|
|
||
Сборник стихов и прозы. Просто объединено в одну кучку (UPD: с аудиофайлами) |
ПОЭТИЧЕСКИЙ СБОРНИК
Юлии Абрамовой
ЖИЗНИ ПРОСТЫЕ СЛОВА
Оглавление
Рассказы
Последний лучик солнышка мигнул, озарил небо багряным светом - и пропал. Стало темнее. Небо уже не затягивало своей голубизной, не манило палитрой закатных красок, не обещало жаркой погоды пурпуром сумеречной окраски, нет - теперь небо было серым. Еще немного и появится первая звезда. Первая, она еще будет слабенькая-слабенькая, почти незаметная, дрожащая в потоках теплого воздуха. Потом за первой разведчицей, осмелевшие, подтянутся и другие жительницы неба. Они будут сиять ярко-ярко, мигая и маня. Их будет много. Они заполнят собой небосвод, но им покажется мало и они спустятся на землю. Найти их можно будет в лужах, ведрах с водой, прудах и озерцах, ручьях и реках.
Ночью река затихает. Она становится тише, спокойнее и молчаливее, приманивая к себе небесных странниц, чтоб сиять их великолепием и становиться дорогой к звездам.
Когда-то реку считали порогом, за которым заканчивается один мир и начинается другой. В это легко поверить, смотря на нее ночью. Кажется - нырнешь в реку, а вынырнешь уже на небе и вокруг будут одни только звезды. Словно сам млечный путь спустился с небес на землю и обрел свое воплощение в каждой реке на планете.
Но стоит появится тучам - и очарование исчезает. Звезды прячутся, ныряют в темную глубину, словно испугавшись собственной смелости. И тогда появляется сама река - темная, загадочная, тихо несущая свои воды при свете дня или же темной ночью. Иногда то тут, то там плеснет какая-то заигравшаяся рыбка, громко, самодовольно квакнет лягушка или разнесется над темной гладью крик ночной птицы. Заглядывая в такие моменты в воды реки, словно смотришь в небытие - столь же темно и непроницаемо водное полотно.
Однако это чувство обманчиво. Река - живая, она живет всегда, на виду или сокрытая от глаз. В ее объятиях живут самые разные существа, живут рядом, иногда пересекаясь и влияя на жизнь друг друга. Кто-то охотится, кто-то прячется, одни находят друг-друга и продолжают извечный круг жизни и смерти, другие просто проплывают, стремясь к устью, навстречу новым границам свободы. Каждый на своем месте и нет ни одного безучастного. И все это может происходить даже в полнейшей темноте.
Но вот тучи расходятся и на небо выкатывается ночная его хозяйка - луна. Она поглядится в зеркальную гладь воды и, удовлетворённая, вознесется выше, умытая и яркая. Река в ее лучах заиграет бликами, сделавшись из темной золотой и, отражая свет хозяйки неба, сама станет чуть красивее. О, как хочется пройтись по золотой дорожке! Она почти осязаема, она манит и кажется надежной опорой. Но берегись, смельчак! Недаром река считалась когда-то границей между живым и мертвым - она столь же изменчива и непостоянна. Эта дорога, сотканная из бликов - она не для людей. Ступив на нее, ты провалишься в омут темноты, холода и забвения. Под сверкающим пологом простирается чуждое пространство иной жизни. Как из-под него ничего не может проникнуть к нам, так и мы не можем безнаказанно заглянуть туда. Или - можем, но уже никогда не получится рассказать о своем опыте в том мире, откуда ушел. Когда-то считалось, что русалки - это девушки, отдавшие себя реке.
Ночью именно река, самый близкий путь к небу, зеркало и чаша луны, обитель звезд и где-то глубоко-глубоко - колыбель зарождающихся грез.
Наблюдая всю непостижимую изменчивость и тайну бегущих вод, можно представлять мириады картин творящейся в ней жизни, придумывать непостижимые загадки причастности ее к тайнам соприкасающихся с ней миров, почти осязать ее влияние на происходящее вокруг и гадать, что же упущено наблюдением за ее обманчиво простым видом.
Река всегда загадочна. Даже днем, когда она притворяется обыкновенной водой, текущей по своим делам, снабжающей людей едой и живительной влагой, служащей дорогой для судов и дарящей прохладу в знойный летний день. Ночью же она становится волшебной. Дикой, неуправляемой и чуждой. Но все так же - манящей.
И когда небо посветлеет и предупредит о восходе солнца, река умоет и его. А затем... Затем все потечет по своему руслу. Из века в век, от истока к устью. Всегда.
Одинокая, скромная яблоня. Невысокая, с несильно-то густой кроной, изогнутая и перевернутая. Казалось бы - совсем неказистая - однако взгляд невольно выцеплял ее из общей картины сада. Виной тому были ее детки - яблочки. Они дружной компанией расселись на ее ветках, так и притягивая взгляд аппетитными, даже на вкус сочными красными бочками. Их было много - они облепили ветки, словно обнимая и требуя ласки у родительницы. Такая требовательность, вкупе с количеством не могли не сказаться на виде самого плодоносящего дерева - веточки поникли, склонившись почти до земли и казалось, что малейшее усилие переломит их совсем.
Но это было обманчивое впечатление - яблонька переносила грозы и бури, случавшиеся здесь, с тем же достоинством, что и деревья, не отягощенные такими же требовательными отпрысками. Они, уже освободившиеся от бремени, стояли гордо и прямо, но внушительно и чарующе выглядела именно яблоня.
Это было уже старое дерево - толстый ствол в два отростка, изрядно когда-то обрезанные ветви, сформировавшие разреженную, удобную для освещения солнцем, крону. Покрытая лишайником кора. Это дерево видело зимы. Разные - снежные и сухие, необычно теплые и столь же удивительно морозные. Оно помнит долгое ожидание солнца и раннюю темноту. Даже смирилось со здешним зимним климатом - с его резкими перепадами дневной и ночной температуры. Помнит яблонька и жаркие летние деньки - иногда иссушающе душные, иногда благословенно теплые, с живительным дождиком, наполняющим силой увядшие было листья. Помнит томные летние ночи, когда, казалось вся округа замирала в сладкой истоме разнеженного прохладой организма. Когда надрываются неподалеку сверчки, а звезды чертят свой путь высоко-высоко над кроной, изредка срываясь на землю яркими росчерками метеоров. А дивные запахи, которые окружают летом, заглушая только начинающие пробиваться ароматы растущих плодов? А сумерки, когда уходящий день прощается, обещая отлучится совсем ненадолго, только лишь, чтобы все вокруг успело насладиться тишиной и покоем? Помнит старое дерево осень - такую, как сейчас - когда по уставшим за жаркое лето веточкам уже медленно бежит живительный сок, питая вырастающие год за годом нежно лелеемые плоды. Когда солнышко уже не так уверенно обещает скоро вернуться, только-только заходя за горизонт. Когда ночные заморозки явственно напоминают о приближающихся морозах и заставляют медленно засыпать, роняя листья, украшавшие крону. Эти листья были украшением летом, они же будут нарядом осени, устилая землю пестрым разноцветным узором. Позже именно эти листья станут теплым одеялом зимой и мягкой, сладкой подушкой весной. Весной это дерево снова оживет. Но разбудит его не солнышко. Оно мягко пощекочет спящее дерево и будет терпеливо ждать, когда оно поприветствует его свежей, клейкой еще листвой. Разбудит яблоньку вода. Весенняя, быстрая еще, настырная и напорная - она пробьется сквозь сковавший землю лед и ринется по уснувшим к зиме корням, вырываясь наружу с лопаньем почек, показываясь в яркой зелени молодой листвы и напоминая о себе появившимся шелестом богатого убранства кроны. И снова яблонька, проснувшаяся и обновленная, откроет глаза и вспомнит о том, зачем она живет.
