Аннотация: Однажды, подобно Конан Дойлу, Ян Флеминг не выдержал и убил своего самого знаменитого агента 007, Джеймса Бонда. Когда и почему?
Бегство Владимира и Евдокии Петровых стало исходной точкой в процессе создания романа "Из России с любовью". Громкое событие случилось в апреле 1954 года, когда Флеминг еще работал над своим третьим романом об агенте 007 - "Лунный гонщик". Подобно большинству журналистов Ян обратил внимание на фото Евдокии, которую в одной туфле тащат в самолет "два русских медведя". Для своей колонки в "Санди таймс" он написал статью об "ангелах смерти", которых МГБ под руководством Лаврентия Берии рассылает по всему миру с приказами об уничтожении предателей. Но это была не банальная трепотня: специалисты могли заметить, что ее написал человек, владеющий самой актуальной информацией. Например, Флеминг упоминал некую мадам Рыбкину, полковника русской спецслужбы, которую назвал "самой могущественной шпионкой в мире". Мы скорее знаем "мадам Рыбкину" как писательницу Зою Воскресенскую, автора книг, выходивших в Советском Союзе миллионными тиражами. И действительно, Зоя Воскресенская-Рыбкина была одним из самых активных советских агентов до и во время Великой Отечественной войны. Западные спецслужбы шокировал другой факт, а именно, что в 1953 году она стала главой спецчасти в Воркутлаге - одном из филиалов печально известного ГУЛАГа. Сегодня известно, что эту должность мадам Рыбкиной предложили в ответ на просьбу не увольнять ее после смерти мужа и позволить "доработать два года до пенсии на любой должности". Из этого примера мы видим, что хотя западные спецслужбы и обладали последней информацией, но не всегда могли дать ей правильную оценку. Позднее "мадам Рыбкина" стала прототипом Розы Клебб - единственной женщины, одолевшей английского супершпиона Джеймса Бонда. А еще Флеминг, очевидно, желал привлечь внимание Петрова, который во время войны работал бок о бок с "самой могущественной шпионкой в мире", действовавшей под прикрытием дипломатического иммунитета в посольстве Швеции.
Но для склонного к детальному перфекционизму Флеминга общей информации было мало. Подняв старые связи, Ян добился встречи с Владимиром Петровым, рассчитывая получить громкий материал. Однако после встречи с человеком, который передал информацию о живых и здоровых "пропавших дипломатах" Дональде Маклине и Гае Берджессе, проживающих в Самаре, и первым сообщил западным спецслужбам о "третьем человеке" из МИ-6, Флеминг неожиданно сник и ограничился небольшой статьей о разговорчивом и веселом русском шпионе и его увлечении футболом.
Мы знаем Флеминга как талантливого журналиста, который любил включить в создаваемый роман порцию свежей информации о деятельности спецслужб, однако летом 1954 года после интервью с Петровым он начал писать самый "нешпионский" роман из всей серии о Джеймсе Бонде - "Бриллианты вечны", настолько далекий от мира шпионажа, что автору по просьбе редактора придется объяснять читателям, какое вообще отношение имеет глава внешней разведки М. к пропаже алмазов. А нам же остается гадать, о чем таком поведал бывший полковник МГБ английскому журналисту, обладавшему богатым опытом работы на секретные службы.
Выскажу предположение, что подсказка находится у нас под носом - в романе "Из России с любовью". Полную версию интервью, запрещенную к публикации, и невероятные разоблачения, потрясшие английскую разведку после "откровений" Петрова, Флеминг изложил в "метафорической истории" о том, как сотрудники советской разведки одолели лучшего английского шпиона. Только вот на обдумывание сюжета, который мог бы устроить "друзей из спецслужб", у Флеминга ушел год с лишним. Ведь решение о написании пятого романа, самого невероятного в серии о Джеймсе Бонде, было принято во второй половине лета 1956 года, когда Флеминг вплотную приступил к сбору материалов. Самого невероятного (смело это повторю), поскольку большая его часть посвящена не английской разведке и подвигам агента 007, а противникам: разведке Советского Союза и одному из ее самых легендарных подразделений - СМЕРШу. Как только идея созрела, в начале сентября Ян Флеминг вылетел в Стамбул, где должна была проходить 23-я Международная конференция Интерпола, посвященная вопросам европейской безопасности.
Высшие полицейские чины хотели поднять престиж Интерпола и в доказательство масштабного расширения влияния единой европейской полиции решили провести очередную конференцию в Стамбуле, на самом краю цивилизованного мира. Ян получил приглашение от своего старого знакомого сэра Рональда Хоу, помощника комиссара Скотленд-Ярда.
С английским лордом Ян познакомился в последний день 1953 года, после того как обнаружил, что ни один из экземпляров имеющегося у него дома огнестрельного оружия не имел необходимой лицензии. Большая часть арсенала Флеминга представляла собой экспонаты, подарки друзей, напоминавшие ему о былых временах. Например, пистолет системы "Кольт" с 12 патронами и гравировкой "Для спецслужб", сделанный оружейниками из Голландии, был подарен ему полковником Донованом "за некоторые услуги, оказанные Управлению стратегических исследований во время войны". Браунинг, врученный адмиралом Джоном Годфри, Флеминг неизменно носил в кобуре, пока служил в военно-морской разведке. О необходимости иметь разрешение он узнал в авиакомпании, когда, покупая билет, сообщил, что собирается взять с собой на Ямайку старую винтовку.
Сэр Рональд был редким и счастливым исключением в среде высокомерных и чванливых английских аристократов. Он внимательно выслушал Яна и без лишних вопросов дал распоряжение об оформлении положенных разрешений. Спустя год, когда в новогодние каникулы 1955 года в газетах было напечатано объявление о том, что сэр Рональд удостоен рыцарского звания, Флеминг отправил ему поздравительную открытку: "Я надеюсь, что Интерпол гордится вами!". На оказанную когда-то услугу начинающий писатель решил ответить скромным подарком: в новом романе о Джеймсе Бонде он в деталях описал свою первую памятную встречу с сэром Рональдом, который появляется в роли суперинтенданта Ронни Вэлланса:
Почти пять минут понадобилось Бонду, чтобы стряхнуть с себя уныние и понять, что равнодушный к межведомственной вражде Ронни Вэлланс действительно рад его приходу и заинтересован лишь в одном - сохранить "Мунрейкер" и уберечь лучшего из своих сотрудников от возможных неприятностей.
Вэлланс был прирожденный дипломат. <...> Говорил искренне и профессионально. Ни словом не обмолвившись о деле, он завоевал дружбу и полное расположение Бонда.
...Бонд подумал, что своим умением ладить с людьми Вэлланс был, по-видимому, обязан двадцатилетнему опыту бесконфликтного сотрудничества с МИ-5, а также с униформированным персоналом и общению с полуграмотными политиками и вечно обиженными иностранными дипломатами.
