Аннотация: 2011 год, трудный лично для меня этап выработки (хотела вот сейчас написать "становления", но не буду врать) стиля. Единственная работа в Крупном, за которую я до сих пор себя уважаю, - хотя, кажется, не за что.
Эта повесть написана в ключе фантастики будущего; однако, для меня лично это не имеет большого значения, потому что люди всегда остаются людьми - вне зависимости от места, времени, жанра и настроения автора.
Головастик
Во имя чести Рода и на благо Дома...
С чего начать?.. Что ж, пожалуй, в начале нужно представиться... Меня зовут Аластор, и это все, что я могу вам сказать со всей определенностью.
Я принадлежу к старинному роду Фииншир, начавшему свою историю еще в двадцать втором веке, когда некий тогда безвестный Людвиг основал маленькую лунную компанию по добыче гелия-3. Эта компания процветает по сей день, являясь одним из трех крупнейших предприятий Земли, Луны и Объединенного Космоса; сейчас ее возглавляет мой отец, Людвиг Фииншир Четвертый. Как наш род получил свое странное имя, никто толком не знает; то дела давно минувших дней - кто-то говорит, что мы происходим из древней суверенной Германии, кто-то припоминает Австрию, а кто-то спешит приписать нас к английским Домам. Впрочем, это не столь важно; главное то, что род Фииншир, и это абсолютно бесспорно, является одним из самых уважаемых Домов современности и бдительно следит за чистотой своей крови. А еще наш Дом необыкновенно богат - настолько, что, когда нашему отцу надоело жариться в тесных Гроздьях Луны, он купил небольшой "почти искусственный" спутник, мерно вращающийся у Венеры, возвел там собственный Купол, построил виллу, обзавелся средствами космической защиты и теперь посылает всех нежелательных гостей далеко и надолго - что у него и нашей охраны неплохо получается.
Я родился уже здесь, на вилле Северной Короны, и все мое детство прошло в наших по-модному запущенных парках и мраморных залах, пугающих своей помпезностью. Я получил неплохое образование - лучшее из того, что мог предоставить отец младшему сыну. Впрочем, никакие учителя не смогли заинтересовать меня в политике, экономике и прочих гуманитарных дисциплинах, на что он надеялся; я из вежливости выучил четыре языка и приналег на программирование. Впрочем, я младший из сыновей в нашей семье, и не слишком удачный - кажется, у меня обнаружили латентный ген диабета и малую предрасположенность к пороку сердца, что изрядно испортило мне жизнь. Сомнительно, что с такой характеристикой мне когда-нибудь удастся жениться на леди своего круга (впрочем, это идея и так меня не слишком прельщает), хоть я и прошел Контроль. Это генное проклятие стало моим благословением: я получил столь желанную свободу.
Вилла Северной Короны - скучнейшее место из всех, мне известных. У нас редко бывают гости, а последний Прием проводился шесть лет назад, когда я был еще слишком молод, чтобы оценить его сполна. Здесь царят строгие законы дисциплины и порядка, которые мне ужасно надоели, но с коими я вынужден мириться. Здесь практически нет мальчишек моего возраста; а те, что есть, признаны недостойными моего общества. Здесь за мной по пятам следует гувернер, контролирующий каждый мой шаг, будто мне девять лет, а не девятнадцать.
Впрочем, это место тихо и спокойно - иногда даже слишком, - а самое интересное, что может случиться со мной, это лишение десерта или испорченная за трапезой рубашка. Эти трапезы, пожалуй, ужаснейшее, что поджидает на нашей вилле любого гостя или, упаси Создатель, потомка рода Фииншир. Но все плохое имеет тенденцию подходить к концу; что еще меня радует, трапеза - единственное за исключением Совета мероприятие, на котором наша семья собирается вместе.
Кстати, о семье. Итак, пока я не надоел тебе, читатель, настолько, что ты забросил мой скромный труд, позволь тебе представить всех обитателей нашей виллы, а также тех, кто не присутствует на наших скромных семейных обедах, но по-прежнему принадлежит к нашей фамилии.
Старший в роду из ныне живущих - мой дед, Марк Фииншир Первый, старик почтенного двухсотлетнего возраста, по-прежнему принимающий участие в управлении компанией, и нередко дающий дельные советы. Он практически слеп на оба глаза, и морщинистые узловатые пальцы плохо его слушаются; впрочем, с годами он утратил хватку, но не ясный ум. Марк, по убеждению многих - старый интриган; никогда не знаешь наверняка, что у него на уме.
Мой отец, Людвиг Фииншир Четвертый - нынешний Глава Дома, сноб, узурпатор и ярый противник реформ, что не мешает ему удерживать компанию на плаву. К нашему немалому счастью, он довольно редко бывает дома; в дни, когда он улетает в командировки, виллу наполняют спокойствие и уют.
Моя матушка, Сара Фииншир-Майан, старшая дочь нынешнего Главы Дома Майан. Ни для кого не секрет, что это был лишь политический брак; они никогда не любили друг друга, и я не виню в том своего отца. Если можно говорить так о матери, то Сара - далеко не красавица (впрочем, гены у нее чистые, а характеристика просто великолепна), к тому же глупа, как пробка. Она редко уделяет внимание хозяйству и нам, своим детям, считая, что это чьи угодно заботы, но никак не ее. Я помню лишь пару предложений, что она говорила мне; и иногда меня грызут сомнения, что она помнит мое имя.
Роксана, любовница моего отца, очень красивая женщина, умная и веселая. Собственно, в том, что у отца есть любовница, нет ничего скандального. Мы, мальчишки, находим это в порядке вещей; девочки делают вид, что этого не замечают; моя мать считает, что, чем реже она встречается со своим мужем, тем спокойнее ее жизнь - и в этом я с ней согласен.
Соалит, младший брат отца, мой дядюшка, старый холостяк. Он единственный одобряет мою страсть к кибертехнике, и порой помогает разжиться деталями - в тайне от отца, разумеется.
На этом кончается краткий список старшего поколения рода Фииншир, а из иных взрослых, обитающих на вилле, упоминания достоин лишь Даниан, наш старик-церемониймейстер.
В поколении же младшем представителей больше; впрочем, шесть моих старших сестер уже вышли замуж, и я с трудом могу припомнить их имена. Наша семья никогда не была особенно дружна.
Старший из нас, Марк Фииншир Второй, первый помощник отца и его наследник по праву майората - интеллигент до мозга костей. Думаю, он раньше повесится в душевой, чем выйдет в столовую в неглаженой рубашке. Марк считает, что на все случаи жизни существует инструкция, следование которой приведет его и компанию к наилучшему исходу. Словом, он еще больший консерватор, чем наш отец; в нем нет ни огня, ни тяги к риску - за что я его и не уважаю.