Когда-то она была маленьким ростком. Тонким, робким, дрожащим от ветра и заглушаемым травами. Ее вырастили, выпестовали, поддержали и сформировали. Она помнит. И благодарит за заботу каждый год отдавая всю себя в своих плодах. Этот росток все еще жив в ней. Он где-то глубоко-глубоко, надежно спрятан за тщательно выращенной внешней оболочкой, где каждый пережитый год является штрихом в общей картине ее жизни. В структуре ее ствола ясно видны все переживания и каждый шаг, что ей пришлось совершить, взрослея. Когда-нибудь, когда она заснет осенью и всей силы воды не хватит, чтобы ее разбудить-она послужит еще один раз, последний. Рассказав перед уходом всю свою историю внимательному взгляду. Может быть, она станет посудой - теплой на ощупь и красивой. Может быть она увидит мир украшением или деталью большего произведения искусства. Но даже в самом простом, единоразовом своем использовании она не будет бесполезной. Сгорая в пламени костра последний раз она послужит людям, даря тепло и освещая, треском своим прощаясь и уходя навсегда.
Впрочем, навсегда не уходит ни одно дерево. Оно живет в своих потомках - тех, что не были собраны или испорчены морозами или вредителями. И когда-нибудь яблонька, ушедшая однажды - вернется, снова затрепетав на ветру пока еще одним листочком. Какое-то яблочко, упавшее и забытое, пережившее холод, голод и весеннее половодье - хоть одним семечком, но проклюнется. И упорно потянется вверх, помня, что однажды оно там уже было.
Какой бы дорожкой не пошла твоя судьба, яблонька - живи. Пленяй ароматом и плодами своими благодарных почитателей твоих непрестанных трудов. Наслаждайся каждым днем, сохраняя его в памяти и на теле своем. Засыпай и просыпайся. И не бойся ничего. Такие, как ты, не исчезают. Они просто меняют форму. А ты прекрасна в каждой из них.
Когда произносят слово зима - о чем в первую очередь думается? О снеге. О белоснежном, сугробом лежащем снеге. Сперва вспоминается его белизна, потом приходит на ум хруст снега под ногами, потом следы, оставляемые после себя на нетронутом прежде насте... Вспоминаются ранние ночи, когда день внезапно исчезает, словно погребенный под крыльями хищно оскалившейся темноты. И снег, днем блистающий всеми оттенками белого, окрашивается в различные цвета. В городе снег золотится в лучах фонарей, розовеет, отдает синевой и пурпуром, раскрашивается узором веток, очерченных снопами света. За городом, там, где царствует на ночном небосклоне луна и звезды - снег сияет иначе - таинственно и завораживающе. Он не переливается и не искрится - слишком мало света для игры красок на нем, но он сияет и нет красивее сияния, чем у снега, украшенного светом луны.
Но зима не приходит сразу. Сначала она предупреждает - холодом, тишиной и ломкой корочкой на лужах. Чаще она приходит тайно - ночью, чтобы никто не смог быть свидетелем наступающего чуда. И вроде бы ложишься осенью, а открываешь глаза на следующий день и понимаешь - пришла зима. Что-то неуловимо меняется - в воздухе, в пространстве, в ощущениях. Я люблю караулить зиму. И частенько ночью смотрю в окно, поджидая, когда она решит выступить. Она приходит незаметно. Перед ее приходом ночное небо, кажется, еще темнеет, закрывая от постороннего глаза тайную дорогу, которой пользуется зима. В этой темноте дверь распахивается - и появляется снежная владычица. С ее появлением ночь возвращается в свои привычные рамки и даже становится светлее. Свет несут снежинки. Они устилают дорогу неспешно шествующей хладной путешественнице? не позволяя ноге ее коснуться теплой пока земли. Они кружатся и летят во все стороны, гоняются друг за другом и медленно оседают и словно слышится их смех - первых вестниц нового времени года. Успокоенная таким зрелищем я каждый раз засыпаю, чтобы утром уже увидеть другую картину.
Снег. Белоснежный, лежащий сугробами снег. Пусть сугробы эти пока маленькие, пусть снег еще рыхлый и мокрый, но он устилает собой уже всю землю. Солнце словно одевается в шубу и старается отдалиться от холодной и насмешливой зимы, потом остывает и возвращается, выкристаллизовывая свой свет в контрастные краски самого строгого времени года. Зимний свет совсем не похож на летний. Лето стремится всех обласкать и каждому улыбнуться и солнышко, тоже обласканное им, светит очень доверчиво и мягко. Зимой же солнышко - это надменное и гордое светило, одинокое и всеми забытое. Остывшее коснувшейся его зимой. Оно будет таким до весны, которая неугомонностью своей и вечной влюбленностью расцелует его и заставит снова светиться от счастья. Далекое-далекое, оно несет в себе обещание. Ежеутренне оно словно проявляет заново каждый предмет, четко и резко очерчивая его границы. Зимой любая деталь смотрится особенно строго и выверенно, не обманывая взор многоцветьем и мягкостью непостоянных линий.
Четкие-четкие стволы деревьев - черные, стройные, высокие. Белая пелена меж ними - воздушная, искристая, застывшая в своем совершенстве. Она висит в воздухе ощущаемым морозцем и выдыхаемым паром. Она лежит под ногами, обретя свое воплощение в снеге - вздымающемся барханами застывших под ним кустов или расстилаясь безбрежной пустыней ровной поверхности.. Но это белоснежное великолепие не постоянно - оно разбавляется опавшими ветками, слущенными игривыми белками шишками, следами. Следов много - они разбегаются по белому полотну, образуя собой летопись жизни тех, кто живет рядом. Тропинки бегут вдаль причудливо, разбегаясь и снова сходясь, пересекаясь и теряясь, затухая и обрываясь. Иногда широкие, протоптанные людьми и для людей, иногда узкие, в одну цепочку, оставленные случайно прошедшим посетителем. Иногда почти незаметные, совсем недлинные - словно напоминание - "я был здесь", росписью птичьих лапок, отмечающей путь свой до еды. Если же выйти из дремлющего леса и посмотреть на город - то он тоже выглядит по особенному. Город засыпает даже больше, чем лес. Это почти незаметно - все так же гуляют мамочки и дети, кто-то куда-то спешит, что-то делает. Но все погружаются в спячку, в грезах о будущем тепле, укутываются и сонно передвигаются по давно уже известному маршруту. Зимой никто не ищет новых путей, зимой даже притухает извечная моя страсть к путешествиям.