Когда после четвертьчасового напряженного разговора они расстались, каждый знал, что обрел союзника. <...> Также он оценил профессионализм Бонда и отсутствие у него каких бы то ни было ведомственных амбиций по отношению к Специальному управлению. Что же касается Бонда, то он был восхищен тем, что узнал об агенте Вэллансе, и больше не чувствовал себя одиноким, ибо за ним стоял Вэлланс и все его управление.
Покидая Скотленд-Ярд, Бонд твердо знал, что не отступил от первейшего принципа Клаузевица - он обеспечил себе тылы. ("Лунный гонщик")
В августе 1956 года писатель с радостью принял предложение старого знакомого посетить Стамбул в надежде, что столица Турции поможет в решении нескольких задач. Прежде всего он планировал найти экзотические пейзажи для следующего романа о приключениях агента 007, а также надеялся почерпнуть из докладов интересную информацию о международной преступности. Только вот конференция оказалась скукой смертной, доклады были сухими и малоинтересными. Когда же по окончании мероприятия полицейские чины предложили Флемингу написать книгу об Интерполе, он отказался.
А пока, собираясь в Стамбул, Флеминг взял с собой в дорогу самый известный шпионский роман своего времени - "Маску Димитриоса" Эрика Эмблера. Семь с половиной часов перелета с посадками на дозаправку тянулись бесконечно. Флеминг почти буквально воспроизведет описание своего перелета в романе "Из России с любовью".
Роман показался Флемингу скучным, Стамбул в описаниях Эмблера представал грязным и дряхлым. Тем не менее, как и в других произведениях о "Большой игре", было в нем нечто завораживающее, о чем Флеминг поведал устами своего героя - Бонд во время перелета в Стамбул тоже читает "Маску Димитриоса": "...он протянул руку к лежащему под сиденьем плоскому атташе-кейсу, достал оттуда "Маску Димитриоса" Эрика Эмблера...".
Флеминг быстро устал от чтения и закрыл книгу, когда самолет пролетал над Швейцарией. Он взглянул через иллюминатор на покатые склоны Альпийских гор, и на него нахлынули воспоминания, а в голове невольно стали складываться фразы будущего романа: "Бонд отложил в сторону книгу и принялся за еду. Внизу промелькнуло стальное зеркало Женевского озера и сосновые леса, поднимающиеся к заснеженным пикам Альп. Самолет пролетел совсем рядом с огромным клювом Монблана. Бонд посмотрел вниз - на серые, как слоновья шкура, языки ледников - и вдруг увидел себя, семнадцатилетнего юношу, на вершине скальной расщелины с веревкой, обвязанной вокруг пояса, страхующего двух своих товарищей из Женевского университета, которые поднимались к нему по отвесной скале". Когда-то Флеминг так же ходил покорять заснеженные склоны Альп с молодыми дипломатами из Лиги наций, а по пути расспрашивал их о деталях международных отношений и старательно учил русский язык.
Вместе с другими участниками конференции Ян остановился в отеле "Стамбул-Хилтон", названном в честь его владельца Конрада Хилтона, где сервис и отношение к постояльцам были на высоте. Яну достался отличный номер, который он немного приукрасил в своем воображении, превратив в номер для новобрачных: "Солнечный свет заливал ее [комнату] через широкие двойные окна, выходящие на балкон. Стены были покрашены в розовые и белые цвета. Мебель, хотя и несколько поцарапанная, сохраняла элегантность начала века. На полу лежали роскошные бухарские ковры. С потолка, украшенного изысканной лепниной, свисала хрустальная люстра. Справа стояла поистине огромная кровать, а стену за ней украшало большое зеркало в позолоченной раме. Бонда это позабавило. Комната для новобрачных! Не хватало только зеркала на потолке. Просторная ванная, примыкающая к спальне, была оборудована буквально всем, включая биде и душ. Бритвенные принадлежности Бонда были аккуратно разложены на полочке над умывальником". Здесь пройдет любовное свидание Бонда и Татьяны Романовой. Завалившись на диван и откупорив бутылку с бурбоном из мини-бара, Флеминг решительно открыл триллер Эмблера, но дочитать роман даже во время скучной конференции ему не удалось. Полной противоположностью нудного мероприятия стали события, происходившие на улицах города. Писатель стал свидетелем так называемого Стамбульского погрома.
В первый же день конференции - утром во вторник 6 сентября, пока делегаты получали ключи от своих номеров и перебрасывались шутками о наряженном по-восточному в цветистые и яркие тона зале для заседаний, в газетах появилось тревожное сообщение о погроме, устроенном греческими террористами в Салониках. Вечерние газеты с преувеличенным восточным пафосом трубили об ущербе, нанесенном греками родине Кемаля Ататюрка. А той же ночью "при мирном свете месяца размером в три четверти от полной луны" случился шабаш. Простые турки попытались изгнать со своей территории всех греков - нацию, осквернившую святыню отца современной Турции. В метафорическом описании Флеминга "простой житель Турции, обычно светящийся приветственной улыбкой, той ночью превратил Стамбул в руины".
Наутро вместо отчета о конференции Интерпола Флеминг отправил в "Санди таймс" эмоциональную статью "Великий бунт Стамбула", которую напечатали только 11 сентября, потратив несколько дней на согласование текста с Министерством иностранных дел.
Это было худшее восстание в истории современной Турции, - сообщает Флеминг читателям с оттенком гордости. - По обе стороны от Босфора в каждом шумном переулке и элегантном бульваре разразилась ненависть и пробежала по улицам, как лава. <...> Несколько раз в течение ночи любопытство вытаскивало меня из безопасного отеля "Хилтон" и тянуло в город, где на улицах выли монстры под своими развевающимися красными флагами с белой звездой и серпом луны. Из гневной толпы изредка раздавались крики, а затем - грохот разбитого стекла и, возможно, сдавленные крики. Автомобиль вышел из-под управления и врезался в кричащую толпу, а крики сменились воплями и жестами, указывающими на искалеченные тела на месте катастрофы. А над всем этим поднимались сирены машин скорой помощи и новеньких полицейских машин, привезенных из Америки.
При прочтении статьи, видно, как эмоции переполняют Флеминга, и он с легкостью выплескивает их на читателей. Воспоминания об этом "запахе опасности" Флеминг сберег для своего романа: "Это был не воображаемый, а настоящий запах - смесь пота и электричества".
В ту ночь к писателю вернулось чувство, которое почти стерлось за несколько мирных лет после войны. Растворилось в череде бесконечных рабочих будней, превращающихся в бесконечную рутину, в неизменных выходных и праздниках в кругу семьи. Именно в Стамбуле писатель снова ощутил то, чего ему так не хватало в размеренной семейной жизни. Подобно любимым писателям Эдгару По и Роберту Льюису Стивенсону, он писал о запахе смерти и шуме опасности, кровопролитии, хаосе и бойне. Под утро его "стошнило" от увиденного.
Турецкие власти не хотели осложнений с полицией сразу 52 стран, откуда прибыли делегаты, а потому отель охраняла не только "эскадрилья кавалеристов, выглядящих как жестокие средневековые всадники на грязных лошадях", но и американские танки "Шерман".
