месяцев, залечив инфаркт, он опять торопливым шагом прогуливался по центральной авеню, я стоял на том же месте и опять его окликнул:
- Добрый день, Леон Аристархович!
Он опять побледнел, как мертвец, и побежал вперёд испуганным зайцем, петляя в разные стороны, как бы заметая следы, чтобы дать своим преследователям ложное направление, а потом опять, как мешок с песком, рухнул на тротуар.
Иногда я залетал в открытую форточку его квартиры, поднимая портьеры до потолка, и вставал около его изголовья, дожидаясь когда его сон улетучится, и он откроет глаза в середине ночи, пожилые люди спят плохо, в организме очень низок уровень мелатонина, гормона сна, молодости и красоты, у мужчин нет спокойного сна из-за никтурии, и как только он опускал ноги с кровати, чтобы одеть на вечно мерзнущие ноги домашние тапки, я появлялся в дверном проёме его комнаты, как светящееся облако, и спрашивал:
- Тепло ли вам, Леон Аристархович?
Я был всего лишь призраком, если бы не чувство вины, не угрызения совести завлаба, он никогда бы не обратил бы на меня внимания, призраки могут шептать только в уши людей, которые жили без совести и чести.
В моей справке о смерти было написано, что я умер от инфаркта, завлаб надавил на какие-то свои связи, и мне сочинили диагноз, а кому нужна была правда, думал он, от которой могут пострадать приличные люди, ведь почти у каждого из них свое кладбище, такова жизнь, и у нормальных людей на пути возникают сорняки, которые надо выкорчевывать.
*. *. *
А на опушке леса из семян, принесённых ветром, вырос кленовый подлесок, тонкие прутики стволов дрожат на ветру, жёлтые листья в эту осеннюю дождливую пору исполняют последний танец, чтобы затем оторваться от родной ветки и упасть к подножию огромного старого клена, пляска смерти, агония осени, два притопа, три прихлопа, шумное дыхание Чейна - Стокса осенней листвы, как будто она ещё борется за жизнь, и живое тело дерева бросает свой самый лучший десант на борьбу за глоток воздуха, но в последние секунды, как будто осознав неизбежность смерти, листья затихают и летят, подхваченные осенним ветром на совсем ещё свежую могилу с черным металлическим крестом, у которого днём и ночью, свернувшись оранжевым клубком, лежит собака, кленовые листья падают на рыжеватые глинистые комья земли, застилая янтарным ковром последнее пристанище человека, он умер преждевременно на двадцать четвертом году жизни, собака живёт на его могиле, лишь изредка она поднимается и идёт к местной церквушке, выстроенной на погосте, где перехватив еды у добрых прихожан, отпевающих своих родственников, опять возвращается к черному кресту, но обязательно что-нибудь принесет в пасти, куриную косточку, пирожок, кусочек колбасы для своего хозяина.
- Пусть поест, - заботливо кладет еду под крест желтенькая собачка с шерстью, похожей по цвету на осеннюю листву молодого кленового подлеска.
И догорает костер из листвы на свежей могиле, от дождей листья темнеют, ветер засыпает их землёй, и сбивается в грязные колтуны янтарная шерсть последнего и самого верного друга.
* * *
- Что же ты так озверел, Полиграф Полиграфович? - думал Клён, убегая от дворника, замахнувшегося на него лопатой, которой чистил снег у дома Марии Алексеевны Прошкиной, - хотя сейчас я тебе делаю комплимент, сравнивая со зверем, только "ты можешь быть так художественно жесток", а звери всегда прямолинейны в своем броске, откровенны в своем оскале, гневных чувств не скрывают, хвостом не виляют, если ненавидят, может быть ты выше всех дворовых собак? Как быстро люди забывают, кем были.
У всех, практически у каждого Полиграфа Полиграфовича такая же, как у меня детерминированная психика, по приказу, как служебная собака, делает стойку... а что же это, как не условный рефлекс!
Мировоззрение, привязанности, стереотипы... человек разумный не может жить рефлексами? Но к моему глубокому сожалению, человек - самое рефлексирующее существо. Привычки, менталитет, религиозные убеждения, политические взгляды, привязанности, чувства и многое другое. Не я это, конечно, открыл, читал у Серёги в книгах, что характеристика деятельности головного мозга, как рефлекторная, означает у И. М. Сеченова прежде всего то, что это деятельность закономерная, детерминированная, а русский физиолог И.П.Павлов, первый Нобелевский лауреат (1904 год) открыл и доказал наличие у млекопитающих условных и безусловных рефлексов, проверять надо, я думаю, всех "дворников" на уровень агрессивности, наш Полиграф, будучи Шариком, передушил почти всех дворовых кошек, инстинкт у него врождённый, комплекс безусловных рефлексов или наследственная предрасположенность к агрессии и убийствам, так всех кошек можно уничтожить на планете.
- На место, Шарик, сидеть! - протявкал Клён и побежал от греха подальше.
А дворник вдруг перестал махать лопатой, сел на вычищенный от снега тротуар, как будто повинуясь голосу хозяина, и было ему так легко и привычно сидеть на четвереньках и так хотелось радостно залаять, приветствуя человека, выходившего из под'езда, которым оказалась хозяйка Клёна, Мария Алексеевна.
- Развели здесь собак, и хоть бы порода была, а то ни рожи, ни кожи, одни дворняги, - закричал он, поднимаясь, потом смачно сморкнулся себе под ноги, зажимая большим пальцем правую ноздрю, и зашаркал ногами, чтобы замести свою зеленоватую харкотину снегом, - какие люди - такие же и их собаки, гадят только везде, бардак создают, а нам бардак не нужен... Скоро ли, Марляксевна, к сынку соберётесь, он ведь заждался...
- Мой Клён самой лучшей породы, - сказала Мария Алексеевна, - добрее и умнее его я за свою жизнь собак не видела, да, и не только собак. Когда мне уйти в мир иной, не вам решать, а вам бы хотелось бы и в этом вопросе быть главным? Наслаждение испытываете, когда кто-то умирает?
- Какие они разные, люди, - подумал Клён, - одного из них я бы постыдился бы и "животным" назвать, хитрить стал, прикрывается благими намерениями, пыль в глаза пускает, якобы за порядок ратует, а зрачки сузились от злобы, лопата ходит ходуном в руках от напряжения в мышцах, убийца, прирожденный убийца, коррекцию надо было проводить в детском возрасте, блокировать предрасположенность другим, более сильным инстинктом самосохранения, а если ещё кроме агрессивности осенит его идея превосходства одного человека, группы лиц, страны, расы...
*. *. *
На этом я решил закончить, дорогой читатель, так сказать, на полуслове. Что же произошло дальше? Я же был свидетелем всех событий и оставить тебя в неведении, дорогой читатель, не имею права, расскажу кратко:
Марию Алексеевну сбила машина во дворе, за рулём был молодой человек спортивного телосложения, его бедра и ягодицы красиво обтягивали кожаные брюки, он скрылся с места преступления, через три квартала нашли его брошенное авто, на какой автомобиль потом он пересел, никто не видел.
Художник женился на Марине, они встретились случайно, могилы Сергея и Ирины оказались рядом, после гибели Марии Алексеевны Марина стала часто приносить цветы на могилу Сергея и встретила художника, пути господни неисповедимы, иногда он как будто случайно соединяет родственные души, они забрали к себе и Клёна, он прожил почти 19 лет, а после смерти от старости стал деревом на могиле Сергея, проходя мимо я часто слышу его голос:
- Клён, ты мой опавший, Клён заледенелый, что стоишь согнувшись...
17.04.2020.
Конец.