Но зима не всегда безмятежна и спокойна. Она может быть и жестокой. Когда завывает буран, сотрясая деревья и хлопая проводами. Когда стелится метелица, засыпая все слоями и слоями снега - уже не мягкого и пушистого, а колючего и жестокого, лезущего за шиворот и не дающего открыть глаза. Когда сходит с ума пурга, заволакивая все молочно-белой непроглядной пеленой, отказываясь давать хоть какой ориентир в ставшем вдруг однородном мире. Или когда сама зима плачет горькими слезами - и они застывают на ветру и морозе, становясь ледяным дождем, намерзая сосульками на деревьях и проводах, обрушивая тяжестью своей пленных и побежденных. А иногда зима решает разгуляться - и бойся тогда все живое ее веселья. Застывает все, скованное тишиной и отпущенным на волю морозом. Скрипят, едва выдерживая ее ледяное дыхание, деревья. Дрожат силуэты домов, в парах тепла, неизбежно покидающего их. Падают на лету замерзшие птицы. И выходят к людям изголодавшиеся звери в поисках помощи.
Но зима не злая. Она заботливо укрывает одеялом спящих, согревая их и храня. Под пушистым покровом спят животные и оттого лес кажется пустынным и заброшенным. Спят семена, и одеяло их мягче пуха зимой и надежнее самой крепкой их брони. И весной они проснутся, разбуженные непреодолимой силой журчащей, раскинувшейся воды, проклюнутся, прорастут сквозь слои опавшей прошлогодней листвы и выползут, сонные, на солнышко и оно снова, как и всегда обогреет их и даст силы жить дальше. А пока.... Пока - спите, маленькие. Спите сладко. Смотрите заботливо навеваемые и охраняемые сны. Набирайтесь сил перед новой жизнью. Весна не за горами.
Все началось с первой капли. Она сорвалась и, не удерживаемая больше ничем, полетела вниз, навстречу далёкой и прежде недостижимой земле. И тут же, словно вдохновлённые её примером, за ней последовали другие - стремительные и лёгкие капельки. Они летели все вместе и даже вытягивались вперёд, словно стремясь как можно быстрее узнать, что же такое - земля? Рождены они были на высоте, где нет пределов простору и где краски размываются глубиной и обширностью пространства, теряясь вдали и захватывая дух своей необозримостью. Они видели только воздух - теперь их ждала земля. Их сносил ветер, их освещало изредка выглядывающее в прорехи облаков солнце, они переливались всеми оттенками белого и рождали цвета. Солнце, преломляясь в их потоке, обретало цвет и вырисовывалось на небе радугой- яркой, сочной и такой, по-небесному , неуловимой.
Первая капля шлёпнулась на землю, оставив яркий отпечаток - и впиталась, полностью, без остатка. За ней упала вторая, третья... Сотни и тысячи капель прокладывали свой путь в небесах, чтобы закончить его на земле, на крышах домов, на асфальте и машинах, в прудах и реках. Чтобы прошелестеть мелодией на листьях и затихнуть шёпотом сбиваемой травы. Чтобы лететь поодиночке или слиться в струи и продолжать свой путь вместе - в виде ручьев, стекающих по улицам или дорожек на стекле, нетерпеливой струйкой, сбегающей с протянутых навстречу дождю пальцев или непрерывной стеной льющейся с небес воды.
Потом, когда дождь пройдёт - эти капельки будут блестеть яркими искрами на листьях. Испаряясь, навевать жданную после жары прохладу и тихо уходить, разделяя мутный поток воды на ручейки и исчезая с улиц в водостоках или теряясь среди травы в лесу. Но сейчас.. Сейчас они яростно несутся навстречу земле, с глухим хлопком вспучивая воду в лужах или заставляя темнеть реку, делая её неистовой и темной. Сейчас они, как по ступенькам, скатываются с листьев, капля за каплей орошая неприступную под менее настойчивым напором крону и землю под ней. Сейчас в их власти все пространство от самой земли и до туч - оно полностью ими заполнено, даже светившее прежде солнце скрылось, уступая на время дорогу новорождённым каплям.
Эта влага напитает землю и обновит краски, смывая пыль и грязь. Под её ласковыми прикосновениями затрепещут листочки, поднимется трава, умоется улица и вздохнут вольготнее люди и звери. Жара, овеянная прохладой, отступит - воздух станет кристально чистым, а звуки будут разноситься на многие-многие шаги вдаль, звеня и разбегаясь эхом. Это все будет потом - а пока.. Пока всецело правит бал вода. Звери, птицы, люди - все в едином порыве прячутся от этого неожиданного дождя, ища спасения под навесами, в дуплах и норах, скрываясь под зонтами и кустами, забегая в подъезды и под мосты, смотря на буйный танец капель из окон машин и домов, из-под козырьков крыш и кончиком носа выглядывая из нор. Только земноводные выползают под самый напор воды, смачивая шкурку и расправляя влажные, обрётшие необыкновенную гибкость, конечности. Только рыбы в такт падающим каплям выпрыгивают из привычной среды на воздух, радуясь, что и он перестал быть чуждым и враждебным. Только дети - непосредственные и беззаботные, не слушаясь окриков родителей и вырываясь из рук - выбегают под дождь, чтобы разделить с ним всю радость каждого мгновения яркой жизни отдельных капель. Они скользят меж ними, словно обнимаясь с каждой и меняя партнёра в новом па, они плюхают ногами по лужам, воскрешая ненадолго индивидуальность каждой маленькой путешественницы, они смеются и протягивают руки, чувствуя всю пламенную страсть этой ожившей музыки водного потока...
После дождя становится холоднее, тучи уходят и умытое солнце возвращается на небосвод, отражаясь в миллиардах застывших капель. Все живое вновь выползает из укрытий и заново знакомится с обновлённым миром. А мир - чистый, умытый, звучащий глубоко и радостно. И звуки его, как в оркестре - многочисленны и индивидуальны, вступающие по очереди и потихоньку набирающие силу, чтобы потом мягко слиться в знакомый шум жизни. Сначала вступают лягушки, провожающие последние капли дождя и, как ошалелые, квакающие на запрудах. Потом присоединяются птицы, щебечущие в вышине и переругивающиеся в очереди у луж, когда дождь только закончился, а потоки воды ещё струятся со всей силы по улицам. Потом собаки, с радостным гавканьем носящиеся под двору и катающиеся по мокрой траве, когда уже потихоньку теплеет и снова проглядывает солнце. Далее звуки вступают все разом и становятся привычно-неразличимы в общем хоре. Кошки, тихо мурлычущие свою песенку и безмятежно щурящиеся на вновь воцарившееся светило. Крики детворы, брызгающейся водой и гоняющейся друг за другом по лужам, плескаясь и хохоча. Колеса машин, с шелестом и шорохом рассекающие озера воды на асфальте. Деревья, с тихим, почти неслышным звоном, сбрасывающие с себя последнее напоминание о дожде, добавляя в перенасыщенную влагой землю заблудившиеся капельки. И ветер, завывающий в узких улочках и подгоняющий уходящие тучи, который, как дирижёр, управляет всей воцарившейся какофонией и дополняет её.
Такие дожди - внезапные, солнечные, совсем недолгие, радостные и музыкальные - бывают только летом. Только летом сквозь дождь может проглядывать солнце. Только летом - тепло и тоже тянет присоединиться к детям, босиком пробежаться по асфальту, увидеть своё отражение в луже и, жмурясь от яркого света, глядеть сквозь мириады капелек в небо в надежде увидеть радугу. После такого дождя прут в рост грибы, обретает свой особенный запах лесная земляника, а вода в реке становится необыкновенно тёплой.