Когда встало солнце, вместе с ночной тьмой отступили и дикие инстинкты. Флеминг обнаружил, что в уютном номере "Хилтона" под защитой обученных американскими специалистами полицейских в "безликом прямоугольнике из бетона и стали" остался лишь расчетливый бизнесмен и тактичный английский джентльмен. Это преображение отчетливо видно в статье - эмоциональные рваные фразы сменяются цифрами: "Ночью был нанесен ущерб, оцениваемый в миллионы фунтов. Многие бизнесмены, включая несколько британцев, разорены, а консульство и уцелевшая часть британского сообщества сплачиваются в стремлении оказать им помощь".
Статью о конференции он написал, скорее повинуясь долгу службы, упомянув только об одном докладе про международную контрабанду золота и наркотиков. Доклады "Преступность и болезни" и "Взаимоотношения между полицией и банками" не вызвали у автора шпионских романов ничего, кроме зевоты. В письме из Стамбула, адресованном адмиралу Годфри, Флеминг, не таясь, описывает свои ощущения: "Преступник, задумавший злодеяние, испытывает презрение к подобным полицейским". И чуть дальше продолжает: "Проблема полицейских заключается в том, что они понятия не имеют, насколько интересная у них работа, и считают уголовные дела большим занудством".
А вечером вернулись адреналин и жажда опасности. Флеминга снова потянуло в опасный Стамбул. Опытный разведчик не рискнул отправиться на прогулку один и после расспросов нанял проводника - энергичного турка Назима Калкавана. Турок оказался не только великолепным проводником, но и весьма любопытным типом. Он получил образование в Оксфорде, а в Стамбуле ему принадлежала небольшая компания по перевозке через Босфор. Турецкий провожатый, подобно Флемингу, был гедонистом. Он обожал отличные сигареты, крепкие напитки, красивых женщин и другие радости жизни, а свою жизненную позицию формулировал кратко и удивительно просто: "Подобно моему отцу, я потребляю женщин в большом количестве. Но, в отличие от него, я пью и курю, а это мешает любви, как и моя работа. Из-за слишком большого умственного напряжения кровь приливает к голове, а не к тем частям тела, которым она больше всего нужна. Но я жаден до жизни и часто перехожу разумные границы. Когда-нибудь сердце у меня неожиданно остановится. В него вцепится Железный Краб, как это случилось с моим отцом. Но я не боюсь Железного Краба. На моем памятнике напишут: "ЭТОТ ЧЕЛОВЕК УМЕР, ПОТОМУ ЧТО СЛИШКОМ ЛЮБИЛ ЖИТЬ"".
В первый же день между мужчинами установилась крепкая дружба. Флемингу многое нравилось в этом человеке "с черными вьющимися волосами и кривым носом", с лицом "бродячего солдата удачи". Ему нравилось пожатие "теплой и сухой руки", неутомимая энергия и неисчерпаемый запас историй.
"Я редко встречал кого-либо в своей жизни, - рассказывал позже Калкаван о Флеминге, - с таким количеством тепла, с таким жизнелюбием, с такой отзывчивостью ко всему". Калкавану нравилось неисчерпаемое желание Яна познакомиться со Стамбулом, насладиться тайными удовольствиями и презрение к интеллектуалам.
Как вы догадываетесь, Назим стал моделью для одного из героев романа - Дарко Керима, турецкого агента СИС, который помогал Бонду во время его приключений в Стамбуле. "Бонд думал, что никогда не видел такой жизненной силы и тепла в человеческом лице. Это было похоже на то, чтобы быть рядом с солнцем, и Бонд отпустил сильную сухую руку и уставился на Керима с дружелюбием, которое он редко чувствовал к незнакомцу".
Где только не побывал Флеминг вместе с Калкаваном. В огромном древнем Стамбуле были некая угрюмость и восточный блеск. Благодаря экскурсиям турецкого провожатого он представал живым городом, способным помогать друзьям и сопротивляться врагам. Предоставлю слово самому Флемингу - не только бывалому путешественнику, но и мастеру описывать экзотические места: "Ровно в девять утра элегантный "роллс-ройс" бесшумно подкатил к подъезду гостиницы и повез Бонда через площадь Таксим, оживленные улицы Истиклала и мост Галата Бридж, переброшенный через Босфор, обратно в Европу. Огромный автомобиль пробирался по мосту среди бесчисленного множества повозок и велосипедов, обгоняя трамваи и расчищая себе дорогу могучим ревом воздушного гудка, на резиновый баллон которого то и дело нажимал шофер. Наконец они съехали с широкого моста, и перед ними открылась старая европейская часть Стамбула с тонкими минаретами, вонзающимися в голубое небо, подобно копьям, и куполами древних мечетей, напоминающих огромные выпуклые груди. Все это походило на иллюстрации к "Тысяче и одной ночи"..."
Вместе с Калкваном Флеминг смог испытать все доступные наслаждения и соблазны Стамбула. Опытный путешественник с легкостью переносил неудобства, которые вознаграждались радостью от очередного приключения. А потому ни вестибюль гостиницы, где он остановился на одну ночь, соблазнившись звучным названием "Хрустальный дворец", "с засиженными мухами пальмами в бронзовых кадках, пол из выцветших плиток мавританского кафеля", ни отсутствие воды в кране не могли испортить Флемингу удовольствие от турецкой кухни: "Завтрак превзошел все ожидания. Простокваша в голубой фарфоровой кружке была с желтоватым оттенком и густая, как сметана. Инжир - зрелым и мягким, а кофе - черным, как смоль, и свежемолотым".
Домой Флеминг возвращался на одной из послевоенных версий "Восточного экспресса" - "Симплтон Ориент Экспресс". Наэлектризованный эмоциями писатель ожидал от поездки очередного приключения. Едва он взглянул на железную табличку с надписью "Стамбул - Салоники - Белград - Венеция - Милан - Лозанна - Париж", ему пришли на ум романы Агаты Кристи и Грэма Грина, которые задолго до него подметили это сочетание роскоши и смертельной опасности. Если быть честным, то описание "Восточного экспресса" у Флеминга мне нравится больше других. Обилие технических деталей звучит в романе, словно речитатив из оперы Вагнера. Но путешествие Флеминга было удивительно скучным, поскольку всю дорогу не работал вагон-ресторан и не было рядом прекрасной Татьяны Романовой, способной скрасить длительную поездку. К счастью, Калкаван, пришедший на вокзал попрощаться с другом, передал ему большую плетеную матовую корзину, полную турецкого сыра, колбас и фруктов. Ян уплетал продукты, хранившие запах Солнечной страны, и вспоминал об угощениях Калкавана: "Принесли второе блюдо и с ним бутылку каваклидере - красного вина, похожего на бургундское, только с более резким букетом. Кебаб с перцем и разными специями понравился Бонду. Керим ел что-то вроде бифштекса по-татарски - огромный плоский гамбургер из тщательно перемолотого сырого мяса с чесноком и перцем, политый яйцом. Он предложил Бонду попробовать. Бифштекс тоже был удивительно вкусным".