Второй по старшинству, Билл, давно женат и возглавляет небольшое дочернее предприятие. Он веселее и проще; несмотря на разницу в возрасте и положении, мы по-прежнему любим поболтать о киберах и программировании за бокалом вина. Билл считает их всего лишь увлечением, чепухой, и говорит, что сам через это прошел; впрочем, я давно привык к такому отношению. Его жена Ирина родом из России, и до сих пор с заметным акцентом говорит по-английски (впрочем, и я, и Билл понимаем русский). Она много и не всегда вовремя смеется, но зато с ней всегда легко говорить на абсолютно любые темы. Раньше она казалась мне сногсшибательной красавицей; сейчас она несколько растолстела, обрела умиротворенную, чисто женскую улыбку и редко появляется на трапезах: ее близнецам, Карлу и Кларе, всего по полтора года.
Третий из нас, сыновей Людвига Фииншира, Каролл, два года назад покинул наш дом, уехав работать на далекую, незабвенную Землю. Без него на вилле стало как-то пусто... поговаривают, что он скоро женится; мне придется смириться с тем, что он никогда не вернется к нам, и мы больше не будем бродить по темным коридорам виллы в простынях, изображая призраков. Он старше меня всего на шесть лет, но уже, кажется, нашел свое место в жизни... а я?.. я, четвертый и младший из братьев, по-прежнему живу дома и занимаюсь ничем - что меня, впрочем, вполне устраивает.
Единственный ребенок в семье, для которого я считаюсь старшим братом - моя сестра, Алиса-Винкл Фииншир, для родни просто Малышка Винкл, Головастик.
Почему ее зовут Головастик?.. Это довольного долгая история; но у меня вполне достаточно времени, чтобы ее рассказать.
Это сейчас Винкл пятнадцать, и она постепенно превращается из угловатого подростка в довольно красивую девушку. Но когда-то ей, как и каждому из нас, было четыре года; она была маленькой и смешной девочкой в зеленом платьице. Тогда Винкл очень любила играть в Царевну-лягушку, а мне приходилось быть ее прекрасным принцем. Мы смеялись над той серьезностью, с которой она "квакала", и называли ее Головастиком - ведь до лягушки она еще не доросла.
Если бы мы тогда знали, насколько были правы...
Винкл нравилось ее прозвище; она с охотой на него отзывалась и заразительно хохотала, когда ей предлагали поплавать в пруду. Она часто тиранила меня, заставляя играть с ней; впрочем, это не вызывало моего протеста.
А потом ей исполнилось десять... и в один далеко не прекрасный день наш семейный медик засвидетельствовал страшную мутацию: у Винкл были перепонки между пальцев, тонкие, недлинные и почти не заметные; и еще у нее были зеленые волосы. Она действительно была Головастиком.
Отец дорого заплатил медику за молчание: уродство Винкл стало бы несмываемым пятном позора на чистокровном роду Фииншир. Мать три дня не выходила из покоев - ведь это ее гены, по утверждению медика, привели к мутации. Как именно это могло произойти, я не знаю: не увлекаюсь генетикой и плоховато в ней разбираюсь... но это случилось.
Винкл заперли дома. Мы перестали проводить приемы, у нас крайне редко бывали гости, и они никогда не видели Винкл. Она, бедняжка, жила в одиночестве в дальних покоях, не присутствовала на трапезах, не ходила по коридорам, не уезжала с виллы дальше забора. Слугам доплачивали за то, чтобы никто и никогда не узнал о ее болезни. Для всех Винкл упала с велосипеда и сломала позвоночник, а теперь прикована к постели... на самом деле она просто доживала в тишине и покое отмеренные ей дни до шестнадцатилетия.
Мы все понимали: Винкл не пройдет генетический Контроль. А те, кто его не проходил, подлежали уничтожению.
Я любил Винкл и сочувствовал ее судьбе. Она знала, что ее ждет, но это, казалось, нисколько ее не заботило. Она стала изгоем: из всей семьи с ней общался лишь я. Отец ее ненавидел; узнав о мутации, он проронил лишь фразу: "Она не может быть моей дочерью". Я понимал его - честь фамилии и Дома превыше родственных чувств, но...
Винкл, красавица Винкл, тонкокостное нежное существо с хрупкой фигурой, похожее на вышнего ангела, случайно спустившегося на грешную землю... Ее зеленые волосы не казались уродством - многие девушки красятся в экзотические цвета; перепонки были совершенно не заметны, если не знать, что искать...
Но на грешной земле нет места для ангелов.
Марк предлагал избежать позора, убив Винкл до шестнадцатилетия и подкупив медика, чтобы он составил ложное заключение. К его счастью и моему немалому облегчению, отец отказался.
Честь рода Фииншир... в те дни я ненавидел себя за то, что тоже носил эту фамилию. Убить собственную сестру ради спасения этой самой чести - мне это казалось невозможным. Хотя для Винкл это, возможно, было бы не худшим выходом... я отгонял от себя эту мысль.
А еще невольно думал: сколько еще на свете таких же, как она, Головастиков, чья смерть помогла их родам избежать страшного позора?..
Эта мысль тоже меня пугала. И я старался забыть о вынесенном приговоре, развлекая Винкл смешными историями и играя с ней в космические войны... это было как раз то время, когда "Territoria" была особенно популярна...
А Винкл тем временем исполнилось пятнадцать - мы отметили эту дату тихо и грустно. Пришла зима, в Куполах такая же теплая и зеленая, как лето; потом весна, потом настал июнь... июль... август... а я с внезапным страхом понял, что двадцать седьмого сентября моей маленькой сестренке исполнится шестнадцать лет.
Генные проклятия... они сильнее всех других.
***
В конце августа наконец сломался отец - его все же уговорили взять воспитанника, моего ровесника, третьего сына Главы Дома Ланьер; правда, лишь после безобразного разговора на повышенных тонах, в течение которого кто-то упомянул уважение к представителям Старших Домов. Мы с ним, кажется, четвероюродные братья (впрочем, все чистокровные семьи состоят в родстве друг с другом); и его, по иронии судьбы, тоже зовут Аластор - только он Ал, а я Тор.