И если в такой день идти по полю - то особенную радость доставляет идти босиком. Ноги разминают влажную землю и шаги становятся мягкими, какими-то крадущимися и тихими. Трава, смоченная дождём, уже не сухая и колкая, а яркая, гибкая и мягкая, шелестящая как шёлк и переливающаяся всеми оттенками зелени под неустанным напором ветра. Низ платья непременно намокает и липнет к ногам и кажется, что ноги ступают не по полю, а по береговой полосе и прибой накатывает волной серебристого цвета обратной стороны листьев, стронутых потоком неугомонного воздуха. Тогда плюёшь на все - на свою взрослость, на то, что потом будет мокро и холодно, даже на то, что кто-то может это увидеть - и не понять... плюёшь - и с разбегу плюхаешься в самое густозаросшее место и с наслаждением перекатываешься, собирая на своё тело все капельки, что ещё каким-то чудом удержались на траве. Лежишь, раскинув руки и, смотря на все ещё видимые облака, ощущаешь, как влага потихоньку остужает все горячее, что было в твоём теле и, очнувшись от безрассудного дурмана, с чертыханьем вскакиваешь. Стягиваешь с себя мокрую и холодную одежду и идёшь домой, рассекая своим телом волны сухопутного моря, в которое превратилось обычное поле после дождя.
А дома ждёт сухая, чистая, приятно пахнущая свежая одежда, горячий душ и пушистое полотенце. Снова возвращается привычное сдержанное восприятие мира и укладываются на самое донышко души самые смелые и непосредственные порывы сердца. Мир снова кажется простым и чётким, вспоминаются дела, заботы, обязательства. Потихоньку спадает прохлада, оставленная дождём и снова становится жарко. Завтра будет солнечно и тихо, спокойно и обыденно. Безрассудство будет забыто и все войдёт в свою колею...
До следующего солнечного дождя. До следующей, самой смелой - маленькой и хрупкой - первой капельки...
Которая стронет своим движением лавину, имя которой - летний дождь.
Море... Как хочется снова тебя увидеть, хочется почувствовать твое ласковое прикосновение ногам, услышать крики чаек вдалеке и вдохнуть твой соленый запах.
Я помню тебя летом. Я сидела на разогретых камнях и щурилась от яркого, жаркого летнего солнца. Ты тихо журчало у моих ног, раз за разом накатываясь на такие неприступные камни. Ты дарило прохладу и убаюкивало. От камней шло тепло, ноги были опущены в воду и хотелось сидеть так долго-долго. Особенно приятно так сидеть на закате, смотреть как постепенно темнеет, а шорох катящихся волн становится все более глухим. От размеренного ритма твоих попыток раздвинуть свои берега хочется лежать, ни о чем не думая. От твоей прохлады не хотелось уходить. На твои волны хотелось смотреть и смотреть. Ты прекрасно, море. Я помню, как ты завораживало и приковывало взгляд, еще показавшись издалека. Тогда ты удивило меня своей обширностью. Ты не озеро, берега которого можно разглядеть, ты огромно и казалось тогда нескончаемым. Уже стоя рядом, я никак не могла поверить, что ты здесь, у моих ног. Я медленно прошлась вдоль полосы прибоя по песку, а потом долго смотрела, как ты слизываешь с него следы моего пребывания. Когда медленно заходишь в воду кажется, что очищаешься от всего, что накопилось в душе. Потом ныряешь, и все звуки пропадают, отдаляются на самую грань слышимости, оставляя тебя наедине с собой. Находясь под водой, заворожено вглядываешься даже в самые незначительные детали чужого, подводного мира, долго-долго плывешь, погружаясь все глубже, не обращая внимания на боль в ушах, а лишь желая, что бы такое благословенное спокойствие хоть ненадолго поселилось и в твоей душе. Уже чувствуя, как легкие ноют от недостатка воздуха, резко устремляешься к поверхности, а пробив головой водную преграду, опешиваешь от огромного количества звуков, от которых успела отвыкнуть. Затем, раскинув руки, можно лежать на волнах, закрыв глаза, а волны будут плавно качать тебя вверх-вниз, вверх-вниз. От такого убаюкивающего движения все тело расслабляется, все неприятности забываются, в голове не остается ни одной мысли.
Я помню твою синюю глубину. Когда ныряешь с лодки вдалеке от берега, дна не видно, видно лишь небольшую прослойку, еще освещенную светом, но, чем глубже, тем темнее становится вода, делаясь, наконец, совсем черной. Я никогда не могла долго смотреть в глубину. Намного приятнее осознавать твою глубину, смотря со дна на свет.
Когда заплываешь уже совсем глубоко, солнце кажется теплым желтым шариком, а его лучи светлыми искрящимися полосами пронзают толщу воды. На такое тоже хочется смотреть долго-долго.
Но ты не всегда бываешь такое спокойное. Ты бываешь грозное и оглушающее громкое. Ты можешь дробить скалы и ломать причалы. Я помню тебя и таким. Я помню, как ты неслось на меня, я стояла на тонкой полоске земли, а позади меня была только скала. Я мокрым воробушком молча смотрела на тебя тогда и ты отступило, смилостивившись. Ты оставило мне жизнь. Пускай мне пришлось идти долго-долго по узкой полосе между тобой и скалами, но ты меня не тронуло. Ты убило других людей, убило тогда же и их жизни навсегда принадлежат тебе. Ты потом долго бушевало, все наращивая свои силы, разрушая все больше и больше построенного людьми. Зачем, море? Видно, само осознав свою неправоту, ты постепенно утихло. Я тогда стояла на пристани и смотрела на тебя. Смотрела, пока не наступила темнота. Ты бываешь жестоко, море. Тогда я осознала это особенно ясно. Осознала это не как турист, видящий тебя лишь раз в году, а как человек, проведший с тобой не один год и поэтому предпочитающий быть рядом лишь когда ты тихо и спокойно, а во времена надвигающегося шторма уходящий в свой дом, надежно спрятанный от тебя расстоянием или скалой.
Я помню тебя зимой. Зимой ты холодное, непривычно серое, угрюмое. Только солнце по-прежнему ярко светит, отражаясь на твоей поверхности. Кроме гула твоих волн ничего не слышно. Нет людей, что летом дарили тебе радость и смех. Ты одно, оставлено самому себе, ты брошено нами до следующего лета и громко плачешь, бросаясь снова и снова на уже опустевший пляж. Не слышно вечного людского гомона, и от этого на зимнем пляжу как то особенно тоскливо. Только местные жители скрашивают твое одиночество. Часам они бродят по берегу, собирая ракушки и красивые камни для своих поделок. Дорожки все засыпаны галькой - ее никто не убирает, а навесы без лежащих под ними людей смотрятся очень одиноко. Зато зимой морской воздух прямо таки насыщен влагой. Только вдыхая его, чувствуешь, что уже искупался. На лицо оседает водяная пыль, а солнце такое яркое, что глаза слезятся. С пристани убраны все заградительные барьеры и туда страшно пройти, волны с легкостью достигают высоты настила пристани и перехлестывают его.