Флеминг вновь взялся за чтение "Маски Димитриоса", но вскоре отложил книгу, дочитать роман ему так и не удалось. Спокойное чтение в комфортабельном вагоне было не для него, он жаждал опасности. Теперь он рылся в памяти, пытаясь отыскать упоминание о каких-либо реальных случаях, связанных с "Восточным экспрессом", но безуспешно. Реклама "роскошных поездок" тщательно стирала любые намеки на опасность.
Лишь по возвращении домой он нашел в подшивках газет упоминание о загадочной смерти военно-морского атташе США в Румынии. Труп капитан Юджина С. Карпе, отслужившего три года в Бухаресте и направлявшегося в Париж, был найден рядом с железнодорожными путями в туннеле к югу от Зальцбурга. Расследование этого убийства так и не было закончено, а потому по давней традиции его до сих пор без каких-либо оснований списывают на русских. Но "Восточный экспресс" электризовал воображение, творческая энергия била ключом, и в романе экспресс стал площадкой для финальной схватки между Красным Грантом и агентом 007.
Впрочем, время для написания романа еще не наступило. Флеминг до мозга костей был англичанином, для которого традиции были неотъемлемой частью жизни. Написание романов к этому моменту также превратилось для него в незыблемую традицию, стало частью жизненного распорядка.
Два месяца зимнего отпуска писатель проводил на Ямайке. Здесь он стремительно выстукивал на машинке сюжет очередного романа о Джеймсе Бонде, а вернувшись в Лондон, на протяжении нескольких месяцев редактировал и дорабатывал "первый вариант". Он консультировался со специалистами в области подводного плавания, огнестрельного оружия или добывания бриллиантов, вносил в текст изменения и заново перепечатывал страницы. Листы с правками он, как правило, выбрасывал, а репортерам неустанно травил байки о том, что пишет свои романы сразу и набело. До нас дошли правки только к двум произведениям. Рукопись первого романа Флеминг сохранил, потому что был заядлым библиофилом. Правки к роману "Из России с любовью" сохранились, поскольку автор вложил в работу над ним невероятное количество усилий, что было для него несвойственно. Эти две рукописи есть свидетельство того, что легенда о романах, написанных набело, за один присест, была элементом продвижения, продуманной частью имиджа "человека, ведущего легкий и непринужденный образ жизни".
А пока Флеминг по привычке продолжал накапливать впечатления, которые ему предстояло запечатлеть на бумаге во время своего отпуска на Ямайке. Его внимание было сосредоточено на финансовых вопросах. Точнее, на продаже Североамериканского газетного альянса канадскому синдикату. Его давний друг Ивар Брайс несколько лет назад приобрел контрольный пакет акций крупнейшего газетного синдиката, который в лучшие времена конкурировал с "Нью-Йорк таймс" и "Лос-Анджелес таймс". Он предложил Флемингу долю в обмен на помощь в управлении. Однако с появлением телевидения альянс резко сдавал позиции, и, поразмыслив, друзья решили продать акции. Сделка прошла удачно, и Флеминг, довольный тем, что выручил неплохие деньги, вернулся в Лондон.
Причина для поездки, как обычно, имела свое второе дно. Американские читатели проявляли все больший интерес к приключениям британского шпиона. В сентябре в США должен был выйти роман "Лунный гонщик", а ведущий критик популярной литературы Энтони Баучер, написавший разгромные рецензии на два первых романа Флеминга, неожиданно с доброжелательностью отозвался о третьем: "Я не знаю никого, кто писал бы об азартных играх ярче, чем Флеминг". Правда, в финале своей рецензии серьезный критик по-прежнему корчил мину: "Хотелось бы только пожелать, чтоб его книги целиком соответствовали уровню игровых эпизодов".
Из Европы также приходили хорошие новости: "Казино "Рояль"" перевели и напечатали в Германии. И пусть тираж его последнего романа "Бриллианты навсегда" был всего 12 тысяч экземпляров, а значит, он не тянул на бестселлер, приятные известия все чаще заставляли автора улыбаться.
Успех романов о Бонде заметили родные британские кинокомпании и спешно делали агенту Флеминга предложения об экранизации. Впрочем, слово "спешно" неуместно, поскольку переговоры эти длились бесконечно долго: Флеминг имел удивительно оптимистичные планы относительно будущего своих книг на экране и просил запредельную сумму за права, а до подписания контракта с голливудской студией было еще далеко.
Теперь автора беспокоили запутанная ситуация с правами и невнятные объяснения литературных агентов. Пока Флеминг пытался скрасить дорогу в Америку все еще недочитанным романом "Маска Димитриоса", ему пришла в голову отличная идея. Эрик Эмблер был родом из актерской семьи, а его романы до и во время войны пользовались невероятной популярностью. Флеминг подумал, что именно Эмблер мог бы подробно поведать своему молодому коллеге о хитростях авторского права, поделиться опытом создания трастов и получения максимальных гонораров из издательской и кинематографической индустрии. Ян был давно знаком с Эриком и знал, что тот, несмотря на звездную популярность, никогда не откажет друзьям. Три года назад Эмблер рекомендовал Яну бухгалтера, который показал себя с самой лучшей стороны. Флеминг также слышал от знакомых, что популярный писатель организовал трастовый фонд, чтобы снизить налоговую нагрузку на гонорары от книг, права от фильмов и доходы от рекламы. Он пригласил Эмблера на ланч в ресторан "У Скотта".
Эрик, как всегда, с радостью откликнулся на предложение, он был очень открытым и дружелюбным человеком. Он охотно поведал Яну все, что знал о финансовой стороне дела, и порекомендовал, к кому можно обратиться за помощью.
Первый ланч затянулся, и они договорились о втором, а потом - о третьем... Так обеды с Эмблером переросли в регулярные встречи, а информация у Эрика все не заканчивалась. Он рассказывал не только о зарубежных издателях и агентах в Европе, но также консультировал Флеминга относительно тонкостей восточной политики, ведь большая часть следующего романа должна была развиваться в столице бывшей Византийской империи. От Эмблера Флеминг узнал о полковнике Z.