Мы познакомились жарким августовским утром, когда огромное солнце исчезало за блестящими Куполами близкой Венеры; местный космический закат совпал с общегалактическим вечером, и наш техник решил не лишать нас великолепного зрелища. На фоне несуществующих облаков прекрасно просматривался снижающийся лайн; невдалеке кружили катеры сопровождения. Марк говорил, что род Ланьер любит обставлять свои появления с воистину королевской помпезностью, а в том, что касается Домов, я склонен ему верить; впрочем, сами грешны.
Лайн тихо приземлился на мощеную площадку перед виллой, у самой клумбы с дорогущими французскими белыми розами (я был несказанно рад, что это триумфальное приземление не наблюдает наш садовник), и нас, стоящих на широких ступенях, обдуло резким порывом ветра. Аластор оказался высоким смуглым парнем с безукоризненной внешностью и безукоризненными манерами, в идеально отглаженной белоснежной рубашке, в черных классических брюках с четкими стрелками и туфлях, на носках которых бликами играло алое вечернее солнце. Теперь я понимал, почему Дом Ланьер считался безупречным; это было единственное слово, способное сполна отразить его сущность.
Я подумал, что Аластор, должно быть, жуткий сноб, формалист и зануда, а ведь именно с ним мне придется проводить большую часть своего времени... впрочем, Винкл он наверняка бы понравился - на первый взгляд; именно таким, смуглым брюнетом в белоснежной рубашке, она, должно быть, представляет своего принца. Впрочем, они с Винкл никогда не познакомятся.
- Добрый вечер, - склонил голову в вежливом намеке на поклон "принц", оглядывая нас так, что мне захотелось спешно пригладить вихор, который наверняка образовался на моей голове. Он пожал руку отцу и поцеловал запястье матери. У нас так давно уже не делают; должно быть, эти Ланьеры - еще большие консерваторы, чем Людвиг Фииншир Четвертый. - Вот моя характеристика и письмо от моего отца...
Отец принял два аккуратных конверта - подобную документацию не принято доставлять в электронном виде; матушка пригласила нас пройти в столовую на ужин. Аластор заблокировал лайн (я с черной завистью подумал, что управлял им он сам; мне не позволялось водить, несмотря на то, что у меня были права); просигналил катерам сопровождения и, вежливо улыбнувшись Саре, проследовал за нами в помещения.
В начале трапезы мы все были представлены новому жителю дома.
- Ты можешь называть меня Тор, - произнес я, протягивая ему руку.
Он улыбнулся, до противного правильно и картонно, и кивнул.
- В таком случае - просто Ал.
Наконец подали ужин; я как раз расчехливал салфетку, когда матушка тихонько ахнула и уронила оливку.
По лестнице в столовую спускалась Винкл - в великолепном изумрудном платье, туфлях на высоких каблуках в тон, с едва заметным макияжем и милой улыбкой на лице.
Я пристально посмотрел на отца: на его лице не дрогнул ни один мускул. У Марка сдержаться получилось хуже; впрочем, мой дед имел вид настолько безмятежный, словно Винкл спускалась на трапезу ежедневно и всегда немного опаздывала, и он скорее удивился бы, если бы она появилась вовремя.
- Это Винетт, младшая сестра одного из друзей моего сына, и подруга моей младшей дочери, - он говорил абсолютно ровно, лишь на последней фразе наполнив голос наигранной горечью.
- Наслышан о вашей трагедии, - уместно печальным голосом согласился Аластор. - Надеюсь, врачи дают оптимистичный прогноз.
Мы все горестно вздохнули, явно подтвердив отрицательный ответ.
- Присаживайся, Винетт, - произнес отец.
Невозмутимый слуга придвинул ей стул; она села так, будто была королевой, а королевы не опаздывают. Аластор предложил ей салата; она церемонно кивнула.
Подали горячее, и, пока наш гость профессионально разделывал шницель, я незаметно подмигнул расшалившейся Малышке Винкл. Не сомневаюсь, отец скажет ей еще очень многое насчет ее поведения. А может, и не скажет - уступит эту весьма сомнительную честь мне.
Ужин тянулся вечность.
Наконец, отец отложил приборы, слуги споро прибрали стол, а Макс, наш дворецкий, предложил Аластору сопроводить его в выделенные покои, забрав предварительно багаж. Я же цепко схватил Винкл за локоть и поволок ее наверх; мне есть что ей сказать, и ее счастье, если она найдет достаточно убедительные аргументы...
- Я уже не маленькая, - заявила Винкл, когда мы поднимались к балконам - не забыв, впрочем, убедиться, что вокруг нет чужих ушей.
- Да?.. Что-то не заметно... Головастик, что еще за шуточки?!
- Это не шуточки, - зло бросила Винкл, резко тряхнув головой - так, что ее длинные зеленые волосы, холодные и чуть влажные на ощупь, хлестнули меня по лицу.
Винкл ненавидела заколки, предпочитая заплетать две косички у висков, а все остальное оставляя во власти шальных ветров. Ее шикарные локоны, никогда не желавшие лежать спокойно... ни у кого в нашей семье не было прямых волос; наши буйные кудри были гордостью всех девочек и проклятием сильной половины и являлись отличительной особенностью потомков рода Фииншир. Но моей маленькой сестренке было плевать на общепринятые мнения - она именно такая, какая есть, зеленоволосая красавица, в равной степени похожая на лесного ангела и на русалку.
Она никогда не скрывала своего уродства - ведь она не считала его таковым. Она не брилась налысо, не перекрашивала волосы и не закрывала их косынкой. Она отказывалась даже носить перчатки, на чем настаивал отец, и назло ему одевала тонкие кольца с изумрудами и красила ногти в зеленый цвет...
- Соблюдение приличий, - огрызнулась Винкл. - Я встречала гостя, ведь воспитанников по этикету знакомят со всей семьей. А я что, уже не семья?..
- Ты - Винетт, младшая сестра моего хорошего знакомого и лучшая подруга младшей леди Алисы-Винкл Фииншир, - холодно сказал я, сворачивая с лестницы на левый балкон, намереваясь проводить Винкл до ее комнат и, желательно, там и запереть. - Тебе теперь придется спускаться на трапезы, мило разговаривать с Аластором, горько вздыхать, когда будут говорить о здоровье младшей леди... И попробуй только вякни что-нибудь против этой легенды!..
- А что будет, если вякну?.. - с вызовом спросила Винкл, зябко подергивая плечами - на втором этаже было прохладно, а ее платье оставляло открытыми плечи и часть спины. - Выпорешь?..
Я промолчал. Я имел право ее выпороть, но не стал бы этого делать.
К счастью, она не требовала от меня ответа: мы как раз подошли к огромному, от пола до потолка, голопортрету Людвига Первого, основателя нашего Дома. Я пошарил за портьерой, нащупывая кодовый замок; и через несколько секунд оскорбленный таким обращением старший Фииншир распался на серебристые звездочки, открывая светлый коридор со множеством дверей.