Но иногда зимой ты погружаешься в спячку. В такие моменты ты вспоминаешь лето и твои волны так же тихо и умиротворенно накатываются на берег, чтобы потом смиренно отпрянуть, продолжая свое бесконечное движение. Песок остается нетронутым и гладким, зато на нем появляются невозможные летом ракушки, такие красивые и большие, что хочется собрать и увезти их домой все-все. Ты даришь их миру, зная, что для них обязательно найдется свой ценитель. Он соберет и бережно обработает твои дары, даря им вторую жизнь, чтобы потом кто-нибудь забрал это маленькое чудо в свой дом, увозя в нем свои воспоминания о тебе и прекрасных мгновениях глубокого спокойствия, которое ты даришь каждому, кто придет к тебе. Спи спокойно, море. Скоро снова наступит лето и к тебе приедут все те, кого ты так долго ждало. Они придут, и на твоих берегах снова зажгутся огни, зазвучит громкая музыка и будет слышен смех и звонкие песни. Так было уже не раз, а ты умеешь ждать. Я тоже сейчас уезжаю, увозя с собой частичку тебя, но я вернусь, я обязательно вернусь - ведь, побывав у тебя однажды, к тебе невозможно не вернуться вновь. До встречи, море!!!
Этот желудь прилетел издалека. Он не был летучим, не был легким, даже не помышлял о таком путешествии - его уронила галка, летящая мимо и на миг ослепленная заходящим солнцем, отразившемся в водах пруда. Так желудь обрел свое место. Первую осень желудь и не запомнил - он пока даже не определился - будет он расти или нет. Зато зимой, укрытый толстым слоем мягкого снега, он набирался сил и ждал. Под пушистым одеялом не было слышно звуков - тишина сопровождала его всю зиму. А вот весну он услышал сразу - по тихому шороху первых ручьев, по треску проседающего снега, по шуршанию первых проснувшихся грызунов. Его не слопали ни кабаны, не белки, ни лоси - он мирно лежал, дожидаясь солнышка. И когда сквозь прореху во льду просочился самый первый яркий солнечный лучик - именно тогда желудь решил - пора!
Тоненькие-тоненькие корешки его, проломив уже порядком размякшую скорлупу, устремились к земле - еще холодной, но уже восхитительно мокрой, богатой опавшей и перегнившей палой листвой и пробуждающимися червячками, что будут рыхлить землю для слабых пока его корней.
Дни становились все длиннее, все жарче, солнце все дольше задерживалось на небосклоне. Эх, если бы только весь его благодатный свет доставался бывшему желудю - он рос в окружении елок и сосен. Высокие, частенько они принимали на себя весь щедрый водопад солнечного дара. Однако сквозь их иголки мелким ситом лучики достигали-таки земли, позволяя только народившемуся дубку копить силы и упрямо ползти в рост. Он рос медленно, гораздо медленнее берез и орешника, медленнее клена и рябины, зато он собирался прожить гораздо дольше их и потому не торопился. И корни он пустил очень удачно - прямо на берегу пруда, оставшегося от притока, далеко-далеко за излучиной впадавшей в русло реки. Теперь никто не знал, где начинался этот приток и почему он перестал течь, о нем напоминал только не пересыхающий летом пруд, давно проложенное русло, что еще не успело зарасти деревьями, да особенно звонкие ручьи по весне. Там, под землей, все еще была вода - к ней и устремились тоненькие белые корешки, дотягиваясь до вожделенной влаги самыми кончиками - и дерево могло переносить самую страшную духоту, когда от жара осыпались иголочки окрестных сосен, устилая землю ржавым ковром. Те же высокие деревья, что закрывали свет солнышка, в такие времена служили шатром, спасавшим от зноя и принимавшим на себя основной удар беспощадного светила. То первое лето дубок, бывший тогда только травинкой, пережил особенно ярко. Ему все было внове. И температура, которая могла быть ласковой, а могла - беспощадной. И соседи, которые наперегонки желая солнца, тем не менее, служили опорой друг другу. И птицы, эти маленькие почтальоны и самые звонкие голоса окружающего мира. Звери, что пробегали мимо, подчас обдавая ветром от пронесшегося тела. Бабочки, что пока принимали дубок за траву и несмело пристраивались на его листьях отдохнуть. Дождь, острыми холодными иголочками пробующий листья на прочность и потом блаженно растворяющийся в массе земли, смачивая ее и размягчая. За всеми новыми впечатлениями пережитая зима и ее сонное умиротворение как-то забылись, отошли в самую глубину памяти. Да только чуткие листики уловили знакомые ноты в изменяющихся потоках воздуха. Приближалась осень.
Отступила жара, позволив воспрянуть взрослым деревьям. Сменились звуки трелей в лесу. Исчезли бабочки, зато воздух стал напоен влагой. Ее было так много, что листья были перенасыщены ею и больше не трепетали на ветру, выхватывая необходимое из воздуха - они сыто висели, обмякнув и не шевелясь. Становилось холоднее, но подушка из опавших иголок и преющей травы не давала почувствовать озноб. Дубок тоже засыпал, пряча самое ценное вглубь ствола, избавляясь от тяжелой ноши натруженных листьев и укутываясь поглубже в мягкую подстилку лесного опада. Первые снежинки легли на плечи, как шуба и завывание зимней вьюги, хоть и слышалось теперь, но звучало как-то отдаленно и совсем не страшно, убаюкивая и покачивая в такт собственной мелодии.
Дуб рос, креп, теперь никто не признал бы его за травинку - его два первых листочка разбавились куда более широкими лопастями новых побегов. Его тоненький ствол раздался вширь и ввысь, на нем появились первые борозды юности. Он даже обзавелся собственным мхом на южной стороне ствола. Теперь смена времен года была знакома и дуб ждал каждое изменение. Он встречал первые талые воды, вспоминая себя желудем. Он шелестел в такт трелям, раздававшимся в пока еще недостижимой вышине. Он приютил у корней семейство мышей-полевок. И весело помахивал листьями пролетающим мимо бабочкам. Он думал, что так будет всегда. Но появилась новая грань неизведанного. Они не походили ни на зверей, ни на птиц, ни на кого, ранее виденного. Они называли себя - люди. Они пришли, как чужаки, но остались, как свои. Рубили деревья, но сажали другие. Не позволяли травам вольготно расти, но создавали целые оазисы буйных зарослей. С ними пришли их звери, но и те - быстро стали знакомы и узнаваемы.
Дуб внимательно наблюдал. Год сменялся годом, взгляд его поднимался выше, обозревая дальние окрестности. Он становился толще, мудрее и спокойнее. Больше слушал, нежели наблюдал. И слух его первым уловил тревожные нотки, разлитые в воздухе. Слишком беспокойно бегали белки, слишком громко и как-то тоскливо звучали голоса пришлых зверей, истаял в воздухе смех людей. Все звуки стали приглушеннее и обрывистее. Дуб замер, прислушиваясь. И звенящая тишина разбавилась громкими звуками взрывов, дробными очередями выстрелов и резкими криками. Эти звуки то накатывали, то отступали, иногда оставляя после себя сбитое дерево или вытоптанную и перепаханную почву. Снесло сосны, что когда-то закрывали собою дуб от солнца. Снесло ели, рябины и орешник. Их сложили на костер, разведенный аккурат под дубом в одну из зимних ночей. Дуб тогда спал - тревожно, сумеречно, метаясь в зимнем бреду и не имея сил проснуться. Он просыпался с весной, судорожно оглядываясь и не узнавая окрестности, а по осени снова засыпал, не зная, проснется ли следующей весной.