"Полковник Z" - подполковник сэр Клод Данси - был заместителем начальника СИС и главой теневой сети Z. Данси был остроумным, злобным, обаятельным и слегка сумасшедшим. В возрасте шестнадцати лет Данси, который не имел склонности к гомосексуализму, был соблазнен Оскаром Уайльдом. Его отец пригрозил драматургу судом, а сам отправил молодого Клода в Африку. Клод был завербован во время англо-бурской войны, а после "краха Уолл-стрит", когда он потерял все деньги, был вынужден выполнять различные поручения британской разведки. Накануне Второй мировой войной внезапно вышел в отставку, позволив распространяться слухам, что его уволили за воровство. А на самом деле, полагая, что СИС плохо организована и неэффективна, он приступил к созданию параллельной организации под прикрытием респектабельного бизнеса по импорту-экспорту в Доме Буша. Он нанимал по совместительству обычно неоплачиваемых агентов, включая журналистов, бизнесменов, игроков и плейбоев. Агенты Данси имели кодовое имя Z и старались избегать использования беспроводной связи для сообщений. В 1939 году сеть Z была поглощена СИС, и в качестве помощника нового "C" (Стюарта Мензиса) Данси содействовал координации активного шпионажа до конца войны. Флеминг вспоминает о полковнике в романе "Из России с любовью", когда Дарко Керим, друг Бонда, убитый в "Восточном экспрессе", ссылается на "майора Данси", своего предшественника в качестве главы "секции Т". Два знаменитых человека, которые работали в разведке военного времени с настоящим Данси, дали очень разные оценки полковнику Z: Малькольм Маггеридж назвал его "единственным профессионалом в МИ-6"; историк Хью Тревор-Ропер, лорд Дакр, в противоположность этому охарактеризовал его "полным дерьмом, коррумпированным и некомпетентным, но обладающим низкой хитростью".
***
В тот год Флеминг летел на Ямайку в одиночестве.
Когда зашла речь о предстоящем отдыхе, он категорично заявил своей жене Энн, что хочет оставить их сына Каспара дома в Англии. Для Яна Ямайка была не просто местом отдыха, а "лекарством", которое требовалось принимать раз в год. Для Энн настойчивые требования мужа стали отличным поводом отказаться от поездки. Она в категоричной форме сообщила мужу, что не желает оставлять Каспара одного, и принялась жаловаться друзьям, что после рождения сына Ян стал упрямым и невротичным. На деле Энн просто не могла побороть свои фобии. После авиакатастрофы, случившейся в рождественские каникулы прошлого года, она отказалась лететь самолетом и добиралась на Ямайку по воде. Еще больше она боялась за сына, ей снились дурные сны, что Каспар остался один, а его родители погибли.
Флеминг не боялся перелетов и, подобно Бонду, предпочитал рейсы 13-го числа, особенно если это была пятница, и обожал 13-е место, поскольку оно обычно пустовало. В романе он с юмором подтрунивает над страхами Энн: "На борту самолета, кроме него, было еще двенадцать пассажиров. Он улыбнулся при мысли о том, как была бы потрясена его секретарша, Лоэла Понсонби, узнай она о тринадцати пассажирах. Накануне, когда он вернулся от М. и начал собираться в путь, она отчаянно возражала, узнав, что вылет назначен на пятницу тринадцатого числа. "Но ведь именно тринадцатого путешествовать лучше всего, - терпеливо объяснил Бонд. - В этот день всегда мало пассажиров, можно удобно расположиться в самолете, и обслуживание куда лучше. Я всегда стараюсь летать тринадцатого числа, если у меня есть выбор"".
В этот раз он никак не успевал на 13 января, пришлось билет первого класса на трансатлантический перелет до Ямайки с пересадкой в Нью-Йорке взять на четырнадцатое. Ян был одет в светлое пальто от "Бёрберри", что делало его похожим на секретного агента - не на Джеймса Бонда, а скорее на интеллигентных шпионов из романов Грэма Грина.
Едва очутившись на берегу моря в "общей комнате", как он прозвал ее после женитьбы, Ян понял, как сильно скучает по жене. Он поставил на тумбочку фотографию с Энн и Каспаром, которую в последний момент запихнул в дорожный чемодан, и принялся строчить эмоциональное письмо.
Начало было вызывающим: "Что ты думаешь, я делаю, когда бываю за границей? Я не сижу один. Полагаю, что ты хотела, чтобы я этого не делал. Но я тоже человек". Однако вскоре рваные экспрессивные фразы сменяются длинными рассказами о последних новостях с Ямайки, а подогретый несколькими стаканами джина с тоником градус напряжения неожиданно падает. Ян пишет о знакомстве в самолете с Труменом Капоте и о новом садовнике. Потом его мысли - очевидно под воздействием алкоголя - начинают путаться, и он зачем-то вспоминает о своем новом фиолетово-синем "остине". В финале письма, успев к тому времени "расправиться с пятым бокалом джина", Флеминг молит: "Приезжай, если сможешь. Во всем мире я люблю только тебя".
Ответное письмо Энн было написано в том же духе. Напряжение последних месяцев улетучилось, разлад был забыт. Она вспоминает о супе из бобов, которым их кормила черная ямайская мамочка, о птицах под окном, о том, как Ян мешал ей высыпаться по утрам, выстукивая очередную главу на своей машинке. Она сообщает, что купила две медные картинки с изображением лошади, которую обожал Ян. А завершает не менее романтичным пожеланием: "Надеюсь, пока меня нет рядом, ты не научишься быть счастливым".
В письме другу семьи Ивлину Во Энн признается, что скучает по Яну и "Золотому глазу": "Я люблю рисовать, в то время как Ян барабанит рядом свою порнографию".
Если не считать отсутствия Энн, в тот год в "Золотом глазу" все было как обычно. В доме Флемингов у самого моря собралась на отдых разношерстная компания. Микки Реншоу, рекламный директор из "Санди таймс", докучал Яну апокалипсическими рассказами о неизбежном крахе газетного синдиката. Флеминг всячески избегал любых напоминаний о работе: во-первых, он был на Ямайке в отпуске и хотел забыть о рабочих буднях, а во-вторых, он был прилежным сотрудником, и в рабочее время все его усилия были направлены на развитие и стабильность газеты. Гостями в этом году также были сэр Альфред Бейт, его старый друг еще с 30-х годов, со своей женой Клементиной, худой и высокой, "будто по ней проехали катком", и издатели из Нью-Йорка - Эл и Нэнси Харт. В следующем письме Энн он сообщает, что Нэнси - несносная болтунья, и добавляет, что "вообще все иностранцы губительно действуют на англичан". Единственным собеседником, с которым Яну хотелось общаться, был молодой писатель Трумен Капоте, чья проза, по словам Энн, была "многообещающей". В финале следующего письма Ян делает попытку извиниться: "Хотел бы я начать все сначала и стереть с лица земли черные пятна, поставленные за последние четыре года, но ты никогда не узнаешь, насколько это трудно для меня".
В ответном письме Энн уже не слышно ни обиды, ни слез. Начинает она его с шутки: ""Золотой глаз" стал последним гетеросексуальным домохозяйством в растущем гей-анклаве". И добавляет: "Какова теперь будет у него [Капоте] репутация?". Потом она рассказывает мужу, что побывала на большой вечеринке в Париже - "костюмированном балу у мадам де Ноай". Гости должны были своими костюмами представлять известных писателей или художников своей страны. Энн была в костюме куртизанки Ридженси Харриет Уилсон, известной в Европе откровенными мемуарами. В конце она отмечает, что чувствует себя гораздо лучше, чем десять лет назад.