Моя комната располагалась наверху якобы для того, чтобы уберечь мою семью от моей чересчур буйной фантазии; широкую Закатную Башню, с великолепным видом на наш небрежно-запущенный парк, мы делили с Винкл поровну. Шесть лет назад ее переселили под самую крышу, выделив под ее комнаты обзорную площадку, находящийся ниже круглый зал с четырьмя окнами на полюсах и небольшую комнату у неудобной винтовой лестницы. Я нередко бывал в комнатах моей маленькой Принцессы, и был, пожалуй, единственным в нашей семье, кто был удостоен этой чести.
Я подозревал, что ее не просто убрали от посторонних взглядов - подразумевалось, что я буду контролировать свою буйную сестрицу. Если это и было так, расчет провалился: я не только не мешал ее веселым шалостям, но и сам нередко в них участвовал, подавая дурной пример подрастающему поколению.
Ко мне в комнаты тоже ведет винтовая лестница, только чуть модернизированная мною так, чтобы хотя бы спуститься я мог, не преодолевая эти ступени. Правда, соскальзывание по трубе не всегда благостно воздействует на внешний вид брюк... ну да мне редко было дело до этих дурацких стрелок.
- Винкл, пожалуйста, будь осторожнее с этим Аластором, - взмолился я, закрывая за собой дверь к лестнице в ее комнаты. Девушка обиженно молчала. Она не любила, когда я ее отчитываю; впрочем, а кто любит?.. - И говори поменьше... а еще лучше - вообще пореже попадайся ему на глаза!.. Как тебе вообще могло прийти в голову спуститься на этот ужин... Отец в ярости, он опять на Совете прочтет длиннющую нотацию о чести Дома...
- ...которую мы все уже выучили наизусть, - закончила за меня Винкл, преувеличенно увлеченно шарясь в поясной сумке в поисках киберключа. - Я знаю. Мне казалось, что хоть ты меня поддержишь... Отойди, я хочу переодеться перед вечерней прогулкой.
Мне почудилось, что я слышу сдавленные рыдания за захлопнувшейся перед моим носом дверью. И чего это она?..
В тот день она пошла на улицу одна, хотя обычно по вечерам мы тихонько выбирались на конезавод, основанный моим дедом для собственного развлечения, и допоздна катались по округе, чувствуя себя рыцарем и его прекрасной дамой эпохи раннего Средневековья... Винкл обожала лошадей...
Весь вечер я играл в "Teritoria" (умудрившись наконец захватить базу Ламаас на третьей луне планеты Фанхтор и получив долгожданный чин старшего астронавта боевого крейсера) - до того самого несчастливого момента, когда в комнату, как обычно, без стука, не вошел мой до безобразия исполнительный гувернер, чтобы безапелляционным тоном пожелать мне спокойной ночи.
Утром меня разбудил омерзительный звук будильника - давно пора менять рингтон; я, потянувшись, нехотя встал и прошлепал босыми ногами по приятно холодящему ноги полу до душевой. Омерзительно чистое, пахнущее лавандой жизнерадостно-желтое полотенце... ненавистная наглаженная рубашка... черные брюки с абсолютно лишними, на мой ленивый взгляд, стрелками... начищенные до бликов в глазах туфли...
- Винкл, завтрак через пятнадцать минут, - крикнул я через дверь, тщетно пытаясь пригладить непослушные кудри, чтобы сделаться хоть ненамного серьезнее.
- Я не голодна.
- Винкл, это семейная трапеза, мы все обязаны на ней присутствовать.
- Обойдетесь без меня, у вас хорошо получается.
- Винкл, не упрямься! Спускайся, иначе мы опоздаем.
- Скажи, что я заболела.
- Головастик! - прикрикнул я. - Прекращай эти шуточки!..
- Я не голодна, - повторила Винкл.
Я дернул дверь и ничуть не удивился, обнаружив, что она заперта на все четыре замка; Винкл частенько запиралась в комнате, прячась от всех - вот только меня она обычно пускала.
- Открой дверь, пожалуйста, - чуть спокойнее попросил я.
- Ты опоздаешь на завтрак.
- В гробу я видел этот завтрак.
Замок щелкнул; я отпер дверь и взбежал по ступеням, проклиная любимые отцовские лестницы.
Винкл сидела в глубоком вольтеровском кресле перед окном, вертела в руках дистанционный киберключ и отсутствующим взглядом смотрела на маленький парковый пруд и окольцовывающую его замощенную дорожку.
- Может, ты все-таки спустишься?.. - мягко спросил я, усаживаясь на подоконник так, чтобы не дать ей возможности на меня не смотреть. Я заметил, что глаза у нее заплаканные, а зеленое платье страшно помято (счастье, что ее не видит гувернантка). Кровать в углу комнаты была даже не расстелена.
- Что случилось, Головастик?..
- Ничего, - криво усмехнулась она. - Кого интересуют дела усопших досрочно?..
Я молча ждал продолжения. Я не любил, когда Винкл плакала - мне казалось кощунственным такое распоряжение своим драгоценным временем, к тому же я не умел утешать - во мне для этого, должно быть, чересчур мало сострадания. Однако этот ее монолог я помню наизусть, и до сих пор, столько лет спустя, мне стоит лишь закрыть глаза - и я слышу ее голос, тихий и срывающийся, вижу ее заплаканные красные глаза так четко, будто это было вчера...
Почему, почему боги прокляли именно ее?.. Она не создана для этого мира, она не заслужила этой смерти...
Не плачь, Головастик... такие, как ты, не должны плакать...
Почему я верю, что сейчас, через вихри времен, она услышит меня?..
- Почему, почему вы меня похоронили заранее?.. - шепчут ее непослушные губы, а мне хочется обнять ее, успокоить и сказать, что все будет хорошо - хоть я знаю, что эта заведомая ложь не сделает ее жизнь проще... - Да, у меня зеленые волосы, да, это генная мутация, да, я умру из-за нее через месяц, но почему, почему уже сейчас я считаюсь чуть ли не ходячим трупом?.. В ателье на меня смотрят, как на блаженную - зачем ей новое платье, когда надо намотать на лицо паранджу и уйти в монастырь, спешно замаливать грехи; если я смеюсь, все крутят пальцем у виска; а когда я гуляю по парку, все думают, что это я присматриваю место под могилу... Старший брат, родной брат, который далеком незабвенном прошлом играл со мной в аркады, теперь предлагает тихонько прирезать меня в застенках, чтобы не портить репутацию Дома!.. Я здесь - не младшая леди, а пленница, не имеющая права выйти за ограду... и даже спуститься на ужин, чтобы поглазеть на воспитанника! Меня стыдятся, меня запирают, все делают вид, что меня не существует... Мой отец говорит, что я не могу быть его дочерью, а мать прячет глаза, чтобы не видеть противного для нее лица... И все говорят о Долге и Чести чистокровного Рода Фииншир, надеясь, что я сама тихо повешусь до Контроля... Ведь я - позор, пятно на безупречной репутации Дома...