А потом - даже сквозь сон он почувствовал, как тишина снова стала умиротворенной. Исчезли дергающие звуки, исчез тоскливый звон - смолкло все - и благословенная тишь наполнила сны мягким перезвоном поземки. Открыв глаза на следующую весну, уже спокойный и отдохнувший, дуб впервые огляделся с интересом. Он стоял один - посреди длинного перерытого поля на обрыве давно пересохшего русла. Единственный выживший из всех тех, кто окружал его. Не было соседей, не было пришельцев, не было ни знакомых диких зверей, ни зверей пришлых. Горелые останки ухоженного участка земли пропавших людей тоже пугали своей пустотой. Дуб загрустил. Его веточки поникли, а ствол избороздился морщинами. Листки под тяжестью печали опустились и не звенели. Мох, проделавший долгий путь по его стволу порыжел и местами осыпался.
Но появились новые незнакомцы. Их пришло сразу много - они не стали восстанавливать разрушенные строения предыдущих поселенцев, у них была иная цель. Они пришли дать дубу соседей. И много-много шишек будущих сосен легли в землю стройными рядами на оголенной перепаханной земле. Теперь уже дуб с высоты своего возраста смотрел за молодняком и старался защитить их от зноя в самые жаркие дни. Они росли споро, совсем не так, как он - тянулись к солнышку острыми свечками, нагоняя его в росте в самых быстрых темпах. И вот уже он снова окружен соседями - легкомысленным молодняком, но шелест их бурной беседы с ветром и задорное асинхронное покачивание разбавляло тягучую горькую память дуба. Он стал зрелым, теперь он все чаще погружался в размышления и воспоминания, забыв глядеть в раскинувшуюся ширь вокруг, а только слушая и запоминая. Он думал. Теперь его вряд ли что-то могло удивить, как раньше. Снова пришли незнакомцы, снова- надолго. Теперь они не рубили деревья, они строили что-то из камня - много и высоко. И доступная дубу ширина взгляда сузилась. Они увели тишину, но подарили много новых звуков. Они испугали темноту и разбавили ее светом. Так и не знаешь - к добру ли, к худу? Больше не бегали вокруг дикие звери, зато сновали теперь повсюду люди, считая себя, похоже, местными и вполне на манер дуба, обживаясь, обрастая своими признаками и обзаводясь новыми качествами. Дуб засыпал и просыпался, каждый раз находя что-то новое в изменившемся пространстве. Ему, уже порядком затянутом своими воспоминаниями, было не страшно видеть что-то новое, привнесенное пришельцами, в нем тлел лишь легкий интерес. И когда огородили участок, на котором он рос, он порадовался, что это происходит близко, а значит, ему будет хорошо видно. Правда, все это он увидит только весной, наступающая зима неудержимо клонит в сон - мягкий и убаюкивающий...
Проснуться ему было не суждено. Даже пень его выкорчевали, что бы залить асфальт. Теперь там дом - большой, многоквартирный. Прямо на месте пруда, чьи стены срыли сразу после установки свай.
Зато в лесу по весне развернули дрожащие листики самые последние спелые желуди.
А с высоты полета галки, пролетевшей не один десяток километров и испуганной гудком машины, упал на новое место самый везучий желудь - прямо в ждущие объятия мягкой подушки опавшей хвои. Ему предстояло писать новую историю. И он подошел к этому со всей ответственностью, отважно протянув белые корешки вглубь, поближе к воде.
И впервые после зимы несмело оглянувшись.
Жила-была Мечтинка. С крылышками, с искристым смехом, с лучащимися теплом глазами. Мягкая и пушистая. С нежным жёлтым пухом, делавшим её похожей на солнышко. Радостно бегущая навстречу всему новому. Смотрящая на мир широко распахнутыми доверчивыми глазками. Когда она только появилась - её трепетно хранили и пестовали, оберегали и баловали и она была уверена, что мир - прекрасен. Вокруг было много других чудесных созданий, но особенно её привлекали те, кто был с нею чаще - солнечный зайчик, облачко и ветерок. Да и сама она появилась от любви солнечного зайчика и ветерка - оттого и желтая была и пушистая. А крылышки ей подарил ветерок, как только увидел ее впервые. Облачко любило качать Мечтинку на своих пуховых перинках и Мечта заливисто смеялась, прыгая по облачку и перекувыркиваясь в воздухе. И выросла бы из неё прелестная Мечта, сохранившая в себе самое светлое, чем наделили её родители, да только сотрясся до основания безбрежный её мирок. Облачко осыпалось на землю дождем - тягучим и бесплодным, иссушившим облачко и испарившим её. Больше не на чем было кататься Мечтинке и подпрыгивать радостно, заливисто хохоча. Солнечный зайчик отяжелела от горя и свалившихся забот, став просто желтой кляксой и уже не могла угнаться за стремительными порывами нежданного союза. Ветерок умчался, найдя себе новый мирок и только вспоминал иногда солнечного зайчика и плод их нечаянной любви. Мирок, колыбель Мечтинки, остался бесхозным и пустым, серым и выцветшим. Мечтинка боялась туда заглянуть, боялась увидеть то горе, что из солнечного зайчика сделало желтую кляксу. Ушла оттуда солнечный зайчик, забрав Мечтинку, ушла к новому, манящему прекрасными запахами и красочными картинами новому мирку. Но этот новый мирок оказался совсем не безбрежным - он имел чёткие границы, только на заборах, его огораживающих, снаружи и были эти картинки, да стояли ветряки, раздувавшие приятные ароматы. Внутри же все было серым, каменным и молчаливым. Здесь жили гвозди, шестеренки, болты и гайки. Все они родились здесь и не знали другой жизни. Солнечный зайчик в горе своем сначала не видела внутренностей этого мирка, а потом и сама стала все больше походить на пемзу - по-прежнему желтую, воздушную, но уже изменившуюся под правила жизни выбранного добровольно мира. Мечтинка осталась совсем одна. Пемза ранила ее своими шершавыми боками и непохожестью на легкую и бесплотную почти Мечтинку - и она отстранилась. Она понимала, что остается такой легкой и бесплотной только потому, что пемза, по оставшейся где-то глубоко в ней памяти о своем творении, заботится о ней, как умеет и никому не рассказывает о том, что в этом строгом мире оказалась частичка мира другого, волшебного, безбрежного... Даже в новом мирке Мечтинка нашла друзей - кусочек фланелевой ткани и перо птицы. Они напоминали ей о доме своей незатвердевшей формой. И бегали за огороженной сеткой по бетонному полу, только Мечтинка видела вместо фланелевой ткани радугу, а вместо пера - необъятное небо и бетонный пол снова начинал казаться травкой, а клетка - игрой света и тени.