Капоте прибыл последним из гостей и показался Яну несколько измотанным перелетом. Он терпеливо позволил Трумену весь день продрыхнуть на диване, а сам напечатал очередную главу из романа и аккуратно вложил листы в папку с надписью "Из России с любовью", поплавал в бухте и сытно поел. Капоте встал с дивана, только когда начал спадать дневной зной. Флеминг тут же сделал два коктейля из сока апельсина и лайма с ромом, после чего они вдвоем отправились в гости к соседу - Ноэлю Кауарду. Английский драматург и актер был хорошим другом Флемингов и постоянным жителем Ямайки, а после отказа делать сумасшедшие выплаты в казну стал одним из первых "налоговых невозвращенцев". Кауард, как обычно, завел разговор с упаднической ноты: "Мы потеряли желание работать, потеряли чувство промышленности, мы потеряли чувство гордости за свое наследие и, прежде всего, потеряли присущее нам убеждение в том, что мы великая раса". Ноэль винил во всем лейбористов, заявляя, что именно представители этой партии "разрушили психологию империи". Драматург с легкостью превращал свою речь в монолог из очередной пьесы: "Налогообложение, контроль и некоторые особенности государства всеобщего благосостояния превратили большинство из нас в мелких преступников, лжецов и уклонистов". Флеминг возразил ему, вспомнив об убийстве Махатмы Ганди в 1948 году. Кауард лишь пробурчал в ответ: "Чертовски хорошо, но слишком поздно". Капоте все это время пытался вклиниться в разговор друзей. Когда ему дали слово, он попытался отстоять противоположную точку зрения, но его доводы были скорее философскими. Драматург, как и его сосед, испытывал особое презрение к интеллектуалам, а потому легко разметал философию Капоте. Флеминг обожал подобные диспуты, он чувствовал себя на высоте, особенно в компании друга.
***
22 марта Ян вернулся в Англию. Он нашел Энн в отличном расположении духа. Она бойко заявила, что "почти излечилась", уверяла, что "точно избавилась от болей", и Флеминг после настоятельных уговоров отправился поправлять здоровье в тот же санаторий.
Курс лечения проходил в хорошо ухоженном особняке викторианского вида. Про себя Флеминг прозвал санаторий "Землей апельсинового сока", потому что лечебные процедуры сопровождались строгой диетой: стакан апельсинового сока на завтрак и тарелка томатного супа на обед. Вечер был посвящен лечебным ваннам и массажу. А поскольку Флеминга на момент прибытия донимали радикулит и сильная простуда, ему прописали дополнительные процедуры на аппарате, предназначенном для вытяжения позвоночника и ослабления нагрузки на него. Подробности этого лечения, со всеми страхами и тягой к запретному, Флеминг подробно описал в романе "Шаровая молния".
После первичного осмотра доктор Билл констатировал у Яна "сильное истощение организма, больше, чем это обычно бывает у людей его возраста". Рекомендации доктора, подобно Бонду, Флеминг выполнял с большой неохотой. Теперь вместо ста сигарет в день он курил только пятьдесят, а крепкие напитки сменил на бурбон.
Все это не замедлило отразиться на физическом состоянии Бонда. Раньше агент 007 был в отличной форме, а теперь стал "беспокойным и нерешительным. Зародыш смерти проникает в его тело и поедает его, как язва. Тоска и пьянство овладели им, и страшная усталость, которая застит глаза и замедляет движения". [Перевод автора]
Первые несколько дней лечения Флеминг чувствовал себя словно после похмелья. Но уже на пятый день с удивлением обнаружил, что атмосфера и режим "Земли апельсинового сока" как нельзя лучше подходят к требованиям его противоречивой натуры. Особенно он был рад встретить отличного собеседника - ювелира Гая Уэлби. Мужчины пытались скрасить вечерние процедуры увлекательным разговором, после чего усаживались в комфортабельный "бентли", принадлежавший Уэлби, и продолжали беседу. Первым ювелиром в роду Уэлби был дед Гая, и за несколько поколений в их семье накопилось немало увлекательных историй. Флеминг был прекрасным слушателем и без устали расспрашивал о золоте: как проверяют его подлинность, как транспортируют, хранят или крадут. Целых десять дней Флеминг вместо ужина получал очередную порцию волшебных историй, которые также увлекательно пересказал в своем романе "Голдфингер".
Когда пребывание в "Земле апельсинового сока" подходило к концу, Флеминг получил бодрое письмо от Энн, которая засыпала мужа планами о совместном отдыхе в Европе. Однако лечение оказало на организм Яна ровно противоположный эффект: неожиданно у него обострилась мочекаменная болезнь.
Приступы были настолько болезненными, что биографы сравнивают их со сценами пыток, которые Флеминг невероятно реалистично описывает в своих романах. Например, жестокий момент в романе "Казино "Рояль"", где речь идет о непроизвольных спазмах, натянутых сухожилиях, сильном потоотделении и последовавшем за этим "чудесным периодом тепла и томности", - это не плод фантазии. Во время работы над первым романом Флеминг едва пережил первый приступ почечной недостаточности - настолько сильный, что врачу пришлось делать инъекцию морфина.
Очередной приступ подарил писателю новые метафоры для романа "Бриллианты навсегда". В письме одному из сослуживцев он извиняется за то, что не может встретиться, и отшучивается: "Извините, что так долго не отвечал, но я неожиданно открыл небольшую частную алмазную фабрику в своих почках, и мне пришлось обосноваться в лондонской клинике на несколько дней..."
Когда Флеминг вышел из клиники, его уже ждала работа, времени на совместный отпуск с Энн не оставалось. И потянулась бесконечная вереница рабочих будней, перемежаемых выходными вместе с семьей. Это было самое тяжелое испытание. Ведь, подобно своему герою, больше всего на свете писатель страдал от скуки. Глава "Мирная жизнь" в романе "Из России с любовью" первоначально имела название "Бонд скучает". "Бархатные щупальца тихой, спокойной жизни обняли Бонда и медленно душили его".
Эту мысль подтверждает Энн Флеминг, написавшая после смерти мужа: "Вы должны понимать, что Ян был невероятно эгоцентричен. Его цель, сколько я его знала, была в том, чтобы избегать скучных шумных будней, повседневных жизненных обязанностей, от которых страдают обычные люди. Он стоял за выработку образа жизни, который не был бы скучным, и в итоге это привело его к Бонду".
Каждое утро со вторника по пятницу он выезжал на своем "тандерберде", делал правый поворот, огибая строй безликих великанов в ярких юбках и мохнатых шапках, и проносился мимо Букингемского дворца. Каждое утро высеченная из камня королева Виктория безмолвно здоровалась со своим верным слугой, а он кивал ей в ответ. Раньше ему доставляли наслаждение любопытные взоры прохожих на пурпурного цвета американский "кадиллак", который и в Штатах-то встретить было непросто. Особенно он любил момент, когда с рычанием и визгом подъезжал к офису "Санди таймс", а сотрудники толпились у окон, желая поглазеть не эксцентричного писателя и его чудо-машину. Теперь от поездок на "кадиллаке" Флеминг испытывал дискомфорт, с трудом распрямляя спину после низкого неудобного сиденья, рассчитанного на молодых.