Мы сидели и молчали.
- Я знаю, ты не виноват... извини, я просто сорвалась...
- Ничего, я понимаю... может, все-таки пойдем на завтрак?..
- В таком виде?.. - грустно хмыкнула Винкл. - Впрочем, ладно... выйди, пожалуйста...
Я кивнул и скрылся за дверью, прислушиваясь к доносящимся звукам - шелесту тканей и плеску воды, и думая о генных проклятиях... и понимая, что, как это ни страшно, бороться с ними - бесполезно.
Она быстро привела себя в порядок - правда, глаза по-прежнему были красными и заплаканными, но теперь на ней было свежее белое платье, а волосы были в кои-то веки заплетены в косу. Ей не шли строгие прически; впрочем, я не сомневаюсь, она и сама об этом прекрасно знала.
После завтрака мы, собрав на кухне корзинку с едой - нелегально, разумеется, - тихонько сбежали из-под недостаточно бдительного контроля на конезавод, вознамерившись прогулять обед, а если получится, то еще и ужин. Я ничуть не сомневался, что отец будет крайне этим не доволен; впрочем, то не мои проблемы.
А вечером мы сидели в ее комнате, я на подоконнике, Винкл на ковре, и она тихонько наигрывала на гитаре грустную мелодию...
Балансируя на лезвии ножа,
Я иду по сложной вязи дорог.
Этот путь, коль выбран раз - навсегда,
Он ведет из райских кущ - да в острог.
Прячется он среди трав да кустов,
Исколол он ноги мне до крови.
Здесь блестит хрусталь разбитых миров,
И никто мне не протянет руки.
Этот путь жесток и очень далек.
И не знаю я, куда он ведет.
Все исчезло в сложной вязи дорог,
Все осталось далеко позади.
Не боюсь развилок я и мостов,
И упрямо я иду по пути.
Верится, что я найду хлеб и кров,
Хоть и знаю я теперь - не дойти...
Балансируя на лезвии ножа,
Я иду по сложной вязи дорог.
Этот путь, коль выбран раз - навсегда,
Он ведет из райских кущ - да в острог...
Я сидел на подоконнике, смотрел на несуществующий закат и думал о жизни, смерти и судьбе. А еще о своей Малышке Винкл, Головастике, девчушке с зелеными волосами, чьей жизни оставалось едва ли с месяц...
***
Следующим утром разбудивший меня Фернан, мой гувернер, высказал мне все, что он обо мне думает; должно быть, он со вчерашнего обеда готовил эту речь. После этого он отправил Марианн будить Винкл, а сам бдительно проследил, чтобы рубашка была отглажена, а галстук-бабочка был расположен точно по центру моей многострадальной шеи.
За завтраком мне мягко дали понять, что вся семья недовольна моим безответственным поведением; десертный прибор у моего места отсутствовал. Впрочем, я никогда не пылал особенной страстью к мороженому с фисташками, так что это не стало для меня серьезным ударом; к тому же я уже не в том возрасте, когда меня можно научить послушанию всего лишь лишением сладкого.
Еще отец вежливо намекнул, что знакомить Аластора с нашими территориями надлежит мне, и предложил начать с конезавода; я не воспылал особенным счастьем, но мое мнение явно не имело никакого значения.
- Леди Винетт, может быть, вы составите нам компанию?.. - предложил Аластор, облизывая десертную ложечку. Я с завистью покосился на его розетку с мороженым.
Отец не нашел, что возразить; и после завтрака мы, переодевшись, медленно и чинно пошли по бетонной дороге в сторону дальней громады стадиона.
Джинсы стесняют движения меньше классических брюк; но, несмотря на это, и я, и Аластор в них чувствуем себя довольно неуютно - сказывается излишне аристократическое воспитание; одна лишь Винкл выглядит совершенно беззаботной. Я залюбовался ее тонкой фигуркой, затянутой в светло-голубую ткань, и меня невольно кольнула зависть к ее избраннику, который будет видеть эту красоту ежедневно... я любил забывать о судьбе, ее ожидающей - сейчас это кажется мне трусостью.
Мы шли, а стадион не приближался; впрочем, расстояние обманчиво - от виллы до ипподрома всего-то минут десять пути.
Раньше, вспомнилось мне, здесь каждый месяц проводились скачки - забеги, конкур, фигурная езда, и на стадионах было не протолкнуться от гостей - еще бы, единственный конезавод, расположенный не на Земле, в который пускают почти всех желающих... В ложе можно было встретить, пожалуй, представителей всех Домов. Сколько в этот стадион было вбухано денег, страшно себе даже представить; и это даже не принимая во внимание зарплаты огромному персоналу, нужды самих лошадей, потери в пахотных землях... впрочем, окупился он, насколько мне известно, в первый же год.
Лошади... Марк, мой дед, обожал лошадей. Нас всех в обязательном порядке учили верховой езде - эдакое подобие старинной английской аристократии. Мы, потомки рода Фииншир, не пылали нездоровым энтузиазмом - седло довольно чувствительно травмировало чересчур нежную пятую точку, ноги и спина затекали от неудобного положения, а уж лучшей тренировки для пресса и вовсе придумать нельзя. К тому же лошадей потом надо мыть, им нужно перевязывать суставы перед всеми поездками, их нужно водить в инфракрасный "солярий" для пущего высыхания, а уж запах лошадиного пота... Мои старшие братья, к тому же, находили подобные занятия недостойными джентльменов. Мои сестры считали, что лошади - это страшные зверюги, и лучше бы к ним не приближаться. Мой отец только поощрял подобное отношение; из всего Рода лишь дядюшка Соалит одобрял увлечение Марка конным спортом, все остальные же лишь поминали тараканов в голове и давали старику наиграться в кавалерию.
Я же находил лошадь довольно нерациональным средством передвижения в современном мире, но вполне притягательной возможностью сбежать от представителей своей семейки. К тому же Винкл влюбилась в конезавод с первого мимолетного взгляда, и это чувство оказалось глубоким и взаимным.