Мечтинка росла и с ней обращались так же, как и с любым другим детищем этого мира. Их кормили, одевали, рассказывали о мире, в котором им повезло жить. К этому миру нужно было привыкать, учится встраиваться в огромный механизм, что беспрестанно крутился, грохоча и подваниванвания. Дети этого мирка не замечали этого, с рождения живя в таких условиях, а Мечтинка боялась рассказывать о том, что чувствует - пугали ее скупые на движения, чувства и выражение чуждые ей формы неродного мира. Механизм этот снабжал необходимыми веществами всех, кто был в нем, но материалом и движущей силой в нем были как раз те, кто эти вещества получал. Очень замкнутый оказался мирок. Очень взаимосвязанный. Маленький, убогонький, плоский. Совсем не похожий на простор и вольность родного мирка Мечтинки, где всё было в самой структуре мирка и не требовало становиться деталью механизма, чтобы снабдить веществом, позволявшим детальке быть в рабочем состоянии. Когда формы подрастающих деталек стали походить на пригодные к использованию - их направили на завод по изготовлению деталек - для придания им стандартной формы, использующейся в механизме - ведь рожденные от разных деталек формочки имели свою форму, не такую, какая была нужна. Отправилась на заводи и Мечтинка - усадили ее на конвеер в компании тех, кто был с ней в маленькой клеточке и поплыла она прямо в жерло приемного распределителя. Там детальки рассмотрели, ощупали, проверили приборчиками и отправили в шлифовальную - счистить лишнее. Очень не хотели счищаться с крыльев Мечтинки перышки, да больно жестка была шлифовальная машина.
Заплакала Мечтинка - ведь по живому шлифовали, больно ей было, крылышки кровоточили и пытались отстраниться от жестких дисков. Побежала она к пемзе, в надежде на защиту - и пемза увела ее от шлифовальной установки. Но пемза понимала, что Мечтинке предстоит жить в этом мирке, то есть - нужно будет учится быть какой-то деталькой. Иначе погибнет Мечтинка, не было тут вольного житья, только те, кто был деталькой машины получал вещества, позволявшие жить. И предложила Мечтинке более мягкую шлифовальную установку. Мечтинка поверила, что с более мягкими дисками ей будет не так больно и вернулась на завод. Да только детальки, встретившие ее - уже шлифовались и не могли взглянуть на Мечтинку теми же неотшлифованными сторонами, как те, которых она встретила по прибытии в этот мирок. Не понравилась деталькам Мечтинка - другая она, формы мягкие, пластичные, текучие. Движения летящие. Эмоции не регламентированные. Ну что это за брак? Брак не считался годным к употреблению и с ним никто не церемонился. А Мечтинка поняла, что избежать ей шлифовки просто не удастся, не сбежать обратно в свой мирок, да и дорогу туда она уже забыла. Наступили для Мечтинки черные деньки - крылья ее не выдержали шлифовки и сломались, оставив торчать маленькие хрупкие косточки. Детальки насмехались над Мечтинкой и ее бракованным видом и Мечтинка сама стала мечтать, чтобы стать полноценной деталью - стандартной, идеально отшлифованной, радующей взгляд строгой выверенностью линий. Мечтать-то мечтала, а вот исполнению этой мечты мешала природа самой Мечтинки. Разве может впихнуть себя в рамки то, что и формы-то не имеет? Мечтинка была умненькой и придумала одевать на себя картоночки, имеющие нужный вид - для похожести на правильные детальки. Только становилось таких картоночек все больше и задыхалась в них вольная стихия. Задохнулась, но тут уж взбунтовался покинутый ею мир - ведь была она его сокровищем. Вскинулся, ринулся через все преграды и заборы, пронзил их силой своей и дотянулся кончиком до бездыханной Мечтинки. Дотянулся - вздрогнуло тело Мечтинки, не желая возвращаться в тесные картонки, но мир был настойчив и Мечтинка уступила, поддавшись нежности, которую вызывал в ней покинутый безбрежный её мир. Проснувшись снова в тесных картонках и едва ступая в них, она села и задумалась.
Решала - как жить в таком негостеприимном мире. И решила забыть о вольной своей натуре, ибо тяжело быть ребенком ветра и солнечного зайчика в мире, где особенно ценится то, что можно измерить и стандартизировать. Она забыла на долгие-долгие годы. Вместе с памятью ушло и ощущение тяжести, ведь давили ее не картонки, давило осознание тяжести на обычно легком и послушном теле. Мечтинка выросла и стала прекрасной Мечтой. Только вот забывчивость ее сказалась на том, о чем Мечтой она стала. Она даже забыла, что она Мечта, настолько приросли к ней картонки. Но у механизма в этом мирке были не только детальки, были и те, кто эти детальки вставлял на нужное место, приводил их в движение, смазывал и ремонтировал. Одному на глаза и попалась повзрослевшая, прекрасная Мечта. За ставшими неотъемлемой частью Мечты картонками не разглядел этот регулировщик, что Мечта - выходец из другого мира, увидел он в наслоениях картона инструкцию к механизму, который регулировал - давно потерянную, забытую, а, может, никогда и не существовавшую. И аккуратно подвел Мечту к мысли, что стоит эту инструкцию изложить на бумаге, чтобы стала она достоянием общественности. Мечта и сама решила, что инструкция - это здорово. Первые главы писались просто на ура, только вот все больше и больше в своих же строках видела она не инструкцию, а сказку о прекрасном и потерянном мирке. Регулировщик тоже увидел, что непохожа жданная инструкция на руководство к механизму. Только смотрел он своими регулировскими глазками и видел то, чему его учили. И решил, что Мечта неправильно поняла его просьбу. И пишет о том, что механизм производит, а не то, как он это делает. А Мечту манили строчки, написанные о прекрасном мирке и решила она писать дальше, чтобы хоть на бумаге вернуться туда, где был безбрежный мир без механизмов, заводов и шума с неприятными запахами. По мере написания сгорали от разгоравшегося огонька налепленные когда-то картонки и однажды Мечта увидела снова свои родные формы. Не поверила, посмотрелась в зеркало - но и тогда не поверила. Так бы и не верила. Да познакомилась как-то с дудочкой тростниковой. А дудочка, в силу своей формы могла быть жителем как этого мира, так и родного для Мечты, универсальная получилась. Потому и разглядела за картонками очертания другой формы. Когда-то давно научились в этом мире определять лучшее место для деталек в Механизме по специальным камушкам. Только к настоящему моменту это считалось непрофессиональным и заводами камушки не использовались. Не стандартная процедура. Не регламентированная. Решила дудочка выкинуть камушки на назначение Мечты. И просвистела удивленно. Камушки честно показали, что Мечта - деталь не их механизма. Может быть - регулировщик, может проектировщик документации, кто эти камешки поймет? Рассказала об этом Мечте. А та вспомнила о том, кто она, ведь картонок больше не осталось, осталась только память о том, какие они были. И долго-долго плакала Мечта, понимая, что она нездешняя.
Долгая забывчивость изменила Мечту - та стала думать, что она - Мечта этого мира и нужно ей исправить механизм, который стал еще более ужасным, чем был во времена ее детства - дряхлым, дребезжащим, требующим ремонта чаще, чем выдававшим вещества.
И тогда решила узнать, как создавался сам механизм. И написать об этом, чтобы создали новенький, идеально работающий механизм, учитывающий все возможные формы и конфигурации, которые только можно встретить в этом мире.
И охнула, когда заглянула туда, где механизма еще не было. Там был ее мирок - красивый, безбрежный, вольный. Сокровищем которого была она. Это она, оторванная от своего мирка неловким движением восхищенного ее красотой искателя сокровища и находящаяся в панике придумала механизм. Придумала детальки, к ним подходящие и придумала свое рождение и детство. А искатель сокровища, испуганный ее реакцией вздрогнул и выпустил из рук так долго искомое сокровище. Они были предназначены друг другу, но слишком резкой оказалась смена состояний - и сокровище не успела разглядеть, что вырывает ее из привычного мирка. Не успела понять, не успела полюбить. Не знала, что ее искали и трепетно ждали. Ушла и замкнулась в созданном мирке, сработанным на пике паники, калечащим ее саму.