Не меньше его бесила рабочая рутина. Он нанял двух молодых помощников, которые исправно выдавали материалы для "Большого дома" - так в кругу сотрудников называли империю лорда Кемсли. Молодые люди на лету подхватывали все идеи Флеминга и стабильно приносили на проверку многословные статьи, которые даже главный редактор не дочитывал до конца. Обычно они не требовали правки.
Флеминг был одним из доверенных сотрудников Кемсли-хауса, человеком из ближнего круга, но даже здесь, в среде самых близких людей, имеющих прямой доступ к владельцу издательского холдинга, ходили слухи о плохом состоянии дел. Сам лорд Кемсли часто повторял, что он "измучен и разочарован", и в одиночку ездил на "важные" переговоры. По этим признакам можно было догадаться о предстоящей продаже компании частично или полностью, но вслух об этом предпочитали не говорить. Большинство сотрудников были англичанами, людьми тактичными и закрытыми.
Неожиданный подарок преподнесла ему собственная газета "Санди таймс". В числе прочих рецензий на роман "Бриллианты навсегда", которые Флеминг не читал дальше первых строк, появился отзыв Реймонда Чандлера - писателя, которого он боготворил. Идея обратиться к одному из самых известных писателей в популярной литературе, чтобы тот дал оценку роману Флеминга, пришла в голову литературному редактору Леонарду Расселу.
Пару вступительных фраз в саркастическом тоне, описывающих прошлую встречу и избалованную жизнь Яна на площади Виктории, редактор зачеркнул как несоответствующие духу рецензии. Далее Чандлер резко переходил к критическим замечаниям, правда, сформулированным нетипично мягко для него. Это была первая рецензия Чандлера, и, видимо, он не желал заранее настраивать против себя газетчиков и потенциальных заказчиков. Начинает он с критики слишком фантастической картины Лас-Вегаса, а резюмирует риторическим вопросом, есть ли смысл представлять Джеймса Бонда как интеллектуала. Очевидно, сам Чандлер считал описание мыслительных процессов Бонда излишним. Но рецензент тут же исправлялся, уверяя читателя, что ему очень нравится агент 007. И, словно давая ответ на свой же риторический вопрос, уточнял, что предпочитает видеть 007, когда "он безоружный противостоит полудюжине убийц с тонкими губами и аккуратно складывает груду из их тел и сломанных костей".
Флеминг был очень польщен вниманием к его роману со стороны кумира и отправил ему благодарственное письмо, которое заканчивал осторожным приглашением на обед. Чандлер отказался, зато после этого между писателями завязалась оживленная переписка.
Познакомились они год назад, когда Чандлер неожиданно оказался в числе других гостей, приглашенных на новоселье к Флемингам, которые, купив дом No16 на площади Виктории, после основательного ремонта организовали в начале июля 1955 года шумное празднество, растянувшееся на несколько дней.
Ян не любил подобные праздники и друзей Энн, высоколобых интеллектуалов из английского и американского литературного истеблишмента. В повседневной жизни он был настоящим англичанином, человеком порядка и традиций. А потому, как только ему надоедали полупьяные заумные разговоры, он просто уходил на четвертый этаж, где усаживался за печатную машинку и редактировал очередную главу о приключениях Бонда. Энн и Ян были взрослыми людьми, они поженились уже умудренными жизненным опытом и старались не мешать друг другу получать максимум удовольствия от жизни.
Энн понимала, что ее друзья досаждают Яну. Она видела, как он старательно разыгрывает роль гостеприимного хозяина. Она помнила, как смиренно он слушал и натужно смеялся, застав однажды Сирила Коннолли читавшим вслух с кривой усмешкой фрагмент из его романа, в то время как остальные гости покатывались со смеху. Энн искренне любила мужа и решила сделать ему подарок.
Чандлер был известен как автор остросюжетных романов и повестей, но при этом добился безусловного и безоговорочного уважения в кругу высоколобых интеллектуалов. Энн была счастлива увидеть почти детский восторг мужа, узнавшего от нее, что его кумир согласился прибыть к ним на обед. Энн была настолько влиятельной женщиной в интеллектуальных кругах Великобритании и Америки, что ей не посмел отказать даже писатель, славившийся своим замкнутым образом жизни. Она не удивилась, когда в среду, задолго до назначенного часа, вопреки всем привычкам и традициям, Ян с трудом припарковал свою машину на площади перед домом.
Первым гостем, который появился на пороге, был Руперт Харт-Дэвис, знакомый Флеминга по Итону, большой друг его брата Питера, а ныне крупный издатель. Ян сердечно обнял его и, похлопывая по спине, назвал студенческим прозвищем - Старая Рупия. За ним прибыли редактор популярного журнала Стивен Спендер и его жена Наташа Литвин, известная пианистка. Наконец показался гость, ради которого и затевался этот обед, - пожилой человек с недовольным, как у мопса, выражением на лице. Его неловкие движения свидетельствовали о том, что Чандлер уже успел принять. Писатель выглядел взъерошенным, как будто недавно проснулся, и смущенным, словно нефтяной магнат, сломленный очередным скандалом.
Чандлер приехал в Англию в попытке выйти из беспробудного запоя, растянувшегося больше чем на год после смерти его любимой жены Сисси. Энн заранее информировала гостей о знаменитом госте и просила их никоим образом не провоцировать его склонность к спиртному.
До нас дошли два различных описания этого обеда.
Версия Яна: "Обед был не очень удачными... Чандлер - стеснительный человек, обычно чурающийся приглашений на обед и развлечений. А наши бурные обсуждения людей, которых он не знал, казалось, его не очень беспокоили, хотя я уверен, что он все это ненавидел".
Чандлер был не самым приятным собеседником, это Флеминг уловил сразу. Он попытался скрасить беседу, переключая разговор на бытовые мелочи подальше от литературы, хотя в воспоминаниях не забыл упомянуть о положительной реакции кумира на собственный роман. "Он был очень добр и сказал, что ему понравилась моя первая книга "Казино "Рояль"". В действительности же хотел говорить только о своей жене. О ней он рассказывал с удивительной теплотой и откровенностью, которая смутила меня. Он показывал мне фотографию красивой женщины, освещенной солнцем. В его записной книжке была еще одна фотография - снимок кошки, которую он обожал и которая умерла спустя несколько недель после его жены. Это был удар, который его доконал. Говорил он в неуверенной и ворчливой манере, отчего остальные делали вид, что его не замечают".
Версия Энн, на мой взгляд, более объективная: "Это была полная катастрофа. Чандлер был совершенно бессвязным, и после этого Ян заявил, что больше никогда и никого не пригласит к себе домой".