Поэтому сейчас мы с Аластором мило беседовали о транспортных проблемах, причем я склонялся то в одну, то в другую сторону, раскачиваемый корзиной для пикника и гитарой своей бессовестной сестренки, а Винкл носилась вокруг нас по зелено-золотистому полю и собирала цветы.
- И все-таки, почему мы идем пешком?..
- Винетт не любит летать, - усмехнулся я. - К тому же садиться пришлось бы на круг для конкура, а нас бы за это управляющий просто убил...
И это, кстати, почти правда - площадка, пригодная для лайна, там действительно всего одна. Можно еще, конечно, сесть на крышу... а потом кричать с нее "Откройте верхнюю дверь, пожалуйста!", подпрыгивая на обжигающих даже сквозь обувь плитах, нагретых полуденным солнцем...
Аластор, должно быть, подумал о том, что Дом Фииншир просто не захотел тратиться еще и на стоянку близ ипподрома (на самом деле мы потратились, но сейчас, за отсутствием гостей, ангар и площадка законсервированы), но вслух сказал другое:
- У вас очень демократичные порядки.
Я приподнял брови. Мне наши порядки казались какими угодно, но только не демократичными.
- У нас слуги не посмели бы повысить голос на члена династии, - грустно фыркнул Аластор, отворачиваясь от меня и довольно успешно делая вид, что любуется далекими несуществующими горами и бликами солнца на стенах Купола.
- А он и не будет повышать на меня голос, - усмехнулся я. - Он просто будет нудить о своих затратах, выходах на минимум и больной бабушке... А мы все-таки отдыхать едем, мне не хотелось бы заставлять тебя это выслушивать. К тому же Кристофер - не просто слуга.
- Но он же на вас работает?..
- Хм... ну, в таком случае, да - у нас очень демократичные порядки.
Мы замолчали. Винкл деловито заплетала венок из ромашек и васильков, причем венков было почему-то три; я со страхом подумал, что мне придется одеть это на свою и без того несчастную, кудрявую голову, и решил передарить венок своему коню. Аластор смотрел то на причудливые облака, складывающиеся в странные узоры, то на Винкл, зелеными волосами которой играл прохладный ветер.
А я размышлял о нашем биполярном мире, на одном полюсе которого все решают деньги, связи и гены, а Контроль становится позором семьи и трагедией человека, а на другом, по-своему более счастливом, люди просто живут - в крайнем случае доплачивая за липовое свидетельство о чистоте крови...
Да, для введения Контроля были причины. Да, при таком количестве мутаций наша раса просто вырождается, превращаясь во что-то страшное. Да, если не контролировать гены, то уже через четыре поколения человечество уступит свою нишу какому-нибудь другому виду, но... неужели за самую малую мутацию расплатой должна стать смерть?..
Такие люди, как Головастик, не должны иметь возможности продолжить род - ведь с каждым поколением генная картина будет становиться все страшнее. Но разве это должно лишать ее права на саму жизнь?.. Она, и другие такие люди, могли бы быть полезны нашему миру - ведь они могут двигать науку, лечить людей, да просто - работать...
За год Контроль убивает до миллиона людей. И примерно половина из них умственно здорова, а десятая часть обладает коэффициентом интеллекта большим, чем у большинства населения Солнечной Системы.
Хотя, быть может, послабление в генном законе приведет к еще большему расслоению, сословным делениям, кастовым группам... меня никогда раньше не интересовала социология...
Но ведь что-то - что-то же нужно делать!..
Увы - люди замечают проблему, лишь когда сами сталкиваются с ней...
И я улыбаюсь своему Головастику, вежливо отказываясь от цветочного венка, непринужденно разговариваю с Аластором, "человеком моего круга", думаю о лошадях... и это отчего-то наполняет мое сердце странным, неестественным чувством стыда...
Первым, кто встретил нас у витых, помпезных ворот, оказался Кристофер - как всегда, в довольно грязных джинсах, связанной на животе узлом рубашке, когда-то (довольно давно) бывшей белой, и этих ужасных простонародных шлепанцах. Он весело помахал мне рукой от трибун, пожал руку Аластору, чуть не ввергнув того в состояние шока, и предложил нам осмотреть стадион самостоятельно - попросив, однако, ходить подальше от шестого бокса, потому что там сейчас ветеринар принимает роды у Звездочки. На этом он вынужденно откланялся - у управляющего здесь наверняка очень много работы.
Слово "лошадь" он произносил со странным благоговением; я не удивился бы, узнав, что он им молится.
С высоты наш конезавод, должно быть, похож на большую ромашку, изображенную чересчур увлеченным художником-импрессионистом. Ее тонкий, кривоватый стебелек - главная аллея, засаженная липами и покрытая брусчаткой в лучших традициях Дома Фииншир; к нему примыкает продолговатый прямоугольный "листок" - посадочная площадка и ангары для лайнов гостей. Песочно-желтая сердцевина ромашки - круг для конкура; его окольцовывает бурая полоса для забегов. Дальше и выше - красно-синие трибуны для гостей, со звездчатой полосатой ложей для членов династий. "Лепестки" - это шесть довольно унылых черных боксов для лошадей, с загадочными "хозяйственными постройками", умостившимися между ними. Три одноэтажных корпуса на задворках - ветеринарный, инструментальный и тренерский - в эту картину вписывались разве что под видом облаков, но нас сейчас это волновало мало.
Входов в основное здание было два: один, с аллеи - на трибуны, и второй - к старту, из второго, обычно пустующего бокса.
Аластор оглядывался с немалым любопытством: наш конезавод - единственный внеземной в Солнечной Системе, гордость рода Фииншир. Его закрыли после внезапного мора среди лошадей; тогда в боксах оставалось едва ли пятнадцать этих гордых тонконогих созданий. Сейчас наши люди восстанавливают породу и поголовье; думается, что уже очень скоро витые ворота гостеприимно распахнутся, а расконсервированные ангары примут многочисленные лайны; правда мне отчего-то кажется, что это произойдет не раньше октября - отец слишком дорожит честью нашего рода.
Тогда жизнь делилась для меня на счастливое "до", наполненное призрачной надеждой, и страшное "после", холодное и пустое.