Даже не зная, о чем пишет - писала она то, что успела почувствовать, успела увидеть. И - отдала все написанное деталькам. Просто так, вдруг захотят они найти дорожку в ее мир - безбрежный, вольный. Всего-то и нужно, что забор спилить.
А Мечту искали. Искали всеми силами - ведь область поисков была совсем маленькая - мирок, созданный в порыве страха - маленький, замкнутый. Долго искали - слишком сильный был страх, преобразил он Мечту, сковал ее движения, сделав ее похожей на ею же придуманные детальки. Так бы и искали ее, да только книжка эта попалась на глаза поисковому маячку, расположенному совсем близко к тому месту, где отдала написанное мечта. Радостный, что наконец-то сработал сигнальный трезвон , маячок кинулся к добыче и понесся быстрее байта к искателю. Скептически отнесся поначалу Искатель - слишком долго он искал, чтобы вот так просто обнаружить желаемое. Но любопытство заставило его взглянуть на принесенное. И узнал он в описываемом то, что произошло. Только теперь он видел ситуацию ее глазами и сам ужаснулся тому, что сделал.
Испугался он - а примет ли его Мечта, узнав - что он причина мучений ее в этом мирке, причина обломанных пушистых крылышек и потускневшего пуха. Вот оно - сокровище! Совсем рядом, только руку протяни! Чтобы прижать, наконец, к сердцу, чтобы обнять и подарить себя. Но - искалеченная, измученная, испуганная - примет ли она его? Он стал узнавать все о ней - и все больше ужасался тому, что натворил всего одним неосторожным движением. Наконец он узнал о ней все, что вообще можно было выведать у этого мирка.
Замер. Вдохнул. Так близко! Его сокровище! И прыгнул, как в омут головой на встречу с нереально прекрасным и жданным сокровищем.
Мечта выросла в одиночестве и непонимании. Она привыкла к закрытости и осторожности. Она редко гуляла, не знакомилась сама, отталкивала в еще детском страхе тех, кто подходил... Сложно было познакомиться с ней. Да только Искатель сокровища на то и Искатель , что если само не находится, нужно искать. Он подошел к одной детальке из тех, кто общался с Мечтой, рассказал, как он хочет видеть ее рядом и попросил помощи. Та с радостью согласилась помочь, ведь и сама желала Мечте только хорошего и видела, как печальна та. Она пригласила Мечту на прогулку. О, как Мечта сопротивлялась! Не раз и не два откладывалась эта прогулка, но деталька - деревянная лодочка, была настойчива и непреклонна и, наконец, Мечта сдалась. Уже гуляя исподволь лодочка узнавала у Мечты ее мнение о вероятных спутниках. Мечта была непреклонна - оттолкнет она подошедшего, просто по привычке оттолкнет. Лодочка засомневалась и почти было отказалась от своего намерения помочь, но победило искреннее желание увидеть веселой Мечту. В конце-концов можно и попробовать - решила она. Она пригласила Мечту в кафе попить чаю и отвела ее туда, где ждал Искатель. Дальше все было в его руках.
Мечта рассеянно заказывала малиновый чай, когда ней подошел один из посетителей. Внутренне сжавшись, она было хотела его как и прочих оттолкнуть, да задержалась взглядом на его непривычном виде. Что-то было знакомое в нем, что-то, что, как и ее, отличало от строгих, математически выверенных формах деталей этого мира. Она осторожно подпустила ближе незнакомое существо. Позволила познакомиться. Позволила прикоснуться и разрешила увидеть еще раз. Было сложно, очень сложно. Старые привычки кричали громким криком, отмирая. Она каждый раз замирала, стоило ему сделать хоть движение. Замирала и металась между жаждой любви и страхом открыть свою и так искалеченную форму, сбросить броню. Но и Искатель был осторожен - он знал теперь, к чему приводит малейшее неосторожное движение. А еще он очень боялся потерять только-только найденное сокровище. Сокровище, которое искал всю свою жизнь. На второй встрече она была уже чуть более открытой, на третьей поняла, что не ошиблась - и он, действительно, нездешний. А потом - влюбилась. И просто решила быть рядом.
На свадьбе оказалось гораздо больше народу, чем она вообще когда-либо предполагала увидеть. Церемония должна была вот-вот начаться и Мечта в предвкушении просто летала по залам, комнатам и галереям. И пусть у нее не было крылышек, зато ее несла любовь. Приоткрытая дверь привлекла ее внимание и она прислушалась. Там Искатель благодарил лодочку за помощь. Мечта спряталась и слушала. Лодочка, довольная, уплыла. А потом появился тот самый маячок, что когда-то принес рукопись Мечты Искателю. И из их разговора Мечта узнала о том, как появился этот мир и кто повинен в тех мучениях, что она перенесла.
Оглушенную и неспособную двигаться, ее нашел вышедший на церемонию Искатель. Мечта была настолько ошеломлена, что не смогла переварить все, что узнала - она потеряла сознание. И ничто не могло ее растормошить. Искатель не отходил от нее ни на секунду, снова боясь, что она создаст еще какой-нибудь мир и ускользнет опять туда, а ведь он ее очень любил. Он хотел ей во всем признаться, потому и проговаривал все, надеясь найти наиболее щадящие слова.
А Мечта плавала в своем мирке - он снова был ее - безбрежный, вольный. Не хотела она возвращаться в замкнутый мирок ее страха. Не верила она больше Искателю. Не знала, что он ее любит и хотел только, как лучше. И так бы все и закончилось, да только снова вмешался живой ее мир. Показал он Мечте, как мучается Искатель, как пытается ей, бесчувственной, объяснить - что и почему делает.
И дрогнуло сердце Мечты. Самой судьбой были они предназначены друг другу. И любила она его так же. Вернулась она. Открыла глазки свои лучистые и обняла Искателя. Сбросился панцирь страха, что сковывал все это время форму Мечты и обнаружилось, что она - плавная, гибкая, текучая. Вольная и стремительная. Настолько стремительная, что выросли у нее оторванные крылышки. Выросли для того, чтобы поспевать за стремительностью устремлений Мечты.
И когда уходили они - обернулись на созданный страхом мир. Страшненький он был, неказистый, мучительный. Но там жили те, к кому успели привязаться Мечта и Искатель. Обняли они этот мир и соединили свои мысли, исправляя то, что было создано паникой. Распался забор и обрели мягкость застывшие когда-то формы. Теперь у осиротевшего безбрежного, вольного мира были новые обитатели, ему было, о ком заботиться. А Мечту ждал созданный Искателем дом. Созданный давным-давно, специально для искомого сокровища. Тот дом, куда он все это время хотел привести Мечту. Чем-то похожий на ее мир, чем-то напоминающий любимого ею Искателя, чем-то притягательный и уютный.
И когда появились детки у столь замечательной пары - придумали они, как бывшие детальки сделать такими стремительными и вольными, как они сами. С тех пор и пошли новые сказки.
Стихи
Осень
Зима
Про зиму
Весна
Предчувствие весны
Время
А хочешь?
Встречай