Чандлер какое-то время жил в Англии, но с возрастом он, видимо, позабыл об английских манерах, обязательном такте и внимании к гостям. Восхищение его романами, которое Энн и ее гости высказывали за столом, казалось ему искренним, и он принимал эти комплименты, словно королевская особа, с некоторой долей снисходительности. Очевидно, поскольку мимика Чандлера была испорчена бесконечным пьянством, выходила уродливая сцена, которую описывает Энн: "В разговоре он не переставал делать уродливые гримасы... отодвигался от собеседника, глядя вдоль правого или левого плеча, как будто у человека неприятный запах изо рта. Пристально рассматривал одежду так, словно старался запомнить детали, чтобы несколько дней спустя покритиковать твой галстук или рубашку. Но все, что он пишет, имеет авторитет и отчетливую индивидуальность, основанную на том, что можно назвать социалистическим гуманитарным взглядом на мир".
Несмотря на неудачный обед, между Флемингом и Чандлером с этого момента неожиданно завязались дружеские отношения. И после своего отъезда в Нью-Йорк американский писатель старался отдать дань внимания своему английскому коллеге, перечитывая его романы и помогая советами.
Впрочем, в письмах Чандлер часто говорил банальные вещи, повторяя других критиков, но для Флеминга именно эти советы были руководством к действию. Он был готов верить каждому слову своего кумира.
Например, Чандлер, прозорливо заметив метания английского писателя между шпионским романом и триллером, предлагал Флемингу определиться с жанром. И действительно, после нескольких романов, больше похожих на триллеры Спиллейна или Чейза, Флеминг довольно резко вернул своего героя в самую гущу шпионских интриг.
Также Чандлер вторил высказываниям других о большом литературном потенциале Яна и превалировании жестокости и садизма. Очевидно, этим замечанием он задел Флеминга за живое, поскольку в ответном письме тот пожаловался: "Вероятно, ошибка моих книг заключается в том, что я не воспринимаю их достаточно серьезно, а еще смиренно принимаю, что в тесном кругу об этом ломают голову". Дальше Флеминг шутит, что "окружен невнятными парнями со столь же невнятными реакциями".
Ответ Чандлера продолжал разносить Бонда и Флеминга, последнюю фразу из этого письма Флеминг опубликует после смерти своего друга в 1959 году: "У кого есть капля разума, тому трудно серьезно относиться к персонажу, подобному Джеймсу Бонду. В конце концов, вы пишете "романы о неизвестности", если не о социологических исследованиях, тогда как мои книги - это просто фантазии о подушке, о разнообразии поцелуев".
Критика от кумира не раздражала Флеминга, наоборот, заставляла еще усерднее работать, а Чандлер все сыпал и сыпал едкими замечаниями: уровень романов после "Казино "Рояль"" снизился, герой картонный, злодеи слишком смешные и прочее. Вдохновленный напутствиями литературного кумира Флеминг, словно прилежный ученик, старательно вычитывал и редактировал очередной роман. Свидетельством этой усиленной работы является рукопись романа "Из России с любовью", которая содержит многочисленные правки автора.
Едва состояние здоровья Флеминга улучшилось, Энн принялась бомбардировать мужа просьбами о совместном отдыхе за границей. Некий компромисс был найден, когда в газету пришло очередное приглашение на ежегодную конференцию Интерпола в Вене.
Путешествие по Европе было, пожалуй, интереснее, чем пребывание в столице Австрии. Флеминги отправились на "Громовой птице" до Бонна. В гостинице "Шаумбургский двор" им достался номер, в котором когда-то останавливалась королева Виктория, перед тем как встретилась со своим будущим мужем, и они провели там несколько веселых дней. Пока Энн ходила на экскурсии и с интересом слушала то, что Ян называл "мифами о Тевтонии", сам Флеминг увлеченно расспрашивал об Эмме Вольф - крупной и некрасивой женщине-агенте НКВД с рыжими волосами, работавшей в Вене. Позднее внешность Вольфе досталась Розе Клебб: "... [ее] редеющие оранжевые волосы зачесаны назад в тугой непристойный пучок". [Перевод автора]
После возвращения в Лондон Флеминг был вынужден возобновить курс лечения и снова вступил в переписку с Чандлером. В этих письмах Флеминг продолжал жаловаться: "моя муза в очень плохом состоянии", а Чандлер, словно мантру, повторял уверения, что тот может писать гораздо лучше. В ответ Флеминг в очередной раз рассказывал о творческом кризисе: "Мой талант достиг своего абсолютного пика в таких книгах, как "Алмазы навсегда". У меня совсем ничего нет в рукаве. По вашим словам, можно подумать, что я ленивый Шекспир или Реймонд Чандлер, но это не так".
К июлю рукопись нового романа была готова. Первыми читателями стали Даниэль Джордж и Уильям Пломер, которые буквально рассыпались в похвалах: ""Из России с любовью" - лучший роман". Вероятно, единственное замечание, которое Флеминг услышал от них, относилось к изображению русских, которые казались слишком скучными и плоскими, поскольку в ответном письме Ян пытался оправдаться: мол, он пытался изобразить безликую организацию (СМЕРШ), хотел нарисовать "мрачную и грязную картину", а не человека (в его предыдущем романе Бонду от лица Москвы противодействовал Хьюго Дракс).
Но восторги друзей казались Флемингу издевкой, имевшей мало общего с реальным положением дел, особенно после едких замечаний Чандлера. Ян выслал ему рукопись, однако Чандлер молчал, а Флеминг боялся потревожить кумира. В этот момент кто-то из гостей дома на площади Виктории во время очередной вечеринки с коктейлями в ответ на откровенные признания и высказанные вслух сомнения произнес вслух то, чего больше всего боялся Флеминг: "Наверное, ему просто не понравился [роман]".
Флеминг был в отчаянии. Он опасался, что в своих литературных экспериментах перехитрил сам себя и допустил ужасную ошибку, стараясь выглядеть умнее. Все еще размышляя о будущем своего героя, писатель решился на отчаянный шаг: он скомкал и выбросил "на пол" последнюю страницу романа, где "Бонд укладывается в постель с красивой Наташей Романовой".
И на чистом листе напечатал совсем другой финал:
Женщина по-прежнему не сводила глаз с Бонда. Она переступила с ноги на ногу и незаметно для всех носком левой ноги нажала на подъем правой. Из подошвы правой туфли выскользнуло вперед крошечное острие того же грязно-синего цвета, как и кончики вязальных спиц.
<...>
Мужчинам показалось, что Роза "лягнула" Бонда ногой в порыве последней, уже бессильной ярости. Они готовы были рассмеяться.
<...>
Бонд почувствовал, что тело его начало неметь. Ему стало очень холодно. Он хотел поднять руку, чтобы отбросить волосы со лба, но не смог даже пошевелить пальцами. Стало трудно дышать. Он до боли сжал челюсти и закрыл глаза, как обычно поступают люди, чтобы не казаться пьяными.
Бонд почувствовал, что у него подгибаются колени.
<...>
Потом медленно повернулся и во весь рост упал на темно-красный ковер.
Джеймс Бонд был убит. А для Флеминга его картонный герой больше не существовал. "Нет - не "до свиданья"! Прощайте, мистер Бонд.
Читать дальше