Дежурный по четвертому боксу, парень примерно моего возраста, охотно препоручил нашим заботам трех скакунов - моего обожаемого Салюта, высокого каурого жеребца, соловую Пастилу, которой Винкл немедленно скормила длинную морковку, и (с большим сомнением) старика Снежка, который, к немалому удивлению Аластора, оказался вороным. Пока Джерром объяснял, не слишком выбирая выражения, как седлать лошадь, как выравнивать стремена, как затягивать подпруги и почему, отпуская лошадь пастись, ее стоит расседлывать, я, посмеиваясь над выражением лица Аластора, устраивал на лошадиной спине чересседельные сумки; везти еще и гитару я отказался наотрез, так что с ней возилась Винкл. Ради такого случая она уложила волосы в компактную шишку; так она сразу сделалась серьезнее и будто бы старше. Впрочем, я не сомневался, что, как только мы отъедем достаточно далеко, она, поминая чересчур заботливого Джеррома, немедленно распустит их снова.
После недолгих раздумий и долгих споров с моей непокорной сестрицей, которая якобы всегда все знает лучше, мы двинулись к далекому Северному Лебяжьему озеру. Надо отметить, что никто и никогда не видел на этом озере ни лебедей, ни даже воробьев, а располагалось оно к юго-востоку от виллы; впрочем, человек, дававший названия географическим объектам в нашем Куполе обладал изрядным чувством юмора: холмик на самом юге территории назывался Большой Северной Грядой, а небольшой городок - Южным Солнцем, что и вовсе с трудом укладывалось в моей голове.
Если бы не Аластор, до сих пор путающийся в поводьях и стременах, мы давно бы уже пустились наперегонки; впрочем, ехать шагом по зелено-рыжему полю, щедро усыпанному великолепными синими колокольчиками и неуставными маками, оказалось не менее притягательно.
Что бы я ни говорил о нашей вилле и роде Фииншир, мне все же нравится это место, Северный Купол близ романтичной Венеры; что поделать, у моего отца все же есть вкус. Если виллу обставлял профессиональный дизайнер интерьеров, подготовивший для семьи полный проект за невозможно неприличную сумму, то сама территория стала воплощенной мечтой Главы Старшего Дома Фииншир.
Северный Купол - по-своему уникально место; все критики твердят, что подобное расходование ресурсов крайне нерентабельно, но моему отцу на это наплевать. Наши Купола образуют не полусферу, а нечто, весьма отдаленно напоминающее гантель: два шара с иллюзорным небом и дорога между ними с истинно марсианским пейзажем. Говорят, сады камней просветляют... что уж говорить о поверхности каменного астероида?..
Да, наша Корсария раньше была астероидом - до тех самых пор, пока в своем медленном комическом дрейфе не наткнулась на защитные космические сети. Какие-то непрофессиональные астронавты, вместо того, чтобы просто сбить ее с курса, по странному и почти невероятному стечению обстоятельств подарили Венере новый каменный спутник. Тогда-то Корсарию с аукциона и выкупил наш отец - он давно хотел перебраться подальше от Земли с ее "охраняемой девственной природой и культурным наследием цивилизаций" (дошло до того, что на личном лайне там можно сесть только в шести местах, причем все они как-то подозрительно далеко и от Европы, и от Америки) и пыльной, заселенной сверх меры Луны.
Осваивали Корсарию шестнадцать лет. Никаких полезных ископаемых обнаружено не было; а единственное, и без того довольно бедное, месторождение алмазов, как потом выяснилось, пригрезилось геологу в отнюдь не вещем сне. В общем, все, что было здесь хорошего - потрясающие виды и скалы изумительной красоты. Словом, Центр Терраформирования принял заказ, и через четыре года упорных трудов и долгих словесных баталий с главой Дома Фииншир (переспорить его так никому и не удалось) наша семья переехала в недавно отстроенную виллу Северной Короны, еще напитанную запахами краски.
Мой отец решил сделать Корсарию "двойным миром", объединив прекрасный, зеленый Северный Купол со старыми традициями аристократии и лошадьми и технологический Южный с небольшим городом, с огромными Гроздьями универсальных блоков, пиками бизнес-центров, воткнутыми в несуществующее небо, шумными яркими дорогами, светящимися вывесками и градообразующим предприятием - заводом по сборке корпусного харда Intel-tech четырнадцатой модели. И если в Южном Куполе город назывался Аст-таун Корсария, то для нас он навсегда остался Южным Солнцем, городом жарких песков и космических пейзажей.
Мой отец любил играть в симуляторы. И Марк тоже любит. Так у нас и появились все эти водопадики, озера, конезаводы, зеленые поля... настоящие космоаграрии - там, дальше, за Южным Куполом... а здесь - просто мечта и блажь сбрендившего от денег и власти Главы Дома Фииншир.
Впрочем, мне это даже нравится. Винкл просто слишком давно не видела других миров. А Аластор... ничего, привыкнет.
Аластор как раз оглядывал окружающие его степи; судя по его не до конца нормальному взгляду, если сейчас из-за поворота появится трамвай, он даже не удивится - зато я точно упаду с лошади.
Я потрепал длинную гриву Салюта, опасно перегнувшись чрез луку седла, и дал ему шенкелей, принуждая перейти на рысь. Все-таки верховая езда - отличный способ релаксации... хоть я и сомневаюсь, что Аластор со мной согласен.
К счастью для последнего, тряская пытка продолжалась недолго - из-за скалы-столба, сквозь камни которой пробивался папоротник, показалось наконец Лебяжье озеро - почти правильный круг с темно-синей от глубины, кристально-чистой водой, окольцованный неширокой полосой насыпного песка. Я, окончательно забыв, что являюсь младшим лордом Старшего Дома Фииншир, оплота чистокровных традиций древности, надеждой рода на будущность и процветание, с гиком спрыгнул с Салюта, дрожащими после езды руками стягивая с него седло и чересседельные сумки. Шелестящая вода манила к себе даже лошадей; впрочем, пускать их в озеро категорически воспрещалось. Поэтому я привязал обиженного Салюта в тени раскидистого дуба, развесил по кустам рубашку и джинсы, чтобы лошадиный дух хоть немного выветрился или пропекся на солнышке, а сам предался разврату, то есть, создав тучу брызг, нырнул в восхитительно прохладную для такого жаркого дня воду, - глубина здесь начиналась почти у самого берега.
...Когда мы, наконец, выбрались из зеленоватого от расплывающихся волос моей сестрицы озера, выяснилось, что дикие коты (собаки?..) не теряли времени даром: в опрометчиво брошенных мною на песок сумках нас ждали не пирожки с печенью, а горькое разочарование. Нетронутыми остались лишь крекеры в железной банке, загерметизированные шпроты (хотя что-то мне подсказывает, что пластупаковку все же стоит помыть...) и термос с холодным апельсиновым соком. Винкл подарила мне довольно угрожающий взгляд, отобрала нож и вскрыла рыбу с видом, словно я такой безответственный, что мне нельзя доверить даже простейшую операцию. Я покаянно молчал.
Потом мы ели крекеры... и воевали за шпроты... и пили сок из горла, потому что в верхнем стакане плавал одинокий кусочек буженины, а остальные мы не решились трогать... Потом Винкл пела песни, Аластор пытался подпевать, а я даже не пытался, потому что она любит мелодии со сложной гармонией, а меня обделили слухом... После очередного романса Ал предложил разжечь костер; к счастью, к этому моменту мы были еще недостаточно опьянены нашей прогулкой и вовремя его остановили, избежав полного вымокания в противопожарной пене...
Когда мы шли обратно к вилле, Винкл собирала в букет красные маки, а мы с Аластором почти дружественно беседовали обо всякой чепухе. Не такой уж он и зануда, кстати. Правда, поет плохо...
- Эта девушка, Винетт, - неуверенно произнес Аластор, поправляя ремень гитары на плече, - кто она?..
- Младшая сестра моего хорошего знакомого, - пожал плечами я, надеясь, что он не станет интересоваться подробностями. - Их семья уехала на Луну до октября, а он осталась здесь... знаешь, они с моей сестрой дружат больше пяти лет...
- Мне кажется, я где-то ее видел... - еще более неуверенно сказал он, вглядываясь в узкое лицо Винкл, скрытое зелеными прядями.
Я не сомневался, что они действительно встречались и раньше; впрочем, он вряд ли вспомнит младшую леди рода Фииншир, тогда еще брюнетку, мелькнувшую несколько раз на Приемах.
- Такая непосредственная девушка... Это зрелище в наше время сродни чуду.
Я молча кивнул, глупо улыбаясь; раньше мне отчего-то думалось, что я один ценю редкую красоту моей сестренки.
Всю дорогу до виллы я думал о странном интересе Аластора и о своей Винкл; признаться, под конец мои мысли мечтательно ушли совсем не в ту сторону.
...А дома нас ждал мой чересчур правильный гувернер и два параграфа третьего тома "Политологии..." Верфшульца; при этом мой комп был бессердечно заблокирован и отключен от сети.
Оплот чистокровных традиций древности продолжал свое существование в привычном ритме, но сегодня это меня не пугало: уходя в свои комнаты, Аластор озорно мне подмигнул; я был уверен, что мы действительно поняли друг друга.
***
- Шах, - усмехнулся я, подпихивая свою королеву к соседней клетке и еще раз просматривая точки отхода.
- Отхожу, - безразлично сказал Аластор.
- Снова шах, - моей ухмылкой, должно быть, можно было пугать детей, не желающих есть манную кашу; мой белый конь солидарно улыбался во все свои зубы.
- Отхожу, - так же безразлично повторил Ал.
- Снова шах... - я снова сдвинул королеву, не удержавшись и погладив клетчатое белое с серебром платье; оно было шелковистым на ощупь.
- Сбиваю ферзем, шах и мат, - скучающим голосом оповестил мой оппонент, вставая из-за столика и выходя на балкон - должно быть, ему уже надоело меня обыгрывать. Винкл радостно захлопала в ладоши - я обиженно на нее покосился.
Я с немалым удивлением уставился на позицию, еще недавно казавшуюся мне беспроигрышной, пытаясь понять, как я мог не заметить черного ферзя. Механическая фигурка лежащей на краю стола белой королевы улыбалась изящно раскрашенным личиком.
Шахматы были дедовы; они стояли в Малой Розовой Гостиной между двумя креслами с клетчатой обивкой. Обычно этот столик использовался для поедания мороженого, но Аластор заявил, что это просто кощунственно; при этом вид у него был такой, что я не решился спорить. Потом он бережно извлекал холодные фарфоровые фигурки из бархатных ящичков, расставляя их по местам - я не стал говорить ему, что компьютер может сделать это и сам, а после этого легко обыграть любого, даже самого подготовленного, противника... За этим столом частенько решались вопросы, совершенно не касающиеся шахмат; собственно их и заказали не столько ради игры, сколько ради демонстрации могущества Рода Фииншир - когда сбиваемая королева присаживалась в реверансе, солдат, чеканя шаг, выступал на клетку вперед, а конь бил копытом, многие гости напрочь забывали о дебютах и эндшпилях...
Позволив компьютеру убрать фигуры, я вышел на балкон, привычно обойдя горшок с розами. За эти розы, а вовсе не за цвет обоев - они здесь светло-бежевые, - гостиная и получила свое название; это довольно красивая, просторная комната, в которой отец раньше проводил иногда "непринужденные беседы" с гостями из других Домов. Сейчас здесь только дед иногда играет с Биллом в шахматы.
- Винетт, а почему ты всегда радуешься, когда выигрывает Ал?.. - по-прежнему немного обиженно спросил я, опираясь на воздушные перильца и любуясь закатным солнцем, медленно уплывающим за горизонт.
Винкл пожала плечами; я сомневался, что она слышала мой вопрос - она как раз настраивала гитару, проглядывая страницу нотной тетради. Я сообразил, наконец, что же это вчера так звенело наверху - на окошко моей непосредственной сестренки в очередной раз уселась крылатая Евтерпа.
Аластор смотрел на гитару со странным выражением полного удовлетворения на лице - ему нравились ее песни.
А мне... мне они тоже нравятся. Вернее, нравились бы, если бы в них не было так много... смерти.
Я усмехнулся своим мыслям: а о чем еще ей осталось писать?..
Винкл, Винкл, моя малышка Головастик... когда в твоих волосах играет солнце, как сейчас, ты вся будто светишься изнутри потусторонним, неестественным светом... с такими длинными, спутанными зелеными косами, небрежно разметавшимися по спине, с бледной, аристократически белой кожей, в этом змеисто-зеленом платье ты кажешься русалкой - невероятной девушкой из озера, не принадлежащей нашему миру... А твои глаза... я не могу смотреть в твои глаза.
Я знаю, ты тоже боишься смерти. Но храбришься и убеждаешь меня в обратном - потому что я боюсь сильнее...
Винкл тронула струны, наконец; я замер, вглядываясь в далекие горы, усыпанные слепящими глаза солнечными бликами.
Кем считать себя - не знаю:
Не жива и не мертва.
Не сгораю в искрах рая,
В ад дорога не близка.
Я почувствовал, что, несмотря на легкий мотив, от песни мне ощутимо становится хуже. Особенно когда она поет вот так: улыбчиво, хоть и шепотом, ясным, чистым и... обреченным голосом.